Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Тогда стоит сказать что-нибудь о Национальном управлении по предпринимательству ^[44]. Разве это не любимое их детище?

Так они провели весь вечер за кухонным столом, а не в постели, как обычно. Паула не была профаном в политике, но плохо представляла себе лейбористов. Джону пришлось объяснять иные нюансы в своей речи, против которых возражала Паула, ибо в своей новой роли его политического советника она не упускала ни единой мелочи. Однако к полуночи в речь были внесены кое-какие поправки, и Джон, вернувшись домой вконец измочаленным, подумал: не предпочесть ли безразличие Клэр горячей заинтересованности Паулы?

В торжественный день ничто не могло отвлечь Клэр от выполнения своего долга. Она собиралась съездить в коттедж на субботу и воскресенье, посмотреть, не лопнули ли от морозов трубы, но изменила свои планы и готовилась появиться с детьми и мужем.

– Как одеться? – спросила она за завтраком. – Получше или попроще?

– Что-нибудь среднее, – сказал Джон. – Я надену вельветовый костюм.

– Может, твидовый?

– Для Ист-Энда слишком аристократично.

– У меня есть простая юбка, которую я купила на распродаже. Надену ее с блузкой и трикотажной кофточкой. А дети могут надеть джинсы. Немного по-американски, все-таки – супруга кандидата с детьми.

Пообедав пораньше, они на своем «вольво» поехали в Хакни. Том сидел молча, недовольный, потому что тоже настроился ехать в коттедж испытать там авиамодель, но уже на Марилебон-роуд дети повеселели и принялись изображать, как отец репетирует перед зеркалом в ванной свою речь.

Видя их хорошее настроение, и Джон немного успокоился: всю истекшую неделю его грызли сомнения – зачем он ввязался в эту авантюру, но сейчас, когда отступать было некуда, он исполнился решимости победить. У него сосало под ложечкой от страха и волнения, но ему это нравилось: понравилось ему и то, что Гордон с небольшой группой единомышленников ждал его у ратуши.

Гордон подошел открыть дверцу.

– Здесь можно оставить машину? – спросил Джон.

– По-моему, вполне, – сказал Гордон.

– Надеюсь, из-за ржавчины незаметно, что она не английская.

– Не волнуйся, – сказал Гордон. – Кое-какие узлы «вольво» делают в центральных графствах Англии.

Они вошли в здание и проследовали в конференц-зал. Все выглядело так, будто происходило в кино – в броском политическом боевике. Джон слышал стук собственных каблуков, в ушах почти явственно зазвучал военный марш, и он представил себе, как кинокамера медленно и бесшумно едет перед ним на резиновых роликах. Рядом шли Клэр и дети, аккуратные, прелестные – мечта режиссера рекламных программ. Том с Анной притихли в незнакомой обстановке, Клэр двигалась с застывшей вежливой улыбкой. Гордон и остальные пошли в зал, а Клэр и дети сели рядом с Джоном, точно в приемной у зубного врача. Затем Гордон вернулся и повел Клэр с детьми на галерею для публики.

Джон произнес свою речь, и, насколько он мог судить, она понравилась. Он ни на кого не смотрел, так как лица всех делегатов казались ему неприятными – безобразными, недоброжелательными и тупыми. Он улыбнулся жене и детям, но тоже чуть заметно, боясь, что делегаты перехватят улыбку и расценят ее как предвыборный трюк. Кончив под аплодисменты, он прежде всего поискал глазами Гордона, стремясь угадать по его лицу: успех, провал? Но того не было на галерее рядом с Клэр, а когда он стал обшаривать глазами задние ряды зала, то вместо него увидел Паулу. Густые темные волосы и темные глаза выделяли ее среди окружающих мрачных физиономий. Он чуть улыбнулся ей, показывая, что видит ее, и она ответила едва заметным движением руки. Тут Джон задумался: сначала о том, как ей удалось пробраться на конференцию – ведь это не открытый митинг, а затем – насколько здесь вообще уместно ее присутствие.

От этих размышлений его отвлек вопрос из зала. Поднялся какой-то замухрышка с бородкой клинышком.

