Текст книги "Чекисты"

Автор книги: Петр Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Парень не обманул. Через день, уже в другом поселке, появился Зуфар. Мелибай знал наемного убийцу. Зуфар, удивленно раскинув руки, пошел навстречу. Они обнялись.

– Какая встреча! – воскликнул Зуфар. – Надо же... Ай-я-яй!

И он радостно замотал головой.

– Хорошим друзьям аллах дарит подобное счастье, – ответил Мелибай.

Зуфар поднял ладони и, пошевелив губами, поблагодарил всевышнего за радость неожиданной встречи. Мелибай последовал его примеру, хотя молился редко.

Через несколько минут они весело ели мясо, наслаждаясь вареной репой, пили жирный бульон.

– Так репу умеют готовить только в Бухаре, – сказал Зуфар.

Мелибай тоже вспоминал любимые блюда. И бухарские, и ферганские, и самаркандские. Взяв щепотку перца, он щедро посыпал бульон.

– Возвращает молодость, – объяснил Мелибай и с удовольствием отпил багряный бульон.

Спать они легли в тесной комнатке, почти рядом. Хозяин харчевни постелил на циновке курпачи – довольно потрепанные стеганые одеяла.

Зуфар демонстративно снял поясной платок с ножом и бросил к стене, рядом с собой. Через минуту он уже захрапел.

Мелибай тяжело сопел и пытался не шевелиться. Он знал, что Зуфар или притворяется, или в любую минуту может проснуться.

Сколько прошло? Час? Два? Мелибаю казалось, что ночь уже на исходе. Он протянул руку к стене, где лежал платок Зуфара. Через секунду, прижав потную ладонь ко рту Зуфара, Мелибай приставил ему нож к горлу.

– Ты шел за мной? – шепотом спросил он.

Зуфар тяжело дышал.

– Скажешь, сохраню жизнь, – пообещал Мелибай. – Ну?

– Урунбаев... Деньги приносил его племянник, – сознался Зуфар.

– Племянник? Молодой? Расскажи о нем.

Зуфар рассказывал отрывисто, быстро, чувствуя кончик ножа на горле. Он хорошо знал свой нож...

– Я все сказал. Все... Я отдам тебе деньги. Отпусти! Ты обещал.

Мелибай не сдержал слова. Он вытер нож о полу халата убитого.

...Все было, как прежде. Только вот Мелибай не мог прийти в себя. Он снова тянулся к чайнику, снова жадно пил.

Не боится Мелибай старого Урунбаева, его смелого, предприимчивого племянника. Они не могут донести властям или советской разведке. Они сами, видно, перегрызлись. Племянник ловко продал дядю. Ловко!

Смерть Зуфара? Но полиция хорошо знает этого типа.

Так чего же боится Мелибай?

Он и сам не может понять, почему опять пиала звякнула о чайник, почему противный ком встал в горле.

Машина пришла в полночь. К этому времени люди Мелибая должны были выспаться, привести себя в порядок, подготовиться к длинному пути. С водителем был еще один человек – англичанин. Он очень плохо говорил на фарси. Собственно, ему и не следовало много говорить. Все уточнялось в Тегеране с англичанами. Последние дни Мелибай встречался с ними и подробно разработал план операции. Диверсии, которые должна выполнить его группа, для Мелибая не казались трудными.

Он надеялся в каждом правоверном доме на советской стороне найти приют. А это главное.

Мелибай сам вскрыл ящики. Оружие было немецким. Это не очень удивило бандитов, хотя Мелибай похвастался, что получил его от Черчилля. Англичане умеют работать. Конечно, лучше всего подсунуть оружие с чужой маркой.

...Почти все было готово к отправке.

Редкие, тусклые огоньки светились в поселке. Стояла мертвая тишина. Поэтому неожиданный гул машин за поселком насторожил всех.

Англичанин кивнул Мелибаю: ничего, со мной не пропадешь. Однако уже через несколько минут он сам, бледный и растрепанный, никак не мог объяснить сотрудникам иранской полиции и советской контрразведки свое присутствие в этом поселке. Рядом с оружием, рядом с убийцей.

Тулкун Урунбаев и табиб Мирза несколько дней обсуждали происшедшее.

– Все в руках аллаха! – наконец, сказал табиб.

