Текст книги "Буревестник"

Автор книги: Петру Думитриу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

XVII

Спиру Василиу был в ярости оттого, что начальник флотилии приказал ему никуда не отлучаться на следующий день и присутствовать на заседании, которое ему, Спиру Василиу, сулило либо смертельную тоску, либо неприятности, страх потерять службу и необходимость хоть как-нибудь вывернуться, как-нибудь оправдаться перед начальником флотилии и главным инженером, которые неминуемо потребуют его к ответу.

Особенно болезненно переживал он запрещение выйти в море на сейнере в поисках «Октябрьской звезды». Такие прогулки вошли у него за последнее время в привычку. Часами, а иногда и целыми днями не было видно ничего, кроме водной пустыни, – рыбу ловили в местах, далеких от торговых путей. Василиу представлялось, что он снова в океане, снова в дальнем плавании, как в добрые старые времена, – лет пятнадцать, двадцать назад. Часы, проведенные на сейнере, были единственными, когда он чувствовал, что ему дышится свободнее. Зато в городе и в порту ему все время казалось, что его что-то давит. Ощущение это было странное и крайне неприятное. В порту было много движения, но не было прежнего шумного беспорядка, прежней суматохи. Не было видно пьяных иностранных матросов, автомобили были других заводов, некоторые флаги исчезли с мачт стоявших у причала судов, вместо них появились новые. Все приобрело строгий, сдержанно деловой вид, который удручал и раздражал Спиру Василиу. Но хуже всего было на констанцских улицах. Здесь в прежнее время были гостиницы с пышными названиями: «Королева Мария», «Гранд-Отель»; здесь были банки с тихими, темными коридорами, с мягкими коврами и тяжелыми полузадернутыми портьерами, здесь были пароходные агентства и конторы экспортно-импортных фирм, здесь были рестораны, бары, публичные дома. Василиу ходил по этим улицам, как во сне, наталкиваясь на людей, которые оборачивались и, с удивлением взглянув на него, шутили:

– Смотрите, пожалуйста! Как рано нализался… Поосторожней насчет бутылочки, гражданин!

Они не знали, эти встречные, что он весь ушел в прошлое и, предаваясь сладостным воспоминаниям, мысленно встречает на этих спокойных улицах элегантных морских офицеров, аферистов, неторопливо разгуливающих банкиров, важных, избалованных и усталых, содержателей ресторанов, лица которых расплывались при виде его в радостную улыбку, девиц, которые вешались ему на руки, – по одной на каждую, – когда порог соответствующих заведений переступал он, Спиру Василиу, старший помощник капитана «Арабеллы Робертсон».

Он посмотрел вокруг себя – ничего этого больше не было. В прежних знакомых зданиях были другие люди, другие порядки. Здесь помещались теперь государственные учреждения и главные управления, филиалы Государственного банка Румынской Народной Республики, Государственный ресторан № 1, где обедали рабочие, офицеры, служащие – многие без галстуков и небритые, – и куда он, когда-то богатый и элегантный, теперь не мог даже позволить себе зайти.

Все казалось ему унылым, серым, тусклым. Не было больше ни богатства, ни доставляемых им удовольствий, которыми когда-то наслаждался он в этом самом городе, на этих самых улицах. Проходя мимо некоторых домов, он вспоминал комнаты, где когда-то происходили дела, мысль о которых и теперь заставляла его улыбаться или хмуриться: карточная игра, любовные свидания, надувательства, драки, денежные комбинации и всякие темные дела. Кто жил теперь в этих домах? Что происходило в знакомых комнатах? И ведь нужно же было, чтобы все его прошлое протекло не в другом городе, а именно здесь, чтобы вся его молодость была связана с этим проклятым черноморским портом! И именно к нему приковала его судьба – словно распяла его, живого, на месте прежних грехов и наслаждений. Ведь было же время, когда он мог уехать отсюда, устроиться на другое, столь же скромное, но по крайней мере не связанное с воспоминаниями место. Теперь он был крепче, чем когда-либо, привязан к этому городу – так крепко, что не мог даже мечтать об отъезде.