– Вот вы предлагаете свои способности социалистическому движению, – сказал он не без издевки. – Мне интересно, что из себя представляют ваши способности и каковы ваши убеждения?

Джон поднялся.

– Я придерживаюсь социалистических убеждений, – начал он.

– Нет, вы конкретней! – крикнул со своего места человек с бородкой.

– Я не считаю, – сказал Джон, – что государству должно принадлежать все, как в Советском Союзе, но предметам первой необходимости нельзя зависеть от стихии рынка, и общество должно либо владеть основными предприятиями, либо контролировать их.

– Включая банки? – крикнула какая-то женщина из последних рядов.

– А почему нет? Французское правительство, в конце концов, ими владеет. Вопрос сводится к одному: служит ли национализация данного конкретного концерна интересам страны или нет. Я не фанатик. Я не считаю, что следует национализировать каждую бакалейную лавку и каждый лоток с жареной рыбой и хрустящим картофелем, но там, где национализация вполне оправданна, как это было с платными автострадами, электричеством, водоснабжением, затем со здравоохранением, потом с углем и сталью, частично – с моторостроением, а сейчас с авиационной промышленностью и, возможно, с некоторыми фармакологическими компаниями, здесь я – «за».

Джон сел. Раздались аплодисменты. Он посмотрел вверх, на Клэр – она улыбалась. Затем вниз – на Паулу. Она тоже улыбалась. Снова вопрос. Он ответил. Послышался раздраженный голос из задних рядов, человек с бородкой клинышком вскочил и прокричал:

– Вы так и не рассказали нам о том, что же вы можете!

Джон снова поднялся:

– Здесь все довольно просто: я адвокат. Имею опыт ведения дел в суде и мог бы защищать интересы лейбористов в палате общин. Я не переоцениваю своих талантов, как и вообще роли личности в нашем движении. Но именно с помощью законов мы улучшаем наше общество, и человек с опытом юридической работы лучше других способен сформулировать их и провести через палату общин.

В зале раздались одобрительные возгласы: «Правильно, правильно!»

Тот, с бородкой, снова вскочил:

– Вы же не станете отрицать, что члены лейбористской партии из буржуазии всегда сводили на нет социалистические начинания рабочего класса…

Со всех сторон раздался гул протеста.

– Не согласен. – Джон повысил голос, чтобы перекричать шум. – Чаще всего социалистические начинания лейбористов срывались потому, что наших людей в парламенте обводили вокруг пальца чиновники государственного аппарата. Позвольте вам напомнить, коллега, что Маркс, Энгельс, Ленин и Фидель Кастро – выходцы из средних слоев общества, тогда как Рамсей Макдональд был сыном мелкого арендатора. Более того, наше великое движение будет обречено, если оно превратится в рупор фанатиков классового шовинизма пролетариата; во всяком случае, я не желаю иметь к этому отношения.

Аплодисменты, рев, стук председательского молотка.

– По-моему, – сказал председатель, – время оратора истекло. Будьте любезны, займите свое место и пусть кто-нибудь позовет Пателя.

Джон спустился с трибуны и вышел из зала. В коридоре его нагнал Гордон.,

– Здорово, – сказал он. – Возможно, ты погладил против шерсти кое-кого из людей «Трибюн», но в общем произвел сильное впечатление. Лучшего трудно было ожидать.

Следом за ними вышла Паула – как раз, когда по лестнице с галереи спускалась Клэр с детьми, Паула, заметив их, непринужденно пожала Джону руку, точно одна из его сторонниц.

– Примите мои поздравления, – сказала она. – Теперь проголосуют за вас. И я, конечно, тоже. – Она улыбнулась и пошла по коридору к выходу.

Джон хотел было ответить, но тут его потянула за рукав Анна:

– Какие они невоспитанные, папа, разве можно так кричать?

Они вышли на улицу.

– Здесь рядом есть кафе, – сказал Гордон. – Не очень шикарное, но, пока дети съедят мороженое, а вы выпьете чашечку кофе, думаю, все кончится и я сообщу вам результаты.

