Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Вы, несомненно, правы. – Джон взглянул на остывшую suprême de vollaile ^[33], до которой она едва дотронулась. – Но не знаю, что тут можно сделать.

– Вообще? – спросила она. – Или для Терри Пайка?

– И то и другое.

– Это разные вещи. Согласна, в одиночку многого не сделаешь. Когда Терри вышел из тюрьмы, я добилась для него пособия, чтобы он мог подучиться, и… – Она осеклась и покраснела. – Вам это покажется смешным, но я устроила коктейль, чтобы представить его кое-кому из моих друзей.

Джон улыбнулся:

– И как это прошло?

– Ужасно, просто позорище. То есть я хочу сказать, все они глазели на него, как на зверя из зоопарка. Терри же от робости почти рта не раскрывал, зато, когда заговорил, они половину не поняли.

– Представляю.

– Пропасть слишком велика, и такие мосты, сколько их ни наводи, не помогут. И потом, глядя на моих друзей его глазами, я подумала: а захочется ли ему, собственно, менять свое общество на наше? В воровском мире сохранились своеобразное братство, живые чувства, а в высшем обществе одна фальшь и полное безразличие.

– Совершенно справедливо, – согласился Джон. – Вам пудинг или кофе?

– Чашку кофе, пожалуйста. – Она посмотрела на свою тарелку. – Извините, я так мало съела. Что-то нет аппетита.

Они вернулись к разговору о преступлении и наказании.

– Похоже, Терри Пайку трудно чем-то помочь, – сказал Джон.

– Мне кажется, если б вы взялись защищать его, он хотя бы почувствовал, что ему стараются помочь.

– Я возьмусь. – Джон перешел на несколько более официальный тон: – Но за предыдущее осуждение я не несу ни малейшей ответственности. Когда судят за укрытие краденого, то необязательно доказывать факт кражи, достаточно доказать, что обвиняемый знал, что вещь украдена. Помнится, сумма, которую, по свидетельству самого Терри Пайка, он заплатил за вещи, была так мизерна, что уже это доказывало его вину, и он был бы осужден в любом случае.

– Не сомневаюсь. Печальнее всего, что ребятам вроде Терри везде видится заговор. Потому-то он и хочет, чтобы вы его защищали. Он полагает, что вы найдете выход.

– Надеюсь, вы-то верите, что у меня сговоров с судьями не бывает.

– Конечно. – Она улыбнулась. – Я к преступному миру еще не принадлежу.

Им принесли кофе. Паула вынула пачку французских сигарет и зажала одну из них в губах, Джон чиркнул спичкой и перегнулся через столик.

– А в более широком смысле, – поинтересовался он, – можно что-то сделать?

– Я думаю, можно.

– Каким же образом?

– Вы читали «Сибиллу» Дизраэли? ^[34]

– Давно.

– Помните «две нации», богатые и бедные? Как они станут одной?

– Да.

– Не стали, так ведь? Несмотря на торжество «всеобщего благоденствия».

– Убежден, что дядя Терри Пайка, наборщик в «Таймс», зарабатывает больше иных законопослушных учителей или государственных служащих.

– Дело не только в деньгах, – сказала Паула, подавшись к Джону, в глазах у нее появился упрямый блеск. На сытый желудок Джон нашел даже, что это придавало ей бездну обаяния и одухотворяло ее лицо. – Видите ли, нас учат еще в школе, что нация – это естественно сложившееся сообщество людей, живущих в одном географическом районе, говорящих на одном языке, имеющих определенные права и обязанности друг перед другом, отличные от прав и обязанностей по отношению к гражданам другой нации. Иными словами, британская армия, действуя от имени британского правительства, считала себя вправе захватывать огромные территории, подчинять себе «туземцев», а чтобы те отдавали за бесценок свои шелка и пряности, создавали конъюнктуру рынка, выгодную для монополий… или даже брали туземцев в плен и продавали их рабами в Америку.

– Поразительно, – сказал Джон, – вы не только цитируете Шекспира, но и ориентируетесь в рыночном механизме.

– Ничего поразительного. Я изучала английскую литературу в Кембридже, а отец у меня банкир.

– Банкир?