Что беспокоиться! С Зуфаром ушла их тайна в тот, лучший, мир, а Мелибай получит по заслугам.

Б. Боксер, К. Тенякшев
ПО КРОМКЕ ОГНЯ
(Глава из повести)

Повесть посвящена трудной и многогранной работе советских разведчиков.

Показана предательская сущность антисоветски настроенной части эмиграции, порвавшей со своей Родиной, их моральное падение.

Благодаря действиям главного героя повести Андрея Долматова удалось раскрыть замыслы немецкой разведки и предотвратить задуманную ими акцию, которая могла бы завершиться трагедией для большого числа советских людей.

Дверь в караульное помещение с треском распахнулась, и перед сержантом Селимом Мавджуди предстал солдат-первогодок Мехти. Он поморгал серыми от пыли ресницами, потоптался на месте тонкими ногами в больших ботинках и сказал:

– Он все еще идет, сержант-эффенди...

– Хвала аллаху! – откликнулся сержант. Не вставая с супы, он достал из нагрудного кармана круглое зеркальце и, глядя в него, распушил кончики великолепных усов. – Тот, кто идет, непременно куда-нибудь прибудет. Какой мудрец сказал это? А, Мехти-батыр?

– Он вправду идет, сержант-эффенди, – растерянно повторил солдат и вытер рукавом нос.

Бережным прикосновением пальцев сержант привел усы в горизонтальное положение, облизал полные губы и лениво произнес:

– Иди!

Солдат пошел к выходу, но у порога остановился, повернул к сержанту несчастное лицо и спросил, запинаясь:

– А что с ним делать, если он подойдет совсем близко?

– Поцелуй его в курдюк! – Сержант встал и, оттолкнув солдата, вышел.

Он достал из футляра бинокль, подышал на стекла, потер их полой френча и вгляделся вдаль.

Степь дышала тягучим зноем, накопленным за длинный августовский день. Желто-серая дымка стлалась на горизонте. На ее фоне даже без бинокля отчетливо был виден человек, шагающий с советской стороны по пескам.

– Даст бог, прежде чем сядет солнце, он будет здесь, – сказал сержант. – Это перебежчик. Видишь: он не таясь, сам идет к нам. Пора бы тебе понимать такие вещи, Мехти, и не вопить по-бараньи. Жди его и останови, как положено по уставу.

Вернувшись в караульное помещение, сержант отхлебнул мутного чая и взялся за ручку телефона. Он долго вертел ее, ругаясь, пока не услышал голос начальника.

– Засек нарушителя, господин капитан. Держу под неусыпным наблюдением. Готов к схватке, – сладко доложил сержант и, выслушав указания, заверил: – Не беспокойтесь, господин капитан: не вылупилась еще та змея, которая ускользнула бы от сержанта Салима Мавджуди. Да пребудет над вами мир и благоволение небес, господин капитан. Я понял, все понял: обыск произведете лично вы. – Сержант стукнул трубкой о рычаг, вновь подправил двумя щелчками усы.

Прежде чем вновь прилечь, все-таки выглянул за дверь.

– Ну как? – спросил он громко.

– Идет! – крикнул издалека солдат. – У него что-то в руке. Вроде сундучок.

– Ага, – сказал сержант. – Пусть идет. Только не вздумай стрелять в него сдуру!

– Слушаюсь, сержант-эффенди!

– Впрочем, ты все равно не попадешь, – успокоил себя сержант.

Человеку, который стоял перед сержантом, было лет двадцать пять. Он был широкоплеч, сух, загорелые сильные руки его были худы.

«Наверное, и у Советов не каждый день плов», – подумал сержант. Он посмотрел в лицо перебежчику, встретился взглядом со спокойными табачного цвета глазами и рассердился.

– Мехти-батыр, выйди-ка и займи свое место на посту, – велел он солдату, прислонившемуся к двери. Мехти поспешно удалился, задев прикладом винтовки о порог. Сержанту показалось, что тонкие губы перебежчика чуть скривились в усмешке.

– Подойди поближе, – велел сержант. – А теперь давай-ка свои вещи.

Перебежчик поставил чемодан на стул.