Где-то по дороге в Мамайю была уличка, спускавшаяся к морю. Внизу, под развалившимися стенами, у подножия обрывистого глинистого берега, там, где ночной ветер гонял по пустынному пляжу бумажки и клочки газет, шумели тяжелые черноморские волны. Но на уличке было тихо. Она была вымощена крупным речным булыжником. Не то из-за моря, не то из-за туманов, или от насыщенного солеными брызгами воздуха булыжники эти были зеленые. Даже штукатурка на домах приобрела зеленоватый налет. Здесь, на улице имени Аристида Папапериклиса («Румынофил, 1840–1921», как значилось на табличке с названием улицы), жил новый друг Спиру Василиу, с которым он был знаком уже лет двадцать, но другом которого он стал всего только несколько месяцев назад. Это был товарищ Ефтимие Зарифу, мелкий служащий транспортного предприятия. Василиу знал его еще тогда, когда нынешний товарищ Зарифу был богатым господином Зарифу, собственником фирмы «Маритима Импорт-Экспорт». Он лишь недавно обнаружил, что Зарифу – хозяин того самого дома, мимо которого он проходил бесчисленное количество раз и всегда с невольным чувством тревоги, потому что построен он был на выступе высокого берега, медленно, но верно осыпавшегося в море. Ему всегда казалось, что дом этот вот-вот свалится вместе с выступом, на котором он был построен. Свалиться, по его расчетам, он должен был частью на тянувшийся вдоль берега узкий пляж, частью в море. Но, как ни странно, висевший над морем дом продолжал стоять на ежеминутно грозившем обвалом берегу. Вокруг него был даже небольшой сад с кривыми, пыльными деревьями. Как-то раз, летом, хозяин устроил в этом саду беседку из зеленого камыша, в которую поставил круглый стол и соломенные стулья. Но уже через несколько дней камыш высох, стал серым и некрасивым и начал сыпаться, покрывая серой шелухой и пылью стол, стулья и самих посетителей беседки, пивших в ее тени ячменный кофе с шербетом. Дом с облупившейся штукатуркой и ржавыми решетками на балконах выглядел не лучше.

Сюда-то, к этому дому, и спешил Спиру Василиу, вырвавшись, наконец, из порта и, главное, – из поля зрения строгого начальника рыболовной флотилии. Его сердце билось от чувства, которого он не знал уже лет двадцать, а то и больше. Боясь опоздать, он пустился бежать. Вот, наконец, свет в знакомых окнах. Спиру Василиу весь день дожидался этой минуты. Входя, он не заметил, что освещавшая лестницу лампочка под зеленым жестяным абажуром была грязная, пожелтевшая, что стены были расписаны каким-то сумасшедшим художником, который, казалось, сам не зная, что он хотел изобразить, провел кистью наудачу и потом, с упорством безумия, повторил бесчисленное количество раз этот уродливый, бесформенный мазок. Василиу нетерпеливо позвонил.

– Кто там? – через минуту спросил женский голос.

– Я, Анджелика, дорогая… Капитан Василиу.

Дверь открылась и на пороге показалась девушка. При тусклом свете грязной лампочки она казалась красивой, но какой-то странной, необычной красотой: теплые тона матовой кожи, огромные черные глаза и обрамляющие бледное лицо черные, блестящие локоны. Она улыбнулась гостю, не обнажая зубов, и посторонилась, пропуская его. При более сильном освещении заметнее становились квадратный упрямый лоб, слишком тяжелый подбородок, слишком большие груди девушки; да и держалась она немного сутуло. Несмотря на все эти недостатки, она была совершенно уверена в чувствах Василиу, который смотрел на нее влажными, восторженными глазами и попытался поцеловать ей руку.