– Да. Его зовут сэр Кристофер Джеррард. – Она назвала одного из богатейших людей в Англии совсем просто, явно не стремясь произвести впечатление или, наоборот, приглушить его. – Если поинтересоваться, как он делает деньги сейчас, то кое-что может показаться сомнительным, зато совершенно несомненны источники богатств семнадцатого и восемнадцатого веков: пиратство, работорговля, опиум… Вот так.

– Да. Времена изменились, – сказал Джон, все еще находясь под впечатлением того, что его собеседница оказалась дочерью сэра Кристофера Джеррарда.

– Это считалось в порядке вещей, потому что грабили чужеземцев. Англичанина, укравшего овцу в поместье моего предка, повесили, хотя овцу он украл, скорее всего, из-за голода.

– Парадокс, согласен, – произнес Джон с ноткой почтительности. – Но конечно же, разумнее распространять нравственные законы на сферу международных отношений, нежели ослаблять их действие там, где ими уже руководствовались.

Она вздохнула:

– Да, наверное. Для нас с вами это теоретически ясно, но эмоционально я похожа на Терри Пайка. Я инстинктивно чувствую себя в безопасности только среди своих, при этом я не имею в виду англичан вроде Терри.

Я имею в виду людей богатых. Высшие классы. Буржуазию. Думаю, что и вы – тоже.

– Я?..

– Для меня это осложняется еще и тем, что у меня мать – американка.

– И кого же вы предпочитаете – американцев или англичан?

– Я же и пытаюсь объяснить, – сказала она чуть раздраженно, – что верность – категория скорее классового, чем национального порядка. Итальянскому землевладельцу, к примеру, легче общаться с английским землевладельцем, чем с рабочим-автомобилестроителем завода «Фиат». Я знаю, что говорю. Я видела тех и других. Моему отцу куда ближе его коллеги из Франкфурта-на-Майне или из Нью-Йорка, чем люди вроде Терри Пайка. Плевать он хотел на свою страну, его интересует лишь свой капитал.

– Похоже, вы с отцом не очень-то ладите. Паула холодно посмотрела на Джона, как бы давая понять, что он переступил границы дозволенного.

– Мы отлично ладим.

– Он согласен с вами насчет двух наций?

– Я никогда с ним этого не обсуждала.

– И он одобряет вашу работу в сфере социального обеспечения?

– Он не возражает, лишь бы мне самой нравилось. – Она улыбнулась. – А вот мама в ужасе. Сама мысль, что я общаюсь с убийцами… Она спит и видит, чтобы я благополучно вышла замуж за какого-нибудь биржевого маклера.

– А вы?

– Что я?

– Вы хотите выйти замуж за биржевого маклера?

– Едва ли я найду такого в Уондзуортской тюрьме… – Да уж.

– Я не желаю выходить замуж за биржевого маклера, но, пожалуй, замуж мне пора.

– Почему?

– Потому что засиделась.

– Сколько же вам лет?

– А как вы думаете?

– Двадцать четыре, ну, двадцать пять. – Мне двадцать восемь.

– Ну, не так уж много.

– А вам сколько было, когда вы женились?

– Двадцать восемь.

– А вашей жене?

– Двадцать.

– Вот видите. А я засиделась.

– Думаю, Клэр сама теперь жалеет, что не подождала.

– Клэр – это ваша жена? – Да.

Паула рассмеялась:

– Я, безусловно, рада, что не вышла замуж в дцадцать.

– Почему?

– Выскочила бы за какое-нибудь чудовище.

– Например?

– Ну, не знаю. – Она снова рассмеялась. – За биржевого маклера.

Было без десяти два. Джон попросил счет, и мелькнула мысль, не вздумает ли Паула платить за себя – ведь это она его пригласила, к тому же она дочь сэра Кристофера Джеррарда. Но ей это в голову, видимо, не пришло: она спокойно смотрела, как он расплачивается двумя пятифунтовыми банкнотами.

– Так я могу передать Терри, что вы согласны взять на себя его защиту? – спросила она, когда они вышли на улицу.

– Все это еще надо провести через поверенного и клерка, – повторил Джон. – Словом, я не отказываюсь.

– Хорошо, – сказала она и, даже не поблагодарив за обед, повернулась и пошла в сторону Ладгейтс-серкус.

