Текст книги "Чекисты"

Автор книги: Петр Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

...Ноябрь 1914 года выдался на редкость солнечный. Как всегда по пятницам, большая чайхана в Янги-Чорсу была переполнена. В углу на айване сидел человек лет тридцати пяти – сорока. На нем был шелковый халат, надетый поверх дешевого черного европейского костюма. На голове черно-белая маргиланская тюбетейка с аляповатыми узорами. Лицо удлиненное, нос с горбинкой, а бородка с проседью, аккуратно подстриженная. Медленно отпивая чай, он равнодушно глядел через открытую дверь на улицу. Но равнодушие было показным. На самом деле человек очень внимательно прислушивался к разговорам вокруг. Больше всего его интересовала беседа сидевших неподалеку людей, одетых, как и он, в шелковые халаты.

Они довольно громко говорили о младотурках, которые, захватив власть, теперь успешно ведут войну с Россией. Наибольшую осведомленность проявлял один из них, которого звали Араббаем. Он с уважением произносил имя Энвера паши, характеризуя его как видного государственного деятеля.

Неожиданно Араббай обратился к человеку в углу. Он протянул ему пиалу с чаем.

– Таксыр, примите, пожалуйста. Вы уже давно наливаете чай из пустого чайника и ваша пиала остается пустой.

Человек вздрогнул. Забормотав извинения, принял с благодарностью пиалу.

Араббай спросил:

– О чем вы задумались?

Незнакомец отпил чай. Ответил:

– Сегодня на базаре я случайно купил одну старую книжку. Это оказался Маджмуаи шуара[11]11
  Сборник стихов.


[Закрыть] времен Омархана. В числе прочих я обнаружил стихи поэтесс Зиннат и Мазхуны. Читал и восхищался ими. Подумал, до чего же вы, ферганцы, талантливый народ, как чувствуете прекрасное!

Эти слова не могли не расположить слушателей. Его пригласили в круг, познакомили со всеми. Кто-то спросил:

– Вы сказали ферганцы, обращаясь к нам. Разве вы не ферганец?

– Нет, я всего лишь несколько дней в Коканде, – ответил человек, понизив голос.

Араббай и его друзья переглянулись. В глазах у них засветилось любопытство.

– Просим прощения, таксыр! Назовите свое имя и скажите нам, откуда вы приехали?

– Меня зовут Суфи Аббасов, я – учитель. Приехал из Ташкента и хочу обосноваться в Коканде. А родом я, – человек помолчал секунду, – из Турции. – Тут же добавил печально: – Только покинул я свою родину давно, больше десяти лет назад.

– Я так и подумал! – радостно воскликнул Араббай. – Я так и подумал, что вы турок! – Он протянул Аббасову руку, горячо пожал. За ним то же проделали другие.

Круг собеседников сомкнулся теснее. Всем хотелось послушать, что станет рассказывать их новый знакомец, настоящий турок, человек великой страны, которая ведет победоносную войну с неверными. Но Аббасов был осторожен, он понимал – здесь не место говорить откровенно. К тому же в чайхане появился мингбаши. Араббай сказал:

– В эту пятницу приглашаю всех на плов. – Обратившись к Аббасову, проговорил почтительно: – Вас, Суфи-ака, тоже прошу придти. Дома мы продолжим разговор о поэтических достоинствах ферганцев.

Прошло несколько месяцев, как Суфи Аббасов осел в Коканде. Устроился учителем в туземную школу. Через Араббая и его друзей обзавелся обширным кругом знакомых, в основном туркофилов. Часто в квартире Аббасова или у кого-либо из его друзей устраивались беседы, главным образом, о турецких султанах Османе, Мураде Первом, Магомете Втором.

Вначале Суфи Аббасов довольно сдержанно говорил о своей родине, бывало, очень резко отзывался о некоторых султанах. Рассказывая об Орхане – основателе войска янычар, – осуждал его за то, что своих янычар[12]12
  Янычары – воины.


[Закрыть] султан набирал из детей неверных. Случалось, что Суфи поругивал и Энвера пашу, обвиняя его в убийстве великого везиря Махмуда Шевкета паши. Не одобрял политики Энвера, которая привела к войне с Россией.

Слыша такое, панисламисты распалялись. Они выворачивали души наизнанку. Аббасову это и было нужно. За год он отлично изучил своих знакомцев. Знал, кто чем дышит, кто на что способен.

