Текст книги "Буревестник"

Автор книги: Петру Думитриу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Товарищ боцман, – крикнул Прециосу, – не смешивай критику с руганью! Я лишаю тебя слова!

– Разве я его обругал?

– Такая у тебя привычка. Здесь тебе не английский пароход, где ты на негров кричал.

Мариникэ молчал, но продолжал стоять. Немного погодя, он спросил, можно ли продолжать:

– Продолжай, но принципиально. Понимаешь: принципиально!

Боцман вздохнул, прекрасно понимая, что все это только задаток в счет того, что ему придется вытерпеть за свое упорство, за то, что он настоял на включении в повестку дня вопроса о помощи рыбакам. Рассуждать «принципиально» значило не задевать ни Прециосу, ни Прикопа.

Над морем сверкали зарницы, было все так же душно. «Остерегись, Мариникэ, – шептал боцману внутренний голос. – Ты человек семейный, у тебя жена, дети учатся. Чем ты их прокормишь, если тебя выкинут? Не задирайся ни с Прикопом, ни с Прециосу. Они сильны, многим до тебя свернули шею. Легко может статься, что ты, Мариникэ, лишишься боцманской должности на «Октябрьской звезде» и придется тебе искать другое судно, а то и другую профессию…»

В открытые иллюминаторы глядела кромешная тьма.

– Мне кажется, – начал седой боцман, – что следует поддержать инициативу заведующей консервным заводом. Пускай машинное отделение выделит двух-трех человек, и мы, палуба, тоже поможем. Вот завод и заработает у нас с полной нагрузкой – лишь бы сырье было. Так что мы опять, как видите, уперлись в рыбаков. Все дело в рыбаках. Если, однако, товарищ Прециосу не желает себя затруднять, а товарищ Данилов потчует их демагогией и спаивает водкой, то, конечно…

– Это издевательство! – громко крикнул Прециосу. – Не забывай, что ты на партийном заседании!

Зарница снова озарила иллюминаторы. При всеобщем молчании казалось, что голос Прециосу все еще звенит в кают-компании.

– Ты меня такими средствами не убедишь! – сказал Мариникэ.

Один из механиков молча положил ему руку на плечо.

– Ты еще не кончил? – спросил, едва сдерживаясь, Прециосу.

– Нет еще, но вижу, что с вами говорить все равно бесполезно, – ответил Мариникэ.

– Отчего же? – ласково сказал Прикоп. – Говори, товарищ боцман, все, что у тебя на душе.

– Пускай и другие скажут, не я один, – проговорил боцман, не глядя на него.

Поднялись сначала один кочегар, потом другой, потом матрос из палубной команды – все присоединились к мнению боцмана. Выступил также старший помощник капитана Николау. Он обливался потом; черные, жесткие, непокорные волосы лезли ему на лоб. Он был в одной тонкой шелковой рубашке с короткими рукавами, в парусиновых брюках и деревянных сандалиях на босу ногу, но ему все-таки было так жарко, что он расстегнул ворот рубахи.

– Товарищ боцман прав, – сказал он. – Заботиться о людях, с которыми мы работаем, – наш прямой долг. Не важно, входят ли они в нашу парторганизацию! Бюро нашей парторганизации имеет право приглашать их на заседания. Они могут многому у нас научиться, мы можем им многим помочь – гораздо больше, чем предполагает товарищ Данилов, который высказался против такой помощи: не наше, мол, это дело лазить по лодкам и агитировать рыбаков. Так представляет себе товарищ Данилов помощь, которую мы можем оказать рыбакам. На самом деле это не так. Мы можем приглашать их на заседания, беседовать, советоваться с ними, помогать им бороться с беспорядком и суматохой, объяснять им, в чем состоит их долг… перед партией, хотя среди них много беспартийных…

– Перед народом! – прибавил механик со шрамом на виске.