Глава четвертая

Есть разговоры, к которым снова и снова возвращаешься в мыслях – придумываешь новые аргументы или более остроумные реплики. Джон приехал в Олд-Бейли, подготовился к защите очередного клиента, зашел в контору за бумагами, нужными ему на завтра, и, наконец, часов в шесть вернулся домой – все это время он прокручивал в голове свою беседу с Паулой Джеррард.

В памяти остался ее голос, а не ее лицо – жесткий акцент, который он мог отнести теперь на счет ее американской крови. Сама она не произвела на него никакого впечатления – ноги тонковаты, грудь плоская. Он вспомнил ее нервозность, блуждающий взгляд, который остановился на нем, как бы подчеркивая серьезность сказанного, большие глаза – светло-карие и ясные.

– Ты знаешь, кто такой сэр Кристофер Джеррард? – спросил он Клэр, когда они сидели в гостиной, перед тем как идти в театр.

– Банкир или что-то в этом роде. – Клэр пришивала пуговицу к рубашке сына.

– Вот-вот. Я имел сегодня честь познакомиться с его дочерью.

– В суде?

– В Бейли. Она работает в социальном обеспечении, хочет, чтобы я защищал одного парня.

– Как она выглядит?

– Мила. Мы с ней пообедали.

– Надеюсь, она сама за себя платила? – поинтересовалась Клэр, откусывая нитку.

– Девушки из богатых семей никогда за себя не платят.

– Тогда держись лучше бедных. – Клэр поднялась со стула. – А еще лучше – оставь их всех в покое.

У Джона мелькнуло подозрение, не прослышала ли Клэр что-то про Джилли Масколл, но она как ни в чем ни бывало продолжала:

– Велел мне готовить ужин, чтобы после театра не идти в ресторан, а сам распускал перья перед какой-то девицей. Не очень-то это справедливо.

– Надо же мне было где-то пообедать, – возразил Джон.

– Вполне мог бы обойтись закусочной.

– Я и собирался…

– Но решил, что там недостаточно шикарно для этой Джеррард, – фыркнула она. – Собирайся. Нам пора.

– А няня пришла?

– На кухне.

Они сели в «вольво» и поехали к театру «Ройял корт», где условились встретиться с Микки Нилом, Арабеллой Моррисон и Масколлами. По ходу пьесы – давали «Натурный класс» Дэвида Стори – на сцене появилась голая натурщица. Микки сказал потом, что это начисто испортило ему все впечатление. Генри что-то брюзжал насчет надоевшего ему «хнычущего пролетариата», но дамы в один голос заявили, что пьеса им понравилась.

– А вам, Джон? – спросил Генри, когда они рассаживались за столом в кухне у Стриклендов. – Как будто в вашем духе, а? Парень из рабочего класса, образован сверх меры.

– Ради бога, не начинай все сначала, – обратилась к мужу Мэри Масколл.

Генри съежился, изображая испуг. Джон принялся разливать вино.

– Мне больше понравилась другая пьеса, – сказал Джон, – о регбистах.

– И мне, – подхватил Микки.

– Это где раздевалку мужскую показывают? – спросил Генри.

– Ох, да заткнись же наконец, – прикрикнула Мэри. – Ну можешь ты хоть немного помолчать?

– А что я такое сказал? – спросил Генри.

– Без таких сцен, – сказала Клэр, – ни одна современная пьеса, по-моему, не обходится.

– Почему ты так думаешь? – удивилась Арабелла.

– Разве Диана Ригг не устраивает стриптиз в «Прыгунах»? – ответила Клэр.

– Это называется «театр плоти», – сказал Генри.

– Не ради же самой пьесы семейные пары приезжают из пригородов в столицу, – заметил Микки.

– Вы считаете, это их возбуждает? – спросил Генри. – Вы считаете, что после сегодняшнего спектакля они вернутся домой и займутся любовью?

– Думаю, да, – сказал Джон.

– Надеюсь, старина, пьеса и вам пойдет на пользу, – сказал Генри. – То есть на пользу Клэр, конечно.

Клэр залилась краской и отвернулась.

– Ну, знаешь ли, Генри… – одернула его Мэри,

– В этом вся беда современного театра, – заметила Арабелла. – Публика ждет эффектов, и драматурги силятся оправдать их ожидания.