Сержант окинул взглядом его длинную фигуру – белая без ворота рубашка в полоску, холщовые, еще сохранившие складку брюки, коричневые брезентовые туфли, – мягко поднялся и в мгновение ока обыскал перебежчика, прежде всего вывернув его карманы.

– Так, так, – сказал сержант. – Пусто. – Он поднял чемодан и вскрикнул: – О, аллах! Ты что, камнями набил свой сундук? – Он безуспешно возился с запорами, пока перебежчик легким, изящным движением не открыл их сам.

В чемодане оказалось множество металлических инструментов, назначение которых сержанту было неизвестно. Сбоку помещались тщательно упакованные в бумагу и вату блестящие лампы, посеребренные изнутри. Ни одежды, ни денег не было. Лишь несколько носовых платков да простые стираные носки.

Сержант с опаской взял одну лампу и посмотрел ее на свет.

– У-гу, – произнес он многозначительно. Хлопнул ладонью по столу и вдруг сообразил, что перебежчик, не задумываясь, выполняет все его распоряжения.

– Ты что, понимаешь по-нашему? – спросил сержант.

– Я говорю на языках всех пограничных стран, – четко ответил перебежчик, и уголки его губ вновь дрогнули.

Сержант щелчками поправил усы.

– Хвала тебе! – заключил он. – Тем легче будет составить протокол задержания. Итак, как тебя зовут? Ты понимаешь, что лгать мне не полагается: я вижу тебя насквозь!

Перебежчик улыбнулся, на этот раз открыто.

– Меня зовут Андрей Долматов, – сказал он. – Я сын русского генерала Дмитрия Павловича Долматова, хорошо известного в ваших краях. – Помолчал и добавил: – Есть просьба, сержант: доставьте меня побыстрее в комендатуру. Уверен, начальство поблагодарит вас.

– Здесь я начальство! – сержант хлопнул ладонью по столу. Взметнулось облачко пыли, чернильница подпрыгнула, но из нее не пролилось ни капли. Сержант налил в чернильницу чаю из кружки, долго размешивал жидкость пером и, наконец, начал медленно писать.

– Я могу сесть? – спросил тот, кто назвал себя Андреем Долматовым.

– Разрешаю, – буркнул сержант. И на всякий случай перешел на «вы». – Итак, куда вы шли и зачем?

– Я хочу перебраться в Париж, – охотно ответил перебежчик. – Там сейчас находятся мои близкие. Чтобы заработать денег на дорогу, решил просить временного убежища в вашей стране. Она мне знакома: я здесь жил в детстве. Мой отец был старшим советником в вашем генеральном штабе.

Сержант Селим Мавджуди перестал водить скрипучим пером по бумаге и тяжко задумался.

– Еще раз прошу: не тратьте зря время и силы, – сказал перебежчик. – Отправьте меня в комендатуру.

Сержант вскинул ладонь и прихлопнул муху.

Одиннадцать лет служил он на границе. Он видел немало перебежчиков, особенно в первые годы после русской революции. Бессчетно – контрабандистов. Изредка попадались ему такие птицы, о которых он впоследствии и рассказывал шепотом. Он так никогда и не узнал, кто они: свои или чужие, разведчики или сановные особы из тех, кому в Советской России дали пинка. Задержанные вели себя по-разному: заискивали, совали взятки, плакали, прикидывались то дурачками, то немыми. Один чернобородый, сплошь увешанный по голому телу под засаленным халатом драгоценностями, ударил сержанта в зубы, когда тот попытался снять с него золотой медальон. Год спустя сержант видел, как сам губернатор провинции целовал чернобородому руку.

Да-а... Ни один нарушитель не был похож на другого, и все-таки что-то роднило их: все они были жалки, и все, даже чернобородый, лгали. Сержант привык к этому. Он не представлял, что может быть иначе.

Перебежчик словно прочел его мысли.

– Меня с радостью встретят в городе, – сказал он. – Там есть люди, которые помнят отца и меня, наверное, тоже.

Сержант очистил перо.

– Что за вещи у вас в чемодане? – спросил он строго и вперил в незнакомца тяжелый взгляд.

Задержанный снисходительно кивнул и объяснил:

– Это инструменты и запасные части для радио. У вас в стране уже есть радиоприемники, а ремонтировать их, наверное, некому. Я немного знаю это дело, и, надеюсь, оно принесет мне заработок.