Так они и поступили. Оглядевшись по сторонам, Джон поискал глазами Паулу. Ее нигде не было. Они вошли в кафе и заказали кофе и мороженое. Клэр сидела за желтым столиком до нелепости прямо, на краешке стула, точно боялась испачкать одежду. Чашку с кофе она держала ручкой от себя, чтобы не притронуться к краю, которого касались до этого чужие губы. Том и Анна налетели на мороженое и уже не замечали ничего вокруг.

Индус или пакистанец за стойкой уныло смотрел на них. «Знает он, – подумалось Джону, – что я и есть тот самый соперник их соотечественника, Пателя? Или просто мы выглядим здесь, среди них, белыми воронами?»

– Нам часто придется приезжать сюда, если тебя изберут? – спросила Клэр.

– Вам – нет, – сказал Джон. Она улыбнулась.

– А то я уже совсем приготовилась к своей роли, – сказала она. – Возможно, мне она даже понравится. Но я не собираюсь делать вид, что лучше Хакни места на свете нет.

– Я бы и сам его не выбрал.

– Странно, правда? В нищих районах Парижа или Рима есть все-таки свое очарование, а в Лондоне они просто убоги. И дело не только в грязи… – Она покосилась на ободок чашки. – Какое-то все уродливое. Удивительное отсутствие вкуса… – Она пригубила кофе. – И во Франции по крайней мере кофе – это кофе, а не какая-то неописуемая бурда. – Ее передернуло от отвращения.

Джон промолчал.

– Даже у американцев приличный кофе, правда?

– Надо было заказать чай.

– Да, наверное. Наступило молчание.

– Кто эта особа, которая подошла к тебе пожать руку? – спросила Клэр.

– Одна из делегаток.

– Почему же она не дождалась голосования?

– Не знаю. Возможно, она и не делегатка.

– Очень хорошенькая, ты не находишь?

– Не обратил внимания.

– И так хорошо одета.

– Я не заметил.

– Все от Сен-Лорана. В Хакни немногие женщины могут позволить себе такие туалеты.

– Как раз наоборот, – сказал Джон. – Большинство моих клиентов живут в Хакни, и их жены всегда одеваются в дорогих фирменных магазинах.

– Наверное, и эта из таких. Содержанка какого-нибудь гангстера. Каким она меня взглядом одарила.

Джон промолчал. Дети покончили с мороженым. Он подошел к стойке бара и заказал еще две порции, а себе еще чашку кофе; возвращаясь, он увидел в дверях сияющую физиономию Гордона.

– Одолел ты их, малый. Полная победа! – Он пожал ему руку. – Итак, Джон Стрикленд, вы официальный кандидат лейбористской партии от избирательного округа Хакни-и-Харингей. Идемте в зал. Нас ждут.

Глава десятая

Таково уж упоение властью и лестью – с той минуты, как Гордон принес Джону радостную новость, и до самого возвращения домой в семь часов вечера он и не вспомнил о Пауле, а когда вспомнил, то лишь как о невыполненной докучливой обязанности.

Накануне он обещал после конференции заскочить к ней, но теперь чувствовал себя таким разбитым, что единственным желанием его было плюхнуться дома на диван и смотреть телевизор. А кроме того, как это объяснить Клэр: из Хакни-и-Харингея он только что вернулся, и Гордона они подвезли до Бейсуотера, так что придумать какое-то дело, связанное с выборами, было трудно. Поэтому он пробормотал, что должен заскочить к одному клиенту, для которого добывает лицензию на продажу виски, а очутившись на Холланд-Парк авеню, тут же из телефонной будки позвонил Пауле.

– Извини, что так получилось сегодня, – начал он.

– А что такое?

– Ну, встретились, на ходу, как чужие…

– При чем тут ты? Я же знала, что она там будет. Ну, и чем все-таки кончилось?

– Победа. Меня выдвинули.

– Чудесно! Блестяще! Я так и знала. Заедешь? Я положила шампанское в холодильник.

– Знаешь, не смогу. Во-первых, я выжат как лимон. А во-вторых, просто ума не приложу, под каким предлогом выбраться.

– Понимаю. В любом случае праздновать ты должен с ней. Она же твоя жена.