– Нет… не надо! Пожалуйста… – сказала она, отдергивая руку.

Его рука так и повисла в воздухе, все еще ощущая прикосновение ее мягкой, упругой ладони, от которого по всему телу у него, как электрический ток, пробежала сладострастная дрожь. В ту же минуту Василиу ощутил какую-то пустоту в сердце – пустоту, похожую на испуг. Он пошел за Анджеликой. Свисавшая с потолка лампа, прикрытая вышитой материей с длинной бахромой, распространяла неяркий, мягкий свет, что было весьма кстати, так как мебель в комнате, в которую они вошли, – старый, 1900-х годов, коричневый шкаф, черный стол «модерн» 1930-х годов и т. д. – была разрознена, а из стаканов для вина и шампанского, поблескивавших из-за стекол буфета, ни один не был похож на другой. Верхняя часть стен, на которых висели плохие картины – морской вид с кораблем, сирень, голова старого еврея, – находилась в тени. На скатерти, покрывавшей стол, виднелись крошки, хрустальная стопка на высокой ножке, хорошей работы, но со следами пальцев, и одиноко валявшийся рожок для надевания ботинок. Спиру Василиу остановился у стола, взял дрожащей рукой этот рожок и рассеянно, не понимая написанного, прочел выдавленную на нем надпись: «W. Hansen, Zapatero, Arenal 2411, Buenos Aires». Потом поднял глаза. Анджелика стояла к нему спиной и смотрела в окно. Но в темноте были видны лишь сверкавшие в небе звезды, а внизу, по морю, ходили похожие на привидения белые гребни.

– Подумала ли ты о том, что я сказал тебе вчера? – прошептал Василиу, подходя к девушке.

Она ответила кивком головы. Спиру Василиу несколько неуклюже протянул руку, собираясь обнять ее и прижать к своей груди, но она с неожиданной ловкостью нагнулась, проскочила под его рукой и, отойдя, уселась на диван – все это без тени улыбки.

Василиу почувствовал себя нехорошо. Как это было глупо, бессмысленно! Он по всем правилам объяснился ей в любви, – чего до тех пор никогда в жизни не делал; обычно для объяснения с женщиной ему достаточно было быстрой улыбки, взгляда, пожатия руки во время танца – но, очевидно, он сделал это как-то неловко, недостаточно смело. Глядя теперь на дочку господина Зарифу, он думал о том, как она наивна, неопытна, неотесана по сравнению с теми подругами, которые когда-то у него были. И все же он дрожал от страсти, глядя на эту смуглую, матовую, прозрачную кожу, на длинные восточные глаза и даже на ее далеко не совершенные формы.

Он снова подошел к ней. Анджелика посмотрела на него без восхищения и без страха – она была вполне уверена в себе. Василиу опустился на колени против дивана и обнял ее.

– Ответь мне! – произнес он страстным шепотом.

– По правде сказать, – заговорила она без всякого волнения, – вначале я просто растерялась. Потом начала думать… Сама не знаю, что я чувствую…

Василиу глубоко вздохнул, весь охваченный безумной радостью, блаженством и бесконечной благодарностью:

– Благодарю тебя, Анджелика. Позволь мне тебя любить, – прошептал он.

Потом, собрав последние остатки былой самоуверенности, он улыбнулся, с видом победителя, своей прежней спокойной, уверенной в своей неотразимости улыбкой, которая на этот раз скрывала страх, что из всего этого ничего не выйдет, – и прибавил:

– Ты меня тоже полюбишь… Это фатально, неизбежно…

– Очень может быть, – невозмутимо ответила девушка, подумала и прибавила с какой-то детской торжественностью: – Может, и в самом деле судьба…

Он, обезумев от счастья, все еще стоя рядом с ней на коленях, хотел поцеловать ее в губы, но она удивительно ловко увильнула, повернувшись так, что досягаемыми остались только ее щека и подбородок. Ему все-таки удалось поцеловать ее в шею. Она вздрогнула и втянула голову в плечи, что делало ее похожей на горбунью. Василиу стиснул зубы от досады, потом щекоча себе щеки ее юбкой, положил голову ей на колени.

