Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Я лгала вам.

– Когда?

– Я спала с ним.

– С кем? С Терри Пайком? – Да.

Джон высвободил руку и отвел от Паулы взгляд.

– Это случилось после того коктейля, который я устроила в его честь. Помните, я вам рассказывала. Он был так этим унижен. И мне пришлось… чтобы доказать… сама не знаю… доказать, что я понимаю его.

– Только тогда, один раз? – спросил Джон холодным, бесстрастным тоном стряпчего, ведущего перекрестный допрос.

– Нет, – сказала она уныло. – Чего притворяться. У нас был роман.

– И долго?

– Я не любила его, – сказала она. – До суда. После суда мы приехали сюда. Это была последняя наша встреча. Я должна была оставаться с ним до тех пор. Но теперь все кончено. Он знает. Больше мы не виделись.

– Но до рождества, до суда, когда мы уже встречались, вы продолжали видеться и с ним.

– Я не любила его. Я вас люблю. Но я была ему нужна. Я просто не могла взять и отшвырнуть его. Но быть близкой с вами и с ним я тоже не могла. Я думала об этом и поняла, что не могу, хотя дороги мне были вы.

– Понятно, – с сарказмом протянул Джон. – Я вам безмерно благодарен за вашу откровенность…

Она ответила не сразу. Тихо, удрученно сказала:

– Я знала, что это оттолкнет вас от меня, но просто не могла видеться с вами и молчать.

Они сидели рядом, как на парковой скамейке сидят совсем чужие люди, не глядя друг на друга, выжидая, пока утихнут эмоции, подобно тому, как утихает урчание в животе.

– В конце-то концов, – произнес наконец Джон, – у меня ведь была Клэр… я хочу сказать, у нас обоих, когда мы встретились… были прежние обязательства…

Она повернулась к нему, судорожно вцепившись рукой в обивку дивана.

– Я никогда больше не увижусь с Терри, – сказала она. – У меня нет никого, кроме вас, и, если вы не хотите меня, я буду одна.

– Хочу, – прошептал он.

Она вдохнула воздух полной грудью. – Ну так вот я.

Он поцеловал ее – она прильнула к нему. Так они первый раз отдались своей любви.

Глава шестая

В последующие недели Джон редко возвращался домой до полуночи, и Клэр, казалось, смирилась с тем, что должна жертвовать обществом мужа ради его политической карьеры. Время от времени она предлагала поехать с ним в Хакни-и-Харингей и всякий раз с видимым облегчением встречала его отказ, а он говорил, что предпочитает держать ее в резерве на время самих выборов.

Поскольку два вечера из трех, проводимых в Северном Лондоне, он бывал у Паулы, очень скоро у него почти вошло в привычку из конторы ехать прямо к ней, принимать ванну под неусыпным оком зеленой лягушки на мыльнице, переодеваться в джинсы, шелковую рубашку и пуловер; вместе обедать у Паулы или где-нибудь в другом месте – в зависимости от ее настроения, возвращаться, ложиться в постель, а около полуночи, снова надев белую бумажную сорочку и костюм, выходить на булыжную мостовую, брать такси и ехать домой.

Эта двойная жизнь не давала осечек. Политика была его алиби для семьи, а семья – для его сторонников в Хакни. Один Гордон Пратт, кажется, подозревал, что у Джона есть какой-то еще интерес, помимо семьи и политики, ибо, заводя разговор на политические темы (а поговорить было о чем, поскольку шахтеры проголосовали за всеобщую забастовку), ловил на лице приятеля какую-то отсутствующую, полублаженную улыбку.

– Ты будто в облаках витаешь, – заметил Гордон как-то вечером, когда они сидели в пивной. – Я толкую, что Хит пытается стать у нас новым Франко и установить корпоративное государство, а ты только улыбаешься.

Джон тряхнул головой, словно это могло прогнать образ любовницы, вечно теперь стоявшей перед глазами.

– Извини, – сказал он.

– Ты что, потерял интерес к политике?

– Нет.

– Нервы сдают?

– Нет.

– Ну так вот, дела складываются преотвратительно.

