Текст книги "Чекисты"

Автор книги: Петр Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Вечером протокол допроса Кручининой обошел руководство Управления охраны города и Чрезвычайной следственной комиссии. Возвращая его назад Цирулю, Фоменко тихо и устало посоветовал:

– Действуй, Фриц Янович. У нас назревает что-то громкое. Сотрудники ночи не спят... Готовят исходные данные. Обращусь за помощью и к тебе.

Но не всегда бывает так, как предполагается. Иногда события опережают и ломают многое из того, что задумано и намечено, заставляя ускорять оперативные процессы, изменяя и дополняя их на ходу.

Не успел Цируль вернуться из ЧК к себе, как последовал доклад ответственного дежурного по управлению: «Совершено зверское убийство на улице Долинской, 21».

При уточнении оказалось, что час назад по указанному адресу были убиты профессор Коген и случайный посетитель дома Шанин.

Цируль тут же выехал на место происшествия, где уже находился Пригодинский с оперативной группой.

Имя профессора Когена Самуила Абрамовича было известно и за пределами Туркестана, как прогрессивного ученого, приветствовавшего победу Октября. Работая заведующим отделом сельхозтехники Комиссариата земледелия республики, он одновременно принял на себя без всякого вознаграждения деканат социально-экономического факультета недавно организованного в Ташкенте Народного университета. Жил скромно в маленькой комнате, снимаемой у владелицы шестикомнатного дома Максимовой. Никакого имущества не имел. Домой приходил поздно.

С вечера у Максимовой были гости, а к ее кухарке пришли знакомые супруги Шанины. За разговором никто не слышал, как со стороны двора подкрались, и, сорвав дверь с крючка, ворвались на кухню пятеро пьяных громил, все одетые в кожаные куртки. Обойдя комнаты, один из них, явный главарь, жгучий брюнет скомандовал:

– Встать, руки вверх!

Все встали с поднятыми руками, еще не успев ничего сообразить.

– Где спрятан комиссар? – заорал он на Максимову, ткнув ее стволом нагана в бок.

– Помилуйте.., – не успела договорить она, как отборная брань с кавказским акцентом обрушилась на нее.

– Где деньги?.. – угрожая оружием, уставился на Максимову бандит.

– Никаких денег у нас нет, – ответила она.

Другие преступники, поставив лицом к стене всех находившихся в комнате, пригрозили перестрелять их в случае, если они будут кричать.

Главарь же продолжал требовать от Максимовой:

– Мы точно знаем, что комиссар Коген получил вчера в банке пятьдесят тысяч рублей. Немедленно выдать их! Иначе амба!

– Вы ошибаетесь, – взмолилась Максимова. – Он вовсе не комиссар, а профессор...

– Молчать, старая стерва!

В коридоре со стороны парадной раздался звонок. Дверь открыл один из преступников. На пороге показался вернувшийся домой Коген.

– А-а-а, – протянул главарь. – Попался, дюша любезный. Деньги на бочку, большевистская сволочь!

– Какие деньги? – испуганно спросил профессор, не разобравшись в происходящем.

– Самые обыкновенные, паршивая морда. Те пятьдесят тысяч, что получил вчера...

Открыв портфель, Коген достал из него чек.

– Пожалуйста, полюбуйтесь. Чек действительно выписан, но деньги я еще не получил. Если будет угодно, придите завтра...

– Ах, так, скотина?

Бандиты поставили Когена лицом к стене. Привели и поставили рядом с ним Шанина...

Последовала команда: «Огонь!» Раздались одновременно два выстрела. Коген и Шанин упали мертвыми.

...Цируль молча осмотрел изъятый из холодной руки профессора банковский чек, отпечатанный на пишущей машинке, осторожно положил его на стол, приказав Аракелову: «Запишите в протокол».

Из капитальной стены были извлечены две застрявшие револьверные пули, прервавшие жизни ни в чем неповинных людей.

Проверка по Комиссариату земледелия показала, что чеки обычно печатает машинистка Анисимова, но из-за ее болезни чек Когену отпечатала Муфельдт, причем ее предупредили, что она должна держать в тайне, кому конкретно и на какую сумму выдан чек, так как полученные деньги сотрудники временно хранят дома из-за отсутствия к сейфам ключей, исчезнувших в дни саботажа старых чиновников.