– Я не собираюсь ни с кем ничего праздновать. И уж конечно, не с Клэр. Она бы предпочла, чтоб я провалился. Я собираюсь посмотреть телевизор и лечь спать.

– Ну, если ты так устал… – сказала она, и он уловил в ее тоне что-то двусмысленное. – Такого рода вещи очень утомительны. Это действует на нервную систему. А тебе еще многое предстоит.

– Значит, ничего, если я не приеду?

– Ничего. Я тоже посмотрю телевизор и лягу пораньше.

– Я тебе завтра позвоню, пока Клэр будет в церкви.

– Прекрасно.

– А в понедельник вечером увидимся.

– Хорошо. Я поберегу шампанское. И мы все-таки отпразднуем.

В тот вечер, перед тем как лечь спать, Клэр напомнила Джону, что со следующей пятницы у детей зимние каникулы.

– Я подумала, – сказала она, – а не отправить ли их с Гаем в Бьюзи?

– Он едет туда?

– Поедет, если я оплачу дорогу.

– А ты? Ты не хотела бы поехать?

– Разве я тебе здесь не понадоблюсь?

– Да нет, в общем нет. Пока ты свое сделала. В следующий раз ты понадобишься в день выборов.

Она отвела глаза.

– В таком случае я в субботу съезжу в коттедж, посмотрю, как там и что, а в воскресенье отправлюсь оттуда прямо в Норфолк.

– Одна?

– А что? Всего на одну ночь. Хочется к весне привести кое-что в порядок. Ничего со мной не случится.

В понедельник утром Джон сообщил своему старшему клерку, что избран кандидатом в члены парламента и хотел бы аннулировать как можно больше из намеченных к производству дел. На лице старика отразились противоречивые чувства: к гордости, что адвокат из их конторы станет членом парламента, примешивалась досада, поскольку этот адвокат не будет представлять интересы консерваторов. Так же отнеслись к новости и многие коллеги Джона. В прежние времена они посчитали бы социалистические взгляды Джона обычным вывертом интеллектуала, но в феврале 1974 года упорно ходили слухи, будто коммунисты используют лейбористскую партию для захвата власти в стране.

По дороге домой Джон заглянул в Пэрвз-Мьюз и рассказал Пауле, что жена уедет.

– Я не знала, что у вас есть дом за городом, – сказала она. – Где?

– В Уилтшире.

– Где же это там?

– Под Хангерфордом.

– Я хорошо знаю эти места. Я иногда там гощу.

– У кого?

– У Темплтонов.

– Это в полумиле от нас.

– Там очень мило…

Она достала из холодильника шампанское, и они выпили за его победу в Хакни, но ни у нее, ни у него радости не было: Джон маялся животом, а Паула была как-то необычно задумчива.

– Так, значит, – спросила она, – ты будешь свободен в субботу и воскресенье?

– И всю неделю.

– И сможешь оставаться здесь на ночь?

– Если хочешь, почему же нет. Сниму дома трубку – если кто позвонит, пусть думает, что телефон не работает.

– А еще лучше, – сказала Паула, – поехать в Приннет хотя бы на воскресенье.

– С удовольствием, – сказал Джон с несколько наигранной вежливостью.

– Мы могли бы поехать в субботу днем, а в воскресенье после обеда вернуться. Мне хотелось бы, чтобы ты увидел Приннет-Парк и познакомился с моими родителями, а то у меня такое чувство, будто ты не все обо мне знаешь.

Неделя пронеслась незаметно. Во вторник утром Джон выступал в суде в Харроу, добиваясь лицензии для букмекера; разрешение было дано, и, покончив с этим делом, он освободился до конца выборов. Оттуда он поехал через весь Лондон в комитет лейбористской партии в Хакни, пообедал в ближайшем пабе с человеком, который будет на выборах его личным представителем; с ним же и другими организаторами предвыборной кампании провел остаток дня, намечая план действий.

В Уэст-Энд он вернулся в девять, час пробыл у Паулы и поехал домой. В среду к девяти утра он уже снова был в Хакни, до вечера беседовал с избирателями, а вечером выступал перед аудиторией в двадцать три человека. В четверг он надеялся приехать домой вовремя, чтобы поужинать у Масколлов, но в пять позвонил Клэр и сказал, чтобы она ехала без него: назначено еще одно собрание; хотя вряд ли там соберется больше двух десятков избирателей, нельзя подводить организаторов предвыборной кампании, собрание важнее приятельского ужина.