– Разумеется, дорогая, – сказал Микки. – Это же театр, верно? Даже старина Шекспир не забывал об эффектах.

– Зато Чехов – нет…

Дом задрожал от промчавшегося поезда подземки.

– Слава богу, – промолвил Генри, – хоть поезд одиннадцать семнадцать спас нас от зауми. – Заумью он называл интеллигентные разговоры.

Клэр натянуто улыбалась: она предпочитала, чтобы гости не замечали шума поездов Центральной линии.

– Для Генри это слишком высокие материи, – заметила она Арабелле. – Спустимся на грешную землю.

– Спустимся на землю. – Джон повернулся к Генри: – Скажите, что вы знаете о сэре Кристофере Джер-рарде?

Генри тут же посерьезнел, лицо его приняло выражение, с каким он обычно сидел у себя в банке.

– Чего ради вас вдруг заинтересовал сэр Кристофер Джеррард?

– Он обедал с его дочерью, – сообщила Клэр.

– Ого, – сказал Генри. – С неприступной Паулой?

– Вы знакомы?

– Вполне, дорогой мой, и, если вы имеете в этом отношении какие-то намерения, рекомендую особую осторожность.

Джон засмеялся.

– Никаких намерений, но если б они и были… – Он взглянул на Клэр: та передавала салатницу Арабелле. – Почему «особая осторожность»?

– А потому, что она источает яд, вся – от кончика языка до…

– Понятно, – перебила его Мэри. – Можешь не уточнять.

– Словом, мне советовали с ней не связываться, – закончил Генри.

– А ты пытался? – поинтересовалась Мэри. – Будь я мужчиной, я бы из чистого любопытства попробовала.

– Я когда-нибудь возвращался домой с пальцами, искусанными в кровь? Приходил домой в царапинах? – Генри Масколл протянул жене руки, она оттолкнула их.

– Я могу кое-что рассказать вам о сэре Кристофере Джеррарде, – произнес Микки; как писатель, он был напичкан информацией о самых разных и неожиданных людях. – Он унаследовал около миллиона фунтов, женился на американке, стоящей вдвое больше, и, должно быть, утроил это состояние, занявшись банковским делом. Паула – их единственное дитя.

– Стоит рискнуть. – Генри подмигнул Джону.

– Лет шесть назад он ушел от жены, – продолжал Микки, – к некой молодой особе по имени Сандра или что-то в этом роде. Заурядной, но достаточно привлекательной. Я видел ее. Он настаивал на разводе, однако леди Джеррард развода ему не дала. Она пригрозила забрать свои деньги из банка и отказалась съезжать из особняка в Приннет-Парке, которым вот уже три столетия владеет семья Джеррардов. Поставленный перед выбором между любовницей и родовым особняком, сэр Кристофер приполз назад и, насколько мне известно, с тех пор заметно полинял.

– Ну, а дочь – она что? – поинтересовалась Клэр.

– Говорят, психопатка, но она может это себе позволить.

– Замужем?

– Нет, – ответил Микки. – И о какой-нибудь связи я тоже не слышал.

– Разве не ее видели с Джонни Теддингтоном? – поинтересовалась Арабелла.

– Всего неделю, – сказал Микки.

– Он-то мне о ней и рассказывал, – заметил Генри.

– А теперь она занялась благотворительностью? – спросила Мэри.

– Она работает в сфере социального обеспечения, – сказал Джон. – На этой почве мы и познакомились.

– Я с ней училась в школе, – бросила Мэри.

– Этого не может быть, – отрезал Микки.

– Почему же?

– Она же совсем молоденькая.

– Вы хотите сказать, что я слишком старая?

– Пауле двадцать пять, никак не больше.

– Ей двадцать восемь, – сказал Джон.

– Вот видите, – улыбнулась Мэри. – Она поступила в школу в тот год, когда я перешла в выпускной класс.

– И вы ее помните? – спросил Джон.

– Прекрасно помню.

– Какой же она была?

– Обыкновенная гадюка.

Глава пятая

Суждение Мэри Масколл о Пауле Джеррард отнюдь не помешало Джону с удовольствием вспоминать об их обеде. На этот раз все было иначе, чем с Джилли, – он считал себя теперь надежно застрахованным от подобных безрассудств. Джон надеялся ввести Паулу в круг своих знакомых, чтобы ее убеждения, взгляды стали для него своего рода противоядием против филистерской косности остальных.

