Текст книги "Чекисты"

Автор книги: Петр Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Особое задание

Все должно закончиться за одну ночь! На какую ночь падет жребий? Возможно, он уже пал. Где-то в секретном приказе Анненкова стоит дата, стоит лишь листку календаря обнажить ее, и машина закрутится.

Узнать, во что бы то ни стало узнать!

Едва атаман покинул мою каморку, как я начал лихорадочно решать задачу. Всевозможные проекты рождались в моей голове, и простые, и хитроумные, но ни один из них при критическом рассмотрении не удовлетворил меня. Все они были нереальны. Ни выудить путем бесед, ни выкрасть у полковника секретный приказ я не мог. Во-первых, Сидоров сказал все, что необходимо для подчиненного перед выступлением, во-вторых, неизвестно, где хранится приказ. Да и существует ли он в виде документа. Словесное распоряжение? Этого вполне достаточно при такой конспирации. Наконец, допустим вариант, при котором полковник сам не знает точного срока. Не сказали. Анненков держит тайну при себе, а его резиденция – Урумчи, куда мне нет доступа.

Да, задача не решается, сколько ни ломай голову. Остается одно – сообщить в Центр о предстоящем восстании и захвате арсенала в Куре и просить подготовиться к приему отрядов Сидорова на границе.

У меня было желание немедленно побежать в караван-сарай и разыскать там моего контрабандиста. Только чувство осторожности помешало мне сделать этот шаг. Я не был уверен, что телохранители атамана покинули мою улицу.

Пришлось ждать до утра. По пути в «шанхай» я заглянул во двор караван-сарая. Ахмед-Вали там не оказалось. Купцы и крестьяне грузили мешки на верблюдов и лошадей, стоял обычный для такого времени шум и гам. Крики погонщиков смешивались с ревом и ржанием животных. Среди этой утренней сутолоки важно расхаживал хозяин, к нему я и обратился с вопросом, не заезжал ли Ахмед-Вали? Хозяин отрицательно покачал головой.

– В такой день с той стороны не приходят, – объяснил он, давая понять мне, что контрабандисты имеют свои маршруты и свое время.

Пришлось ждать вторника. Непростое и необычное было это ожидание. В канцелярии я сидел как на углях. Некоторые эмигранты приходили оформлять продажу имущества в связи со срочным выездом из Кульджи. Нетрудно было догадаться, почему они выезжают. Безусловно, в большинстве своем это бойцы Сидорова. Их торопят командиры сотен.

Что, если начнут торопить меня, заглянет какой-нибудь казак и сунет записку – явиться сегодня ночью во столько-то часов для исполнения долга. Или еще короче, – выступаем!

Вот и вторник. Лечу в караван-сарай. Ахмед-Вали там, но окружен множеством людей. Идет торг. Мне он делает знак, чтобы подождал. А как ждать, если дело не терпит, если дорога каждая минута. Кручусь около подвод, показываю свое нетерпение. Ахмед-Вали быстро разделывается с купцами, подходит ко мне. Передает записку. До нее ли! Сейчас главное поставить в известность Центр. Поэтому спрашиваю своего связного.

– Можешь сегодня вернуться назад?

– Вообще-то не по расписанию, но если очень надо, попробую.

– Надо.

– Хорошо. В четыре часа приходите в дунганскую харчевню.

Мы расстаемся, и я тут же за воротами читаю послание Центра. В нем повторяется просьба уточнить сроки выступления отряда Сидорова. Предлагается держать с атаманом самую тесную связь, проверить, насколько окончательна кандидатура его в качестве командующего походом и нет ли заместителя.

К четырем часам я подготавливаю полный ответ на вопросы и излагаю план выступления «армии» Сидорова на Куре. В нем подробно перечисляются действия казачьих сотен и бригады маньчжуров, начиная от похода к городу, восстания гарнизона, захвата арсенала и до движения к границе. Атаман Сидоров характеризуется мною как единственный и самый подходящий исполнитель плана заговорщиков. В конце донесения я просил принять самые срочные меры к предотвращению перехода рубежа, так как все готово для осуществления секретного приказа Анненкова. Судя по запасам арсенала я назвал возможную цифру – около десяти тысяч винтовок, которые попадут на вооружение отряда полковника Сидорова. Возможно, столько же будет бойцов, если присоединится бригада генерала И Тай-джу.