В пятницу он приехал домой к чаю, чтобы увидеть Тома и Анну до их отъезда на каникулы. После того как дети отправились спать, он почувствовал укор совести, подумав о том, что Клэр заночует одна в нетопленом коттедже, в то время как он будет с Паулой наслаждаться роскошью Приннет-Парка. Поэтому он предложил Клэр сходить в кино, а потом пообедать в недорогом ресторане. Клэр это удивило, но она все же позвонила приходящей няне и пошла одеваться.

Вечер явно не удался. Посредине сеанса отключили электричество, а поскольку в ресторан из-за этого они явились на час раньше времени, на которое заказали столик, пришлось ждать, сидя на тесном диванчике в так называемом «баре» и потягивая от нечего делать аперитив. Когда их наконец посадили за столик, Джон заказал себе scampi à la provençale ^[45], тут же пожалел об этом и с почти нескрываемой завистью смотрел, как Клэр ест жаренную на решетке камбалу. Не клеился и разговор: у Джона голова была занята выборами, что не интересовало Клэр, а она думала о чем-то своем.

Дома они отпустили приходящую няню, заглянули в детскую и пошли спать. Джон изъявил готовность к супружеским ласкам, но по тому, как Клэр чмокнула его, понял, что она к этому не склонна; они повернулись друг к другу спиной и заснули.

Глава одиннадцатая

Приннет-Парк не походил на загородное поместье, элегантное и комфортабельное, каким рисовалось в воображении Джона, а сэр Кристофер и леди Джеррард не оказались светскими и очаровательными людьми, какими он представлял себе родителей Паулы. Конечно, это был просторный особняк, и стоял он в конце длинной подъездной аллеи; дворецкий открыл дверцы и вынул чемоданы из багажника машины, но холл в неоготическом стиле и холодные коридоры напомнили Джону частную школу или провинциальную картинную галерею – скорее всего последнюю, поскольку стены здесь были увешаны картинами викторианской эпохи.

Он проследовал за Паулой по одному из коридоров в небольшую гостиную, где на диване сидел старик с куском поджаренного хлеба в руке. Он посмотрел на них, когда они вошли, потом глянул на хлеб и поспешно сунул его в рот. Из кресла в другом конце комнаты поднялась дама. Тотчас стало ясно, что это мать Паулы, ибо сходство было полное.

– Мамочка, это Джон Стрикленд, – сказала Паула. Леди Джеррард поздоровалась с ним за руку, одарив подобием улыбки, но глядя куда-то поверх, словно перед ней было пустое место, а затем бросила через плечо Джона взгляд на старика, сидевшего на диване. Джон обернулся и успел заметить, как последний кусочек поджаренного хлеба исчез в морщинистом, тонкогубом рту. Старик тоже поднялся и поздоровался с приятелем дочери – при этом в глазах его даже появилось любопытство. Леди Джеррард предложила Джону выпить чаю и, когда он согласился, была явно смущена. Она позвонила и, подождав, произнесла с легким американским акцентом:

– Она теперь наверху убирает комнаты.

– Я принесу чашки, – вызвалась Паула.

– Нет-нет, – сказала леди Джеррард. – Тебе не надо ходить сейчас на кухню.

– Но почему?

– Миссис Гривз спит…

– Ну, это уж совсем нелепо, – вспылила Паула и с мрачным лицом решительно вышла из комнаты.

– А вы… м-м… держите прислугу? – спросил Джона сэр Кристофер, вытирая пальцы о вельветовые штаны.

– Нет, – ответил Джон.

Сэр Кристофер оказался старше, чем предполагал Джон.

– И правильно делаете, от прислуги больше забот, чем пользы, ей-богу. Но в таком доме без нее не обойтись.

В комнате было холодно. Она, видимо, отапливалась электрокамином с одной-единственной спиралью. Света тоже было маловато, а стены были увешаны такими же громоздкими, потемневшими викторианскими полотнами, как и в холле.