– Радио – это значит, кто-то далеко говорит, а ты слышишь? – спросил сержант многозначительно и испытующе.

– Совершенно верно, – ответил перебежчик. – И наоборот, вы говорите, а вас слышат за пятьсот верст отсюда.

– И в Ташкенте? – поспешно уточнил сержант.

– В Ташкенте и даже дальше, – подтвердил перебежчик.

Сержант Селим Мавджуди торжественно поднялся.

– Мехти! – крикнул он и приказал вбежавшему солдату: – Позвать ко мне Ибрагима Руми.

Через несколько минут на пороге появился немолодой жандарм с мятым злым лицом.

– Доставишь в управление особо опасного нарушителя, – шепотом сказал ему сержант и многозначительно кивнул на Андрея.

Ибрагим Руми молчал, покачиваясь в седле, и вид у него был самый безразличный, и карабин висел за спиной стволом вниз.

Уже несколько часов двигались они по узкой извилистой дороге. Солнце палило в лица Андрею, но он шел ровным шагом, утопая по щиколотку в клубящейся под ногами серой пыли.

– В тебе, урус, наверное, шайтан сидит! – жандарм не выдержал. В узких глазах мелькнула тревога. Он повесил карабин на грудь.

Сгоревшая степь расстилалась по обе стороны дороги. Лишь далеко впереди виднелось одинокое дерево. Они приблизились к нему и увидели, что это тал с отвердевшей от жары листвой. Рядом было озерцо, высохшее добела, но на дне его в лужице сохранилась зеленоватая вода.

– Можно и отдохнуть, – сказал Андрей, оглянувшись на конвоира. Позванивая наручниками, он намочил платок, вытер лицо, шею, грудь и прилепил платок к темени.

Жандарм тяжело спешился, привязал лошадь к дереву, присел у воды, лениво омыл руки и провел мокрыми пальцами по лицу. Потом посмотрел на Андрея печальными глазами и произнес:

– Аллах свидетель – не пойму я тебя: ты очень умный или очень глупый?

– Глупый, наверное, – Андрей пожал плечами и усмехнулся.

– Разве человек с головой так поступает? – Конвоир перешел на шепот. – Ты деньги свои, наверное, в степи зарыл? Думаешь, не найдут? Ого-о! Лучше взял бы добро с собой: кому часы дал бы, кому – царский золотой. Глядишь, добрые люди и тебе что-то оставили бы. Так делать надо. Так! А ты барахло брал с собой. Тьфу! – конвоир показал глазами на чемодан, притороченный к седлу.

– Я ничего не прятал, – сказал Андрей. – И ничего не взял с собой. Нечего было брать. А взял бы – все равно отобрали бы.

– Врешь ты, – мрачно заключил конвоир и хлестнул нагайкой по серым колючкам. – Хочешь жить – не будь ишаком: давай жить другим. А так – будешь кормить клопов, пока не сдохнешь. А Селим на твои денежки еще одну кофейню в столице откроет. – Конвоир застонал, но теперь от зависти. – Поднимайся, – велел он. – Пошел, собака!

Андрей только усмехнулся чуть криво, звякнул наручниками и вновь зашагал навстречу будущему.

Язвительный конвоир не солгал: тюрьма жандармского управления кишела клопами. Андрей старался не думать о них. Это был единственный выход. Не думать и терпеть – так велела эта сумрачная душная страна. Страх и равнодушие господствовали здесь. Значит, только на это и можно было уповать.

Андрей не ломился в дверь и не кричал, подобно другим арестованным. Он лежал на голых нарах, отшлифованных множеством бедняцких боков, и едва в коридоре слышались шаги, принимал одну и ту же позу: колени согнуты, лицо – к стене. Он не ошибся: это подействовало. Страдающий одышкой пожилой надзиратель долго смотрел в глазок камеры, потом с проклятием отпер дверь, вошел и потряс Андрея за плечо.

– Жив, урус?

– Пока жив, – откликнулся Андрей, – но если будете меня такой водой поить, могу и умереть. – Он поднял кувшин и дал его понюхать надзирателю. – И без еды я тоже больше недели не протяну.

– Ничего, – успокоил его надзиратель. – Все такую воду пьют.