Как-то придя в дом Араббая, Суфи застал там нового человека. Выше среднего роста, лет сорока, с черной выхоленной бородкой человек любезно ответил на приветствие Аббасова, изучающе глядя на него. Обращали на себя внимание его глаза – узкие, искристые, хитрые.

– Суфи Аббасов!

– Хамиджан Мухамедов, хозяин озокеритовых рудников!

Первым заговорил Хамид-Чатак[13]13
  Хамиджан Мухамедов имел прозвище «Чатак», т. е. путаник, хитрец.


[Закрыть]:

– Я давно слышал о вас, эфенди, и все время искал случая познакомиться. Сегодня я счастлив, мое желание сбылось. Очень рад в вашем лице приветствовать воинственную Турцию!

Суфи сразу понял, что перед ним стоит человек, с помощью которого он сможет выполнить задуманное. «Богат, хитер, дальновиден. С таким можно перейти от слов к делу!» Но ответил, скромно улыбнувшись:

– Напрасно вы называете меня эфенди, я всего-навсего учитель. За приветствие Турции спасибо, но не могу его принять – я уехал из Константинополя больше десяти лет назад и, к сожалению, ничем не мог помочь младотуркам.

Собрались гости. После плова, когда Араббай принес горячий чай, он попросил Аббасова рассказать об Энвере паше и о младотурках, захвативших власть в свои руки.

Суфи начал издалека. Он изложил историю Турции, начиная с XVI века. Дойдя до возникновения «Иттихад-вэ-тереке», он увлекся. Рассказывал с подробностями, которые ему были известны от майора Нияз бея. О своей принадлежности к партии младотурков он не обмолвился ни словом.

Хамид-Чатак неожиданно спросил:

– Вы сказали, что уехали из Турции очень давно. Но откуда вы знаете столь подробно о дворцовом перевороте, об убийстве великого везиря и о многом другом?

Аббасов смутился. Никто и никогда не задавал ему такого вопроса. И вместе с тем он был доволен – он не ошибся, именно такой человек ему нужен.

Вмешался Араббай:

– Мы должны быть благодарны почтенному Суфи за его блестящее сообщение. Ваш вопрос, Хамид-ака, можно было бы не задавать.

– Нет, почему же, я могу объяснить... – начал было Аббасов.

За него продолжил Хамид-Чатак:

– Дело не в том, откуда эфенди знает многое о деятельности «Иттихад-вэ-тереке». Мы очень благодарны нашему другу за то, что он обогатил наши умы ценными сведениями. Пришло время, мусульмане, начать борьбу! Хватит сидеть сложа руки!

Мухамедов обратился к Суфи Аббасову:

– Вам слово, эфенди. Говорите, что надо делать?

Турок поднялся. Протянул руку Хамиду-Чатаку.

– Я рад, что вы заговорили о борьбе. Уверен, что все присутствующие согласны с нами и будут с нынешнего дня считать себя гази.

Хор согласных голосов прозвучал в ответ.

– Создадим в Коканде тайную организацию и назовем ее «Иттихад-вэ-тереке»! Первое заседание проведем у меня. – Суфи оглядел присутствующих и остался доволен. У всех на лицах была написана решимость.

...Суфи Аббасов нервничал. Заседание было назначено на сегодня, на семь вечера. Суфи вернулся из школы во втором часу дня. Положил книги в нишу, вышел на террасу, залитую солнечным светом. Март на исходе, впереди изумрудный апрель. «Грех оставаться в такие дни в комнате», – подумал Аббасов. Вынес ковер, стеганое ватное одеяло, подушки. Устроил себе ложе, раскурил кальян и опустился на подушки.

Дом, в котором он жил, располагался в старом Коканде, в кривом, узком переулке, недалеко от каменного моста. Как и все дома, он был построен в глубине двора, обнесенного высоким глиняным дувалом. Хозяин жил рядом, за дувалом, во втором доме. Квартира Аббасова состояла из двух комнат и чулана, из которого через маленькую дверцу можно было проникнуть в хозяйский двор. Это устраивало турка: всегда есть возможность уйти через черный ход.

Он курил кальян и старался предугадать, как пройдет первое совещание. Представляя лица присутствующих, думал, о чем они будут говорить. Среди других он чаще останавливался на Хамид-Чатаке. Суфи был доволен, теперь дело пойдет. И еще он решил: «Надо написать письмо. Связной скоро придет. Теперь есть о чем сообщить майору Нияз бею».

