Текст книги "Буревестник"

Автор книги: Петру Думитриу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

XLVII

Однажды утром капитан Хараламб показал Адаму, как смотреть через секстант на солнце. Вложив ему в руку прибор, он объяснил в какую сторону крутить. Адам увидел сквозь линзу фантастический мир, погруженный в желтоватый полумрак, как при солнечном затмении. Море дрожало и переливалось, как огромный поднос из старого почерневшего серебра, а солнце, казалось, висело над самым горизонтом – таинственное, желтое как сера светило, такое, какие можно видеть, наверно, только с другой планеты. Оно все время ползло наверх, потом почему-то вдруг остановилось и стало опускаться. Адам отдал секстант капитану, поблагодарил его и пошел по своим делам.

На палубе было шумно, раздавался громкий смех. Причиной веселости был чужой иностранный куттер, находившийся саженях в пятидесяти от «Октябрьской звезды». Тут же были и серые куттеры рыболовной флотилии, колыхавшиеся поблизости от парохода среди луковой шелухи, рыбьих потрохов и бесцеремонно плававших между ними чаек, с аккуратно сложенными на спинках крыльями.

Новоприбывший куттер был другого типа. К тому же это было видавшее виды судно, а на носу его был устроен небольшой дощатый помост, на котором виднелись два пулемета, коробка с ярко блестевшими на солнце обоймами и бинокль. На палубе лежал, объясняя назначение куттера, убитый дельфин. Из-под рогожки, которой он был накрыт, виднелась окровавленная голова. На корме было выведено имя куттера: «Веселина» – порт Сталин, Народная Республика Болгария. Голые по пояс, загорелые охотники за дельфинами кричали Емельяну, Ермолаю и Косме:

– Как дела, товарищи? Есть рыба? Когда к нам собираетесь?

Сыпались шутки, с куттера на куттер летели пачки папирос; Ермолай кинул в море привязанную за горлышко бутылку, на которой красовался ярлык с надписью «Денатурат». Болгары выловили ее, откупорили, понюхав, сделали удивленные лица. Один из них глотнул, но сейчас же состроил страшную гримасу, сплюнул и ругая Ермолая, который корчился от смеха, принялся опоражнивать бутылку в море. Лука поправил дело тем, что отправил охотникам на дельфинов настоящей водки и заслужил их благодарность.

– Вы меня угощали, теперь моя очередь – зачем благодарить? – крикнул он им и, повернувшись к Адаму, объяснил:

– Этой весной нас занесло штормом в Болгарию. Так нас тогда закрутило, что не успели вернуться к «мамаше». Они нас, как родных братьев принимали, напоили, накормили, папиросами угощали.

– Удачи, братцы, удачи! – закричал Лука, махая рукой вслед удалявшемуся куттеру.

Его мотор мощно гудел, нос смело и высоко торчал из воды, а на площадке, широко расставив ноги и глядя в бинокль, прочно стоял полуголый охотник, готовый каждую минуту, как только в волнах мелькнет черная, блестящая спина неосторожного дельфина, взяться за пулемет.

– Удачи, братцы! – повторили другие рыбаки, и болгары долго еще махали руками и кепками, приветствуя «Октябрьскую звезду».

– К нам заходите!.. Гостями будете! – слышались их голоса.

Адам тоже делал приветственные жесты. Случайно оглянувшись, он увидел, как Косма, старшина молодежной бригады, влез на мачту и, помахав оттуда кепкой, так же легко и проворно спустился на палубу. «Ну и молодец же парень! – думал, глядя на него, Адам. – Какой ясный взгляд, какие спокойные, уверенные движения!.. Наверно, у него и на сердце хорошо – ни тревоги, ни заботы. Счастливец!»

Он заметил, как Косма, проходя мимо одной из работниц консервного завода, легко коснулся рукой ее плеча и очень спокойно спросил:

– Как поживаешь, Маргарита?

Круто повернувшись, девушка посмотрела на него с грустным упреком. Огорченно-скорбное выражение ее лица удивило Адама. Она опустила голову, потом вдруг снова подняла ее, следя за удалявшимся Космой, каждое движение которого выдавало необыкновенную силу и гибкость молодого тела.