– Я предупредил вас, – сказал Андрей. – Вы бедняк. У вас могут быть из-за меня неприятности.

– Говоришь ты красиво, прямо как мулла, – похвалил надзиратель.

– Большие люди из столицы скоро начнут искать и найдут меня ли, мой ли труп, – отчетливо произнес Андрей и вновь замер, обхватив колени руками.

Часа через три надзиратель появился вновь и, чертыхаясь, поставил у порога кувшин со свежей водой.

– Из-за тебя пришлось ходить к колодцу. – Он присел на нары и долго не мог отдышаться.

Колодец, Андрей успел это заметить, когда его привели в жандармское управление, находился во дворе, а вода в кувшине уже нагрелась, но он с удовольствием напился и сказал:

– Я хочу есть. Одна лепешка в день мне положена, будь я даже преступником. А я всего-навсего задержанный по недоразумению. Я заявил об этом на первом допросе. Передай своему начальству, пусть заглянет в протокол.

– Ага, передам, – не сразу откликнулся надзиратель, согласно кивнул головой, вышел и не приходил сутки.

Он появился несколько взволнованный.

– В канцелярию пойдем, – сообщил он и пропустил Андрея вперед.

В канцелярии за расшатанным столом сидел офицер с литыми щеками; судя по нашивкам на френче, он был в больших чинах. Сбоку от офицера с трудом уместился на табуретке тучный человек с пышной, аккуратно подстриженной бородой. Андрей прикрыл ладонью глаза – после сумрачной камеры дневной свет ослепил его.

– Присаживайтесь, – произнес офицер, не называя Андрея по имени, и показал глазами на свободный табурет.

Андрей отнял ладонь от лица, вежливо кивнул офицеру и внимательно посмотрел на толстяка.

Тот заерзал на скрипящем табурете.

– Мир и благополучие да пребудут с вами! – произнес Андрей, прижав ладонь к груди.

Толстяк засопел, пробормотал в ответ что-то непонятное и, словно борясь с собой, бросил на Андрея нерешительный взгляд. На лице у него застыло напряженное недоумение.

– Я вас просил присесть, – напомнил офицер.

– С удовольствием, – откликнулся Андрей. – Я только хотел с вашего разрешения напиться.

– Пейте, – разрешил офицер. На литых щеках его пробился румянец.

Андрей пил долго, с наслаждением. Наконец он сел.

Офицер пододвинул к себе стопку бумаги.

– На всех допросах вы утверждали, – обратился он к Андрею, – что являетесь сыном высокопоставленного человека, хорошо известного в нашей стране.

– Это правда, – мягко вставил Андрей, – хотя я понимаю, что вы не обязаны верить мне...

– Будьте добры помолчать, – не повышая голоса, перебил офицер. – Мы пригласили сюда этого почтенного человека, – он кивнул на толстяка, – который не раз встречался с вашим отцом и, следовательно, с вами тоже.

– Его лицо мне показалось знакомым, – сказал Андрей и вновь устремил на толстяка внимательный взгляд.

– Знаете ли вы сидящего напротив вас человека? – обратился офицер к толстяку.

Тот сложил пальцы на животе, чуть склонив голову набок, всматривался.

– Для меня все русские на одно лицо.

– Да или нет?

– Нет, – толстяк покачал головой, – не знаю.

– Вы просто забыли, – спокойно возразил Андрей.

– Приведите хоть один факт, связанный с вашими встречами, – торопливо предложил офицер. Теперь он смотрел на Андрея, сладко улыбаясь, как бы поощряя его.

– Постараюсь припомнить, – сказал Андрей.

Тишина стала невыносимой. Только сонмище мух продолжало неистовствовать. Андрей небрежно отмахивался от них. Он еще раз взглянул на застывшее волоокое лицо, на короткие руки, сложенные на животе, на ноги. Толстяк, будто почувствовав это, подобрал под себя широкие ступни, втиснутые в кожаные шлепанцы без задников.