– Знаю. Не волнуйся. Я тебя не брошу.

Гордон задумчиво помолчал.

– Какие-нибудь сложности с Клэр?

– Есть немного. Она считает все это пустой тратой времени.

Гордон подождал продолжения, но, видя, что тот молчит, сказал:

– Ну, ладно, не буду совать нос в чужие дела. – И вернулся к разговору о членах Главного административного комитета, которые колебались в выборе между Джоном и О'Грэйди. – Нелепо, что они до сих пор не могут решиться: ведь твои противники – троцкист-пакистанец да восьмидесятилетний фашист. Но некоторые относятся к тебе с недоверием. Слишком складно говоришь. Оксфорд, частная школа. Чересчур высокие доходы и вообще без году неделя занимаешься политикой.

– Их нельзя за это упрекать, – сказал Джон.

– Упрекать-то нельзя, – сказал Гордон, – но им следовало бы понять, что они выбирают члена парламента, а не премию присуждают… – Он продолжал говорить со своим неизменным шотландским акцентом, а Джон вернулся к мыслям о Пауле, и на лице его снова застыла блаженная улыбка.

Ее тело, такое красивое в одежде, было менее привлекательным в постели. Свежая, налитая, цветущая красота молодости, некогда воспетая Ренуаром, вышла из моды, однако худая, длинная девица вроде Паулы, мечта современных модельеров, без одежд явно проигрывала: выпирающий таз, обтянутые кожей ребра, недоразвитые, непропорционально маленькие груди.

Похоже, ей нравилась нынешняя свобода нравов – она не стеснялась ходить перед Джоном голой, – но в постели она просто терпела, пока все кончится.

Джон это чувствовал, но не огорчался. Хотя прежде он был недоволен женой, ее пассивностью и безразличием в постели и рисовал себе куда более бурные восторги – сейчас он наслаждался самим фактом обладания Паулой. Так, pвtй de foie gras и шампанское тоже не очень-то нравились ему. Он просто наслаждался обладанием такой редкостной и дорогой женщиной, как Паула Джеррард: у Джона, как и у большинства мужчин, сексуальное влечение возникало под влиянием психологического побуждения, и поэтому скорее по велению разума, нежели чресел, он утверждал свою власть над этой скелетоподобной обладательницей звучного имени и огромного состояния.

Как-то вечером – это было в ресторане, когда они сидели за столиком при свечах, – Паула пожаловалась, что давно не видела его при свете дня. Он предложил завтра же пообедать где-нибудь вместе, но она спросила, не могли бы они встретиться в субботу утром.

Джон помрачнел:

– По субботам я обычно бываю занят с детьми…

– Вот и привези их. Пора мне их повидать. Джон продолжал сидеть все с тем же мрачным видом.

– Клэр что, тоже бывает с вами? – спросила Паула.

– Не в этом дело. Она будет рада отдохнуть от них. Но если я привезу их сюда…

– Зачем же. Мало ли в жизни случайностей. Мы можем встретиться где угодно. В Найтсбридже, скажем, и потом где-нибудь вместе выпьем кофе.

В субботу утром Джон предложил свозить детей в город, чтобы Клэр могла спокойно походить по магазинам. Его предложение было с восторгом встречено всеми тремя членами семьи; в десять они отбыли и встретились с Паулой, как было условлено, возле универмага «Харродз». Джон познакомил Паулу с детьми, она крепко пожала им руки и одарила сияющей улыбкой, дотоле незнакомой Джону, – должно быть, это у нее от матери-американки, решил он.

Они вошли в огромный магазин и сели за столик в кафетерии. Дети потягивали через соломинку кока-колу, а взрослые пили кофе. Джон попытался было завести с Паулой окольный разговор, но она едва ему отвечала, занятая болтовней с детьми об их школьных делах, рождественских подарках, при этом продемонстрировав (Тому) незаурядные познания в футболе и (Анне) основательное знакомство с современными популярными песнями.

