Текст книги "Чекисты"

Автор книги: Петр Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Крошков слегка постучал карандашом по протоколу обыска:

– Судя по размерам изъятого у вас, можно подумать, что вы долгое время стояли во главе крупного дела, ворочая солидными оборотами, извлекая не менее солидные барыши. Не так ли?

Муфельдт стала багровой и готова была сорваться. Но вовремя произнесенная фраза Крошкова придержала взрыв. Он посоветовал:

– Подумайте, взвесьте и без лишних эмоций ответьте.

Ей было ясно, что рано или поздно, а сказать все по порядку придется. Но пуститься в откровения сразу было не в ее натуре. Она с заметной злостью буркнула:

– Я приживалкой в богатом доме не была. Нажила своим умом. Муж оставил много добра...

– Что вы понимаете под «своим умом»? – уточнил Крошков, продолжая пристально наблюдать за арестованной.

А Муфельдт отвечала по-своему:

– Ходила и просила бакшиш, если хотите, у состоятельных и добрых людей. А это тоже надо уметь. Просьба тем и отличается от других видов обращения, что она оставляет свободным в выборе того, кто должен отказать или дать, причем добровольно, без всякого принуждения. Облеченная в форму вежливости, просьба особенно выглядит эффектно, когда заведомо известно, что просимое действительно есть, а еще лучше тогда, когда знаешь, где конкретно оно припрятано, а вежливее – утаено...

– Нередко и под угрозой оружия, – вставил Крошков.

– Ах, оружие! – встрепенулась Муфельдт. – Какое оно имеет касательство ко всему этому? Но раз и оно оказалось налицо, то не потому, чтобы побудить кого-то к чему-то, а просто открыто напомнить о символе мужества...

...В коридоре послышался громкий разговор. В комнату, где Крошков допрашивал Муфельдт, вошел Цируль с Можай-Можаровским, одетым по военному, с красной звездой на фуражке.

– Дитц? – удивилась она. – И вас доставили сюда?

Леонид Константинович вежливо успокоил ее:

– Не волнуйтесь и садитесь.

– Вы не забыли меня? – опять удивившись, косо посмотрела она на его форму командира Красной Армии.

– Как же, как же! – засмеялся Можай-Можаровский. – Мне помнитесь скорее не вы, а ваши слова: «Я работаю всегда чисто». Или никак не забыть другую вашу фразу: «Рассматривайте меня просто, как добродетель». Вот я и пришел спросить вас, где же она, достоверность этих утверждений?

Ничего вразумительного Муфельдт ответить не могла на эти, полные глубокого смысла слова... Она услышала дальше.

– Дитцем я никогда не был. Зажатая кольцом фронта столица Туркестана борется, сражается и не думает сгибать спину. Только поэтому и понадобилась такая фамилия.

Что касается честного офицера русской армии Можай-Можаровского, то он искренне откликнулся на призыв генерала Брусилова объединиться вокруг Советского правительства для помощи своему народу...

Муфельдт попросила бумаги и взяла ручку, чтобы откровенно, как она сказала, написать собственноручно все по порядку. Но едва она начертала первые слова, как беспомощно рухнула со стула...

Справедливости ради следует заметить, что в данном случае симуляция исключалась. Это был тяжелый сердечный удар.

Вечером в уголовном розыске прошло большое оперативное совещание с участием руководства Управления охраны, председателя Туркчека Фоменко и представителя Ташсовета Финкельштейна. Выступая по итогам проведенных операций, отметив успешную ликвидацию активно действовавшей организованной банды, Бабаджанов Низаметдин с удовлетворением сказал: «Теперь также ясно, кем оказалась Муфельдт-пуфельдт. Это представительница оголтелой белогвардейской контрреволюции, стремящейся использовать уголовные элементы в целях ослабления устоев государства, подрыва нашей родной Советской власти, создания обстановки неуверенности и страха среди населения...»

Обменявшись взглядом с Цирулем, выступил Фоменко:

– Да, товарищи, вы делаете очень важную работу. Залог ее успеха в нашей преданности Советской власти, идеалам коммунистов, которые хотят счастья и процветания всех трудящихся. И хорошо, что вы стали работать активно, наступательно. Взять хотя бы использование преданного нашему делу бывшего капитана Можай-Можаровского для разоблачения крупной банды, которую вы сумели заманить в хорошо подготовленную ловушку...