Утомившись от дум, Аббасов заснул. Проснулся он от легкого озноба. Солнце зашло. Сумерки быстро сгущались в темноту.

Суфи вошел в комнату, зажег лампу. Хотел было сесть за проверку тетрадей, но раздумал. Встал, прошелся по комнате. «Почему никого нет, ведь уже пора? »

Скрипнула калитка. Пришли трое. За ними еще и еще. Не было только Хамид-Чатака. Суфи переглянулся с Араббаем, спросив взглядом: «Где?» Тот пожал плечами.

Аббасов вышел на улицу. Долго вглядывался в темноту. Увидел двоих. Один был Хамид-Чатак. Кто другой? Мелькнула мысль: «Как он неосторожен!» Суфи отступил в подворотню, ждал встречи лицом к лицу.

Двое приблизились. Разглядев в темноте Аббасова, Хамид-Чатак спросил:

– Это вы, эфенди?

Поняв, почему Суфи не ответил, он торопливо зашептал:

– Это наш почтенный ишан. Он изъявил желание навестить вас.

Аббасов обмяк. Напряжение покинуло его. Волна радости прилила к сердцу. «Какой молодец, Мухамедов! Он сумел привлечь в «Иттихад-вэ-тереке» самого Наим-Кудрата».

...Ишан опустился на почетное место. Только что каждый из собравшихся поцеловал в знак почтения его руку.

Ишан заговорил:

– Я знаю, что вы организовали тайный комитет. Я одобряю это. Уверен, что вы сможете призвать мусульман Ферганы к джихаду с неверными. Турецкие гази, которые едут к нам, послужат опорой в священной борьбе против русских. Вот почему надо проявить о турецких воинах, взятых в плен русскими у Эрзерума, великую заботу. Их скоро приведут сюда. Нельзя допустить, чтобы они превратились в батраков. Пусть каждый возьмет к себе в дом одного-двух пленных. Надо объяснить урядникам, что вы берете их как слуг, сторожей.

Совещание закончилось чтением корана.

Разошлись поздно. Первыми покинули дом Аббасова ишан Наим-Кудрат и Хамид-Чатак. Проводив последнего заговорщика, Суфи вошел в комнату и тут же потушил лампу. Долго не мог заснуть. Он был больше чем доволен. Он торжествовал!

Заговорщики

Защитники крепости торжествовали победу. Иргаш с остатками своей банды торопился в Бачкир[14]14
  После неудачного штурма Кокандской крепости в январе 1918 года курбаши Иргаш бросил на произвол судьбы своих «друзей» – буржуазных националистов – и увел банды в кишлак Бачкир.


[Закрыть]. А старый город пребывал в трауре.

Отовсюду неслись крики, стоны, причитания.

Будто невзначай, будто мимоходом около согбенных от горя людей останавливались ишаны и иманы, их мюриды и присоединялись к причитаниям:

– О, трижды проклятые большевики, неверные кафиры, вы превратили наш пленительный Коканд в Байт-Уль-Хазан[15]15
  Буквально – место плача.


[Закрыть]! Мы никогда не забудем этот день, мы вечно будем ненавидеть вас и вашу Советскую власть!

Эти слова заражали сердца и разум мусульман неверием и гневом. Женщины кричали еще громче, били себя кулаками в грудь, рвали волосы и царапали лица ногтями. Старики не стеснялись слез, выдирали седые клочья бород...

Когда совсем стемнело, в дом ишана Наим-Кудрата заспешили люди. Шли поодиночке, озираясь, проскальзывали в калитку, точно в щель в заборе.

Гостей встречал сам ишан. Стоя посередине комнаты, устланной тяжелыми коврами, он указывал вошедшему на его место, то есть на свернутое вдвое шелковое одеяло, и тотчас, еле заметно, отвечал на почтительный поклон другого.

Приглашенных было одиннадцать: Хамид-Чатак, Суфи Аббасов, Кадырхан-Тюря, Анвар-Кары, Камил-Кази, Араббай... Одиннадцатый сидел несколько в стороне от других. Никто, кроме ишана и Хамид-Чатака, его не знал и поэтому смотрели на сидящего искоса, с плохо скрываемым любопытством, с немым вопросом – кто такой? Лет ему было около сорока. Среднего роста, плотный, с черными пышными усами и небольшой окладистой бородкой.