– Вы любите искусство? – спросил сэр Кристофер.

– Очень, – сказал Джон. – Паула показала мне восхитительного маленького Ренуара, которого вы подарили ей на рождество.

– Славная штучка, верно? В свое время у нас было несколько импрессионистов – Ренуар, Мане, Сезанн. Все продал в шестьдесят шестом. Решил тогда, что цены достигли высшей отметки. И конечно, просчитался, но раз уж платишь оценщикам за совет, так остается принять его, верно? Они и уговорили меня взяться за викторианцев. Года два или три я покупал почти все, что появлялось на рынке, но с тех пор они не слишком поднялись в цене. Всего одна или две картины подскочили в цене – вот этот Тиссо, например. Есть у меня Лейтон и Альберт Мур – эти держатся прочно, а в целом я остался при своем.

– Все-таки все вместе складывается в приличную… коллекцию, – сказал Джон.

– Вы так считаете? Я в этих делах ничего не смыслю. Но надо же что-то повесить на стену.

Вернулась Паула с двумя чашками и серебряным чайником.

– Не понимаю, чего ради вы держите эту старую развалину, – бросила она матери.

– Надеюсь, ты ее не обидела, дорогая?..

– Обижать ее я не обижала. Просто растолкала, и все.

– Она имеет право поспать…

Паула села и налила чай. Передавая Джону чашку, она принужденно улыбнулась, чтобы скрыть дурное настроение.

– Чай некрепкий и, боюсь, недостаточно горячий, – сказала она, – но это лучшее, что мы можем предложить.

В шесть часов появился дворецкий убрать чайный поднос. А через минуту вернулся с другим, на котором стояли бокалы, бутылки и ведерко со льдом. Сэр Кристофер налил рюмочку хереса жене, виски Джону и Пауле, а себе – полстакана розового джина.

– Я слышал, вы баллотируетесь в парламент? – заметил он, обращаясь к Джону.

Джон покраснел.

– Да.

– От лейбористской партии?

– Да.

– Наверное, вы правы. Не можешь победить, присоединяйся к ним. – Он сел и уныло уставился в свой стакан.

– Кто-нибудь будет к ужину? – спросила Паула у матери.

– Нет, дорогая. Сегодня нет.

– Вы пойдете переодеться?

– Мы – да, но вам необязательно.

– Ну почему же. – Паула повернулась к Джону. – Ты не против?

– Нисколько.

Паула показала Джону его комнату, где дворецкий успел распаковать чемодан и выложить вечерний костюм.

– Я в нескольких милях отсюда, на другом конце коридора, – сказала она. – Но не волнуйся. Прокрадусь, как только путь будет свободен.

Она ушла, чтобы он мог принять ванну и переодеться. Комната была безликая и холодная. Джон потрогал радиаторы отопления. Чуть теплые. Он включил маленький электрокамин. Его удивляло, что такие богачи, как Джеррарды, живут столь неуютно: он-то полагал, если уж Паула может позволить себе теплую, уютную квартиру, то ее родители тем более живут в роскоши, учитывая возраст и положение в обществе, но теперь он понял, что богачи бывают скупы и с возрастом это обычно усугубляется, а образ жизни детей часто является реакцией на образ жизни родителей.

Он лег в ванну. Зачем все-таки понадобилось Пауле знакомить с родителями и показывать ему этот дом, когда и родители и дом на редкость унылы? Надеялась произвести на него впечатление этим заурядным поместьем? А может, наоборот, взывала к сочувствию своим одиночеством и неустроенностью жизни? Как все-таки порой разительно отличаются вещи от того, какими мы их себе представляем. Полтора месяца назад в йоркширском доме своей матери он продал бы душу дьяволу за один день с Паулой в особняке ее родителей. А сейчас мечтал лишь о том, чтобы оказаться в Холланд-Парке, в своем доме, под которым грохочет подземка, а на кухне ссорятся-мирятся дети. Мысль о семье вызвала вдруг мучительную тоску по дому, точно у двенадцатилетнего мальчика, который провел первый день в школе-интернате, и подобно тому мальчику, мечтающему, чтобы поскорее наступили каникулы, Джон устремился мыслью к следующему воскресенью, когда он снова увидит жену и детей.