* * *

В эту ночь Адам отправился на промысел с Емельяном. Ночное небо, мерцающая зеленым светом вечерняя звезда – Венера, таинственно отражавшийся в воде Млечный путь, непрестанное колыхание куттера на мелкой зыби спокойного моря, белая пена кормовой волны на стыке двух подводных течений, веселая болтовня рыбаков – все это радовало его, доставляло ему удовольствие. «Работы здесь еще много…» – думал он, смеясь тому, что рассказывал Емельян. Но все его мысли неизбежно возвращались к одному: к его счастью с Ульяной. Он все еще не верил, что такое счастье бывает на свете, не знал, что можно чувствовать то, что он чувствовал. Ему хотелось спросить рыбаков из бригады Емельяна, но это, конечно, было бы ни на что не похоже, и потому он больше молчал, слушая их громкий говор, шутливую перебранку, ругань и хохот, и улыбался своим мыслям.

Наконец они остановились у стоявших на якоре лодок и все рыбаки собрались на куттере. Емельян тронул Адама за плечо.

– Романов, а Романов! – раздался из темноты чей-то грубый голос.

– Чего тебе! – откликнулся Емельян.

– Гостей принимаете?

– Приставай!

Две лодки, рассекая воду, быстро приближались к куттеру. Гребцы сильно налегали на весла.

– Куда торопитесь? Проголодались, что ли?

– Мы к вам не из-за голода, а по дружбе, – пыхтел Ермолай, с трудом перелезая на куттер в сопровождении человека, до такой степени заросшего бородой, что у него видны были только нос и уши.

– Эй, Тихон! – обратился к нему Ермолай. – Подай-ка сюда вон ту рыбку, а то еще скажут, что мы пришли с пустыми руками.

Тихон, покопавшись на дне лодки, вытащил оттуда осетра величиной с десятилетнего ребенка, бережно держа его на вытянутых руках.

– Давай его сюда! Клади туда же, в общий котел! А посудинки не прихватил, Ермолай, а?

– Чего нет, того нет, – с искренним сожалением ответил Ермолай.

Из темноты появилась другая лодка, и послышался молодой, громкий голос:

– Если примете нас в компанию, мы вам песню споем…

– Косма? Ты? – обрадовался Емельян.

– Он самый!.. Эй, Косма, айда сюда! И вы там! – гаркнул бородач, успевший порезать на куски первого осетра и уже взявшийся за второго.

Их лодка пристала к борту и Косма прыгнул на палубу. Светловолосый Андрей, бывший подручный Ермолая, и еще один парень пришвартовали ее к куттеру и последовали примеру старшины. Емельян обнял Косму и облобызал его в обе щеки:

– Как живешь? Как дела?

– Хорошо. Как же иначе… – невозмутимо ответил молодой богатырь. – Здорово, дядя Адам… здорово, братцы…

– Адам этот, наш товарищ, – сказал Емельян, – нынче и завтра у меня в гостях…

– Не у тебя одного, – запротестовал Ермолай, а у всех!

– Жаль только, – продолжал Емельян, – что мне нечем его угощать, а у Ермолая, который его тоже за своего гостя считает, как раз ни одной посудинки при себе нету…

– Нету, ей-богу нету… – подтвердил Ермолай.

– Побожись, что если врешь, то не есть тебе акульей печенки до скончания века! А ну-ка, ребята! Пошарьте у него в лодке под банкой! Нет ли там чего-нибудь вроде ребенка в пеленках… только стеклянного…

– Стойте, ребята, – смущенно пробормотал Ермолай. – Сам посмотрю… будто и в самом деле что-то такое было… Ты бы уж лучше молчал! – обратился он к Емельяну. – У него у самого под мостками всегда свежий осетр припрятан. Как осетра выловит, сейчас лежалого на завод, а свежего себе под мостки, контрабандист матерый!

Они уже начали ссориться, обвиняя друг друга во всевозможных погрешностях, но, к счастью, раздался голос Тихона, сразу положивший предел их пререканиям:

– Готово! Ужинать!

Ермолай прыгнул в свою лодку и вернулся с бутылкой в руках – как раз во-время, чтобы занять свое место вокруг постеленного Космой и Андреем рушника, на котором уже лежали ломти хлеба и стояли большой котел с ухой, еще больших размеров сковорода с жареной осетриной и кружка с уксусом.