– По вашей подсказке, Игнат Порфильевич, – вставил Цируль.

– Э, нет, Фриц Янович! – улыбнувшись, сказал Фоменко. – Дело сделано вашими людьми, всем коллективом... А теперь расскажу об ударе по контрреволюции, нанесенному нашей Чрезвычайной Комиссией. Раскрыт крупный заговор так называемой «Туркестанской военной организации», охвативший всю территорию нашей республики, имевший целую сеть ячеек в Ташкенте, Скобелеве, Коканде, Андижане... Из показаний арестованных белогвардейцев устанавливается, что инициаторами и вдохновителями заговора являются английские империалисты и русская буржуазия. Поддерживаются тесные связи с главарями басмаческих банд. Это мощная организация, имеющая связи с Сибирским правительством, Асхабадским и Оренбургским фронтами. Враги хотели путем мятежа на иностранные деньги задушить Советскую власть в Туркестане, повернуть историю вспять... На днях в печати будет опубликовано обстоятельное сообщение об этом деле...[22]22
  Опубликовано 29 октября 1918 года в «Нашей газете» – органе Исполкома Ташкентского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.


[Закрыть] Нам предстоит еще много и настойчиво трудиться, чтобы совместными усилиями оградить Туркреспублику от посягательств наших врагов любой масти...

С глубоким вниманием все присутствующие слушали сообщение Фоменко. Сосредоточенные лица, загоревшиеся глаза слушателей говорили о том, что они сделают все зависящее от них, не пощадят своей жизни, чтобы отстоять завоевания Октября, добиться упрочения Советской власти, идти вперед по пути строительства нового, социалистического общества...

Эд. Арбенов, Л. Николаев
БЕРЛИНСКОЕ КОЛЬЦО
(Отрывок из романа)

В конце Второй мировой войны, когда крах третьего рейха стал очевидным, фашистская секретная служба «законсервировала» свою агентуру на Востоке, а документацию на агентуру решила передать англичанам или американцам как плату за возможную свободу руководителей гитлеровской службы диверсий и шпионажа. Документация привлекла к себе внимание начальника восточного отдела главного управления СС Ольшера, одного из руководителей эмигрантского «правительства Туркестана» Баймирзы Хаита, жены Вали Каюмхана – осведомительницы гестапо Рут Хенкель и еще целой группы лиц, ищущих спасения в огне катастрофы. Гауптштурмфюрер Ольшер направляет на связь с сотрудниками английского шпионского центра своего человека, в руках которого пакет с документацией на агентуру. По следу этого человека идет советский разведчик Саид Исламбек.

Лабиринт

Она не сказала о третьей встрече в лесу.

Это случилось уже глубокой осенью, вернее, в начале зимы, в один из туманных, похожих почти на сумерки дней. Перед рассветом на пригороды пала густая молочная пелена и не рассеивалась до самого вечера. Машины на трассе шли настолько медленно, что Рут никак не могла добраться до второго километра. Как назло еще попался военный транспорт и обгонять его не разрешали автоматчики. Пришлось чуть ли не ползком одолевать немалый отрезок пути. Она издергалась вконец, прежде чем увидела знакомый знак у шоссе.

...Она остановилась у обочины, чтобы оценить предстоящий шаг. Робость и даже страх внушали ей эти молчаливые, утонувшие в тумане сосны, эти утренние сумерки, что жили еще в чаще. Рут оглянулась, чтобы убедиться в своем одиночестве. Шоссе рядом и чуть поодаль казалось пустынным. Возможно, где-то катились машины, но далеко, и шум их не долетал до леса. Рут успокоилась: значит, никто не следит!

Она пошла. Заставила себя пойти к соснам, к тропе, что возникла сразу же за первым рядом деревьев. Унтерштурмфюрер должен был, если верить записке, ждать ее где-то вблизи дороги, как ждал обычно, хотя и не на виду, а хоронясь за соснами.

На тропе его не оказалось. Она пошла дальше, ощупывая взглядом каждую сосну и стараясь выбрать из тумана силуэт человека. Слишком большая смелость не отличала унтерштурмфюрера, поэтому следовало искать его в глубине леса, молчаливо затаившегося где-нибудь на поляне.

Трава и занесенные с края гряды листья буков намокли и теперь издавали какое-то чавканье при каждом шаге, и это был единственный звук леса. Кругом царило тяжелое, глухое безмолвие.