Он спустился вниз в вечернем костюме. Сэр Кристофер ждал его в зеленом, траченном молью смокинге. Позже вышла леди Джеррард в платье, которое показалось Джону творением, созданным Диором в 1947 году. Последней появилась Паула в длинной шерстяной юбке и синей шелковой блузе.

– Боже, какой холод, – сказала она, поеживаясь.

– В наше время только правительство может позволить себе жить в тепле, – пробормотал ее отец, кинув извиняющийся взгляд в сторону Джона.

– Да уж, отопить такую махину – сплошное разорение, – поддакнул Джон.

– Еще бы, – Паула наливала себе виски, – отец ненавидит тратить деньги, если это не приносит дохода. Правда, папа?

Сэр Кристофер вымученно улыбнулся и ничего не ответил.

На ужин подали что-то остывшее и невкусное. Возможно, повариха решила отомстить Пауле, чтобы неповадно было нарушать ее послеобеденный сон. Вино, однако, было хорошее, и всякий раз, когда в столовой не оказывалось дворецкого, сэр Кристофер вскакивал и ловко подливал всем в бокалы. На леди Джеррард, пившую наравне с супругом и дочерью, алкоголь не оказывал заметного действия. Она в соответствии с этикетом поддерживала беседу чопорно и скучно, и, только когда Джон спросил ее о детстве, проведенном в Америке, она выпрямилась, точно он сказал что-то неуместное – как если бы она полагала неприличным упоминать о ее заокеанском происхождении и выдавала себя за дочь английского герцога.

Наконец дамы покинули столовую. Джон и сэр Кристофер остались за обеденным столом и выпили целый графин портвейна. Портвейн оказался превосходным, как и вообще вино в этом доме: сэр Кристофер, видимо, готов был тратить деньги на такого рода «топливо» и говорил о своем винном погребе с большим вдохновением и знанием дела, чем до этого об искусстве. Ко времени, когда надлежало присоединиться к дамам в гостиной, оба были пьяны. Сэр Кристофер держался за косяки дверей на пути из столовой и преодолевал коридоры, точно брел по камням через горный поток. Джон обнаружил, что не в силах придать лицу подобающее выражение, язык заплетался.

Дамы смотрели по телевизору соревнования по прыжкам в воду и, когда вошли мужчины, не выказали ни малейшего желания выключить его. Поэтому сэр Кристофер с Джоном опустились в кресла у телевизора, и через две-три минуты один из них уже спал, а Джон из последних сил боролся со сном, веки у него слипались. В половине одиннадцатого родители поднялись и пожелали им спокойной ночи; спустя полчаса Джон и Паула также отправились спать.

Величайшим напряжением воли Джон заставил себя вычистить зубы и, справившись с пуговицами, снял вечерний костюм и надел пижаму. Затем он залез в постель, но свет выключать не стал, ожидая Паулу. Голова у него кружилась от портвейна; он тщетно пытался лежать с открытыми глазами и уже сквозь сон слышал, как открылась и снова закрылась дверь. Он смутно видел, как рука Паулы выключила лампу. Попытался было приподняться, но та же рука надавила ему на плечо, и он остался лежать. Паула скользнула к нему под одеяло, нагая и холодная. Он почувствовал, как она расстегивает ему пуговицы на пижаме и аккуратно снимает ее, точно медсестра с больного. Он попытался все-таки приподняться, но рука снова придавила его. Паула прижалась к нему всем телом. В сумеречном свете луны он различал над собой ее лицо и темные, широко раскрытые глаза. Почувствовал на лице ее дыхание. Она застонала и укусила его в шею. Он уснул со странным ощущением, словно к нему присосалась пиявка.

Глава двенадцатая

В воскресенье после обеда они вернулись в Лондон. Джон завез Паулу на Пэрвз-Мьюз, затем на ее «ланчии» поехал к себе в Холланд-Парк. Так посоветовала Паула на случай, если Клэр будет звонить из Бьюзи. Поэтому он положил трубку на аппарат. Через некоторое время ему позвонила теща – Элен Лох.