– Ха-ха! – хохотал Емельян. – Ну, братцы, угощайтесь! Кушайте на здоровье! Будем пировать, пока… – Он подумал, что бы такое сказать особенное, чтобы было как можно поэтичнее: – Пока не взойдет месяц!

Принялись за еду: кто хлебал ложкой из котла, кто брал рукой облюбованный кусок со сковороды, обжигаясь, дул на пальцы и, круто посолив, отправлял его в рот. Жирный кусок сам лез в горло, за ним сейчас же следовал другой, третий. Сочная, вкусная рыба таяла во рту.

– А теперь кто обжегся, пожалуйста, прохладительного! – предложил Ермолай, протягивая заветную бутылку.

Выпили по очереди. Косма принес еще полную сковороду жареной осетрины, и все снова принялись за еду, запивая из Ермолаевой бутылки. Потом Емельян достал целую коробку молотого цикория, высыпал ее в котел, где только что варилась уха, прибавил горсть сахару и разлил этот своеобразный напиток по кружкам.

– Горяченького! – сказал он, подавая первую кружку Адаму. – Отведай, дорогой товарищ, нашего специального кофейку! Варится он на осетровом хвосте, не взыщи, зато горячий!

Адам ел и пил молча. Рыбаки начали жевать медленнее. Послышались вздохи. Над морем показался серебристый край месяца. Тихон встал и, повернувшись к нему лицом, перекрестился.

– Спасибо, Емельян, – пробормотал он.

– Ешь, ешь. А то рассержусь, – уговаривал хлебосольный хозяин.

– Не могу больше, наелся. Спасибо.

– И мы тоже, дядя Емельян, больше не можем, – сказал Андрей.

Косма затянул вполголоса песню. Но голос у него был такой сильный, высокий и чистый, что слышно было каждое слово:

 
Таким я был,
Таким останусь…
 

Это была какая-то далекая, давнишняя, извечная жалоба, звучавшая непосредственно и страстно:

 
Таким я был,
Таким останусь…
 

Он стоял, прислонившись к мачте и пел свою песню, говорившую о безнадежной любви и одиночестве. Слова этой песни знали все, и сначала Андрей своей высокой трелью, потом Ермолай своим басом, а за ним и остальные подхватили ее, и поплыла она, колыхаемая ласковой волной, по морскому простору. Адам думал: «Вот и я, каким был, таким и остался… а все-таки я теперь другой… не прежний, новый…» Он пел вместе с другими. Емельян положил ему руку на плечо:

– А ты его помнишь? Не забыл?

– Я ничего не забыл, – тихо проговорил Адам и снова вступил в хор.

Косма с Емельяном сидели, прислонившись к обносному борту куттера.

– Ну, как ты, все страдаешь? – шепотом, чтобы никто не слышал, спросил Емельян.

– Прошло, – так же тихо ответил Косма. – Успокоился я, мне теперь все равно.

XLVIII

Эту ночь Адам спал на палубе, закутавшись в одеяло. Тишина в море была такая, о какой люди на суше не имеют ни малейшего представления. Слышалось лишь тихое хлюпанье у борта да сонное дыхание ночного ветерка. Никаких других звуков не было. Тишина стояла над всем морским простором до незаметно переходившего в ночное небо горизонта и, казалось, еще далее. Над морем поднялся легкий туман и палуба стала мокрой. У Адама от пронизывающей сырости заныли кости. Куттер тихонько покачивало, перекидывая его с боку на бок. И все-таки ему снилось, что он носится где-то по воздуху, а потом, что они с Ульяной гуляют по цветущему саду. Он сам не заметил, как проснулся. До рассвета еще оставалось немало времени. Море было гладким и светло-пепельным, почти белым, так же как прозрачное, безоблачное небо. Весь окружающий мир казался Адаму жемчужиной. Песчинкой, вокруг которой она выросла, был куттер. Тишина, в этот предрассветный час, была еще более полной, более торжественной, чем среди ночи. Адам оперся о локоть и стал смотреть, как зыбь играет черными рыбацкими лодками с загнутыми вверх носами. Рыбаки еще спали. Он повернулся на спину и уставился в расстилавшееся над ним далекое, перламутровое небо. «Как хорошо! – думал он. – Работы здесь еще много, очень много. Но как хорошо!»

Небо на востоке стало красным, как кровь, потом нежно-розовым, и над обагрившимся морем взошло солнце. Над бортом одной из лодок показалась чья-то лохматая голова. Кто-то протяжно звал:

– Кос-маа!.. Кос-маа!..