– Да, перед народом! Мы, товарищи, недостаточно с ними связаны, мы не составляем с ними единого трудового коллектива. Но стоило боцману выступить с дельным предложением, как некоторые, вроде товарища Данилова, сейчас же высказались против, думая только о том, как бы избежать лишней ответственности.

Он подумал немного и прибавил:

– И не только товарищ Данилов, но и сам товарищ Прециосу!

Раздался страшный удар грома. Прикоп утер потный лоб. Его терпение приходило к концу. Наконец, он не выдержал и мигнул Лае. Тот сразу поднял руку:

– Слова, товарищ секретарь!

Все головы повернулись в его сторону. Лае начал говорить, пытаясь скрыть свое смущение преувеличенной дерзостью выражений и деланной страстностью тона:

– Как это мы, товарищи, сидим здесь и допускаем этакое издевательство? Разве речь идет о продукции? Разве речь идет о консервах? Речь, товарищи, идет о нашей партии. Здесь, товарищи, топчут ногами партию! Товарищ боцман не очень-то удивился, когда товарищ Митя сказала, что партия мешает им работать! И товарищ Николау с ним заодно! Все они – против товарища Прециосу, мстят ему не знаю за что, а до партии им никакого дела нету. Предлагаю привлечь их к партийной ответственности, товарищи! Всех троих! Они между собой сговорились, другие ничего не знали. Они еще до заседания снюхались – что и как каждому говорить и на кого нападать: все заранее решили!

– Я ни с кем не сговаривалась!

– Не вы, – товарищ боцман с товарищем Проданом. Я, товарищи, слышал, о чем вы говорили, когда красили левый борт. Я за большой шлюпкой лежал, – на припеке грелся – и каждое ваше слово слышал!

Продан густо покраснел, словно его застали за каким-нибудь позорным занятием. И хуже всего было то, что все это заметили. Мариникэ с презрением посмотрел на Лае:

– Что ж, по-твоему, нам и разговаривать между собой запрещается? Тебя, ябедник, спросить забыли?

– Прошу не перебивать! – строго заметил Прециосу. – Иначе тебя придется попросить покинуть заседание!

Лае сел. Продан все еще не мог оправиться; румянец долго не сходил с его щек. Прикоп попросил слова и, нахмурившись, встал.

– Товарищи, – начал он, – у нас обнаружились очень нездоровые явления: пренебрежение к партии, сговор между членами организации… Говорят об увеличении продукции, а на самом деле преследуют какие-то свои, скрытые цели… Предлагаю поручить бюро расследовать все обстоятельства этого инцидента…

– Согласен! – крикнул буфетчик, поднимая руку. Лае последовал его примеру, потом еще кто-то, и еще. Руки поднимались неуверенно, но все-таки поднимались. Кухарка тоже подняла руку, потом оглянулась и опустила ее. Люди удивленно переглядывались. Лица у всех были расстроенные, мрачные, недовольные. Слышался глухой ропот.

Молнии блистали теперь беспрерывно, и в море было светло, как днем.

– Батюшки-светы! Спаси нас, господи, и сохрани! – проговорила кухарка, поднося руку ко рту.

Механик со шрамом на виске громко рассмеялся:

– На то у нас на мачтах громоотвод!..

В эту минуту что-то словно ожило и грозно зашумело. Откуда-то с диким свистом налетел ветер. В открытые иллюминаторы пахнуло прохладой, полетели соленые брызги. Судно накренилось на пять, на десять, на пятнадцать градусов… Со стола соскользнула и упала на пол чернильница; на стенах закачались портреты. Все бросились закрывать иллюминаторы, потом столпились у выхода. Каждый спешил на свое место. Кухарка, которой некуда было спешить, в ужасе замерла на скамейке, потом принялась набожно креститься. Прециосу с Прикопом задержались у стола.

– Надеюсь, я здорово их проучил… – процедил сквозь зубы Прециосу. – Спелись, сволочи, сговорились. Ну, погоди, я вам еще покажу!..

– Не очень-то увлекайся, – пробормотал Прикоп. – Нужно все это хорошенько обдумать. Напишем про них в райком, а еще лучше в обком. Николау и боцмана отсюда, конечно, уберут.