Их разговор тогда в «Пабе Бенуа» подтвердил для него правильность своего решения заняться политикой, и теперь он жалел, что не поговорил с ней об этом. Жаль, если он показался ей самодовольным педантом, человеком неглубоким, ведь, знай она о его чуть ли не еженедельных поездках на северную окраину Лондона, где он целыми вечерами просиживает в пабе с каким-нибудь нудным, но влиятельным лейбористом из избирательного округа Хакни-и-Харингей, она, возможно, отнеслась бы к нему с уважением.

Шли дни. Образ ее тускнел, его вытесняла не только ежедневная рутина на работе, политика, семейные дела, но и денежные проблемы. Несколько месяцев назад он подал лорд-канцлеру прошение о получении звания королевского адвоката. Речь шла не только о престиже, хотя для его лет получение этого звания было бы весьма почетным, и даже не о праве претендовать на высшие судейские должности, но и о том, что клерк смог бы требовать для него более высокие гонорары.

Было, однако, известно, что за получением звания следует временное падение доходов: королевский адвокат должен содержать младшего адвоката. Клиенты предпочтут обращаться к услугам человека, столь же способного, но менее дорогого, и лишь когда Джон Стрикленд, К. А., то есть королевский адвокат, упрочит свое положение в высших эшелонах, можно будет рассчитывать, что доходы его постепенно восстановятся, а затем и перерастут нынешний уровень.

В иных обстоятельствах буквы Ч. П., поставленные после фамилии, вполне удачно соседствовали бы с К. А., ибо у члена парламента немного времени для юридической практики, но сейчас образ жизни Джона Стриклен-да целиком зависел от адвокатского заработка. Если не будет гонораров, как кормить семью и погашать ссуды под два дома? Мелочная экономия вроде домашних, а не ресторанных ужинов положения дел не меняла; скорее всего, если его назначат королевским адвокатом, с коттеджем в Уилтшире придется расстаться.

Джону внушала тревогу и ухудшавшаяся политическая обстановка в стране. К шахтерам и энергетикам, отказавшимся от сверхурочных работ, присоединились железнодорожники, прекратилась доставка угля на электростанции, и ток отключали все чаще. Пассажирские поезда то и дело отменяли, и адвокатам из Суррея и Кента приходилось добираться до города в собственных автомобилях, но бензин по-прежнему был строго лимитирован из-за эмбарго, наложенного на продажу нефти арабскими странами. Знакомые Стриклендов поговаривали о коммунистическом заговоре.

К концу ноября бумаги на Терри Пайка поступили в контору, и клерк передал их Джону. Похоже, против Пайка имелись серьезные улики. «На основании полученной информации» был произведен обыск квартиры в Балэме, которую Терри снимал с другим парнем – Джимми Стоттом. Полиция обнаружила два завязанных узлом дамских чулка-маски, дубинку, налитую свинцом, четыреста пятьдесят фунтов наличными в пятифунтовых банкнотах с номерами, соответствовавшими похищенным из почтового фургона. В ответ на предъявленное обвинение Стотт сказал: «Черт, надо было их обменять». А Пайк: «Кто слегавил?»

Линия защиты Пайка, как предлагал поверенный, должна состоять в том, что чулки, дубинка и деньги были подброшены полицией, а слов, занесенных в протокол, они вообще не говорили. Джон только вздохнул: он по опыту знал – как бы ни были правдоподобны доводы подсудимых, присяжные редко внимают им. По совокупности улик Пайк мог загреметь минимум на семь лет.

Джон решил позвонить Пауле Джеррард и сказать об этом, он уже начал искать ее номер в справочнике, когда раздался телефонный звонок и он услышал ее голос.

– Вы получили дело? – спросила она.

– Да, – сказал он. – Только что его прочел.

– И что вы думаете?

– Надежд немного. Молчание.

– Значит, ему конец? Теперь Джон замялся.

– Этот Пайк… то есть Терри… отпущен под залог?

– Да. Мы взяли его под залог. А что?

– Можем мы об этом поговорить?

– Заезжайте.

– Когда?

– Когда угодно. Хоть сейчас.

– Прекрасно. Где вы живете?