Старшина молодежной бригады наконец откликнулся. Послышались другие голоса. Начался рыбацкий день.

Адам дождался, чтобы его взял с собой Емельян, и попросил его дать ему весла:

– Я, Емельян, и этого не забыл, – сказал он.

– Вижу. Но ты у меня в гостях, а гостей работать не заставляют.

– А если я очень тебя попрошу?

– Ладно. Афанасие, дай ему пару весел. Айда, ребята! Погода хорошая, улов сегодня должен быть богатый – другой раз за две недели столько не выловишь. Держи левее, а то меня снасть в воду тянет. Левее, говорю!..

Течение относило их вправо. Часами только и слышалось: «Левее – еще левее!..» Голубое море искрилось на солнце, воздух был теплый, иногда откуда-то налетало легкое дуновение ветра.

Адам, между тем, терпеливо расспрашивал Емельяна о разных обстоятельствах рыбацкой жизни, которые интересовали обком партии: Емельян отвечал ему обдуманно и серьезно, продолжая травить снасть. Стало жарко. Адам почувствовал, как кровь стучит у него в висках. Окинув взглядом море, он заметил, что в миле от них работает Симион Данилов. Он видел его еще утром, когда старшины лодок советовались кому куда идти. Молчаливый, угрюмый Симион старался делать вид, что не замечает Адама. «Зачем он здесь? – подумал Адам. – И кому вообще он нужен в рыболовной флотилии?»

– Левее… – пробормотал Емельян.

Воздух был насыщен испарениями, дышалось трудно, парило. Помощник Емельяна, Афанасие, был флегматичным, молчаливым парнем. Мокрая от пота рубаха липла ему к спине.

– Левее…

К обеду, погрузив, на куттер несколько тонн рыбы, Емельян отправил улов на пароход.

– Ищи меня на несколько миль восточнее! – крикнул он старшине куттера. – Кажется, будет ветер. Мы поставим паруса и уйдем.

– Не беспокойся, не потеряю! – откликнулся старшина.

– Где же тебе потерять нас? На то у тебя тетрадь, компас, часы… Мы будем градусах в восьмидесяти отсюда… Час ходу!

Емельян оказался прав. Вскоре поднялся ветерок, правда слабенький, но совершенно достаточный, чтобы сдвинуть с места черные лодки Романовской бригады с их треугольными желтыми парусами. Когда они поравнялись с бригадой Ермолая, потом с лодками молодежи, через разделявшие их волны поплыли голоса державших совет рыбаков. Сидя на корме, овеваемый слабым, теплым ветерком, Адам вглядывался в ясное небо, в прозрачные ленивые волны. Емельян, сложив руки рупором, уговаривал остальных последовать его примеру и перейти на более глубокое место, туда, где обычно держится крупная красная рыба. Рыбаки послушались, и вскоре целый караван лодок под парусами, медленно плывя по пустынному морю, направился к востоку.

Первым спустил паруса Емельян.

– Пришли, – сказал он решительно.

Бригада остановилась. Емельян развел огонь в старой, проржавевшей железной печурке. Адам достал из-под мостков небольшого осетра и принялся его чистить.

– Действительно, матерый контрабандист, – пробормотал он с серьезным видом, орудуя ножом.

Емельян, который в это время дул в огонь, посмотрел на него одним глазом и хитро подмигнул. На море появилась пепельно-желтоватая дымка, выросла, приблизилась вплотную и исчезла.

– Емельян!

Емельян поднял голову: кричал Ермолай.

– Что у вас там?

– Обедать собираемся…

– Мы тоже…

– Айда сюда! Чем больше народу, тем лучше… Кос-маа!

Лодки молодежной бригады, пеня воду, быстро скользили по волнам.

– Чего тебе?

– Куттер вас найдет?

– Мы там Костю оставили – ему еще нужно убрать снасть. Когда куттер вернется, он ему скажет.

– Подходи, с нами обедать будешь!

Немного погодя послышался голос Космы, переговаривавшегося с парнями из других лодок их бригады, но понять, что именно они говорили, было нельзя. Остальные лодки ушли дальше и скоро превратились в точки, а Косма спустил парус и, работая веслами, приблизился к тому месту, где на волнах, то касаясь бортами, то расходясь насколько им позволял счаливавший их канат, качались лодки Романова и Ермолая.