Я не сомневался, что донесение вызовет немедленный ответ действием. Моя тревога передалась связному, и Ахмед-Вали пообещал в самый короткий срок доставить отчет по назначению. Я не знал тогда, что это последнее мое донесение из Кульджи.

При мне Ахмед-Вали сел на лошадь, нагруженную хурджунами, кивнул мне и поехал.

Снова началось ожидание. Мысленно я торопил своего «контрабандиста», снимал все препятствия, что стояли на трудном пути в горах, гнал его лошадь по каменистым тропам.

Пока Ахмед-Вали лазил по кручам и переходил вброд бурные горные потоки, я занимался своими прежними делами. Готовился к походу на Куре. Меня навестил полковник. Предупредил, что в ближайшие дни представит младшим командирам нового подъесаула. Как и в прошлый раз, атамана сопровождали телохранители. Они следили за двором и за улицей.

– Как личные дела? – поинтересовался полковник.

– Завершаю.

– Правильно делаете. Выступить можем внезапно.

– Учитываю, готов в любое время.

– Есть слухи, – доверительно сказал атаман, – что послы от Курширмата в дороге. Вероятно, где-то на той неделе прибудут в Кульджу. Хочу привлечь вас к переговорам в качестве переводчика и советника.

– К вашим услугам, атаман.

– И еще одно задание. Вокруг вас много людей, особенно в канцелярии «шанхая», они бывают на базарах, в караван-сараях, связаны с купцами. Им первым станет известно о появлении в городе басмаческих послов, тем более, что представители Курширмата прибудут в Кульджу как торговцы из Коканда. Постарайтесь быть в курсе дела и сразу же известите меня.

Просьба была выполнимой, и я пообещал полковнику все разузнать. Забегая вперед, скажу, что задание Сидорова облегчило мне решение другой задачи, более важной, но поставленной уже не атаманом.

Представить мне младших командиров Сидоров не успел. Ахмед-Вали вернулся до срока, им же обещанного, и через какого-то парнягу вызвал меня из канцелярии. Сам по себе вызов, да еще среди дня, свидетельствовал о чрезвычайной важности послания, которое доставил контрабандист. Ахмед-Вали выглядел усталым и озабоченным. Трудно, должно быть, пришлось ему в пути. В мешочке, где обычно контрабандисты держат драгоценности и опиум, находилось письмо. Он передал его мне и сказал:

– Я знаю, что там написано.

Осведомленность человека, которому доверена доставка секретной почты, не вызывала ни удивления, ни осуждения. В тех условиях связной должен знать содержание письма, так как постоянно подвергался опасности быть задержанным или ограбленным. Уничтожение текста предусматривалось правилами конспирации. Вырвавшись из рук грабителей или таможенников, связной должен был устно передать содержание приказа или донесения тому, кому они предназначались.

– Там кое-что касается и меня, – добавил связной. – Прочтите где-нибудь поблизости, я подожду.

– Не уходи никуда, – предупредил я и вышел за ворота. Послание оказалось коротким и лично мне предназначалось всего несколько слов. Я их прочел сразу. Прочел и ничего не понял. То есть понял, но смысл не дошел до меня, настолько все было неожиданным и необычным. Центр кратко излагал положение в пограничных районах Семиречья, где кулаки и баи вели тайную войну с Советами и собирали оружие, готовясь присоединиться к отряду Сидорова. Гарнизон Джаркента малочислен, и в настоящее время нельзя перебросить ему в помощь крупные силы с других фронтов. Поэтому изложенный в письме приказ подлежит выполнению как всякий приказ военного времени.

Об исполнении предлагалось доложить лично начальнику Семиреченского отдела ГПУ. Помогать мне будет человек из Джаркента, хорошо знающий дорогу через горы. С человеком этим познакомит меня связной Ахмед-Вали.