На поляне унтерштурмфюрера тоже не было. Рут остановилась и, придержав дыхание, вслушалась в тишину. Ей пришла в голову мысль окликнуть человека, если он притаился за деревьями. Но боязнь разбудить лес собственным голосом и эхом помешала сделать это. Чуткая, как зверек, стояла она на поляне и смотрела широко открытыми глазами в перемешанный стволами и ветвями деревьев туман.

И вдруг прозвучал, точно выстрел, голос. Негромко, но четко:

– Руки вверх!

Прозвучал сзади, из-за деревьев, совсем, кажется, близко.

Сердце Рут упало: ловушка! Мерзкая ловушка...

– Впрочем, руки можете не поднимать, – продолжал голос. – Только не вздумайте оглядываться...

Она не успела понять. Даже не успела сообразить, как это делается. Никогда еще ей не приходилось выполнять подобные приказы. И теперь, сдвинув ладони в карманах пальто, чтобы вынуть их, Рут почувствовала какой-то унизительный стыд. Словно собаку, слова понуждали ее подчиниться хозяину. Наверное, она не смогла бы поднять руки. Хорошо, что голос изменил ужасное условие. Не оглядываться проще. Это не тронет самолюбие, она будет зло смотреть впереди себя, будет кусать губы от отчаяния и думать. Думать, как найти выход из ловушки.

– Выполнение этого условия обязательно, – напомнил голос. – О последствиях предупреждать, полагаю, излишне. Вы поняли меня?

– Да, – сказала она, но услышала какой-то глухой хрип. Рут откашлялась и повторила: – Да...

– Второе условие, – торопился голос. – На вопросы отвечать точно и коротко.

Как вести себя в таких случаях, она не знала, поэтому избрала молчание.

– Вы слышите меня?

– Да, да... Здесь, кажется, не играет музыка и нас всего двое, – зло буркнула она.

– Пока двое... – на что-то намекая, подтвердил голос. – Итак, первый вопрос... – Последовала пауза, словно незнакомец, спрятавшийся за деревьями, раздумывал, что именно спросить или как спросить, или хотел подготовить допрашиваемую к испытанию. – Что говорил вам унтерштурмфюрер?

Рут выслушала и потребовала уточнения:

– Мы говорили много... Говорили обо всем. Что вы имеете в виду?

Оплошность, которую допустил незнакомец, несколько смутила или озадачила его. Смущение явно слышалось в голосе, когда он снова зазвучал:

– Что говорил унтерштурмфюрер о своих друзьях?

– Только одно – есть друг в Туркестанском комитете.

– Имя?

– Он не называл, да меня это и не интересовало.

– Вспомните, может, имя все-таки произносилось?

Ей нечего было вспоминать, имя действительно ни разу не называлось. И слава богу! Чей-то интерес к друзьям унтерштурмфюрера ставил всякого обладателя сведений о них в опасное положение. Желая избавиться от свидетелей, убийцы пойдут путем физического уничтожения всех подозреваемых.

– Никаких имен, никаких характеристик! – твердо ответила Рут. – Я же сказала, меня это не интересовало.

Она говорила правду. Незнакомец понял это и огорчился:

– Странно... А у него были друзья, и довольно часто навещали своего земляка здесь, на втором километре.

– Что ж, наверное... Но время наших встреч не совпадало. Вы допускаете такую возможность?

Незнакомец допускал, и это еще более огорчило его. Рут уловила, как и в первый раз, нотку растерянности в голосе своего невольного собеседника.

– Черт возьми! – ругнулся он. – Неужели унтерштурмфюрер ничего не упоминал о своих друзьях? Абсолютно ничего...

– Ничего, – успокоившись и даже несколько осмелев, ответила Рут. – Мы просто не касались его друзей... Нам было не до этого...

Досадливый вздох вырвался у незнакомца, и был он такой естественный, такой человеческий, что «шахиня» даже посочувствовала своему огорченному собеседнику, несколько минут назад смертельно напугавшему ее.

– Могу я задать вопрос?

– Задавайте!

– Вы туркестанец?

Даже попытки скрыть себя незнакомец не сделал:

– Туркестанец.

– Конечно, не друг унтерштурмфюрера?

– Нет.

– Скажите, если бы вы получили имя друга, как бы распорядились им?