Симион Данилов к обеду не явился, а обедал отдельно, со своей бригадой. Адам все время чувствовал его присутствие, его тяжелую сосредоточенную злобу, и забыл про него, лишь разговорившись с молодежью: Космой, Андреем и еще одним парнем из их лодки.

– Эх, Косма, Косма… до сих пор не могу себе просить, что выпустил тебя из своей бригады… И неужто тебе самому не жалко было уходить? – корил Емельян молодого богатыря. – Что скажешь, а? Я тебя старшиной сделал, а ты, вижу, стариков забываешь… Ох, молодежь, молодежь! Сердце у вас все равно, что у акулы – то самое, которым Ермолай водку закусывать любит… Ешьте, ребята, берите еще… Осетринка хоть и жирна, а если ее посолить да в уксус обмокнуть, харч получается хоть куда: царям такое кушанье не всегда достается… Крестись, Тихон, благодари бога за каждый кусочек!

– Я и так благодарю, не беспокойся, – невозмутимо ответил бородач.

Емельян, Адам, Афанасие, Ермолай, Косма, Андрей, Тихон кое-как разместившись в лодке Романова, медленно ели. Перед ними было еще полдня тяжелой работы. Все молчали, думая каждый о своем, кроме хозяина, без умолку болтавшего, чтобы не скучали гости:

– Что с тобой, Адам? Что с тобой, товарищ Жора? И все-то ты молчишь, все о чем-то думаешь. В нашей лодке этого не полагается… У нас лодка веселая…

– Разве я не весел? – улыбнулся Адам. – Уже много лет, можно сказать даже никогда еще мне не было так легко на сердце, как сейчас…

Емельян кивнул, показывая, что вполне понимает своего собеседника:

– Как же иначе? Ты ведь вернулся на море…

Адам улыбнулся, зная, что он счастлив не только из-за моря.

– Да, – произнес он задумчиво. – Я вернулся на море…

– Кто с молодости был рыбаком, – провозгласил Ермолай, поднимая густо смазанный осетровым жиром указательный палец, – у того море навсегда здесь, в самом сердце!

Он ударил себя пятерней по голой груди, на которой отпечаталось пять жирных следов.

Адам, в шутку, последовал его примеру, тоже хлопнув себя по груди:

– Здесь оно у меня!

– Черт бы его драл, ваше хваленое море! – с яростью произнес чей-то молодой голос.

Все удивленно обернулись. Оказалось, что так непочтительно выразился о море Андрей, работавший теперь в бригаде у Космы.

– Когда же этот парень разучится ругаться? – возмутился Ермолай, – словно, ей-богу, его мать и словам-то другим не научила…

Косма рассмеялся:

– Он говорит, что бросит ругаться, когда ты, дядя Ермолай, бросишь пить…

Адам внимательно посмотрел на Андрея, спрашивая себя, где и когда он слышал точь-в-точь такие же упреки… Это было давным-давно… Тогда за сквернословие доставалось ему, семнадцатилетнему Адаму, неукротимому, строптивому дикарю, отчаянному ругателю…

– Плохо, когда не можешь воздержаться от водки, но не лучше, когда не можешь удержаться от ругани, – ласково обратился он к светловолосому пареньку. – Если хочешь стать настоящим человеком, приучи свой язык говорить только то, что нужно, а зря не болтать…

Ему почудилось, что он разговаривает сам с собой – с тогдашним, озорным, своенравным парнем. Нет, этому не придется испытать того, что когда-то испытал он. Счастливы те, кто начинает жизнь теперь. «А сам-то ты, Адам Жора, разве не начинаешь жизнь теперь? – мелькнуло у него в голове. – Ведь и для тебя настоящая-то жизнь только что началась…»

– Что оно тебе сделало, море? За что ты его клянешь? – снова обратился он к Андрею.

Парень, молчавший все время, пока Адам его укорял, пожал плечами и сердито проворчал:

– За переменчивость. Вот увидишь: придется нам теперь грести, как сумасшедшим…

– Что верно, то верно, – подтвердил Емельян, в шутку ссорившийся о чем-то с Ермолаем. Оба с тревогой посмотрели вокруг.