– Анджелика… любимая… – глухо пробормотал он.

Она нерешительно стала гладить его по голове, с нежной жалостью глядя на обличавшие его годы глубокие морщины поперек затылка, на начинавшие редеть волосы. Вид уже обозначившейся под тоненькими, редкими волосиками лысины вызвал в ней чувство отвращения. «Неужто это и есть неотразимый капитан Василиу? Как странно, как странно все это», – подумала она и вздохнула. Ей вдруг стало скучно и в то же время жаль чего-то – чего именно, она сама не знала.

В эту минуту послышался звук поворачиваемого в замке ключа и дверь со скрипом открылась. Спиру Василиу, которого звук этот застал с закрытыми глазами, зарывшимся в мягкие складки платья Анджелики и погрузившимся в сладостный сумрак невыразимого блаженства, вздрогнул, порывисто выпрямился и принялся шарить дрожащими пальцами по карманам в поисках папирос. В ту же секунду Анджелика отскочила в сторону и забилась в противоположный угол дивана.

Вошел господин Зарифу. Ничего не замечая, сердито ворча что-то себе под нос, он вернулся к двери, чтобы запереть ее изнутри. Двигался он вне круга света, бросаемого лампой. Анджелике и Спиру Василиу были хорошо видны его узкие плечи, сморщенный затылок, лысина и поношенный костюмчик, болтавшийся на маленьком, худеньком теле – оно, казалось, растаяло так же, как состояние господина Зарифу. Взглянув на него, Спиру Василиу почувствовал себя молодым, сильным, почувствовал, что перед ним еще расстилается жизнь, безбрежная, бесконечная, как море. Он посмотрел на Анджелику, на ее бархатные щеки и смуглую, матовую кожу, на блестящие, черные кудри и длинные загнутые ресницы и опьянел от ее чистой красоты, как от выпитой натощак крепкой водки. Да, он был счастлив и молод! И в который раз в его жизни повторялась та же ставшая классической, сцена: отец или муж возвращаются домой – смущение с одной стороны, подозрения с другой, потом непринужденные объяснения Спиру… Ах, как все это было хорошо!

Господин Зарифу вступил в круг света. Тускло заблестели лысина и лоб, желтые, как старая слоновая кость. Все его маленькое личико сморщилось и высохло, щеки провалились. Господин Зарифу был похож теперь на чей-то чахлый призрак, на чью-то печальную и несчастную загробную тень. Подмышкой у него был потертый портфельчик, какие носят мелкие служащие. Он положил портфельчик на стол и посмотрел на Спиру Василиу, будто не узнавая его.

– А, это вы? – произнес он немного погодя голосом человека, у которого нет больше ни желаний, ни страстей, ни надежд, – человека, который отказался даже от воспоминаний.

Потом открыл портфель, достал из него потертые черные сатиновые нарукавники и какие-то бумаги и, стоя спиной к двери и к Василиу, спросил:

– Ты ужинала, Анджелика?

– Я не голодна, – пробормотала девушка.

Он повернулся к ней и посмотрел на нее потухшим взглядом из-под нависших бровей:

– Ешь, нужно беречь здоровье.

Анджелика пожала плечами и прошептала так тихо, что расслышать ее мог только Спиру:

– Зачем? Зачем беречь здоровье? К чему оно мне?

Она встала и Спиру снова опьянел, залюбовавшись ловкими движениями ее немного слишком полного тела.

– Что ты сказала? – спросил господин Зарифу.

– Ничего. Я пойду лягу. Вы меня извините, – прибавила она, обращаясь к Спиру. – Bonsoir[12]12
  Спокойной ночи. (франц).


[Закрыть].

– Ты ужинала? – снова, как во сне, спросил господин Зарифу.