Дети приняли ее сразу. Они всегда радовались поездке в Уэст-Энд, а эта элегантная женщина, которая была с ними так добра, казалась просто сказочной феей, сошедшей с витрины, где нарядные манекены демонстрировали красивые дамские наряды. Такой же она показалась и Джону, а когда он расплатился и они вышли из кафетерия, Паула, как он и опасался, повела Тома и Анну в отдел игрушек. Они шли среди заставленных всякой всячиной полок, и он никак не мог решить, как намекнуть детям не говорить маме, что какая-то незнакомая дама купила им подарки, иначе придется объяснять Клэр, чего ради Пауле пришло в голову это делать, но тут Паула сама подсказала выход из положения. Она нагнулась к детям, обняла их за плечи и сказала:

– Теперь выбирайте, что вам нравится, а я попрошу вашего папу купить вам это.

Том и Анна пошли искать и выбирать, а Паула осталась с Джоном.

– Ты ведь не возражаешь? – спросила она.

– Они только что получили рождественские подарки, а сейчас это уже баловство.

– Я хочу им понравиться.

– Ты им и так понравилась.

– Просто ты жадничаешь, – сказала она и улыбнулась.

– Не в этом дело, – сказал он. – Как раз лучше заплатить мне…

– Я тоже так думаю, – сказала она, – но деньги я тебе верну.

– Совсем не обязательно.

– Верну, только не сию минуту. У меня нет с собой.

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала. – Он казался раздраженным. Паула собиралась что-то еще сказать, но тут подошла Анна с куклой, умевшей плакать и мочить пеленки, а за нею Том с новым вагончиком для своей электрической железной дороги.

– Что это за «прекрасная дама», которую вы встретили в универмаге? – поинтересовалась Клэр, когда они переодевались в субботу вечером, собираясь ехать на ужин.

– Паула Джеррард.

– Мне бы хотелось как-нибудь познакомиться с ней, – сказала она. – По-моему, ты собирался пригласить ее к нам на ужин.

– Ты же сама сказала, что она будет раздражать наших друзей.

– А детям она понравилась, видимо, не так уж она и плоха.

– Значит, им ты доверяешь больше?

Она смущенно улыбнулась и скинула халат, в котором вышла из ванной, где мыла голову. Увидев ее нагую, Джон был потрясен: она же куда лучше Паулы Джеррард.

– Я просто влюбилась в твоих детей, – сказала Паула, лежа во вторник вечером рядом с Джоном.

– Ты им тоже понравилась.

– Мне было жаль их.

– Почему?

– Это так ужасно для детей, когда рушится семья. Джон замер, точно краешком глаза увидел в углу над кроватью ядовитого паука.

– А они выглядели такими спокойными и жизнерадостными, – сказала она.

– Они такие и есть, – сказал он.

– Наверное, правильнее будет, если они постепенно привыкнут ко мне, мы подружимся, и они не будут видеть во мне соперницу их матери.

Джон сел в постели.

– Надеюсь, каждый раз, когда ты захочешь увидеть детей, их не придется водить в отдел игрушек «Харродза»?

– Нет, – сказала Паула очень серьезно. – Я не хочу покупать их любовь. Но славно было бы нам вчетвером отправиться куда-нибудь на уик-энд… в Приннет, например?

– Что подумают твои родители?

– Когда я привезу в дом женатого мужчину с двумя детьми? – Она засмеялась. – Год назад пришли бы в ужас, а сейчас, честно говоря, они вздохнули бы с облегчением.

– Почему?

– Они предпочли бы видеть меня второй женой известного адвоката, чем единственной супругой какого-то жалкого воришки.

– Они что, знают о Терри?

– Наслышаны.

– Могу себе представить, как они встревожены.

Глава седьмая

Вот уже больше двух месяцев Джону не давал покоя Иван Ильич. Политика, казалось, излечила его от приступов отчаяния и неуверенности в себе, накатывавших на него летом, но в тот вечер, когда он тихонько залег в постель, стараясь не разбудить Клэр, он обнаружил, что не может уснуть, и лежал без сна, терзаемый непонятной тревогой. Паула, Клэр и дети то появлялись, то исчезали перед его мысленным взором, произносили какие-то фразы, которые звучали порой осмысленно, а порою – нет, так что он перестал понимать, бодрствует он или спит и все это ему снится. Видения из недавнего прошлого высвечивались и гасли точно слайды, которые показывают в темной комнате: какое-то лихорадочное желание Паулы подружиться с его детьми, и тут же лицо Клэр, говорящей, что надо бы пригласить ее на ужин; затем снова Паула, она спрашивает его: «Ты меня любишь? Правда, любишь?» И откуда ни возьмись Гордон Пратт, говорящий: «Ты что, потерял интерес? Нервы сдали?»