Вот что имел в виду контрабандист, сообщая о своей осведомленности. Я вернулся в караван-сарай.

– Где проводник?

Ахмед-Вали с любопытством посмотрел на меня и ответил:

– У родственников. Завтра пойдем покупать лошадь и завтра же познакомлю с проводником.

Я условился с Ахмед-Вали о встрече и ушел.

Надо было собраться с мыслями, наметить план. Приказ ставил меня в положение единственного вершителя судьбы всей затеи белоэмигрантов. Теперь уже не у кого было спрашивать совета, не к кому обращаться за содействием. От того, как я выполню приказ, зависит многое на той стороне.

В течение всего последующего дня я ломал голову над решением задачи – чем оправдать свое появление в кузнице. Когда-то я уже искал такой повод, ожидая вызова атамана. Теперь пришлось вернуться к прежней теме. Сидоров последний раз просил меня известить о появлении в Кульдже представителей ферганского басмачества. Я обещал сделать все, что могу. Если бы действительно кто-нибудь приехал сейчас, был бы найден великолепный выход.

Я принялся расспрашивать посетителей харчевни и заезжих купцов. Никто ничего не знал о гостях из Коканда. Как назло басмаческие посланники задержались. И я решился на опасный шаг.

Конец белого атамана

– Проводите меня к полковнику.

– Его нет здесь.

– Где он?

– Об этом не спрашивают.

– Скажите адрес, мне необходимо передать ему очень важное сообщение.

– О чем?

– Не имею права разглашать.

– Хорошо, подождите на улице.

Такой разговор произошел у входа в кузницу между мной и солидного вида казаком, стоявшим на пороге. Я остался на улице, казак вошел в комнату, что находилась за мастерской. Вернулся он через минуту уже более приветливым.

– Идите, хозяин ждет.

Встречи с полковником становились все недоступнее. Видимо, военная организация, руководившая заговором, усилила конспирацию, изолировала главарей. Случай с генералом Дутовым насторожил белогвардейцев, заставил беречь свои кадры.

– Что-нибудь интересное? – сразу спросил меня Сидоров.

– Да, – ответил я.

– Рассказывайте скорее!

Я изложил составленную мною версию относительно приезда в Кульджу басмаческих представителей.

– Они хотели бы с вами увидеться, атаман.

– Где и когда? – с интересом откликнулся Сидоров. Он ждал делегатов, и мое сообщение оказалось как нельзя кстати.

– Вы поручили мне все выяснить, я воспользовался этим правом и пригласил к себе гостей. Появление кокандцев в кузнице, на мой взгляд, было бы нежелательным. Да и условий здесь нет. У меня тихо и неприметно для посторонних глаз.

– Правильно, подъесаул, – одобрил полковник. – Когда же?

О дне я не подумал. Не уверен был, что полковник одобрит инициативу, пришлось на ходу выдумать дату.

– Четырнадцатого, в двенадцать часов дня. Если, конечно, вы сможете, атаман.

– Время подходящее, – не задумываясь согласился полковник. Ни о чем другом говорить надобности не было. Я поклонился и вышел.

Уже на улице меня охватило беспокойство: а вдруг Ахмед-Вали и проводник еще не купили лошадь и не подготовились к отъезду. Прямым ходом направился в караван-сарай, чтобы встретить связного и поторопить его.

К счастью, все было сделано, и мы вместе с контрабандистом пошли смотреть коня. Честно говоря, конь меня мало интересовал. Я хотел увидеть проводника и договориться насчет времени и места встречи.

Проводником оказался уже немолодой дунган Эрса Юсуфходжаев. Крепкий, подвижный человек с быстрыми, цепкими глазами, он производил впечатление охотника или пастуха. Эрса отлично знал свою задачу и все заранее предусмотрел. Только спросил, с какого часа необходимо ждать меня. Местом встречи избрал дом его родственника, куда я мог придти в любую минуту.

Осмотрели коня.

Итак, все оговорено, все готово.