– Ужинала, – сказала Анджелика, очаровательно улыбаясь Спиру и как бы беря его в сообщники этой лжи, и вышла из комнаты, проплыв мимо него, как парусный корабль при попутном ветре.

Наступило молчание. Спиру Василиу был счастлив. Господин Зарифу вздохнул, стоя неподвижно, с низко опущенной головой, потом пошел и уселся на диван, на то место, где только что сидела Анджелика.

– Ну, как дела? – спросил он равнодушным голосом.

– Служу… Эти идиоты не оставляют меня в покое…

– Не знаю, не знаю, сколько это еще продлится, – сказал, разговаривая сам с собой, господин Зарифу. – Не знаю, – повторил он и потер себе глаза. – Я иногда восхищаюсь вами, капитан, удивляюсь вашему оптимизму… Почему вы оптимист? – спросил господин Зарифу, глядя на гостя своими совиными, с красными веками, глазами.

Спиру закинул ногу на ногу и самодовольно улыбнулся, забыв про свои просиженные, отвисшие на коленях штаны, грязные носки и стоптанные башмаки. Он все еще чувствовал себя молодым, чисто выбритым, надушенным, только что вышедшим из ванной, в безукоризненно чистом белье, в темно-синей тужурке с золотыми нашивками на рукавах. В эту минуту он снова был неотразимым Василиу, старшим помощником капитана «Арабеллы Робертсон».

– Как же мне не быть оптимистом? Для смелого, энергичного, решительного человека не существует препятствий. Он завоюет все, что угодно.

– Вы всегда были покорителем, – кисло заметил господин Зарифу.

– И вы тоже, дядя Тасули (друзья звали так господина Зарифу). Только я покорял сердца, а вы – деньги…

Зарифу кивнул головой: «Суета сует и всяческая суета», – говорил этот кивок.

– Ни у вас ничего не осталось, – пробормотал он, – ни у меня…

Потом встал и поглядел в окно, на шумевшее в темноте море.

– Ничего не осталось…

– Ну и что же такого? – воскликнул Василиу. – Велика важность! Мы все это снова отвоюем!

Голос, тон, самые слова его дышали молодостью – и он это знал. Но именно это и было плохо. Двадцать-тридцать лет назад он был действительно молод, но не сознавал своей молодости. Солдаты, которых оставляют для защиты заранее обреченных позиций, чувствуют то же, что теперь, правда, еще неясно, чувствовал Василиу.

Но он не желал в этом сознаваться.

– Мы все это снова отвоюем, дядя Тасули, – повторил он. – И снова будем свободными, и снова все пути будут нам открыты и снова можно будет делать все, что захочется. Мне не нужно больше побед над женскими сердцами – я мечтаю о семье, о детях, которым я обеспечу счастливое, безбедное существование, карьеру. А вы опять разбогатеете, выдадите дочь замуж, дадите ей роскошное приданое, все развлечения будут вам доступны, вы обеспечите себе легкую, приятную старость и умрете с улыбкой на устах и с чековой книжкой в кармане. Понимаете?

Он нагнулся к нему и повторил:

– Подумайте: с чековой книжкой!

Зарифу улыбнулся через силу, но в его потухших глазах зажглись огоньки.

– Чепуха… черт знает, что выговорите… Какая там чековая книжка? Вздор…

– Нет! – воскликнул Спиру, приходя в азарт, – вы неправы! Подумайте, что будет, если мы снова войдем в сферу влияния тех! Их пароходы в порту! Все банки, все агентства открыты! Понадобятся комиссионеры, люди, которым хорошо знакомы местные условия! На нас польется золотой дождь, дорогой дядя Тасули! Вы снова откроете свою контору, возобновите прежние связи, опять приметесь за дела, банковские операции, биржевые комбинации…

– Что ж, я бы мог, пожалуй, – сказал Зарифу, заметно оживившись и даже изменившись в лице.