– Конечно же, вы вспомните меня, почтеннейший, – произнес Андрей сдержанно, прижав пальцы к сердцу. – Правда, в ту пору, когда мы с отцом приезжали сюда, я был почти ребенком – мне было всего около шестнадцати, но я хорошо помню, как вошел в ваш двор с большим тазом конфет. Отец послал вам их в подарок. Таз был медный, и, уходя, я забрал его с собой. Вы положили в таз фрукты. Вот только не скажу: виноград или персики. Столько лет прошло...

Офицер слушал все с той же поощряющей улыбкой, кивая головой в такт словам Андрея. И вдруг резко изменил выражение лица.

– А вы что скажете? – бросил он толстяку.

Тот побагровел, глаза его заметались от офицера к Андрею. Он явно был растерян и ответил испуганно:

– Был такой случай, только не знаю: он ли приносил, другой ли. Тот таз конфет в те годы... Я сразу подумал: прогорит этот русский военный, занявшись не своим делом.

– Действительно, прогорел, – вздохнул Андрей. – Но подарок он вам послал от души, не сомневайтесь.

– А отец ваш сейчас там? – спросил толстяк. В глазах у него впервые появилась заинтересованность.

– Большевики схватили и, наверное, расстреляли его, – Андрей опустил голову. – Но я не хочу в это верить. Не могу, – с трудом добавил он.

Офицер прервал их.

– Значит, вы утверждаете, почтенный Абдурашид, – нараспев спросил он хорошо поставленным официальным голосом, – что напротив вас сидит Андрей Долматов, сын Дмитрия Долматова?

– Как его зовут, не знаю, – пробормотал толстяк, взглянув на Андрея. – Того-то звали полковник Долмат.

– Генерал Долматов, – вежливо, но настойчиво подсказал Андрей. – В отставку отец вышел генералом.

Купец Абдурашид не оставил Андрея. Он приютил его в своем доме в небольшом селеньице, в сотне верст от города, и дал работу. За лепешку, горячую похлебку, чайник чаю и три бронзовые монеты в день Андрей вместе с другими рабочими нагружал арбы тяжеленными тюками, воняющими овчиной. Абдурашид отправлял со своего склада сырье – каракулевые шкурки, скупленные у крестьян, в город на предприятие к торговцу и промышленнику Мирахмедбаю.

Работа прекращалась только из-за наступления темноты. Дружно желая толстому брюху Абдурашида всех хвороб, грузчики сообща покупали миску вареного гороха и две-три дыни. Андрей не участвовал в складчине. Он страдал вдвойне: и от голода, и от насмешек, но терпел. Он копил деньги на железнодорожный билет. Сперва он надеялся одолжить их у Абдурашида, но толстяк при встречах охотно пичкал Андрея воспоминаниями об отце и все-таки ни разу не пригласил даже к чаю. И жалованье выдавал с точностью до медяка.

Каждый вечер пересчитывал Андрей эти гроши. Через неделю их собралось достаточно, чтобы купить билет до города. С этим билетом и со справкой жандармерии, предписывающей перебежчику, именующему себя Андреем Долматовым, самостоятельно явиться в иммиграционное управление для решения вопроса о предоставлении ему права политического убежища, он сел в душный переполненный вагон. Печальные люди Востока везли в нем куда-то свои большие беды и робкие надежды.

А поезд, раскачиваясь и скрипя, медленно преодолевал бесконечные промежутки между полустанками. И бесконечной была пустыня за окном – серая, сухая, злая....

Автомобиль герра Гельмута Хюгеля давно примелькался в городе, где в те времена легковая машина встречалась на улице редко. Безупречно глянцевый черный кабриолет то появлялся у здания банка, украшенного четырьмя тонкими мраморными колонками, то надолго останавливался у Европейского клуба, то, взметнув облако пыли, исчезал за околицей.