Незнакомец, видимо, улыбнулся, потому что в ответе, прозвучавшем после недолгого молчания, было тепло усмешки.

– Мы еще не поменялись ролями, фрау Хенкель. Или вы не чувствуете этого?

– Имеется в виду пистолет?

– Не только пистолет! Возможность превратить «шахиню» в простого диктора «Рундфунка», и это превращение займет всего несколько часов. Именно столько, сколько займет дорога до Тургартена... Итак, имя!

– Его нет...

– Вспоминайте!

– Бесполезный труд. К тому же, я устала стоять.

– Все зависит от ваших способностей быстро решать...

Он намеревался сказать еще что-то строгое и злое, но не успел.

Рут заплакала. Неожиданно и совсем некстати. Заплакала как-то тихо, жалостливо, по-детски всхлипывая и вздрагивая плечами. Большую обиженную девочку напоминала она сейчас, и это сходство с ребенком могло растрогать даже самого решительного и сурового человека. И все же незнакомец повторил:

– Вспоминайте!

– Имена не назывались, – глотая слезы, произнесла она. – Или вы не слышите, что вам говорят. Не назывались...

Решительность незнакомца начала, кажется, постепенно гаснуть. Он переступил с ноги на ногу, о чем Рут догадалась по громкому чавканью мокрых листьев. Переступил и опять вздохнул. Однако голос сохранял все те же строгие нотки, и они предназначались для плачущей Рут.

– Упрямство ничего не принесет вам, кроме неприятностей. Вы сами себя мучаете, фрау Хенкель.

Он ожидал новых более жалобных всхлипов, даже рыдания ожидал, а Рут вдруг смолкла и сказала тихо:

– Отпустите меня...

– Что?!

– Я уйду...

Незнакомец не сдержался и выпалил самое обычное, нелепое выпалил:

– Сумасшедшая!

Надо было, видимо, стрелять, уж если угроза произнесена в самом начале. А незнакомец не выстрелил. Женщина сделала шаг, второй, третий и наконец уверенно заспешила к дороге. Голубое пальто ее, отороченное белым мехом, удалялось, растворяясь в сизоватом тумане.

Рут почти бежала. Бежала к машине, чтобы как можно скорее избавиться от страха, вызванного этой нелепой, дикой встречей. Но на шоссе ее ожидало новое испытание. Кажется, она ошиблась в направлении. На обочине не было разлапистого, утконосого «БМВ». Рут перескочила через кант, обрамляющий бетонную полосу, и глянула вдоль дороги. Тревожные и требовательные глаза ее не нашли ничего, кроме голой ленты шоссе, кроме тумана и мокряди. Тогда она побежала влево, словно хотела догнать исчезающее, столкнулась с пустотой, вернулась назад и застыла у дорожного знака. Здесь, именно здесь стоял «БМВ». Не с ума же она в самом деле сошла!

Она плакала, теперь уже громко, безутешно. Плакала не для кого-то, а для себя. Слез было много, но они не утешили Рут. Вытерев ладонями, просто ладонями, глаза, она повернулась и покорно, как человек, который понял, что обречен, пошла снова в лес. Снова к той самой полянке, откуда только что сбежала. Нелегко было отсчитывать шаги по собственным следам.

На полянке никого не оказалось. Но она не поверила пустоте.

– Слушайте! – произнесла она требовательно, обращаясь к деревьям, будто они были живыми. – Я не знаю имени... но он из Ромейского батальона... Простой эсэсман.

Она подождала ответа. Лес не откликнулся. Тишина сделалась, кажется, еще глубже и равнодушнее. Тогда Рут в исступлении крикнула:

– Я ничего не знаю!.. Понимаете, ничего!

И когда снова повторилось безмолвие, она без надежды на отклик, тихо произнесла:

– Верните мне машину....

– Машина за поворотом.

– За поворотом?! – ужаснулась она, – ей предстояло отшагать добрых два километра в слякоть и холод.

– Могла быть и дальше... Это зависело от вас, фрау.

– Благодарю, – выдохнула она.

Надо было идти. И она поплелась нехотя и устало к шоссе. Что-то мешало ей ощутить легкость, которую приносит избавление от опасности. Ловушка, вроде, раскрылась, возвращена свобода, но право быть снова «шахиней» не вознаграждает за испытанный страх и унижение. Другая, совсем другая плата нужна Рут. Она не знает, какая, но обязательно плата.

– Постойте, фрау!