В его словах прозвучала давно сдерживаемая страсть.

– Я бы мог, – продолжал он, стиснув зубы. – Связи у меня сохранились. Я в родстве с собственником марсельского «Banque de Lévant»; я двоюродный брат Керамопуло из Фамагусты; в Александрии я знаю барона Ефтимиу; у меня свои люди на Кипре, в Хайфе, родной дядя в Пирее, знакомые пароходные агенты в Алжире, в Барселоне… Потом у меня есть… Словом, могу, несомненно могу, – повторил он с загоревшимися глазами.

Потом вдруг помрачнел:

– Впрочем, нет: дядя Серафим, тот, который жил в Пирее, умер два года тому назад… Я совсем забыл… Да и вообще писем больше совсем не пишешь, совсем не получаешь, связи теряются, тебе представляется, что люди, которых ты когда-то знал, все те же, но они, черт их побери, стареют, умирают…

– Ничего! – воскликнул Спиру. – Найдете других! Важны не люди. Важен товарообмен. Не мне вас учить, дядя Тасули, вы знаете это лучше меня. Через этот порт потечет бесконечный поток товаров в Румынию и из Румынии. Мы будем продавать пшеницу, лес, покупать машины, фабрикаты, предметы роскоши, губную помаду, дядя Тасули, подумайте только: губную помаду!

Он хохотал, показывая свои крупные белые зубы. Зарифу тоже засмеялся каким-то дряблым, расслабленным, надтреснутым смехом. Они смеялись, хотя оба понимали, что все это не шутка. Они прекрасно знали, где и как можно было заработать деньги или сорвать крупный куш, не разбираясь в средствах. Им было не впервой. Зарифу встал, подошел к буфету, открыл его, достал бутылку и два больших пузатых стакана с узким верхом и бережно налил в них янтарной жидкости:

– Курвуазье 1920 года, – сказал он.

Василиу взял свой стакан и принялся согревать его ладонями, с наслаждением вдыхая легкие, крепкие испарения коньяка. Зарифу присел на край стола и стал смотреть на своего гостя. На его высохших щеках выступили розовые пятна.

– Я не знаю, дядя Тасули, – сказал Василиу, – что на меня сегодня нашло, но даю вам честное слово, что я ни с кем до сих пор об этом не говорил. Это мои самые сокровенные планы и мечты. Мне бы не хотелось делиться ими, потому что в этих мечтах – сила, капитал!

– Вздор! – хрипло рассмеялся Зарифу. – Неужели вы воображаете, что только вы один мечтаете о таких вещах?

Он смотрел на него отеческим взглядом, хотя рядом с этим тщедушным, щупленьким старичком Спиру казался богатырем.

– Знаете, Спиру, что не дает мне покоя, чего я жду? Было время, когда по ночам, вот в такие часы, как сейчас, я сидел за зеленым столом и загребал кучи золота. Вот так, смотрите: загребал и складывал в стопки!

Он задвигал своими худыми, высохшими пальцами, словно лаская ими невидимые башенки золотых, выстроенные им на столе, на котором не было ничего, кроме грязного стакана и ржавого рожка для башмаков.

– Золото, золото, килограммы золота! Может быть, даже сотни килограммов золота! Они будут у меня, они будут у меня снова!

– Мы их добудем, дядя Тасули, – уверенно сказал Спиру. – Пускай хоть краденый, а пароход у меня все-таки будет! Пускай он возит хоть опиум и гашиш, а я не я, если он не окупится у меня через несколько месяцев! Нужно только побольше смелости и немного удачи – один крупный куш! Ну, дорогой, ваше здоровье! – закончил он, поднимая свой стакан.