Пароход, так и не выровняв крена, – ветер дул ему в борт, – задрожал от заработавшей машины. Криво качались на стене портреты. Библиотечный шкаф со стеклянной дверцей покачнулся и грохнулся на пол. Зазвенели стекла, посыпались книги. Прикоп кинулся бегом на палубу. За ним, боясь отстать от него на шаг, бежал Прециосу.

* * *

Капитан накинул прямо на пижаму непромокаемый плащ и вышел на командный мостик. Частый дождь лил ему на голову, затекал за воротник, в надетые на босу ногу ночные туфли. Но он ничего этого не замечал. Внимание его было сосредоточено на другом. На мостик бегом поднялся Николау.

– Не ваша вахта, идите отдыхать! – сказал ему капитан.

Когда на мостике появились Прециосу и Прикоп, Хараламб принял их не очень любезно:

– Здесь и так тесно, товарищи, ступайте к себе на жилую палубу – там и суше и просторнее.

Он говорил, не глядя на них, устремив взор на бурлящие пеной темные волны, которые бешено хлестал кривой дождь.

– Передайте в машинное отделение: восемь оборотов!

Исполнив приказание, Константин передвинул рукоятку аппарата на «Внимание! Малый ход!» Судно продолжало идти с сильным креном. Ветер, оглушительно завывая, яростно дул ему в борт. Холодный дождь лил, как из ведра. По палубам ручьями текла вода. Капитан стоял молча, заложив руки за спину. Пароход задрожал сильнее.

– Какой курс? – спросил капитан, не повышая голоса.

– Двести семьдесят… – ответил рулевой, не отрывая глаз от раскачивавшегося перед ним большого компаса, медный футляр которого таинственно поблескивал в тиши полутемной рубки.

– А сколько было?

– Сорок, – сказал рулевой и, больше для себя, прибавил: – Кругом крутит ветер…

Черная тень капитана на покосившейся скамье командного мостика смутно вырисовывалась на фоне хлеставшего в борт парохода дождя.

– Переведите постепенно на сорок, – сказал он.

Между тем те, кого капитан так нелюбезно отправил с мостика, стояли у входного люка в машинное отделение и возбужденно переговаривались. Сквозь ходовые решетки виднелись, словно на дне пропасти, сверкающие стальные поршни и шатуны, жирно смазанные и ярко начищенные медные части, выкрашенное суриком железо и маленькие фигурки механиков. Оттуда валил влажный, горячий пар.

– Ишь, с каким креном идем, – проговорил Прециосу. – До сих пор не выровнялись!

Из пропасти машинного отделения появился старший механик.

– Фиу-фиу-фи! – насвистывал он, поднимаясь по трапу. – Что? Испугались? Раз с дождем, значит через полчаса кончится. Однажды я плыл на старом грузовом судне «Боливар» под панамским флагом. Вторым помощником капитана был у нас Хараламб – наш теперешний капитан. В Бискайском заливе мы попали в шторм – волны метров в пятнадцать, а то и больше. Рулевую рубку снесло вместе с капитаном, со старшим помощником, с рулевым – все чертям на закуску пошло. Мачты поломало. Я кое-как приладил вспомогательный мотор, подвязал там четырех механиков, чтобы их не смыло; Хараламб тоже привязался и привел таки нас в Бильбао. Хороший моряк! После этого пароходные общества наперебой приглашали его на службу, но он непременно хотел вернуться и нас вернуть на родину, все искал румынское судно… Ну, и закачало же нас тогда: десять дней на ногах стоять не могли. А тут что? Разве это шторм! Так себе ветерок…

Дрожь парохода еще более усилилась.

– Видите? Что я вам говорил? Выровняли крен. Теперь снова идем прямо.

XXXV

Адам появился на базе утром, когда от ночного шторма не осталось и следа и в ясном небе безмятежно сверкало солнце. Прециосу сказал ему, что отложить организационное заседание было нельзя.