– Так и есть, – пробормотал Ермолай. – Так и есть…

Смолкли разговоры и на других лодках – на двух из Емельяновой бригады, трех из Ермолаевой и одной, в которой был Косма, – едва колыхавшихся на сразу утихших волнах. Рыбаки поднимались с банок и, стоя, вглядывались вдаль.

Ветер совсем спал. Море дышало лишь мертвой зыбью. Ставшая свинцово-серой вода, тревожно, словно собираясь закипеть, хлюпала под бортом, расходилась мелкой волной. В воздухе стоял белый туман, сквозь который кое-где еще проглядывало голубое небо. Но таких прогалин становилось все меньше. Быстро темнело. Это не были настоящие сумерки, а какой-то удручающий серый полусвет. К тому же в сумерки никогда не бывает так жарко, а теперь над морем вдруг повис удушливый зной, заставлявший рыбаков то и дело утирать градом ливший с них пот.

– Когда же, черт, это сделалось? – ворчал Емельян. – Скверная штука…

Он принялся приводить лодку в порядок, прибирать, опоражнивать посуду. Косма, стоя, старался разглядеть что-то, что находилось за дрожащей, белой пеленой тумана.

– Все равно ничего не увидишь, сколько ни смотри… – сказал, взглянув на него, Ермолай. – Он сейчас миль за двадцать отсюда, не ближе.

Косма, пожав плечами, сел на банку:

– Что нам делать? Стоять на месте и ждать – другого не придумаешь. А вы что? Рыбу ловить собираетесь?

Где-то – трудно было разобрать с какой стороны – погромыхивал далекий гром. Косме никто не ответил. Рыбаки принялись крепить рули, мостки, прибирать снасти. Работали молча и сосредоточенно. Поверхность моря становилась все глаже, все маслянистее, оно дышало теперь широкой, ленивой зыбью. Ближе к лодкам вода казалась мертвенно синей, с зелеными, как медянка, пятнами.

– Ты как думаешь, Косма, – спросил Адам, – ребята твои, которые вперед ушли, одни справятся?

Он говорил, чтобы как-нибудь отделаться от осаждавших его воспоминаний. Но его голос прозвучал так, словно все это происходило во сне, во время одного из тех иногда снившихся ему снов, когда он снова видел себя в душно-туманный день в предательски изменчивом, безжалостном море. Да, нынешний день был точь-в-точь таким же, как тот, памятный. Обстановка, люди были, конечно, другими, но над ним тогда было то же молочно-белое небо, а вокруг – то же дрожащее, с металлическими отсветами и ядовито-зелеными пятнами море. И теплый, парной, удушливо-тяжелый воздух был тот же.

Косма посмотрел на едва обозначавшиеся за горизонтом две черные полоски: это были лодки его бригады на месте лова.

– Должны справиться – ребята толковые, – пробормотал он. – Увидим, какой будет шторм…

– Какой будет, такой и будет, – сказал Емельян. – Отправляйся лучше к себе в лодку… Ты тоже, Ермолай, ступай на свое место. Без вас тут свободней.

– А море паршивое… – прибавил он, усаживаясь на банку и опуская голову на грудь. – Через какой-нибудь час, а то и меньше таких делов наделает…

Где-то, очень далеко, но уже в другой части небосклона, глухо проворчал гром. Горизонт в той стороне медленно заволакивался темной тучей.

– Смотрите! Море-то будто дымится! – воскликнул Андрей.

– Может, минует? – спокойно заметил Адам.

– Может, и минует, – откликнулся Емельян и прибавил с невеселой улыбкой, – а вернее, что нет…

– Что, знать отвык от опасностей, с тех пор как у нас есть «Октябрьская звезда»? – сказал Адам с такой же улыбкой.

– Верно! – согласился Емельян. – Вот уже несколько лет, как рыбаки своей шкурой больше не рискуют… Айда, Ермолай, отправляйся! И вы тоже, молодцы! По местам!

Ермолай встал, намереваясь ухватиться за конец, которым его лодка была счалена с Емельяновой, и с тревогой поглядел на небо: тяжелый, теплый, молочно-белый туман висел над самой водой.

– Батюшки-светы! – пробормотал он, утирая пот со лба. – А ты, Андрей, чего молчишь? Ругаться и то позабыл?

Раскат грома, уже более громкий, чем первые два, прокатился по горизонту.