Свою речь Наим-Кудрат начал со слов о необходимости создания комитета «Иттихад-вэ-тереке» во главе с Хамиджаном Мухамедовым. Комитет через верных людей будет создавать повсюду секретные группы по десять-двадцать человек. Множество таких организаций должно быть в каждом городе, кишлаке, махалле. Возглавят их ишаны, муллы, баи, торговцы.

– Мы будем с именем аллаха на устах призывать правоверных к священной борьбе с Советской властью. Пусть наши люди всеми способами разжигают ненависть у мусульман к неверным, – ишан бросил быстрый взгляд на Суфи Аббасова. Тот в знак согласия прикрыл глаза.

– Таксырлар! Вам предстоит услышать еще одну тайну. Она касается секретной борьбы с большевиками. Вы должны помнить, что у нас есть длинные руки и чуткие уши – отныне мы будем знать все, что делается в большевистском штабе.

У слушающих от напряженного внимания бровь не шевельнулась, глаз не моргнул.

– Среди нас присутствует верный сын ислама Мансур Валиханов! – все точно по сговору повернулись к одиннадцатому. Ах, вот это кто! Сын известного кокандского крупного торговца, верный служака полиции.

– Мы решили сделать Мансура помощником главного кокандского большевика Бабушкина, да будет над ним и его семейством вечное проклятие! Валиханов запишется в партию большевиков, русский язык он знает хорошо. А задание, которое мы ему поручим, он сумеет выполнить, пусть это будет даже очень трудно.

Заговорщики снова повернулись в сторону Валиханова. Они сразу поверили, что Мансур выполнит любое поручение.

И снова Мансур Валиханов промолчал.

Ишан устремил свой взор на Кадырхана-Тюрю:

– Вас хорошо знают и чтут в Тюря-Курганской и Касан-Сайской волостях Наманганского уезда. Вас уважают и в Андижанском уезде. Мы предлагаем вам выехать в Тюря-Курган и оттуда руководить работой против Советской власти. Надо создать там тайные комитеты «Иттихад-вэ-тереке», организовать отряды гази и начать подготовку газавата против русских. Проверьте близких вам людей, отберите самых достойных, пошлите их к большевикам: пусть они проникнут в ревком, в совет, в милицию – всюду. Иргашу мы тоже поможем. Он свой человек. Его крепко обидели большевики, поэтому он будет мстить им. У него под рукой пятьсот джигитов. От нас он получил двести винтовок. Мы еще дадим ему оружие. Чем больше людей мы привлечем на свою сторону, тем скорее наступит конец проклятой власти большевиков.

Тюря в ответ закивал, точно автомат. Улыбка восхищения от слов ишана разлилась по его лицу и делалась с каждой секундой все шире. Он громко сказал:

– Светлейший хазрат! Вы открыли нам глаза и указали светлый путь избавления от большевиков. Следуя вашему учению, мы всколыхнем мусульманский океан, и он захлестнет Советскую власть и всех кафиров, проклятых аллахом!

Тайное заседание духовных и финансовых магнатов Коканда и всей Ферганской долины закончилось перед рассветом.

Нищенка

Стоял теплый весенний день, близилось лето. По кривым, пыльным улицам кишлака Султанбаяз шли и ехали на базар дехкане. Под густой листвой карагача, напротив дома бая Атаджана, сидела на разостланном халате нищенка. Рядом лежала грязная старая тюбетейка, в ней – несколько мелких монет, медных и серебряных царской чеканки, да куски сухой ячменной лепешки. Никто из редких прохожих не задавался вопросом, почему на этом, обычно безлюдном, месте появилась старуха-нищенка. Сидела она здесь третий день, вполуоборот к дому Атаджана, и очень мало интересовалась дорогой на базар.

Проезжавший мимо на белом ослике дехканин вынул из-за пазухи халата лепешку и, не останавливаясь, ловко бросил ее на разостланный халат. Нищенка подхватила лепешку, забормотала слова молитвы. И вдруг точно поперхнулась: внимательный глаз, проглядывающий сквозь драную сетку чачвана, вонзился в ворота дома Атаджана...

Тяжелые ворота растворились. На улицу выехал на прекрасном вороном коне хозяин дома, за ним – пятеро вооруженных джигитов. Нищенка осталась недвижима, даже пальцы рук не шевельнулись до того мига, пока Атаджан с джигитами не скрылся за поворотом дороги. Старуха резко вскочила на ноги и тут же, словно спохватившись, сгорбилась, опираясь на палку, засеменила к дому бая.