– Пэрвз-Мьюз, двадцать три. Это недалеко от Виктория-роуд.

– Я знаю.

– Прекрасно. Жду вас через полчаса.

На улице стоял туман, было сыро. Пока Джон шел к станции метро Холборн, машины и автобусы, мчавшиеся потоком в оранжевом смоге, обдавали его грязью, измазав брюки чуть не до колен. Если он поедет на метро, а потом еще пройдет пешком от станции Глостер-роуд до Пэрвз-Мьюз, то промокнет до нитки. Само по себе это не смущало Джона, но мокрые волосы выглядят сальными; кроме того, на нем те же туфли, в которых он ездил в Бирмингем, а они промокают, и толстый старый костюм, когда намокнет, почему-то пахнет псиной. Джон повернулся и остановил такси. «Черт с ними, с деньгами, – подумал он, устраиваясь на заднем сиденье. – Много на такси не сэкономишь».

Паула Джеррард сама открыла ему дверь своего домика, а когда захлопывала ее, он еще слышал гул мотора машины, удалявшейся по булыжной мостовой. Снимая плащ, Джон огляделся и увидел, что они находятся в большой просторной кухне, из которой винтовая лестница вела наверх. Паула в джинсах и вязаной кофточке тут же подошла к холодильнику.

– Я только лед достану, – сказала она, – и пойдем наверх, в гостиную.

Джон бросил плащ и портфель на кухонный стул.

– Погода ужасная.

– Я еще не выходила.

– И в Уондзуорт не ездили?

– Нет. Собственно, я бросила это дело. – Она высыпала кубики льда в стоявшую на подносе чашу и поискала в шкафу высокие стаканы.

– Почему?

– Отец что-то занервничал. Он думает, меня могут похитить.

– А заключенным известно, кто вы?

– Пошли слухи.

Она поставила стаканы на поднос и подняла его.

– Идемте наверх.

– Разрешите, я понесу.

– Пожалуйста.

Она передала поднос Джону, взяла из ящика кухонного стола пачку «Голуаз». Джон следовал за ней, так что на крутой винтовой лестнице глаза его невольно оказались на одном уровне с ее обтянутыми джинсами бедрами; с лестницы они словно вынырнули прямо в гостиную. Это было просторное помещение, занимавшее чуть не весь этаж. У камина, в котором за решеткой потрескивал огонь, стояли три низких, обитых бежевой тканью дивана. На полу – восточный ковер, по стенам несколько картин современных художников и полки с самыми разными книгами – тут были и фолианты в коже, и дешевые издания в бумажных обложках.

Паула подошла к столику и показала, куда поставить поднос; здесь уже стояла дюжина бутылок, но ни одной с потеками на этикетке или захватанной пальцами, как у них в доме в Холланд-Парке.

– Не церемоньтесь, – сказала Паула.

– Что вам налить?

– Я выпью виски с водой. Ах ты… – Она выругалась. – Воду забыла.

– Принести?

– Я сама.

Она вскочила с дивана, подошла к двери, за которой, как он подумал, была ее спальня, и тут же вернулась с расписным кувшинчиком.

– Спускаться, подыматься – лень.

Джон налил ей виски с водой, растерянно размышляя, чего бы выпить самому, наконец взял джин с тоником и уселся напротив Паулы.

– Ну, и чем вы теперь заняты? – спросил он.

– Ничем. – Она насупилась, явно не одобряя такое начало.

– Не скучаете? – осведомился он.

– Нет. – Она снова нахмурилась, и Джон решил, что не следует больше задавать личных вопросов.

– Я посмотрел бумаги по делу Терри, – сказал он, – и, конечно, готов взять на себя его защиту, хотя особых надежд на то, что его удастся вытащить, не возлагаю.

– Но вы же видите, как это все несправедливо. – В ее голосе звучало скорее раздражение, чем тревога. – Полиция ведь подбросила улики.

– Так говорит Терри.

– Он не стал бы мне лгать.

– Он отрицает свое участие? Она ответила не сразу.

– Нет. Я уже вам говорила, он, видимо, имел какое-то отношение к грабежу, но самое косвенное. И уж конечно, не он оглушил водителя. Он не из таких. – Она отпила виски, закурила.

– И каким же образом, по-вашему, его втянули? – спросил Джон.