Четырнадцатое августа приближалось медленно. Так всегда бывает, когда время отсчитывается минутами. Снова и снова всплывали в памяти детали моего плана со всеми закономерностями и неожиданностями. Больше всего меня беспокоило возможное появление настоящих делегатов от Курширмата. Окажись они в Кульдже накануне операции, и все полетит к черту. Ведь кроме меня у Сидорова могли быть, вероятно, и другие помощники, которые должны разведать о приезде басмаческих послов и доложить полковнику. И они появились. Знакомый эмигрант зашел ко мне в канцелярию и сказал, что к купцу Шаларходжаеву приехал узбек из Ферганской долины с какими-то полномочиями от басмачей. Кажется, он намерен собирать средства для Курширмата среди богатых торговцев.

Самое удивительное, что он приехал десятого августа, то есть в тот день, когда я навестил полковника в кузнице. Совпадение как нельзя удачное. Но оно таило в себе опасность. Гость Шаларходжаева мог за эти дни связаться с белогвардейцами и навестить одного из атаманов, ну хотя бы Сидорова. Ждать или не ждать мне полковника четырнадцатого августа?

Настало роковое число. Я сидел в комнате у накрытого стола и смотрел на дверь.

Ровно в двенадцать постучали. Вошел полковник. Но не один. Вместе с ним пришли телохранители. У обоих в кармане торчали наганы.

Не все, оказывается, я предусмотрел. Забыл о личной охране атамана. Она абсолютно исключала возможность выполнения операции.

Гости расселись вокруг стола, я подал чай, кое-какие сладости, чтобы веселее было коротать время. Занавеска, как и в прошлый раз, была отдернута, и нам открывалась улица, по которой двигались прохожие. Болтая, полковник бросал мимолетные взгляды, выискивая фигуры в халатах. Специального разговора не было, касались всякой всячины, иногда, правда, атаман вспоминал прошлые походы, особенно «взятие» Джаркента. Минул час, второй. Сидоров ждал. Я терпел – мне-то было известно, что никто не придет.

– Запаздывает купец, – огорченно заметил полковник.

– Видно, что-то помешало ему, – попытался объяснить я. – Он ведь тоже приехал под вымышленным именем.

– Вот как? – покачал головой атаман. – Жаль, что не встретились. Ну, спасибо за чай.

Гости, несколько расстроенные, покинули комнату.

Снова я один, снова ломаю голову над решением, кажется, уже не имеющей решения задачи. Ночь провожу почти без сна. Наступление дня еще более усиливает волнение: вдруг в это утро прозвучит приказ о выступлении отряда или появится на горизонте посланник Курширмата. Приближающаяся опасность заставляет меня снова пуститься на риск.

Бегу в кузницу. На этот раз меня никто не задерживает. У входа дежурит знакомый казак из личной охраны атамана.

– Все выяснил, – торопливо докладываю Сидорову. – Представитель не решался войти, так как увидел в комнате посторонних людей. Я объяснил ему – это охрана. Он поставил условие: встречаться и решать дела только с глазу на глаз. У него секретное поручение. Он не хочет, чтобы и я присутствовал.

– Пугливый купец, – улыбнулся Сидоров, – Через Семиречье идти не боялся, а здесь, у своих, струсил.

– Такое время, атаман.

– Время, верно, трудное. Значит, сегодня. В то же время?

– Да, в двенадцать.

– Приготовьте что-нибудь на стол солидное, но без выпивки. Такие дела за рюмкой водки не решаются. Буду без пятнадцати двенадцать...

На этот раз я был уверен, что план удастся выполнить. Кажется, все предусмотрено. Только бы атаман не прихватил с собой казака и не поставил его за углом на всякий случай.

Оставшиеся несколько часов я посвятил кулинарии. Стол получился неплохим. Здесь были блюда, которыми славится восточная кухня, о фруктах и говорить нечего – половину стола занимали тарелки с персиками, сливами, ранним виноградом.

Полковник оказался точным, как всегда. Вошел в комнату ровно без пятнадцати двенадцать.

Я попросил его сесть против окна, чтобы первым увидеть человека в полосатом халате. В руки ему я дал книгу, не помню уже какую.

Сам продолжал подносить к столу сладости.