Открыв калитку, она вошла во двор, направилась к внутренней стене, за которой скрывалась ичкари. Подойдя к женской комнате, старуха, не поднимая чачвана, решительно, без стука открыла дверь. Переступила порог. В комнате находилась младшая жена Атаджана Халима, она стояла около зеркала и внимательно себя разглядывала.

– Кто?

Ответа не последовало. Халима повернулась... и, чтобы не закричать, вынуждена была зажать рот руками. Перед ней стоял красивый юноша с револьвером, нацеленным прямо ей в лицо.

– Где Офтоб, говорите немедленно?

У Халимы от испуга подкосились ноги, она присела, запричитав. Юноша опустился рядом, и уже не гнев, а смущение были на его лице. Когда же он заговорил, голос его дрожал от волнения.

– Не бойтесь меня, я жених Офтоб, похищенной Атаджаном. Умоляю вас, скажите, где она?

Несколько секунд прошло, а Халима успела превратиться из испуганного ягненка в заинтригованную кокетку. Она смотрела на юношу с томным удивлением, с любопытством, смешанным с восхищением.

– Вы же рискуете жизнью!

– Знаю, знаю, апа-джан, – умоляюще проговорил юноша и еще ближе придвинулся к Халиме. Она вздрогнула, но не отодвинулась, наоборот, развела пальцы своих рук так, что Шарипджан мог хорошо разглядеть ее прелестное лицо и длинные, лукавые, волнующие глаза.

– Вы действительно любите Офтоб?

– О, если бы вы знали, апа-джан, как я люблю эту девушку! – При этих словах слезы навернулись на глазах Шарипджана. – Ради ее спасения я готов отдать свою жизнь.

Халима вспыхнула: «Мог ли Атаджан пожертвовать жизнью ради нее? Никогда! Он похитил зеленую девчонку и пытался уверить всех, что сходит с ума от любви.

Но Халима была уверена, что Атаджан любит ее, только ее. И если теперь сказать этому юноше, куда запрятали Офтоб, а он пойдет и освободит ее, увезет с собой, то Атаджан останется только с ней, с Халимой. И будет ласков, как прежде».

– Вы настоящий джигит, но мне не верится, что есть такие мужчины, которые могут рисковать жизнью ради любви.

– Умоляю вас, не терзайте мое и без того изболевшееся сердце. Скажите, вы видели Офтоб?

– Видела!

– Значит, она жива! – воскликнул Шарипджан и, забывшись, положил наган на пол, рядом с собой. – Ради аллаха, расскажите, что с ней, где она?

Халима отняла руки от лица и смело посмотрела на юношу.

– Я расскажу вам, но поклянитесь, что ни одно слово не дойдет до Атаджана. И еще – как только я закончу, вы должны уйти из ичкари.

– Клянусь кораном, памятью моей покойной матери и прахом отца!

– Мне кажется, что ее увезли в кишлак Шур на Дарью. Там у Атаджана большой скотный двор, и там, наверное, он спрятал Офтоб.

Опустив на лицо чачван, засунув револьвер за пазуху, Шарипджан в сопровождении Халимы вышел из ичкари. Во дворе они натолкнулись на старика с большим зобом, то и дело кивающего головой. Старик являлся домоправителем и был приставлен следить за поведением жен бая.

Халима заранее предупредила Шарипджана о старике. Юноша скособочился, застучал палкой и, семеня, потащил по земле ноги, как это делают старые и больные люди. Домоправитель подозрительно покосился на женщин. Халима громко проговорила, обращаясь к Шарипджану.

– Ты хорошо гадаешь, кампыр. Всю правду рассказала!

Выйдя на улицу, юноша подобрал лежавшие на земле у карагача халат и тюбетейку. Побрел в сторону базара.

К вечеру он подошел к кишлаку Шур. Много дум было им передумано за время дороги, но особенно волновали две: выручить из беды Офтоб и убить Атаджана.

Войдя в кишлак, спросил первого встречного, где усадьба бая Атаджана.

– А зачем вам?

– Хочу в батраки наняться, скот пасти.

– А кто вас сюда направил?

– В Султанбаязе сказали – идите в Шур, здесь или сам бай, или его помощник Закир.

– Бая нет, а Закир здесь. А вы сами откуда?

– Я из кишлака Кум, под Кокандом. У нас плохо с работой, а с продуктами беда – ничего нет.