Он засыпал и снова просыпался, уже не понимая, где он и кто эта женщина, лежащая рядом. Когда до его сознания дошло, что это – Клэр, ему захотелось обнять ее и поплакать, уткнувшись лицом ей в бок, но как он мог себе это позволить – он, взрослый человек? И что он сказал бы, если б она проснулась? И почему она должна утешать его?

Он повернулся на спину и уставился в темноту широко открытыми глазами, вслушиваясь в тиканье часов. Снова и снова пытался понять, что же это, отчего он так несчастен. И вдруг у него перехватило дыхание: часы продолжали тикать, а он вспомнил, что Паула сказала в тот день о детях – как они будут страдать, если разрушится семья. Он вспомнил теперь все, до последнего слова, и вздрогнул, когда осознал, что она под этим подразумевала: она не сомневалась – он оставит Клэр и женится на ней.

Он часто и тяжело задышал, словно ему не хватало кислорода, чтобы понять, как Паула могла прийти к такому выводу, и сообразить, как же ему теперь выпутаться, этакое досадное недоразумение. Разве он говорил Пауле о разводе или о том, что собирается разъехаться с женой? Он не мог этого сказать, потому что ничего подобного ему и в голову не приходило. Он мог фантазировать о том, что было бы, если б Клэр вдруг умерла, но оставить ее одну, забрав детей, или оставить с детьми? О чем он говорил в тот вечер, когда вернулся в Лондон? Может, в порыве чувств брякнул, что оставляет Клэр? Он старался припомнить и не мог. Она сказала – это он точно помнил, – что не собирается разрушать его семью, а он ответил… Нет, не вспомнить. А что хотел сказать? Что любовь к ней не разрушит его семью и их связь не влияет на его отношение к жене: да, он больше не испытывает к Клэр романтической любви. Но она его жена. Он не собирался ни отрицать этого, ни утверждать, будто собирается ее оставить.

Выяснив причину своей тревоги, он немного успокоился и снова повернулся на бок. Когда они завтра встретятся, он объяснит Пауле, что хоть и любит ее и всегда будет любить, но никогда не бросит Клэр. С этой мыслью он глубоко вздохнул, как ребенок, только что горько плакавший, и уснул.

Решения, принятые ночью, утром не всегда легко выполнить. Открыв глаза, Джон тотчас вспомнил, что ему предстоит сегодня вечером, а глядя за завтраком на двух своих детей, весело набивавших рот овсянкой, точь-в-точь как в телевизионной рекламе, он только еще больше утвердился в своей решимости объявить Пауле, что никогда не оставит семью. Он видел все преимущества, которые обрел бы в качестве супруга Паулы Джеррард, и тем не менее был больше прежнего убежден, что не сможет заставить себя сказать Тому и Анне, что они с Клэр «будут теперь жить в разных домах» или какие там еще эвфемизмы употребляют, чтобы не произносить слова «развод»; ему не придется видеть, как они завтракают, он будет встречаться с ними лишь по субботам да во время школьных каникул и праздников. Будь Паула самой Еленой Прекрасной, он не пойдет на такое. Вспомнилась фраза из Библии, вычитанная еще в детстве: лучше повесить мельничный жернов на шею и броситься в море, нежели согрешить против одного из малых сих.

Клэр вошла на кухню, протирая глаза спросонья и чувствуя себя неловко оттого, что она все еще в халате. Лил дождь, поэтому она велела детям надеть резиновые сапоги и каждому дала полиэтиленовую сумку с туфлями – переобуться в школе. Проводив детей, она налила себе кофе и села за стол напротив Джона.