– Это вы, Джон? – Да.

– У вас телефон не в порядке. Все время занято.

– Дети неаккуратно положили трубку наверху.

– Я так и думала. А Клэр можно?

– Нет. Разве она не у вас?

– Она сказала, что машина может вам понадобиться, поэтому она приедет двенадцатичасовым, но не приехала ни этим, ни следующим.

– А вы звонили в коттедж?

– Да. Там не отвечают.

– И она вам не звонила?

– Нет. Юстас весь день был дома.

– Может быть, у вас что-нибудь с телефоном?

– Нет, все в порядке. Джойс Сьюэлл дважды звонил сегодня днем.

– Что-то непонятное. «Вольво» нет. Может, она решила все-таки ехать на машине?

– Она сказала, что машина нужна вам в Лондоне.

– Мы действительно договаривались, что машину она оставит мне.

– Господи, надеюсь, она не попала в аварию.

– Я попытаюсь проверить и перезвоню вам. Джон тут же набрал номер полицейского участка, обслуживающего долину Темзы. Он спросил, не было ли дорожного происшествия с желтым «вольво». Узнав, что нет, он забеспокоился: Клэр могла в коттедже упасть с лестницы или ее ударило током. Стал соображать, кому из приятелей или соседей в Уилтшире позвонить, кто там может оказаться в февральское воскресенье, но затем решил, что гораздо проще поехать туда самому на «ланчии».

Выехал он в семь и через час был на месте. На площадке перед коттеджем стояли две машины – желтый «вольво» и синий «форд-кортина». Окна в гостиной и спальне наверху были освещены. Джон поставил «лан-чию» рядом с «вольво» и пошел к черному ходу. Дверь оказалась незапертой, он вошел и окликнул Клэр. Молчание. Он прошел в общую комнату. Свет горел, но огонь в камине погас. Он снова окликнул ее, и снова молчание. Он уже собрался идти дальше, но тут заметил, что портьеры на двустворчатой двери в сад наполовину сорваны с карниза. Он направился к двери и тут увидел между портьерами нагую фигуру, грузно осевшую на пол и прильнувшую к стеклу, словно человек всматривался в сад. Под правой лопаткой зияла черная, огромная, как ему показалось, дыра, и черная полоска крови бежала вниз, к бедру. Это была Клэр, мертвая, груди расплющились о стекло. Руки свисали вниз.

Джон замер, не чувствуя ничего, кроме страха. Он прислушался и вдруг со стремительной легкостью балетного танцовщика метнулся к двери, но тут же понял, что кровь-то уже черная и запекшаяся. Значит, это случилось раньше. Поэтому он вернулся, решив осмотреть труп. Он не мог заставить себя дотронуться до Клэр, а поскольку она уткнулась лбом в стекло, ему не видно было ее лица. Он долго рассматривал рану под лопаткой – черные катыши и осколки белой кости среди багрового мяса. Ясно: выстрел из дробовика в упор.

Джон оставил все как есть, не притронувшись к телу Клэр, и пошел к лестнице. Из спальни сюда падал свет. Он двинулся наверх, чтобы уяснить происшедшее, и первое, что увидел, – сорванные с постели одеяла и смятые простыни, точно здесь боролись; потом заметил одежду, разбросанную по полу, мужскую и женскую вперемешку. Мужские вещи были не его, не узнал он и шелкового женского белья, отделанного дорогим кружевом, – такого у Клэр не было. На минуту у него возникла мысль об ошибке, что это не Клэр там внизу, но тут рядом с новой шелковой комбинацией увидел ее темно-синюю блузку и черную юбку. Он сделал шаг-другой и обнаружил второй труп, тоже нагой, лежавший на полу между стеной и кроватью. Он подошел ближе. Мужчина с изуродованной выстрелом головой – Джон оглядел черную поросль волос на груди, серый сморщенный комок между ног, словно по этим признакам мог опознать труп. Сначала он решил, что не знает этого человека, и, только снова взглянув на откинутую голову и увидев растянутые в оскале губы, вдруг понял, что перед ним тело Генри Масколла.