– Вон оно что! Так вы идите прямо по улице и в конце увидите усадьбу, у самой Дарьи стоит. Вы по забору узнаете – высокий и длинный.

К воротам скотного двора Шарипджан подошел, когда воздух из прозрачного сделался темно-синим. Солнце кусочком медного блюда висело над рекой. Еще полчаса, и наступит тьма. Юноша, заглянув в щель между досками, увидел стадо баранов, устроившееся посередине двора. Остальное трудно было разглядеть, синева сгущалась, очертания построек смазывались.

Шарипджан надавил на створку ворот, она поддалась. Звякнула цепь, створка вздрогнула и дальше не пошла. Но щель была достаточной, чтобы в нее протиснуться. Шарипджан проскользнул во двор.

Он крадучись пошел к навесу, где на привязи стоял конь. Никого! Огляделся. Увидел, что к противоположной стене прилеплен ветхий сарай. Заторопился туда. Но, подойдя, остановился. Дверь сарая наглухо заколочена. Значит, здесь тоже никто не живет. Не было смысла заглядывать в зиявшую в стене, на уровне плеч, дыру. Никого!

О, если бы он мог хоть на миг предположить, что в этой заколоченной грязной конюшне замурована его Офтоб – изможденная, с прядями седых волос, с безумными глазами. Он развалил бы это строение голыми руками, вызволил девушку из темницы и тогда несдобровать Закиру, не уйти от смерти!

Но не подсказало сердце Шарипджану, что Офтоб здесь, за дощатой, вымазанной навозом дверью. Не забилось в радостной тревоге и сердце девушки: тяжелой дремой был охвачен ее тупеющий мозг: без движения лежала она на грязном и сыром полу, приткнувшись к стене.

Шарипджан посмотрел в сторону. Кибитка! Сердце екнуло, рука сама потянулась за револьвером. Дверь кибитки заскрипела, вышел мужчина с ведром. Шарипджан догадался – это Закир.

Закир открыл ворота, направился к Дарье за водой. Шарипджан по-кошачьи, бесшумно ступая, подбежал к кибитке и решительно вошел. Никого!

Подавленный, с поникшей головой вышел Шарипджан за ворота. Встретился лицом к лицу с Закиром.

Закир вздрогнул, быстро поставил ведро и, ухватив юношу за полу халата, зло вскричал:

– Ты кто такой, как попал во двор!

Шарипджан исподлобья взглянул на Закира. Рванув халат, ответил с холодным равнодушием:

– Я батрак, мне сказали, что Атаджану нужны чабаны. Вот и пришел сюда.

– Какой смысл пасти скот, есть работа получше. Иди в Султанбаяз к Атаджану, ему нужны смелые парни. Получишь хорошего коня, шелковый халат, сапоги и в каждом кишлаке будешь иметь жену.

– Неужели все это мне даст Атаджан?

– Он даст тебе оружие, остальное ты добудешь сам.

– Нет, это не для меня. Да и потом недаром говорят в народе: краденый халат не греет, если и греет, то ненадолго.

Закир рассмеялся, крикнул вдогонку: «Язык у тебя острый, смотри, как бы из-за него ты не потерял голову!»

– Бировга улим тилагунча, узингга умр тила[16]16
  Чем желать смерти другому, лучше проси жизнь для себя.


[Закрыть].

Шарипджан возвращался домой в Коканд. Пешком он добрался до кишлака Бувайда. Здесь он решил передохнуть и узнать, не идет ли в Коканд арба.

Вошел в чайхану на базаре. Заказал чайник чаю, лепешку, полпиалы мешалды. И тут увидел, как из байского дома напротив вышли два красногвардейца, уселись на камне под ветвистым карагачом. Шарипджан присмотрелся, заметил еще одного бойца, маячившего на плоской крыше дома.

– Эй, чайханчи, разве у вас в Бувайде стоит русский отряд?

– Шайтан принес этих кафиров, да пошлет аллах проклятие на их головы! – тонким голоском пропел жирный чайханщик, наградив большевиков непечатными эпитетами.

Шарипджан хотел было вступиться за русских, но передумал.

Чайханщика не переубедишь, желчной злобы в нем столько же, сколько жиру. Юноша напился чаю, отдохнул и решил разыскать арбу. Вдруг послышался гул конских копыт, крики, защелкали выстрелы.

– Что случилось? Кто это? – вскинулся Шарипджан.