– Ты весь день занят? – спросила она.

– Думаю закончить одно дело в Олд-Бейли.

– А вечером будешь дома?

– Боюсь, что нет. Из суда придется поехать прямо в Хакни.

Она вздохнула:

– Я тебя почти не вижу.

Он показал глазами на газету:

– Скоро так или иначе все кончится.

– Надеюсь, тебя не выберут, – тихо произнесла она, словно упрямый ребенок, уткнув нос в чашку.

– Я тоже, – сказал Джон, глядя в газету. – Только теперь поздно давать задний ход. Придется терпеть до конца.

Глава восьмая

К этому времени Джон насмотрелся на Паулу в самом разном настроении. Случалось, она безо всякой видимой причины встречала его мрачная и молчаливая, и требовалось немало выдержки выносить ее такую целых три или четыре часа; а то вдруг она была так весела и жизнерадостна, что он, подобно Золушке, страшился наступления полуночи. В этой смене настроений и заключалось очарование Паулы: иногда она была «обыкновенной гадюкой», по выражению Мэри Масколл, и тогда на него веяло ледяным холодом йоркширского ветра, но тем приятнее было, когда тучи рассеивались и она сияла безоблачной улыбкой.

Ее непредсказуемость немного пугала Джона, и он обычно предоставлял ей возможность решать за них обоих, хотя был на двенадцать лет старше. Если вставал вопрос, где ужинать, дома или в ресторане, то Джон, конечно, предпочитал дом, так как рестораны, которые по кулинарии и выдержанности вин соответствовали ее привычкам, вводили его в непомерные расходы; хотя их отношения позволяли ему пользоваться ее зубной щеткой и болтать с Паулой, пока та сидела в туалете, однако признаться ей, что одна мысль о счете не только отбивает ему аппетит, но и портит удовольствие от их встречи, он не мог.

Единственным преимуществом ресторана было то, что это поднимало настроение Паулы. Она не была гурманом: выбирала что-то из меню и потом лишь ковыряла вилкой дорогое блюдо, беззаботно болтая о том о сем. Ужины дома таили вечную угрозу: у Паулы могло что-то не получиться – мясо пережарится или свернется соус, – тогда у нее портилось настроение. И бесполезно было убеждать, что мясо он любит хорошо прожаренное, а прочие тонкости ему недоступны, – она только больше мрачнела; если ты безразличен к ее неудачам, значит, безразличен и к успехам.

Поэтому, когда он вошел к ней в тот вечер (теперь у него был собственный ключ) и увидел ее стоящей у плиты, он, с одной стороны, обрадовался, что они не идут в ресторан, а с другой – встревожился, как бы какая-нибудь кулинарная промашка не затруднила предстоящий разговор.

Паула обернулась на стук двери, улыбнулась и пошла ему навстречу, облизывая кончики пальцев.

– Ну и как? – спросила она, имея в виду дело, которое он сегодня вел в Олд-Бейли. – Одолел?

– Да. Еле-еле.

– Поздравляю. – Она поцеловала его и вернулась к плите. – Не задерживайся в ванной, – сказала она. – Я делаю кнели, они хороши только с плиты.

Он лежал, уставившись на зеленую лягушку, до подбородка погрузившись в горячую воду, и размышлял, какую избрать тактику: заговорить ли о Клэр до ужина, после ужина или потом в постели. Он решил не уходить сегодня, не объявив о своих намерениях; в то же время он твердо решил не порывать с Паулой, однако трудно провести разговор так, чтобы не создалось впечатления, будто он отказывается от Паулы и предпочитает ей Клэр.

Он вылез из ванны, вытерся белой простыней, переоделся, как обычно, и вышел в большую комнату. Окликнул Паулу и, услышав ее шаги на лестнице, решил, что лучше выложить все сразу, чем мучиться целый вечер. Он подал ей аперитив, и они стали, держась за руки, спиной к камину.

– Я сегодня обедала с отцом, – сказала она. – Он говорит, Хит собирается назначить выборы.

– Когда?

– Завтра объявит.

– Значит, голосование будет в феврале?