Охотно, даже слишком охотно Рут остановилась.

– Мы не прощаемся, – произнес голос. – К новой встрече приготовьте сведения об эсэсмане из Ромейского батальона.

– Когда? – заторопилась она с вопросом и тем выдала свой интерес. Глаза ее бегали от дерева к дереву, пытаясь найти говорившего, но ничего не находили. Мешал туман, проклятый туман.

– Когда и где, никто не знает. Вас спросят: «Как чувствует себя супруг? Не жалуется ли на сердце?» Вы ответите: «С сердцем все в порядке. Вот горло побаливает...» Запомнить легко...

Она кивнула.

– А теперь идите!

Знакомой была только дорога к шоссе, по ней Рут и направилась. Голос посоветовал:

– Ближе будет через лес...

Она пошла через лес...

Имя друга унтерштурмфюрера было названо в Вене, куда Рут приехала вместе со своим мужем Вали Каюмханом на сборище гитлеровских выкормышей, перед концом войны забеспокоившихся о своей судьбе. Имя эсэсмана, вернее кличка, под которой он числился в ТНК, была «Лайлак» – «Аист». С секретным пакетом – списком немецкой агентуры, подлежащей консервации на Востоке, – «Аист» спешил на юг Франции, где его надлежало передать западной разведке. По следу «Аиста» пошел Саид Исламбек.

Последний шаг

Он не убивал «Аиста». Все произошло довольно мирно. По дороге в Монпелье, когда поезд, миновав небольшую станцию, вырвался на прямую и стал набирать скорость, Саид пошел по вагонам отыскивать шарфюрера.

Легионеры играли в карты. Трое в купе. Как раз «Аист» тасовал колоду, и в приоткрытую дверь Саид увидел его длинные руки, выбрасывающие карты на колени партнера. Игра шла на деньги – стопка марок лежала на столике, и стопка эта была не маленькая.

«Все в порядке, – отметил про себя Саид. – И надо полагать, пакет сейчас при нем, при этом долговязом шарфюрере. Где-нибудь в кармане кителя или в чемодане. А раз шарфюрер и его вещи на месте, пора действовать!»

Саид оттянул створку двери и шагнул в купе.

– Примите в компанию! – произнес он с порога. И произнес не просяще, а требовательно. Легионеры поднялись, выполняя воинский этикет, но унтерштурмфюрер жестом вернул их на место и сам устроился рядом на диване.

Появление офицера вызвало некоторое замешательство. «Аист» опустил колоду, не зная, продолжать игру или нет. Тогда Саид вынул пять марок и бросил их на стол.

– Достаточно для начала?

Легионер, сидевший у столика, нерешительно заметил:

– Здесь тридцать марок...

– По десяти, значит... – понял Саид и добавил еще денег.

– Тогда продолжим, – согласился «Аист». – Ваша очередь, если не возражаете?

– Давай!

Он неплохо играл прежде, но карты давно уже не попадали к нему в руки и, приняв от шарфюрера первую, Саид почувствовал знакомое волнение. Нет, он не поддавался никогда азарту и не рисковал без нужды, теперь же должен был рисковать. Рисковать, потому что карты могли помочь в достижении цели, а могли и помешать.

«Нарочно поддаваться не буду, – решил он. – Игра должна казаться настоящей, чтобы не вызывать подозрений у шарфюрера».

Карта пошла удачно. И первая, и вторая, и третья...

– Достаточно, – сказал Саид.

«Аист» бросил на собственные колени четыре новеньких атласных листа. И проиграл. Сразу проиграл.

– Бывает, – успокоил противника Саид.

Прошел круг. «Аист» еще проиграл, а потом выиграл. Метать банк стал Саид. Он сразу предложил партнеру полную ставку – все, что лежало на столе, а там было пятьдесят марок. Тот отказался. Второй тоже. Саид надеялся на «Аиста». Соблазн был велик, но смелости у шарфюрера не хватило.

– Только двадцать, – произнес он взволнованно.

– Двадцать, так двадцать. Бери карту!

Прошел круг. Второй. Банк вернулся к шарфюреру. «Аист» перетасовал колоду и посмотрел вопросительно на лейтенанта.

– Сколько?

Саид заранее знал, что сказать, но для видимости помялся, изобразил отчаяние и бросил:

– На все!