Чайханщик, бледный от испуга, но явно торжествующий, крикнул:

– Наверное, Иргаш! Сейчас он угостит неожиданных гостей свинцовым пловом.

Красногвардейцы высыпали на крышу байского дома, стреляли залпами и в одиночку. Заработал пулемет, послышались взрывы гранат, ругань и истошные крики на узбекском и русском языках. Несколько пуль впились в карниз чайханы, сидевшие бросились на пол. Шарипджан тоже вытянулся на паласе.

Басмачи были конные и пешие. Они засели в окружающих домах, запрудили улочку, намереваясь ворваться в ворота байского дома. Из чайханы было видно и нападавших, и оборонявшихся. И Шарипджан увидел крадущихся басмачей, целую ватагу, человек двести, пытавшихся обогнуть фруктовый сад перед байским домом и просочиться в него. Если бы им удалось, они смяли бы красногвардейцев с тыла, уничтожили бы в десять минут.

У Шарипджана пересохло в горле. Он не колебался: русским надо помочь! Нельзя допустить, чтобы Иргаш одержал победу. Но как это сделать? Как предупредить красногвардейцев о грозящей опасности.

Кричать во всю мочь по-русски! Разве его услышат, всюду шум, крики, взрывы. Надо проникнуть на крышу дома, предупредить командира. Но его могут убить красногвардейцы – подумают, басмач! «Трусишь, Шарипджан? Боишься за свою шкуру. Что же, тогда прости Иргашу смерть своего отца, а Атаджану его страшное зло, причиненное семье. Тогда ничего не остается, как самому пойти в басмачи, стать насильником и убийцей». Подумав, Шарипджан тут же вскочил с паласа, метнулся к байскому дому. Находившиеся в чайхане стали кричать: «Куда бежишь, сумасшедший? Тебя убьют, остановись!» Но он не обращал на них внимания, перемахнул через дувал и через несколько секунд был уже среди красногвардейцев.

Бойцы не заметили его, разгоряченные, они целились из винтовок, ругались, хрипло кричали, бросали гранаты. Шарипджан подбежал к одному из них и, тяжело дыша, спросил:

– Где начальник?

Боец не ответил, он продолжал стрелять.

– Где начальник? – закричал Шарипджан, с силой встряхнув за ворот стрелявшего.

– Я начальник! – сказал тот. Оглянулся, отскочил в сторону и наставил на Шарипджана маузер.

Юноша, не обращая внимания на оружие, указал рукой в сад.

– Там басмачи, их очень много... Скорее стреляйте.

Начальник с Шарипджаном подкрался к дувалу и, маскируясь в ветвях, выглянул в сад. Там между деревьев мелькали басмачи, число их увеличивалось с каждой минутой.

Командир оторвался от дувала, ухватил Шарипджана за руку и, лаконично бросив: «Спасибо!», – крикнул красногвардейцам:

– Павлов, с пулеметом ко мне! Зайцев, Володин, еще человек двадцать – сюда! Живо, живо!

Буквально через две минуты застрекотал пулемет, и в сад разом полетело двадцать гранат. Из сада захлопали беспорядочные выстрелы, выкрики «Ур! Ур!» сменились воплями и стонами. А Павлов все давил и давил на гашетку, кося убегавших и прятавшихся людей, ревя во всю мощь своей луженой глотки:

– Давай, ребята, шпарь гранатами! Жги!

Ослаб басмаческий нажим с фронта. Видимо, разгром тыла настолько удручающе подействовал на Иргаша, что он решил отойти. Скоро выстрелы стихли, басмачи откатились за кишлак, и, наконец, рассеявшиеся клубы пыли показали, что Иргаш с остатками банды уходит в сторону Бачкира.

Командир красногвардейцев подошел к стоящему в стороне Шарипджану и, улыбаясь, охрипший от крика, сказал:

– Ну, а теперь давай познакомимся, дорогой товарищ! – Он щелкнул каблуками сапог, отчеканил: – Командир второй роты Перовского отряда Чернов! – Поймав руку Шарипджана, Чернов сильно пожал ее.

Юноша смутился, назвал себя:

– Шарипджан Муминджанов! Я из старого города Коканда, я за большевиков... Иргаш мой кровный враг.