Зарифу молча кивнул головой. Он был так возбужден, так поглощен охватившей его алчностью, что не мог произнести ни слова, и, подняв в свою очередь стакан, залпом осушил его. Потом нагнулся к Спиру, посмотрел на него вытаращенными глазами и быстро-быстро заговорил:

– Знаете, в чем главная опасность? В других! Все они мечтают о том же! Я знаю их, вижу, чую! Здесь, в Констанце, – Паподопол, Микельс, Влэдеску; в Бухаресте – десятки, сотни. Все они притаились, ждут… Все они, Спиру, мечтают о том же. Они так же, как и мы, Припоминают свои прежние связи, считают богатых родственников за границей, хранят зарытое в землю золото или припрятанные драгоценные камни… и тоже строят планы. Они для нас с вами – самые что ни на есть заклятые враги. Увидите! Вы их не знаете. Вы были слишком молоды и глупы, рыскали по морю, бегали за бабами, довольствовались жалованьем, случайной взяткой или грошовой контрабандой. Но я их хорошо знаю! Я имел дело с деньгами и знаю этих бандитов. Нужно непременно быть первыми. Успеть раньше других; во что бы то ни стало вырваться вперед! Занять первые места, заключить первые торговые сделки, захватить первых клиентов! Я давно уже подыскиваю товарища помоложе, с которым можно будет работать. Я вас выучу, посвящу вас во все тайны, потому что до сих пор вы были щенком, желторотым птенцом, но нищета заставила вас взяться за ум. Вы будете моим учеником. Ваше здоровье, Спиру!

Было уже очень поздно, когда, наговорившись до хрипоты и допив бутылку Курвуазье, они простились и Василиу ушел. Анджелика лежала в кровати с открытыми глазами, не зажигая света. Она не могла заснуть. Ей было отчего-то смешно, она была возбуждена и чувствовала себя плохо. Возбуждена она была от страстных излияний Василиу, но в то же время ее смущало, что он настолько старше ее, что он ей не пара, и мысль об этом оскорбляла ее, рождала желание избавиться от такого поклонника. Ее раздражало, что он так долго болтает и шепчется с отцом в соседней комнате, что они не тушат света. Потом она услышала, как Спиру, наконец, ушел, а отец все еще бормотал себе что-то под нос и ходил из угла в угол по комнате. Но вот дверь тихонько открылась.

– Ты спишь, Анджелика? – шепотом спросил господин Зарифу.

Анджелика с минуту колебалась, не зная, как ей быть: притвориться спящей или ответить и решила все-таки ответить.

– Что тебе? – проговорила она нарочно сонным голосом.

– Я долго говорил с Василиу, – тихо начал господин Зарифу. – У этого малого большое будущее.

Анджелика молчала.

– Большое будущее, – повторил ее отец и закрыл дверь.

Повозившись еще в соседней комнате, он потушил свет. Было слышно, как он вздыхает, как скрипят под ним пружины продавленного дивана. Потом все стихло.

Но Анджелика долго еще не могла заснуть, лежа на спине и подложив под голову свои полные, мягкие руки. «У этого малого большое будущее, – думала она, – и большая, противная лысина…» Потом вдруг повернулась на бок и, уткнувшись в подушку, горько заплакала.

Спиру Василиу не пошел домой, а, решив проветриться после выпитого коньяка, отправился гулять по пустынным улицам, откуда открывался вид на залитый электрическим светом и окутанный дымом порт. Он остановился над зданием казино и стал смотреть на море. Было слышно, как волны с шумом разбиваются о мол. За мигавшими цветными огнями маяков начиналась непроглядная тьма. Небо было затянуто тучами и вода казалась черной. Смелые мечты и планы не покидали Василиу, пьянили его. Они увлекли даже господина Зарифу. Осуществит ли он эти планы? Исполнятся ли эти мечты? И если исполнятся, то когда? В каком году? Потому что лет им осталось не так уж много. Признаков того, что мечты претворятся в жизнь, было мало. «Вернее сказать, их почти нет», – думал Спиру Василиу. Шел редкий снег. С моря дул холодный ветер, который трепал где-то в темноте и заставлял хлопать невидимые флаги.