– Он познакомился с Джимми в тюрьме, – сказала Паула.

– Это со Стоттом?

– Джимми был под следствием за какие-то пустяки, его, собственно, оправдали…

– За что именно, не помните?

– Кажется, за ограбление кондитерской.

– Продолжайте

– Их освободили одновременно, и они вместе сняли квартиру. Джимми знал, что планируется ограбление почтового фургона, в котором повезут жалованье, ну оба и ввязались.

– Это Джимми втянул Терри?

– Да.

– А у Джимми уже были судимости?

– Не думаю. А что?

– Потом объясню.

– Кто-то определенно навел полицию, – сказала Паула, – причем кто-то из банды, иначе полиция ничего бы не узнала про Джимми и Терри.

– Выдал кто-нибудь из сообщников?

– Нет. Не осмелились бы.

– Терри говорит, будто полиция подбросила им дубинку, чулки и деньги, правильно?

– Да. И я ему верю. Не настолько же он глуп, чтобы оставлять такие улики.

– А Джимми?

– Не знаю. Я его в глаза не видела.

– Терри, значит, не устраивал вечеринку, чтобы познакомить вас со своими друзьями?

Она покраснела:

– Нет.

– Извините, но могу я вас спросить… а ваши чувства здесь не примешаны?

Она поднялась, чтобы налить себе еще.

– Что вы подразумеваете под чувствами?

– Вы не состоите с ним в интимных отношениях?

– Нет. Конечно, нет. Он же на семь лет моложе меня. Но если вы хотите знать о моих чувствах, то я действительно не хочу, чтобы он зачах за решеткой.

– Даже если он ограбил этот фургон?

– Я не думаю, что он действительно… грабил. – Она снова села на диван и подобрала под себя ноги.

Джон вздохнул:

– Не сомневаюсь, что полиция, особенно Летучие отряды ^[35], способна подбросить улики. Но Джимми и Терри – мелкая рыбешка, это во-первых.

– Понятно.

– А во-вторых, не представляю себе, откуда у полиции могли оказаться похищенные банкноты, чтобы их подбросить, – тогда ведь и банки должны участвовать в сговоре…

– Они же взяли не все деньги.

– Кто – они?

– Воры.

– Почему?

– В спешке они что-то оставили.

– Но, согласно данным следствия, похищено все.

– Еще бы. Просто остальное прибрала к рукам полиция. Не думаете же вы, что они откажутся от нескольких тысяч наличными?

– Вот как… То есть, по-вашему, полиция украла то, что оставили воры, но подбросила четыреста пятьдесят фунтов в качестве улики против Джимми и Терри?

– И всех остальных.

– Многовато для улики, – сказал Джон. – Пятидесяти фунтов или даже десяти было бы вполне достаточно.

– Ясно. – Паула вдруг разрыдалась. – Извините, – сказала она, размазывая по щекам слезы, и тут же громко и зло выкрикнула: – Ненавижу себя такой.

Джон поднялся, но, будучи истым англичанином, смутился не зная, как себя вести. Пауле следовало самой взять себя в руки. И хотя ему хотелось утешить ее, он не решался до нее дотронуться.

– Не отчаивайтесь, – сказал он.

– Ох, все так запуталось. Я так старалась помочь Терри; я ведь думала, он доверяет мне и говорит правду, а теперь просто не знаю… не знаю, чему верить, но все равно не хочу, чтобы его посадили в тюрьму.

– Выход один, – сказал Джон.

– Какой? – Она шмыгнула носом и перестала плакать, а Джон тем временем поднялся и пошел налить себе еще джина с тоником.

– В сложившейся ситуации любые присяжные поверят полиции, а не Джимми и Терри. Они будут осуждены, и лучшее, что им можно посоветовать, – это признать себя виновными.

– Как в прошлый раз, – сказала Паула. Джон вспыхнул:

– Признание обычно смягчает наказание.

– Это и есть выход?

– Нет. Выход состоит в том, чтобы Терри убедил Джимми взять все на себя. Если Джимми признает вину сейчас или изменит свои показания на суде, а затем выступит в качестве свидетеля и признает в ходе моего допроса, что дубинка, чулки и деньги – все принадлежало ему, тогда, поскольку это его первая судимость, он получит меньший срок, чем получил бы Терри, а Терри, по всей вероятности, будет и вовсе оправдан.