– Как только увидите гостя, – предупредил я, – дадите мне сигнал. Оставлю вас одних.

Полковник кивнул и стал пристально смотреть в окно...

...На этом закончился последний визит атамана в мой дом. Через полчаса я запер дверь на замок, закрыл ставни и тихими улицами выбрался к пригороду Кульджи. Еще через полчаса вместе с Эрса Юсуфходжаевым мы оседлали коней и покинули город.

* * *

Так было выполнено особое задание по ликвидации главаря белогвардейской банды, готовившейся к нападению на Советский Туркестан.

Шестнадцатого августа 1922 года я прибыл благополучно в Джаркент и лично доложил о проведении операции. Мой доклад подтвердили синьцзянские власти: через несколько дней на улицах Кульджи и других городов провинции появились объявления на китайском, русском и уйгурском языках, обещавшие 5000 китайских ланов за поимку Касымхана Мухамедова. Семь человек из отряда Сидорова были посланы в Джаркент с приказом выследить и уничтожить меня. Белогвардейские агенты опоздали. Я находился уже далеко от границы.

Литературная обработка Эд. Арбенова

М. Морозов, Г. Ропский
ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ
(Отрывок из романа)

В повести рассказывается о первых чекистах молодой Туркреспублики, их боевом содружестве с уголовным розыском в борьбе за становление и укрепление Советской власти в условиях бешеного натиска белогвардейской контрреволюции, феодально-буржуазной реакции, иностранных интервентов, происков империалистических разведок, а также разгула уголовной преступности, доставшейся в наследство от царского самодержавия.

Следствие по убийству бывшего поручика Карповича шло уже несколько дней, и руководству уголовного розыска картина преступления была ясна. Однако причина появления Карповича на Кауфманской улице в такое позднее время плохо объяснялась, вернее странно объяснялась. Непонятно было, по какому поводу устраивалась вечеринка в доме Панкратовой и как на нее попал бывший поручик. Какое отношение имела ко всему этому Муфельдт – машинистка Комиссариата земледелия: она являлась инициатором «встречи» бывших военных в доме Панкратовой. Арестованный по делу Франк не мог дать вразумительного ответа на все эти вопросы, в самом же убийстве признался, как признался и в совершении других преступлений, не менее тяжких.

Предстояла большая и кропотливая работа по «просвечиванию» самого преступления и лиц к нему причастных...

...Аракелов решил вызвать на допрос некую Марию, оказавшуюся в поле зрения уголовного розыска по истории с миллионером Потеляховым. История не имела прямого отношения к событиям на Кауфманской улице, но Потеляхов был близок с Муфельдт, а Мария служила прислугой и у того, и у другого и могла дать характеристики своим хозяевам.

Простенькая одежда, перештопанные много раз чулки, изрядно поношенные туфли ничем не выделяли ее из общей обывательской массы. Но вот лицо обращало на себя внимание, оно было миловидным, привлекательным. В то же время на лице отпечаталась какая-то внутренняя усталость. По синим кругам под большими голубыми глазами можно было безошибочно определить, что она хронически недоедает и недосыпает.

Ознакомившись с предъявленными документами, Аракелов глуховато произнес:

– Кручинина Мария Леонтьевна, двадцати пяти лет, уроженка Петрограда, из семьи рабочего-кузнеца... Правильно?

– Совершенно верно. Это моя девичья фамилия.

– Незамужняя?

– Нет. Должна была состояться свадьба, но ее нарушила война.

– Когда стали медсестрой и где работали?

– Была мобилизована в Петрограде на курсы военных медсестер в октябре четырнадцатого. Потом служила в прифронтовых лазаретах, а с лета шестнадцатого сопровождала санитарные поезда по всей России.

– Как оказались в Ташкенте?

– Прибыла сюда в конце октября семнадцатого с эшелоном раненых туркестанцев. Вернуться назад не могла: началась революция, гражданская война, и транспортные сообщения прервались.

– Родителям известно, где вы застряли?

– Одно письмо успела отправить, но не знаю, попало ли оно в Петроград.

На глазах Кручининой навернулись слезы то ли от воспоминания о родителях и далекой Северной Пальмире, то ли от того, что увидела в углу чемодан Потеляхова и испугалась.