– Еще раз спасибо, дорогой товарищ Шарипджан, за то, что спас отряд от гибели. Вот тебе на память! – Чернов отстегнул свой маузер и протянул Муминджанову. – И вот это! – Он пристегнул к груди юноши красный бант, который снял с себя. Потом снова с силой сжал его руку, обнял Шарипджана и трижды расцеловал.

Бойцы, наблюдавшие эту сцену, сначала ничего не могли понять.

– Чего это наш командир с басмачом целуется?

– А ты откуда знаешь, что басмач, может он бедняк.

– Гляди, маузер отдал и бант на груди приколол!

– А ну пойдем, узнаем!

Когда узнали, каждый посчитал своим долгом пожать руку Шарипджана, похлопать по плечу, бросить дружеское: «Друг! Уртак! Браток!» Шарипджан, краснея до слез, отвечал на рукопожатия, улыбался, весь наполненный радостью, восторгом.

Ночевал отряд в Бувайде. Рано утром к командиру пожаловал кишлачный амин. На ломаном русском языке он выразил восхищение одержанной красногвардейцами победой. Спросил:

– Мы хотим сварить аскерам жирный плов, будете ли вы нашими гостями?

– Вот за это спасибо! – ответил Чернов. – А то я хотел сам попросить, чтобы вы устроили плов, ребята его заслужили.

Слух о плове в секунду облетел отряд. Бойцы попрятали розданные банки с консервированным мясом, оживленно заговорили. Спустя час во двор байского дома явились амин и жирный чайханщик, а за ними, на специально приспособленных носилках, внесли два громадных казана с пловом.

Красногвардейцы, воодушевившись, дружно загудели, торопливо стали рассаживаться на разостланных под деревом одеялах и кошмах вокруг дастархана.

Шарипджан замешкался – он мыл в арыке руки, испачканные в масле после разборки и чистки подаренного ему маузера. Когда он разогнулся, мимо проносили вторые носилки. Он взглянул на казан, а потом на босоногого парня-узбека в коротких до колен белых штанах, в такой же рубашке с крапинками, в простенькой ферганской тюбетейке. Жилы на руках парня набухли от тяжелого груза, лицо напряженное. Глаза его, встретившись с глазами Шарипджана, вдруг перебежали на казан с пловом и снова впились в лицо Муминджанова. Парень проделал это еще раз и отрицательно мотнул головой, еле заметно, чуть-чуть. И Шарипджан понял – плов есть нельзя! Так сказал глазами парень. Но почему? Неужели?

Он едва сдержал себя, подойдя быстрыми шагами к дастархану. Плов уже лежал горой на блюдах, и крайний боец первым потянулся к янтарному от жира рису.

– Не трогай! Нельзя! – крикнул Шарипджан. Боец, недоуменно взглянув, отвел руку.

– В чем чело? – спросил Чернов, стоя рядом с амином и чайханщиком и намереваясь сесть за дастархан последним.

– А вот вы сейчас увидите, – холодея от волнения, произнес Шарипджан и посмотрел на амина, посмотрел в самую глубину его глаз. Он увидел злобу, страх, отчаяние, мольбу; он увидел то, что ожидал: готовящееся массовое убийство и ужас расплаты за разоблачение.

Он нарочито громко и весело сказал, обращаясь к амину и чайханщику:

– У узбеков есть святой обычай – угощая гостей, первым отведай пищу сам. Разве вы не узбеки?

Не дождавшись ответа, – видно амин и чайханщик онемели от испуга, – Шарипджан широким жестом пригласил их занять места за дастарханом.

Они сели, не глядя друг на друга, побледнев до синевы. Шарипджан устроился напротив. Протягивая руку к плову, произнес обычное:

– Кани!

Они не пошевелились, с отчаянием глядя на Шарипджана остановившимися глазами.

– Кушайте, чего вы сидите?

Амин заговорил плаксивым голосом, умоляюще глядя на Шарипджана:

– Вы мусульманин и мы мусульмане. Не губите нас и наши семьи, пожалейте наших детей! Мы никогда не забудем этого, мы хорошо заплатим.

– Мы хорошо заплатим, – повторил за амином чайханщик, и слезы заструились по его желтому жирному лицу.

Шарипджан вспыхнул. Он выхватил маузер:

– Ешьте, собаки, иначе пристрелю!

Вскинулся Чернов:

– Убери оружие, с ума сошел!

Насмерть перепуганные амин с чайханщиком схватили по горсти плова и, обжигаясь, запихали за щеки. Но, воспользовавшись вмешательством Чернова, быстро выплюнули рис.