За рулем неизменно восседал сам герр Хюгель, рослый мужчина средних лет с добрым и ясным пасторским взглядом. Занятие, которому посвятил себя герр Хюгель, было таково, что появление его в самом неподходящем для европейца месте, скажем, в квартале нищих, не вызывало удивления. Герр Хюгель разыскивал и скупал для германских музеев произведения древнего искусства. В трудном деле этом немец поднаторел. Деятельность его порождала легенды. Рассказывали, что в одном небогатом доме хранилась с незапамятных времен маленькая фарфоровая ваза, украшенная непонятными письменами и бледным изображением большеголового всадника на крохотной лошадке. Ваза давным-давно потрескалась и пылилась на чердаке, пока хозяину, прослышавшему об ученом немце, не пришла в голову счастливая мысль. Он показал вазу герру Хюгелю. Вещь была куплена за приличную сумму. После этого началось паломничество к дому герра Хюгеля. Дом этот, расположенный на тихой улице в европейском квартале, был невысок и за палисадником почти не виден. Герр Хюгель выходил из решетчатых ворот, быстро осматривал пестрое скопище вещей, выбирал одну-две вещи и предлагал обрадованному владельцу зайти через неделю. Рассчитывался он непонятно: нельзя было угадать, за что он заплатит дороже, за что дешевле.

Герр Хюгель скупил много расписных чаш, кувшинов с резными узорами, затейливых курильниц из бронзы, но никто не получил таких больших денег, как обезумевший от счастья и терзаний (не продешевил ли!) владелец закопченной вазы с большеголовым всадником, нарисованным блеклой черной краской.

Тем не менее приток древностей и посетителей не прекращался, да и сам герр Хюгель проявлял завидное усердие. Он часто объезжал базары, магазины, бесчисленные лавчонки в столице и других городах, чаще на севере страны, потому что именно там с давних времен были сосредоточены селения умельцев, искусство которых особенно интересовало ученого из Германии. Он не знал устали в своем рвении. Бывало, среди ночи черный автомобиль выскакивал за ограду особняка и, ослепляя случайных прохожих яркими фарами, устремлялся за город. Очевидно, герр Хюгель прослышал о какой-то редкостной вещице и мчался за ней, опасаясь козней со стороны конкурентов – так решали окрестные жители.

В особняк герра Хюгеля допускались немногие, а единственный его слуга – заросший по глаза черными жесткими волосами курд – был, казалось, глух и нем.

По вечерам герр Хюгель посещал не только Европейский клуб, но и дом Мирахмедбая, расположенный в тихом переулке. Владелец дома, выходец из Коканда, статный Мирахмедбай был высок и широкоплеч. Это скрадывало дородность, появившуюся у него к пятидесяти годам. Он бежал от Советов и каким-то образом сумел прихватить изрядную долю своего ли, чужого ли добра, – никто не знал. Он открыл большую торговлю каракулем и кожей, построил склады на въездах в город и завод. В центре города находилась его фирма «Мирахмедбай с сыновьями». А в своем большом жилом доме он сдавал внаем комнаты.

Трехэтажный, замкнутый четырехугольником дом этот, купленный Мирахмедбаем сразу же по приезду, был с виду невелик, но вместителен. В фасадной части его помещался восточный ресторан, усердно посещаемый и европейцами. Арендатором ресторана был некий Селим Мавджуди, много лет служивший на границе и связанный с бывшим кокандским баем давней дружбой. Левое крыло дома занимал сам Мирахмедбай с немногочисленной семьей. Тыльную пристройку и правое крыло он сдавал под квартиры.

Само собой получилось, что квартирантами Мирахмедбая стали по преимуществу его земляки – выходцы из русского Туркестана. Только нижний этаж в правом крыле занимала мадам Ланжу, француженка уже не первой молодости, много лет прожившая на Востоке. Образ жизни мадам Ланжу, возможно, несколько шокировал набожных хозяев-мусульман, потому мадам Ланжу сделала отдельный вход из переулка. Окна же, выходившие во двор, были всегда тщательно занавешены. Таким образом, целомудрие семьи Мирахмедбая и его собственное находилось вне опасности.

Впрочем, в квартиру мадам Ланжу можно было попасть и по внутреннему переходу, чем пользовались постоянные жильцы и время от времени сам Мирахмедбай. Что касается герра Хюгеля, то вскоре после своего приезда в столицу он стал настолько своим человеком в доме мадам Ланжу, что получил собственный ключ от наружной двери и входил в апартаменты француженки в самое неожиданное время. Именно так появился герр Хюгель в доме у мадам Ланжу в один из первых, уже прохладных сентябрьских вечеров.

– Есть новости, прелестная мадам Шарлотта? – спросил он, склонившись в поклоне над ручкой хозяйки.