Сопоставив ранее имевшиеся некоторые отрывочные данные о ней, Аракелов убедился, что говорит она о себе верно, в ее словах много характерного для десятков тысяч других, разобщенных войной.

В ходе беседы она продолжала поглядывать на чемодан, видимо, усматривая в нем единственную причину приглашения сюда. Аракелов подтвердил ее догадки.

– Вы не ошиблись. Потребуется объясненьице и о чемоданчике. Но пока речь пойдет о другом... Некоторое время назад вы были на вечеринке у некоей Панкратовой... Скажите, кто на ней присутствовал еще?

– А-а-а! – вспомнила Кручинина. – Действительно, была один единственный раз. Там были четверо мужчин, Елизавета Эрнестовна и я. Сама Панкратова, можно сказать, никакого участия не принимала.

– Разве было четверо мужчин, а не трое? Вспомните-ка лучше? – переспросил Аракелов.

– Нет, четверо. Я хорошо помню. Даже троих могу назвать...

– Тогда назовите.

– Первый – это бывший поручик Франк, второй – поручик Карпович, третий – очень страшный на вид человек по имени Абрек. Четвертого совершенно не знаю. Видела впервые.

– Сколько их вышло на улицу по окончании вечеринки?

– Только трое.

– Где же остался четвертый?

– Он был недолго. Выпил стакан коньяку, что-то шепнул Елизавете Эрнестовне и ушел, попрощавшись со мной очень вежливо.

– Как он попрощался, если это не секрет?

– Нет. Какой там секрет! Абрек сказал с кавказским акцентом: «Прощай, дюша любезный. До скорой свадьбы». Я сначала засмеялась, а потом, испугавшись, стала размышлять, о какой свадьбе он говорит...

– Но почему в таком случае на улицу он не выходил?

– Знаете, – засмеялась Кручинина, – он вышел не на улицу, а перепрыгнул через небольшой забор в соседний двор и ушел другим ходом, помахав мне рукой. Я еще подумала, с чего бы это он...

– Где вы были в это время?..

– Разводила самовар во дворе.

«Вот, оказывается, в чем дело, – мелькнуло у Аракелова. – Поэтому Соколовский с Бекудиевым и видели только троих. Значит, Муфельдт хорошо знает и «Абрека». Очень странное знакомство».

Аракелов сделал вывод, что Кручинина, человек из простой рабочей семьи, говорит откровенно, ничего не подозревая о круге людей, в котором она оказалась. Для большей убедительности он спросил:

– Куда все разошлись с вечеринки?

– Елизавета Эрнестовна пригласила меня ночевать у нее, и мы уехали на извозчике. А куда ушли мужчины, не знаю.

– После видели кого-либо из них?

– Нет, никого.

Незамысловатый ответ Кручининой таил, однако, за собой бесспорный факт, что до сих пор она остается в неведении о происходящих вокруг нее событиях, не зная, что двоих участников вечеринки уже нет в живых и многом другом. Отсюда можно было думать о какой-то ее подставной в данном случае роли, вызванной чужим вмешательством не без злого умысла. Аракелов не счел пока возможным намекнуть ей об этом прямо, а решил подойти к существу издалека, уточняя попутно и все остальное. Именно из таких соображений он поставил вопрос, который на первых порах мог показаться не имеющим отношения к делу.

– О чем она говорила с вами утром? Припомните.

– Как же! Хорошо помню. Забыть этот разговор невозможно. Елизавета Эрнестовна сказала тогда: «Знаешь, Мария, ты должна забыть о своем возлюбленном. Он не вернется, раз не подает знать о себе. Я нашла тебе настоящего жениха, которого ты видела вчера», и назвала того самого Абрека. Я заплакала. На мой вопрос, почему у нее такое плохое мнение о Викторе Дмитриевиче, она зло ответила: «Не реви, дура! Я хочу тебя в люди вывести. А о Витьке мне больше известно, чем тебе. Забудь его...»

– Вы только что назвали Виктора Дмитриевича. Кто он такой?