– Двадцать восьмого.

– Отцу об этом сказали?

– Не официально, но у него есть знакомый в кабинете министров.

Джон поджал губы.

– Я смотрю, тебя это не очень волнует, – сказала Паула.

– Я… – начал он и запнулся, полный самых противоречивых чувств.

– Как это может сказаться на делах в Хакни?

– Понятия не имею. Может упрочить позиции О'Грэйди, если он решит остаться еще на один срок.

– Поэтому ты такой озабоченный?

– Нисколько. Просто я предпочел бы баллотироваться не в такой накаленной обстановке. Единственным спорным вопросом будет сила тред-юнионов, но это феномен социальный, а не политический. – Он тяжело вздохнул и залпом выпил джин.

Паула взяла у него бокал и подошла к столику с бутылками.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, и все равно меня эта новость взволновала, – сказала она. – Я уверена, что твою кандидатуру выдвинут, и уверена, что ты будешь избран. Не важно, победят лейбористы или нет, потому что можно сделать себе имя и в оппозиции… – Она вернулась к нему, подала бокал.

– Вероятно, ты права, – сказал он. Она обняла его.

– Так в чем же дело? Ты сегодня мрачнее тучи.

– Не спал ночь. Глаз не сомкнул – заботы, заботы…

– Какие?

– Ну, я все думаю – а создан ли я вообще для политики…

– Если не ты, – сказала Паула, – то уж не знаю, кто тогда и создан.

– … или что будет с нами?

– А что? Будем стариться, как все на свете мужья с женами! – Отвечала она быстро и не задумываясь, словно это был риторический вопрос.

– А Клэр?

– Снова выйдет замуж…

– Она не сможет.

– Почему это?

– Она католичка.

– Господи, да кто же на это обращает теперь внимание!

– Клэр обращает.

Они помолчали – молчание наступило внезапно, как холод или темнота.

– Ты хочешь бросить меня? – тихо проговорила Паула.

– Боже сохрани. – Он повернулся и поцеловал ее в губы и сжал в объятиях так, что она вскрикнула. Не выпуская ее, он заговорил: – В моем возрасте понимаешь, что того, что было, не предашь… Я люблю тебя и буду любить вечно. Не будь я женат, я просил бы тебя стать моей женой, и, если бы ты отказала, я бы умер от отчаяния. Даже будучи женат на другой, я чувствую, что создан для тебя, а ты – для меня, и нам, предопределено было встретиться, мы обречены любить друг друга. Но она существует, она живет в моем доме в Холланд-Парке, купает моих детей, гладит мне сорочки и потом смотрит телевизор в одиночестве. Если я ее оставлю, она вряд ли найдет себе другого. Ее считают непривлекательной, а порой она отпугивает своей холодностью. Я – все, что у нее есть. Она вышла за меня в двадцать лет. Перешла из одной семьи в другую. Если я уйду от нее, разведусь и женюсь на тебе, она либо снова выйдет замуж, что по ее религии – грех, смертный грех, либо я обреку ее на преждевременное вдовство – одинокая дама, которую приглашают на ужин, чтобы составить кому-нибудь пару; легкая пожива для мужа приятельницы, который напьется и снизойдет до нее. И даже если бы я мог так с ней поступить – а ведь единственная ее вина в том, что она мне наскучила, – я не могу разрушить семью из-за Тома и Анны. Ты же сама сказала: страдают дети. Я насмотрелся на детей разведенных родителей: запихнут в школу-интернат, а по праздникам подбрасывают друг другу, как кошек бездомных. Если б я пошел на такое ради тебя, я, в конце концов, тебя же и возненавидел бы…

Она лихорадочно вцепилась в него:

– Нет, только не это. Ты не должен меня ненавидеть.

– Верю, что этого не случится.

– И ты женился бы на мне, правда, если б не было Клэр? Никого другого у тебя нет, верно? Я не просто одно из твоих увлечений?

Он улыбнулся:

– Когда мне заниматься другими?