Паула закусила нижнюю губу.

– Но как убедить Джимми сделать это?

– Это уж забота Терри. Пусть попытается усовестить своего дружка, который втянул его в эту безнадежную затею, либо подкупит, предложив свою долю из сорока тысяч.

– Я могу заплатить за него, – сказала Паула.

– Нет, на вашем месте я бы этого не делал.

– Почему?

– Нельзя заходить так далеко с этими людьми.

– Н-да, конечно.

– От вас требуется одно: убедить ваших приятелей, что в сложившейся ситуации они оба пойдут ко дну и Терри получит лет пять, а то и больше. Но если Джимми возьмет вину на себя, он может отделаться тремя годами, из них год тюрьмы.

– Хорошо, – сказала Паула. – По крайней мере, хоть это ясно. А теперь поговорим о чем-нибудь другом. – Она встала и пошла через гостиную к проигрывателю, поставила пластинку.

– О чем же? – спросил Джон. – О себе вы говорить не желаете.

– Просто потому, что это неинтересно. – Она села на свое прежнее место, напротив гостя. – Поговорим о вас.

– Вот уж тем более ничего интересного.

– Ну нет, не скажите. – Она улыбнулась, и улыбка, такая неожиданная, осветила ее лицо, как луч света в пасмурный день.

– То есть? – не понял Джон.

– А то, что вы совсем другой, чем кажетесь.

– Каким же я кажусь?

– Интересным мужчиной, но заурядным юристом.

– Это комплимент или оскорбление?

– Ни то, ни другое.

– А что же скрыто за моей внешностью?

– Ваши политические принципы.

– Где вы о них слышали?

– На одном обеде. Где – не скажу, но о вас там говорили.

– Ну, и какое же общее мнение?

– Общего – никакого. Оттого-то вы и заинтересовали меня. Один из присутствующих сказал, что вы хитрая бестия, «из салонных левых», как он выразился. Другой весьма расхваливал вас. Сказал, что вы еще будете членом кабинета и демократия только выиграет, если в политику придут люди вашего калибра.

– А никто не сказал, что я предаю интересы своего класса?

Паула рассмеялась и поднялась, чтобы взять у него пустой стакан.

– О да, – сказала она. – И такое говорилось. Почему бы вам не быть тори или уж либералом, на худой конец…

– А вы защищали меня?

Она взяла у него стакан, и взгляды их встретились.

– А мне следовало? – спросила она. Джон пожал плечами.

– Мне кажется, у нас с вами одинаковые взгляды.

– Не отрицаю, – сказала Паула, наполняя ему стакан.

– Тогда следовало бы замолвить за меня словечко.

– Я давно перестала болтать на обедах о политике, – сказала Паула. – Мужчины терпеть не могут женщин с радикальными взглядами. Они чувствуют себя импотентами. Такая тоска. Вы и представить себе не можете, сколько мужчин приставали ко мне, единственно чтобы изложить свои взгляды на свободное предпринимательство и национализацию.

Она подошла к дивану, подала Джону его стакан и села на прежнее место в уголке.

– Да и мне не легче, – сказал Джон. – Если ты не герцог и не сын герцога, тебя считают выскочкой.

Паула засмеялась:

– Никак их не одолеть. Если ты беден, то выскочка, богат – лицемер. Поэтому я и помалкиваю. Людей, видимо, бесит, когда богачи вроде меня имеют левые взгляды.

– Пожалуй.

– А главное, я не спорю с такими людьми, потому что они просто этого не заслуживают. Приглядитесь – и увидите, насколько они пусты.

– Тогда чего ради вы ездите на званые обеды? Она пожала плечами.

– Должна же я куда-то выбираться из дому, а это все-таки мой круг. Я попыталась внести разнообразие с помощью Терри, но сами видите, что из этого вышло.

– Но ведь существуют не только выродки из высших классов и пролетариата.

– Да, – произнесла она со своей необыкновенной улыбкой. – Надеюсь, вы познакомите меня с уймой новых, умных, передовых людей. Если вы, конечно, готовы видеть во мне друга, а не просто докучливую девицу, занимающуюся социальным обеспечением. Вы и… как ее зовут, вашу жену? Клэр?