– Как бы вам точнее сказать, – стала подбирать выражения Кручинина. – Это был мой жених по Петрограду, но война разлучила нас. Он уехал на фронт, писал мне в лазареты, что окончил школу прапорщиков, стал офицером, но увидеться нам не довелось. И каково было мое радостное удивление, когда по весне я совершенно случайно встретила его здесь, в Ташкенте, около Военного комиссариата на Куйлюкской. Он рассказал, что служит рядовым в учебной команде второго полка под чужой фамилией. Очень тяготится этим. Жаловался, что окружен проходимцами и разным сомнительным сбродом, выдающим себя за спасителей России. Мы часто встречались, но это был уже не тот Виктор, которого я знала по Петрограду.

– На основе чего вы пришли к такому выводу?

– Он был очень задумчив, малоразговорчив, и я связывала его упадническое настроение с тем, что лично он сам по малодушию не мог освободиться от сомнительного окружения. Я предложила ему один выход из создавшегося тупика, но он...

На этом она запнулась и прослезилась.

– Договаривайте до конца, – посоветовал Аракелов.

– Он ответил кратко: «Что ты, с ума сошла! Меня же немедленно расстреляют».

– А что вы тогда предложили ему?

– Я сказала, что сама пойду к военному комиссару Осипову и все расскажу...

– Смело... Очень смел был ваш совет. Но... Впрочем...

Не договорив до конца, Аракелов поставил очередной вопрос в беседе, столь неожиданно открывающей совершенно новую страницу в предстоящих оперативных делах. Он спросил:

– Я не намекнул, а вы забыли назвать фамилию Виктора Дмитриевича.

– Его фамилия Лбов.

Знакомство Лбова с Кручининой не являлось новостью для Аракелова, но имело значение в том смысле, что этот факт, подтвержденный непосредственно одной из сторон, более отчетливо представил их прошлые и настоящие взаимоотношения, еще раз убедительно характеризуя Лбова как человека, случайно попавшего в логово контрреволюционеров. Не показывая, однако, своей осведомленности, Аракелов как бы в порядке уточнения поинтересовался:

– А где он сейчас?

– Почти два месяца, как не вижу его, – вздохнув, ответила Кручинина. – По словам Елизаветы Эрнестовны, он якобы срочно уехал на фронт. Я, было, собралась пойти в воинскую часть за его новым адресом, но она предупредила: «Что ты! Это все военная тайна! Тебя за шпионку сочтут».

– Выходит, Елизавета Эрнестовна осведомлена и в военных вопросах, раз знает, кто, когда и куда уехал? – спросил Аракелов, хотя сам отлично знал, что Лбов никуда не уезжал, а содержится под арестом.

– У нее бывают военные, – подтвердила Кручинина. – Видимо, через них она и пользуется слухами.

– Франка вы видели там?

– Часто бывал. Только последние три-четыре недели что-то не заходит.

– Кто еще из военных был гостем в этом доме?

– Ни с кем из них я не общалась, но помню, что одного звали Владимиром. Как и Карпович, он часто пел: «Не везет мне в смерти, так везет в любви». Уж как месяца два или больше не видно и его... Тоже, наверное, на фронт уехал.

Кручинина, устремив взгляд в потолок, стала вспоминать.

– Вроде ничего особенного в нем не было. Правда, родинка на щеке около уха...

Сомнений не оставалось. Речь идет о том самом преступнике, о котором еще летом был письменно поднят вопрос перед военным комиссаром Осиповым. В то же время не могло не настораживать, что и он имеет касательство к Муфельдт...

Далее Аракелов предъявил Кручининой несколько фотографий, имевшихся на карточках учета уголовных рецидивистов из старой полицейской картотеки. По одной из них она безошибочно опознала Саркисова (он же Шахназаров, он же Мелик-Каспаров, он же Тер-Авдиянц, он же Лечашвили, он же князь Абашидзе, он же князь Думбадзе, и еще четырежды «он же» – тот самый «Абрек», которого Муфельдт подобрала ей в женихи).