На столе лежало девяносто марок. Легионеры замерли боязливо: унтерштурмфюрер мог сорвать банк – ему везло – и тогда отыграть свои двадцать-тридцать марок не удастся, деньги уплывут в карман лейтенанта. Что ему стоит сгрести эту кучу и исчезнуть в своем купе.

«Аист» уже потянул карту из колоды, на ходу потирая ее пальцами. Саид вдруг остановил его.

– А не выпить ли нам, друзья?

Легионеры переглянулись: никто не решался ответить на предложение офицера. Да и притом у них не было вина. Так понял смущение партнеров Саид.

– Откройте мое купе! Там внизу, в бауле, бутылка коньяку. Тащите ее сюда!

Двое, что не участвовали в игре, поспешили выполнить приказ. Сапоги их затопали по проходу.

– Через десять минут станция, – сказал Саид шарфюреру, едва только шаги легионеров стихли. – Последняя станция перед Монпелье.

Сказал не между прочим, как это делают скучающие пассажиры, раздумывая – сойти или не сойти на остановке, а нарочито подчеркнуто, напоминая о необходимости и даже неизбежном.

Пальцы «Аиста» поглаживали по-прежнему вытянутую на четверть из колоды карту. При упоминании Монпелье рука вздрогнула и замерла.

– Больше остановки не будет, – предупредил Саид.

«Аист» не ответил. Руки преодолели оцепенение и начали тасовать колоду, словно их кто-то торопил. За этим занятием шарфюрера и застали вернувшиеся с коньяком легионеры. Они были веселы – не от вина, а от предчувствия удовольствия.

– Разливайте! – скомандовал Саид. – И по полной.

Выпили. «Аист» совсем стих. Уставился в окно – темное, закрытое наглухо шторой и не произносил ни слова.

– Подождем станцию или будем играть? – спросил Саид.

Губы шарфюрера нехотя раздвинулись, и он буркнул зло:

– Играть.

«Не выйдет, значит, – понял Саид. – Струсил. Или передумал...»

– Дай карту!

Осторожно, словно боясь расстаться, «Аист» протянул атласный лист.

– Еще!.. Еще!.. Еще!..

Саид решил проиграть. И проиграл. Положил на стол девяносто марок, рядом с марками «Аиста». Шарфюрер своими длинными руками стал сгребать деньги в кучу – все сто восемьдесят. Сгреб, но спрятать в карман постеснялся. Мешали завистливые глаза товарищей.

– Еще раз? – предложил Саид. И чтобы подтвердить свое намерение играть дальше, вынул бумажник, отсчитал двести марок и стопкой сложил с краю.

– По двести? – давясь воздухом, взволнованно спросил шарфюрер.

– Да, для ровного счета.

Рука «Аиста» утонула за пазухой и стала там старательно шарить. Она натыкалась на что-то, что-то ощупывала, отскакивала – от пакета, подумал Саид, – и, наконец, вытянула тридцать марок.

– Все, – вздохнул он.

– Значит, по двести десять? – подсчитал Саид.

– Нет, десять пусть останутся.

Поезд замедлил ход. Защелкали стыки рельс под колесами, загромыхали буфера.

– Разыграем до остановки, – предложил Саид. – А там пойдем пить.

Четыреста марок лежало в банке. Шарфюрер не мог оторваться от них и, конечно, согласился разыграть. Правда, минуту или две он колебался, страшась богатства, вдруг свалившегося на него, и близкой возможности потерять его тут же. Саид подтолкнул:

– Ну!

Рука потянула карту. Для унтерштурмфюрера. Потянула медленно, останавливаясь на каждом сантиметре. Пока все четыре вышли из колоды, минула, кажется, вечность. Саид остановил «Аиста»:

– Теперь себе!

Рука еще медленнее потянулась к колоде. Почему-то «Аист» подумал, что проиграет. И не ошибся. Перебор!

Все четыреста марок лежали на столе, но они уже не принадлежали «Аисту». Широко открытыми глазами, полными отчаяния и боли, смотрел он на деньги. Смотрел, и бледность покрывала лицо его.

Поезд остановился.

– Последняя станция перед Монпелье, – напомнил Саид.

«Аист», кажется, не слышал ничего. Он все смотрел на деньги.

– Пошли пить. Здесь, наверное, есть винный погребок.

Легионеры засуетились, стали застегивать кители и надевать фуражки.

– А ты? – спросил Саид шарфюрера.