– Я, дядя Ермолай, это бросил… – мрачно и несколько смущенно проговорил парень.

Ермолай положил ему на голову свою тяжелую руку:

– Давно бы так, парень… Только я тебя потом спрошу, как ты слово сдержал, так и знай!

Андрей посмотрел на своего бывшего старшину глазами, в которых ясно можно было прочесть: «Если ты, дядя Ермолай, думаешь о том, что будет «потом», то, значит, все в порядке и бояться нечего». Адам заметил его взгляд и понял, что Ермолай сказал это нарочно, чтобы ободрить паренька.

«Белое, давящее небо, свинцовое море, жара и гром… далекий гром… – все, как тогда», – думал Адам, чувствуя, что дышать становится все труднее и труднее.

Он казался спокойнее всех, но на самом деле прежний страх подкрался к нему, и он старался теперь отделаться от его власти, от власти тогдашних ощущений. Ему стало стыдно за свое малодушие и он решил никогда никому об этом не говорить.

Неподвижный воздух вдруг оживился. Все насторожились: нет, просто легкий ветерок. Подул и замер. Глухо загрохотал гром. Тучи над ними были уже не белые, а темные, море приобрело необычный и не предвещавший ничего доброго сине-черный оттенок.

Косма прыгнул в свою лодку. Ермолай последовал его примеру.

– Ну и чертово же море, туды его!.. – громко выругался Андрей. – За один час словно рехнулось! Что же это такое!

– А у нас будто уговор был? – сказал Адам.

– Больше не буду. В последний раз с языка сорвалось, а все из-за моря, паршивое, такое-сякое…

Адам покачал головой:

– Хорошо. Пусть хоть море из тебя человека сделает. Если сам постараться не хочешь…

– Плевать я на него хотел! – вызывающе ответил Андрей и занес весла, красивым, сильным движением откинувшись назад.

Адам его не слышал. Он спокойно ждал и точно сквозь сон видел, как Емельян влезал на банку, как вглядывался в горизонт, как потом слез; слышал, как он бормотал:

– Если не будет противного ветра, то «мамаша» должна придти сюда самое позднее через три часа. А если ветер будет противный, то, конечно, до вечера ее ждать нельзя… Если шторм не очень сильный, то он же нас к ней и подгонит – сократит ей путь. Ну, а при большой волне, лучше постоим на якоре… Верно, Адам?

Но Адам был глубоко погружен в свои мысли. Пора было покончить с этим страхом. Одно время он совсем про него забыл, не подозревая, что он все еще живет где-то в глубине его сердца. Адам тогда был очень молод – совсем еще мальчишка, и тогдашние переживания оставили в нем глубокий след.

– Верно, Адам? – повторил Емельян.

– Что верно?

– То, что я говорю.

Емельян снова объяснил то, что, по его мнению, нужно было делать в их положении. Адам внимательно слушал.

– А что, если шторм ударит с севера? Ведь тогда нас, пожалуй, отнесет от «мамаши»…

– Конечно, – согласился Емельян. – Это будет хуже…

Он посмотрел на небо, потом на Адама. Тот пожал плечами:

– Так и есть – с севера… Ничего… как нибудь справимся. Ведь не тысячу же лет будет буря.

Емельян промолчал.

«Ему тоже не впервые», – подумал Адам.

Емельян хорошо знал, что такое шторм. Знал, что он длится тысячу лет – целую вечность. Целая вечность ужаса заключается в каждом мгновении этой отчаянной борьбы за то, чтобы не задохнуться под диким напором бушующих волн. Тысячу лет длится шторм и, уходя, часто оставляет лишь холодные трупы с песком во рту и ушах, трупы, которые лениво ворочает и лижет волна на песчаной отмели. Легко может статься, что одним из этих трупов будет как раз Адам Жора, который до сих пор выходил цел и невредим из стольких передряг, Адам Жора, который думал, что он на пороге счастья… И вдруг теперь этот самый Адам Жора, бывший инструктор констанцского областного комитета партии, ничком, с песком во рту, будет плавать в мелкой воде у берега…

Адам крепко стиснул зубы и еще раз окинул взглядом зловеще-спокойное море.

Оно покачивалось и дремало, притворяясь, что улыбается сквозь дрему, расстилаясь мягкими, длинными, ленивыми, гладкими волнами. Где-то за горизонтом сердито и грозно громыхал гром.