– Что же вы меня не предупредили? – удивился Адам.

– Как не предупредили? Разве вам не передали об этом через бригаду, которая должна была пройти как раз теми местами, где были вы с товарищем Георге?

– Никто ничего мне не передавал!

– Вот черти, должно быть, забыли! – сказал Прециосу с такой небрежностью, что Адам невольно насторожился и окинул его пытливым взглядом. «Что это значит? – мелькнуло у него в голове. – Почему такая небрежность?»

– Кто забыл? Через кого передали? – спросил он быстро.

Прециосу пожал плечами с видом человека, снимающего с себя всякую ответственность:

– Это было поручено Прикопу… Он и сообщил…

– Прекрасно, но через кого же, товарищ Данилов, через кого именно вы сообщили мне о заседании?

Прикоп не ожидал такой настойчивости. Он притворился, что забыл:

– Стойте… может, вспомню… нет, забыл! Столько за эти сутки делов было, что голова кругом идет…

– Я вам помогу, – невозмутимо предложил Адам. – Какой бригаде было поручено сообщить мне о заседании?

Прикоп понял, что ему не открутиться, но, зная, что он покрыт и ничем не рискует, – вольно же было товарищу инструктору отправляться с рыбаками на промысел, – решил взять быка за рога:

– Стойте, вспомнил! И как это я мог забыть? Ведь на базе вчера была бригада моего брата – через них я и передал.

– Через кого именно? – допытывался Адам.

– Я же вам говорю: через кого-то из их бригады…

– Бригада эта мимо нас, действительно, вчера вечером проходила. Но мне ничего не передали. Кому именно вы поручили? Как фамилия?

– Видите ли, – сказал Прикоп самоуверенно, он знал, что запутался, но был рад случаю поиздеваться над Адамом, – я, собственно, поручил это моему брату Симиону, который должен был сообщить вам лично или через кого-нибудь из своих рыбаков…

Адам повернулся и пошел на бак, где он только что видел прибывшего с уловом Симиона…

– Послушайте, – сказал он, найдя младшего Данилова, – вы должны были сообщить мне вчера о заседании. Почему вы этого не сделали?

Они стояли друг против друга: два рыбака в серых спецовках. Симион, с потрепанным лицом и впалыми щеками, с глубокими морщинами около рта, давно небритый, смотрел снизу вверх на сутулого великана, со строгим, свежевыбритым лицом и проницательными серыми глазами в глубоких глазницах. Симион был занят тем, что разделывал, распоров ей белое брюхо, только что выловленную акулу. В правой руке у него был окровавленный нож. Из длинного туловища рыбы сочилась на его босые ноги черно-коричневая кровь.

– Что? – спросил Симион.

Адам повторил вопрос. Симион посмотрел на него в упор, не моргая, с отвращением, с враждой, с вызовом, с непримиримой, дикой ненавистью.

– Я забыл, – коротко ответил он, чуть не рассмеявшись в лицо Адаму.

Потом нагнулся и продолжал разделывать рыбу, торопясь взвесить ее и подсчитать, сколько ему за нее следует.

Адам вернулся к Прециосу и Прикопу, которые ждали его с невозмутимым спокойствием. Прециосу коротко рассказал про заседание, упомянув, что оно было очень оживленным, и что на нем обнаружились враждебные партии элементы… Адам потребовал подробностей. Прециосу принялся рассказывать, а Прикоп только вставлял свои замечания.

– Записано у вас что-нибудь?

Прециосу с Приколом переглянулись.

– Записано, – сказал Прециосу.

– Разрешите взглянуть?

Прикоп принес протокол заседания, подписанный им самим и Прециосу.

– Товарищ Продан не подписал?

– Что вы! – рассмеялся Прециосу. – Он остался при особом мнении… Его этот протокол вовсе не устраивает, хе-хе!..

Адам терпеливо слушал, задавал много вопросов, потом отправился к Продану, к боцману, к Николау, спустился в машинное отделение к механикам и всех подробно расспрашивал о заседании.