– Мало ли – у тебя есть секретарша в конторе, а в Хакни – девушка, ведущая партийные дела…

– Нет. Никого у меня больше нет. И не будет. Если б Клэр умерла или ушла к другому, я женился бы на тебе и никогда не взглянул бы на другую женщину. Но она жива и не уйдет.

– Да. – Она оторвалась от него и опустилась на диван. Сидела расставив ноги, упершись в них локтями и глядя в пол, словно приходя в себя после обморока. – Понимаешь, – произнесла она, – все, что ты сказал о ней… о разведенной женщине… ты мог бы сказать и обо мне. Легкая пожива… Я к тому, что, как бы сильно ты ни любил меня, ты просто не сможешь разорваться между двумя женщинами, ведь так?

– Если я не пройду в парламент, – сказал Джон, – с этим будет проще. В любом случае вечерами дома сидеть не буду.

– Да, конечно. Я могла бы купить дом на Лорд-Норт-стрит или на Смит-сквер, где слышен звонок в парламенте ^[42]. И можно иногда удирать за границу. Хорошо бы поехать вместе отдохнуть…

Она подняла на него грустные глаза.

– Конечно. – Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Руки у нее были ледяные.

– А лет через двадцать люди будут показывать на меня и говорить: «Это Паула Джеррард. Любовница министра иностранных дел. Давний роман». – Уголки глаз у нее блестели, как будто из них готовы были пролиться слезы, но в то же время в выражении глаз появилось что-то злое, а в голосе вдруг зазвучали жесткие нотки: – Я не буду уникумом, верно? Ведь по крайней мере у половины лейбористских лидеров есть любовницы, с успехом управляющие их делами. Уверена, что и тори не исключение, или этим отличаются только сынки провинциальных фрондеров из лейбористов? Во всяком случае, ты будешь следовать доброй старой традиции.

– Не понимаю!

– Разве твой отец не был провинциальным фрондером?

– Да. Кажется, да.

– Хорошо, что я богата, – сказала она, – и могу сама себя содержать, без всякого мужа. Может, дашь мне работу? Тебе ведь понадобится секретарша?

– Конечно, – сказал Джон. – Мы придумаем что-нибудь в этом роде, чтобы побольше быть вместе.

Она заулыбалась, потом вздохнула:

– Жаль, все равно жаль, что мы не можем пожениться. Из меня получилась бы прекрасная жена политического деятеля.

– Я бы тебя разочаровал, уверен. У меня явно не хватит честолюбия, чтобы преуспеть.

– Честолюбием я тебя начиню. Я уж не позволю тебе отступиться. Ты человек незаурядный – по крайней мере я так нахожу… – Она произнесла это пронзительным голосом, на грани истерики. – Я верю в тебя, потому что люблю. Или люблю, потому что верю? Нет, как это все-таки несправедливо. – Она снова опустила глаза. – Вы с Клэр двенадцать лет назад сказали друг другу какие-то глупые слова, подписали какую-то глупую бумажку, и вот ты принадлежишь ей и не можешь быть моим, хотя в глубине души, как пишут поэты, я произнесла те же слова. Я не просто подписала клочок бумаги. Я ведь говорила тебе, да? – что никогда еще не любила. Так это правда. Я никогда еще никого не любила. Я ложилась в постель и все ждала, когда же то, что происходит здесь – и она провела рукой по телу, – отзовется чувством во мне. Потом я решила, что, раз уж не способна полюбить одного мужчину, буду любить весь род людской, и кинулась заниматься благотворительностью в тюрьмах. Ты знаешь, куда это меня завело. В никуда. Абсолютно никуда. Мелкий жулик вообразил, что я жажду острых ощущений… – Она подняла на него глаза. – А потом появился ты. Известный, приличный человек, немножко напыщенный, но с высокими идеалами. – Она сжала ладонями его щеки. – Ты не можешь осуждать меня за то, что я тебя полюбила. Ты много, много лучше тех, кого я встречала до тебя, – богатых и бедных. Может, потому, что ты ни то, ни другое. Какая жалость, что есть Клэр. Ну, неважно. Об этом потом… Давай ужинать, а то кнели совсем раскиснут. Если от них еще что-то осталось.