– Вы по-прежнему продолжаете жить у Елизаветы Эрнестовны? – спросил Аракелов, спохватившись, что как-то упустил уточнить это раньше.

– Я там вообще не жила, – смутилась Кручинина.

– А я понял, что вы ее постоянный квартирант.

– Что вы! – улыбнулась она. – Я только к ней прихожу убирать квартиру, постирать. А вообще ночую у тех людей, у которых по ее рекомендации выполняю роль прачки и домработницы.

– Что это в основном за люди?

– Все они, без исключения, в недавнем прошлом были или крупными военными, или торговцами. Неделю назад, к примеру, три дня занималась стиркой и уборкой в семье бывшего генерала Мельникова на Пушкинской. Потом в семье владельца кондитерских заведений Эйслера. Теперь у вдовы генерала Сусанина. Надо сказать, что среди всех этих многочисленных богачей, лишь она оказалась доброй, порядочной женщиной.

– Разве ее рекомендация обязательна?

– Конечно. Сейчас такое опасное время. Без рекомендации никто никого не принимает. А Елизавету Эрнестовну все знают и доверяют ей. Она в свою очередь тоже пользуется моментом и бесплатно ни с кем не хочет даже говорить. Во всех случаях обязательно что-то получает с тех, кому она меня рекомендует как надежного работника. Жена Мельникова дала ей четыре новых простыни и новое платье, а Эйслеры – два отрезика. Так что и тут она не прогадывает, а в дополнение и мне ничего не оплачивает за работу на нее, считая это моей обязанностью в порядке расчета за ее рекомендации.

– Нечестно получается. Как вы думаете?

– Что же делать? Другого выхода у меня нет.

– Выход есть, раз в дело вмешался уголовный розыск, – заверил Аракелов, – о чем я скажу в конце. Сейчас же хотелось бы услышать ваше общее мнение о Елизавете Эрнестовне.

– Что я могу сказать? Хитрая, жадная, вредная... И другие отрицательные качества, которые только могут быть, к ней вполне подходят. Живет не по средствам, ни в чем не нуждается в такое трудное время. Откуда все это берется, сказать не берусь, так как этим она со мной не делится. Она доверяет мне лишь тогда, когда я на нее работаю, но не покормит, не пожалеет, не скажет чего-то ободряющего. Видит во мне только человека, на котором при удобных обстоятельствах можно выиграть. Я же все вижу, чувствую и понимаю. Петроградская рабочая струнка во мне ведь живет...

– Вот с этим я согласен, – засмеялся Аракелов. – Отсюда вывод: не пора ли прекратить обслуживать богачей? Не пора ли твердо встать на службу Советской власти, в завоевании которой, я уверен, участвовал и ваш отец – петроградский кадровый рабочий.

– Конечно, верно. Но как это сделать? – рассеянно пожала плечами Кручинина.

– Вы же военная медицинская сестра! Вот вам и карты в руки. Почему бы вам не пойти по специальности, допустим, в военный госпиталь? Он располагается в здании бывшего кадетского корпуса. При нем состоит 41-й военный Петроградский отряд. Комиссаром госпиталя является петроградский рабочий Иванов Иван Ефимович, ваш земляк. Там же работает медсестрой моя жена. Удобное общежитие при госпитале есть. Чем плохо?

У Кручининой заблестели глаза.

– Потом должен сказать, – уже понизил голос Аракелов, – ваш любимый Виктор Дмитриевич никуда не уезжал, а находится в Ташкенте. Всякие небылицы о нем Елизаветы Эрнестовны являются клеветой. Мы поможем вам увидеться с ним в самое ближайшее время. Он ведь тоже переживает за вас.

– Что с ним? – воскликнула она, не сдержав слезы радости.

– Успокойтесь, – сказал Аракелов. – Я думаю, что о своей эпопее он расскажет вам сам на досуге. А в части остального мой совет таков: не предпринимать никаких шагов к разрыву с Муфельдт, по крайней мере в ближайшие дни, пока я не скажу вам об этом сам. Тем временем мы договоримся об устройстве вас в госпиталь. О том, что вы были в уголовном розыске, никто из посторонних не знает, и это должно остаться между нами.