– Почему вы до сих пор молчали? – допытывался Адам. – Почему не сообщили партии?

Картина получалась вполне ясная: команда выбрала Прециосу и Прикопа в бюро парторганизации, не зная их. Позднее по их адресу все чаще слышались критические отзывы, все энергичнее раздавались протесты против их руководства, но после того, как сначала один инструктор, потом другой, потом третий побывали на судне, ровно ничего не добившись, люди отчаялись и решили молча ждать. Если бы их было только двое, то организация еще могла бы с ними бороться, но их ревностно поддерживали Лае, буфетчик и еще человека два из команды. Кроме этих присных, были и такие, которые принимали на веру все, что говорили Прикоп и Прециосу, не задумываясь над тем, соответствуют ли их дела словам. Теперь как раз те, которые были смелее других, оказались скомпрометированными. Над ними тяготело обвинение, заранее обрекавшее их сопротивление на неудачу. Адам был уверен, что партийная анкета с легкостью установила бы, что правда и что ложь в выдвинутых против Продана, Николау и Мариники обвинениях. Но Николау, так же, как и боцману, ставились кроме того в вину «командирские замашки». Потом были еще необдуманные слова заведующей консервным заводом, которые Прециосу с Прикопом раздули в «антипартийные настроения». «Это, положим, тоже выяснилось бы, – думал Адам, – но вот вопрос: когда? Что может произойти до анкеты? Что еще замышляют эти двое?»

Он только теперь вполне понял, с кем имеет дело, хотя с самого начала подозревал, что на судне неблагополучно: перебои в производстве, низкие показатели продукции, отсутствие дисциплины были верными признаками глубоко укоренившегося зла. Но даже, видя явную двуличность Прециосу и Прикопа, для которых каждое слово было орудием борьбы, которые ничего не говорили просто, а всегда с умыслом, хотя, казалось бы, что к нему, присланному из обкома инструктору, они должны были отнестись с полным доверием и откровенностью. Адам до последнего времени не верил, что зло это зашло так далеко. «Зачем мне понадобилось выходить в море с рыбаками?» – повторял он, сидя на люке с наветренной стороны, где – как он знал – его никто не мог побеспокоить и проклиная свое легкомыслие. «Я сам развязал им руки. Будь я на судне, они никогда не осмелились бы проделать то, что они проделали на заседании… Как это я не догадался, как не раскусил их с первого же дня?» – Он проводил с рыбаками почти все время потому, что за последние годы у него вошло в привычку, куда бы его ни посылали, ознакомившись с руководством парторганизации, сейчас же отправляться на производство, и там, на рабочих местах, знакомиться с рабочими, партийными и беспартийными. Так поступил он и на этот раз. А в результате в распоряжении Прикопа и Прециосу, нарочно без него устроивших заседание, были теперь занесенные ими в протокол, тенденциозно истолкованные, но неопровержимые факты, которые должны были, по их расчету, ввести в заблуждение партию. «Как тут быть? – ломал себе голову Адам. – Как вывести их на чистую воду?» Анкета могла затянуться. У этих двух негодяев было достаточно времени, чтобы нанести удар даже ему, Адаму Жоре.