Она поднялась, и они пошли вниз ужинать. Потом легли в постель. А потом Джон отправился домой – к Клэр. Но за весь вечер о ней больше не было произнесено ни слова, и дома он уснул, едва коснувшись подушки, довольный тем, что сумел так удачно выйти из трудного положения.

Глава девятая

Информация Паулы оказалась точной: 7 февраля премьер-министр объявил, что рекомендовал королеве распустить парламент. Тремя неделями позже должны состояться всеобщие выборы.

Новость эта вызвала панику у лейбористов Хакни-и-Харингея. Было созвано чрезвычайное заседание исполнительного комитета для решения вопроса о том, не следует ли ускорить проведение предвыборной конференции, и так уже перенесенной на середину февраля. Было единодушно решено немедленно выдвинуть кандидата, а конференцию провести в ближайшую субботу – возникли лишь некоторые разногласия, полномочен ли исполком решать этот вопрос или же необходимо созывать специальное заседание Главного административного комитета для переноса срока конференции. Сторонники О'Грэйди возражали, что, поскольку Главный административный комитет – это и есть Комитет по созыву конференции, абсурдно собирать его, чтобы он разрешил самому себе собраться вновь. Группа газеты «Трибюн» сочла довод вполне логичным, но, поскольку он исходил от сторонников О'Грэйди и был поддержан сторонниками Джона, они заподозрили «фашистский сговор» и настояли на том, чтобы все было проведено в строгом соответствии с правилами процедуры.

После трех часов прений их предложение забаллотировали и было решено, что Главный административный комитет соберется для избрания кандидата через два дня, в субботу, 9 февраля 1974 года, в два часа дня. Джон, с помощью Гордона, занялся составлением своей речи. Это было нетрудно, поскольку его оценка создавшейся кризисной ситуации не только соответствовала тому, как ее понимали в Транспорт-Хаусе, но и могла быть изложена спокойным тоном, которого ему следовало держаться в предвыборной кампании, чтобы одолеть как левых, так и правых кандидатов. «Только фанатики-консерваторы, – писал он, – верят, будто нынешние беспорядки в экономике – плод коммунистического заговора с целью свержения существующего строя. Мы, социалисты, знаем из горького опыта истории, что забастовка – единственное оружие, с помощью которого трудящиеся могут улучшить свои материальные условия, относительное и абсолютное благосостояние. Конечно, мы против инфляции и за соблюдение закона. Но парламент не имеет права использовать заработную плату в качестве инструмента давления на трудящиеся массы, отказывая им в праве продавать свой труд как можно дороже. Это несправедливо – расширять свободу рынка для бизнесмена и отказывать в свободе рабочему». «Если вы изберете меня, – скажет он в заключение, – я приложу все свои способности для проведения в жизнь социальных, экономических и политических реформ, изложенных в нашей программе. Я прошу вас назвать меня своим кандидатом не за то, что сделал или старался сделать для лейбористской партии в прошлом, я предлагаю вам свои способности, которые хочу отдать продвижению Великобритании к социализму…»

Отстучав эту речь двумя пальцами на машинке в конторе, Джон проверил ее на Гордоне, получил одобрение и затем показал Клэр, которая, пробежав текст глазами, сказала: «Очень хорошо, дорогой» – так она говорила Тому, проверяя его домашние задания. На следующий день Джон попросил Паулу сказать свое мнение. Она прочла текст трижды, а потом стала разбирать строчку за строчкой.

– Не надо так яростно защищать забастовки, – сказала она, – даже лейбористы обеспокоены силой профсоюзов.

– Знаю, но они все равно будут голосовать за О'Грэйди.

– А не попробовать ли перетянуть их на свою сторону?

– Гордон делит делегатов на четыре группы. Старые правые из Таммани-Холла ^[43], затем правые социал-демократы помоложе, умеренные левые и левые радикалы. Мои сторонники почти исключительно из второй группы, поэтому надо сагитировать одну из трех оставшихся групп. Пытаться переплюнуть ОТрэйди было бы роковой ошибкой, а выступать вдруг с троцкистских позиций может показаться неубедительным. Надо ставить на умеренных левых…