– Конечно! – с жаром воскликнула мадам Ланжу и, подхватив герра Хюгеля под руку, подвела его к молодому человеку, поднявшемуся им навстречу из кресла. – Знакомьтесь, господа, – продолжала мадам Ланжу, – господин Андре Долматов, сын генерала Дмитрия Долматова.

Молодой человек протянул руку и заинтересованно посмотрел на герра Хюгеля.

– Доктор искусств Гельмут Хюгель, – представила мадам Ланжу.

– Рад приветствовать уважаемого служителя муз, – отчетливо произнес Долматов по-французски.

Герр Хюгель в притворном испуге защитился ладонями.

– О-о, не надо так громко! – воскликнул он. – Я всего-навсего скромный коллекционер.

Он оценил силу рукопожатия и, окинув внимательным взглядом фигуру Андрея, по-юношески тонкую, не то заключил, не то поинтересовался:

– Вы спортсмен?

– Увлекался греблей и теннисом, – ответил Андрей. – К сожалению, в последние годы было не до этого.

– Благодарю тебя, милостивая судьба! Ты послала мне, наконец, партнера. – Герр Хюгель переменил тон на сугубо светский и обратился сразу ко всем, кто находился в небольшом зале: кроме Андрея и хозяйки, здесь была бледная молодая пара, застывшая в уголке, и замкнутый человек средних лет с кудрявыми седеющими волосами. Это был Аскар-Нияз – жилец и земляк Мирахмедбая.

Андрей слегка поклонился герру Хюгелю.

– С удовольствием принимаю ваше предложение, – сказал он, – хотя не уверен, сойдемся ли мы в стиле.

– Заранее благодарю! – Герр Хюгель подарил Андрею любезнейшую из своих улыбок. – Вы представляете, господа! В последнее время я вынужден тренироваться со своим слугой, с этим увальнем-курдом. Научить его играть в теннис было, право же, не легче, чем быка.

– А как же английский клуб с его прекрасными теннисистами? – спросила мадам Ланжу с подчеркнутой заинтересованностью.

– Разве вы не знаете, моя дорогая, что попасть в английский клуб куда труднее, чем в английский парламент, – ответил герр Хюгель и посмотрел вокруг, рассчитывая на эффект. Мадам Ланжу рассмеялась, Андрей улыбнулся, Аскар-Нияз мрачно хмыкнул.

– Прошу к ломберному столу, господа, – пропела мадам Ланжу. – Молодежи, конечно, непонятны наши стариковские утехи, – она приласкала взглядом застывшую пару, – но, я думаю, господин Долматов не откажется составить нам компанию, так же как дорогой Аскар-Нияз.

– Я – пас, господа, – Андрей развел руками. – Не смею рисковать. Как говорят у нас на Руси, гол как сокол.

Герр Хюгель бросил на Андрея сочувствующий взгляд. Он хотел что-то сказать, но Аскар-Нияз опередил его.

– Пустяки, – бросил он Андрею. – Я поставлю за нас обоих. Все равно мы выиграем.

Герр Хюгель усмехнулся.

– Самонадеянность – не лучший союзник, – произнес он наставительно и обратился к Андрею: – Я вам поверю в кредит, господин Долматов, поскольку вы проиграете.

– Господа, господа, – вмешалась мадам Ланжу. – У вас имеется блестящая возможность разрешить спор. Сдавайте, ваше превосходительство, – она передала колоду Андрею.

– Вы мне льстите! – возразил Андрей с улыбкой. А закончил серьезно и даже несколько грустно: – Я всего лишь скромный наследник его превосходительства.

Они действительно выиграли.

Герр Хюгель тут же вручил Аскару-Ниязу чек.

– Вам повезло, как всем новичкам, – сказал герр Хюгель, все так же участливо глядя Андрею в глаза. – Но берегитесь! – Он шутливо погрозил пальцем и сдержанно пожал Андрею руку. – Счастлив был, господин Долматов! Надеюсь, наше знакомство продолжится. Загляните как-нибудь ко мне. Рад буду показать мою скромную коллекцию.

– Непременно, – пообещал Андрей.

– Теперь нам остается одно – выпить за здоровье немца, – сказал Аскар-Нияз, когда они поднялись к себе наверх. – Сволочь он, но мы с ним играем и благодаря этому можем позволить себе что-либо получше, чем эта бурда.