Он начинал догадываться, что произошло на самом деле с первыми двумя инструкторами. Один будто бы «напился пьян с рыбаками и участвовал в драке», за что и был отозван. «Не были ли случайно этими рыбаками и Симион Данилов и кто-нибудь из его друзей?» – спрашивал себя Адам. Другого инструктора товарищи Прециосу и Прикоп Данилов будто бы «застали с одной из работниц рыбоконсервного завода». Кто знает, что во всем этом была правда и что было нарочно подстроено Прециосу и Прикопом, чтобы избавиться от неудобного наблюдателя? С третьим инструктором, который «дал благоприятную оценку деятельности организации», ничего такого не случилось. «Еще бы! – думал Адам, чувствуя, как в нем просыпается прежняя ненависть. – И здесь они, те же самые Даниловы». Хорошо ему, который знал их раньше, а ведь попадись сюда свежий человек, разве они не проведут его, не обманут? Как когда-то было там, у них в Даниловке, так и теперь здесь на этом судне, и во многих других местах хозяйничают они же или другие, подобные им: бессовестные, хитрые, как лисы, притаившиеся, лживые, лицемерные, прошедшие через все фильтры, секретно поддерживающие друг друга, плодящиеся как клопы… Адам не был новичком на партийной работе, но таких опытных негодяев, как эти, ему встречать еще не приходилось. «Вам хотелось бы снова засудить меня и упрятать в тюрьму, – да не только меня, а всякого, кто не подличает перед вами. Ведь всякий, кто не низкопоклонничает перед вами, не угождает вам, не подхалимствует, не валяется у вас в ногах, оказывается классовым врагом, врагом партии, хотя бы он вчера был последним бедняком, а вдобавок к тому и каторжником по вашей же милости!»

Он яростно сжимал кулаки и даже скрежетал зубами, уставившись в расстилавшуюся перед ним бескрайнюю водную пустыню, из которой в лицо дул ему свежий морской ветер. «Нет, – думал Адам, – такого издевательства я не потерплю! Довольно было кривды в прошлом – хватит! Пора ликвидировать эту гангрену, пора покончить с этой язвой. Может быть, не сразу, не одним ударом, может быть, лишь постепенно, шаг за шагом, но кончать надо, пора!» Постепенно – в других местах, но здесь, на этом корабле, пойманную им с поличным вероломную, коварную, бессовестно издевающуюся над людьми и бесконечно жестокую шайку Василе Прециосу и братьев Даниловых нужно ликвидировать теперь же, немедленно!

Но вот вопрос: как? Адам сознавал, что бороться в одиночку с такими врагами даже ему не под силу. Они могут так запутать нити, что в Констанце, по крайней мере в первое время, им поверят. Они могут вовлечь его в ловко поставленную ловушку, подкопаться под него, после чего его отзовут, а на его место пришлют другого – менее проницательного или более слабохарактерного инструктора, которого они с легкостью обведут вокруг пальца.

Его преемник будет новым оком областного комитета партии, но если око окажется слепым, то как правда дойдет до Констанцы? Ведь даже если он сейчас отправится в обком и подаст подробный рапорт, рапорт этот могут счесть его личным мнением, против которого будут выставлены «факты», – «нечестный поступок» Продана, «командирские замашки» одних, антипартийные настроения других и т. д., – вскрытые такими «преданными сынами партии», как Прециосу, Прикоп, Лае… От этой мысли Адама бросало в жар, и лоб покрывался испариной. «Нет! – думал он, – этому не бывать! Не может быть, чтобы это случилось! Но как разоблачить эту шайку, как сорвать с них маску?» Одному ему с ними не справиться. Нужно найти другие средства и непременно здесь же, на судне, в рыболовной флотилии, в их непосредственном окружении – опереться на матросов, на рыбаков…

Он долго и напряженно обдумывал, как ему быть. Рейс подходил к концу. Они скоро вернутся в Констанцу с тем, чтобы через пять дней снова выйти в море… Эти последние дни рейса Адам был внешне спокоен, стараясь не выдавать себя ни излишней разговорчивостью, ни чрезмерной молчаливостью. Николау, Продан и другие ждали от него указаний, но он, казалось, считал, что говорено было достаточно, и переливать из пустого в порожнее не имеет смысла. Так или иначе, Адам избегал разговоров и, в особенности, конкретных советов. С Прециосу и Прикопом он держался спокойно, присутствовал на заседаниях бюро, старался как можно меньше вмешиваться в их распоряжения, и вообще имел вид человека, отказавшегося от всякой борьбы и ждавшего лишь конца рейса, чтобы отчитаться перед партийным начальством и получить другое назначение – куда-нибудь, как шутил Прециосу, – «где ему больше повезет, чем здесь».