– Я не пойду.

«Не пойдешь. Ни сейчас, ни позже! – вспыхнул Саид. – Дотянешь до Альби. До своего хозяина... Ну что ж. Я хотел миром...»

– Бегите, ребята! Вот деньги. Если найдете коньяк, берите побольше. – Саид снял со стола пятьдесят марок и протянул легионерам. – Бегом, и без бутылок не возвращайтесь!

Солдаты кинулись на перрон.

Саид встал и закрыл дверь. Плотно закрыл.

– Значит, не сойдешь? – еще раз спросил он шарфюрера.

Только сейчас дошел до «Аиста» смысл вопроса. Он поднял глаза и посмотрел удивленно на офицера.

– Нет!

– Струсил?

– Я не понимаю вас, господин лейтенант...

– Не понимаешь? – Саид рывком выхватил из кармана пистолет и направил ствол в лицо шарфюрера. – Подлец! Продался врагу. С самого Берлина мы следим за тобой. Со второго километра. Второй километр, надеюсь, ты помнишь? И Саида Исламбека тоже?

«Аист» поднял руки, хотя никто этого не требовал от него.

– Господин унтерштурмфюрер! Господин унтерштурмфюрер!..

– Где листовки?

– У меня нет их!

– Врешь, негодяй! Живо раздевайся! Китель сюда, а сам лицом к стене. И руки. Руки выше...

Саид помнил борт кителя, на котором споткнулся «Аист», отыскивая деньги. Левый борт. Держа в одной руке пистолет, другой Саид стал проверять карманы, выбрасывая из них деньги, листки бумаги, открытки с изображением девиц в самых непристойных позах. В карманах пакета не оказалось. Но что-то упругое давило на руку под подкладкой. Это была адская работа – одной рукой разрывать шов. Быстро разрывать – поезд стоял на станции всего пятнадцать минут. Пришлось вцепиться в ткань зубами. Она рвалась с треском и при каждом звуке «Аист» вздрагивал, словно треск этот хлестал его по лицу.

Наконец-то! Черный пакет. Черный, как сама ночь. Обшит нитками. Серыми нитками. Черт возьми, какая неудача. Ну, да ничего не изменишь теперь. Серые, так серые! Все, что оказалось в карманах, Саид разложил на столе рядом с деньгами. Еще раз проверил китель и швырнул его шарфюреру. На плечо. С плеча китель свалился на диван, повис, распоротый и помятый.

Листовка все же нашлась. Та самая, с надписью на обороте. Не нужная листовка. Но пришлось взять ее с собой.

– Говорил – нет. Вот она... Одевайся!

«Аист» опустил руки, поднял китель. Увидел сразу разорванную подкладку и сжался, словно его обдал холод.

– Одевайся и жди! – приказал Саид.

Спрятал пистолет в карман. Вышел торопливо в проход и закрыл за собой дверь. На ключ закрыл.

Первым движением «Аиста» было тронуть китель, левый борт. Пусто. Он повернулся к столу и увидел пакет. Пакет среди денег и открыток. Какой-то хрип вырвался из глотки шарфюрера. Радостный хрип...

– Он!

Саид успел пройти только тамбур и второй вагон, как поезд тронулся. Двери на сходную лестницу проводник уже закрыл. Пришлось ждать, когда рассеется народ и можно будет пустить в ход ключ.

Дверь не поддавалась. Он возился с ней минуты три. Поезд тем временем развил скорость и летел стремглав по утонувшей в ночном мраке долине. Наконец, дверь поддалась и выпустила Саида на железную лесенку. Ветер ударил ему в лицо, в грудь, пытаясь свалить со ступенек, бросить в темноту. И он, намеревавшийся сделать это сам, почему-то боролся с вихрем, крепко прижимаясь спиной к двери.

Он никогда не прыгал с поезда. Никогда не чувствовал под собой пустоту, улетающую стремительно куда-то назад. Не слышал так близко скрежета железа и безумно громкого стука колес. Он спустил ноги со ступенек и, вцепившись в поручни руками, повис над грохающей пустотой.

Поезд мчался по насыпи, по высокой насыпи, покрытой густым дерном, зеленым и свежим сейчас, в июне. Почему-то Саид избрал эту насыпь, а, может, зелень, в последнюю секунду поманившую его к себе дыханием жизни. Он отпустил поручни и спрыгнул вниз.