Теперь уже двое – Аракелов и Коканбаев – перебирали серию совпадений по ранее совершенным преступлениям. В местности Палван-Арык десять неизвестных ворвались в чайхану, где ограбили шестнадцать человек посетителей, убив при этом чайханщика Сабирджана Арабаева. На Обсерваторской пятеро вооруженных ограбили дом владельца кожевенного завода Каримджанова. Двое сыновей потерпевшего оказали сопротивление налетчикам и были ранены. Один из них скончался. Отмечено еще четыре-пять аналогичных случаев. И во всех из них неизменно участвовало от двух до пяти человек, одетых в кожаные куртки. Другая особенность тоже не менее разительная: среди грабителей был один кавказец, в том числе и при нападении на дом Максимовой.

Сомнений быть не могло: это одна и та же организованная шайка. Принимавшиеся меры розыска по приметам ничего не дали. Напрашивался вывод, что преступники надевают кожанки только ночью, при нападениях, а затем переодеваются.

У Цируля появился на столе с десяток оперативных документов, подтверждающих, что факты искажались с определенной целью. Представленная им в правительственные и партийные органы правдивая информация нашла свое место на страницах официальной печати. В одной из статей специально для того, чтобы дать правдивую информацию населению, были перечислены все ценности, обнаруженные после убийства и сданные в банк. Одновременно в публикации указывалось: «Уголовный розыск напал на след преступников и ведет их усиленное преследование».

...Цируль распорядился срочно вызвать начальника управления охраны старого города Бабаджанова, а когда тот прибыл, то все, кто был приглашен, уже собрались.

Пробежав бегло еще раз несколько оперативных документов, Цируль посмотрел на собравшихся.

– Какую преследуют цель при игре в бильярд? – спросив это, он остановил свой взгляд на Аракелове.

Тот понял без намека:

– Не проиграть...

– А если быть предельно точным? – шутливо, но в серьезной форме переспросил он.

Аракелов перефразировал:

– Чтоб выиграть.

– Так оно точнее и надежней, – согласился Цируль, пояснив далее: – после первого удара шары беспорядочно рассеялись по бильярдному столу, и тот, кто берет инициативу в свои руки, несомненно старается с последовательной продуманностью выбирать дальнейшее решение с таким расчетом, чтобы с наименьшими ошибками и промахами загнать их в положенное место. Какое в этом случае должно быть обязательным условие?

Аракелов догадался:

– Правильно выбрать последовательность ударов.

– Как это практически будет выглядеть здесь? – указал он едва заметным жестом на оперативные документы, что лежали на его столе.

– Мне кажется, более удобно начать с удара по восьмерке, под которой у нас зашифрована шайка «Абрека». Затем перейти к Муфельдт...

– Твое мнение, Александр Степанович? – взглянул Цируль на Пригодинского.

– Такое же.

– Как по-твоему, Георгий Иванович?

– Верное решение, – согласился и Лугин.

– А что думает Бабаджанов?

– Я бы рискнул одним махом загнать их...

– Кого конкретно?

– Муфельдт-пуфельдт, Абрек-мабрек, Хан-пан и прочая шара-бара, – пояснил Бабаджанов, предлагавший еще накануне действовать немедленно во избежание новой волны убийств и вооруженных налетов.

Цируль поправил поясной ремень.

– Я, конечно, понимаю Бабаджанова, – примирительно заметил он. – За каждым мнимым шаром ему ясно видны кровавые руки, невинные жертвы. В нем горит справедливое желание обезвредить негодяев как можно скорее. Возразить ничем не могу... Но как быть с наломанными дровами, если вдруг мы окажемся перед их поленницами?

Человек решительный и беспощадный к врагам революции, Бабаджанов был далек от намерений выйти за рамки революционного правосознания, однако в таких, из рук вон выходящих случаях, усматривал непростительное промедление. Тем не менее он всегда при детальном анализе совокупностей обстоятельств прислушивался в конце концов к Цирулю, которого высоко ценил, уважал как старого большевика с большим партийным стажем. Бабаджанов убеждался в этом уже не раз, когда принимал то или иное ответственное решение. Цируль всегда советуется, выбирает из высказанных предложений более приемлемое, добавляет что-то свое и предлагает в таком законченном виде к реализации.

Прослушав и взвесив все, о чем только что говорилось, Цируль пояснил уже конкретно:

– Пример с бильярдом слишком упрощен в столь опасном деле, но в то же время он показал, что рискованные мероприятия поняты нами правильно. Я хочу сказать этим, что не без веских доводов мы сошлись на Муфельдт, как на зловещем субъекте в новом узелке, нити от которого тянутся во многих направлениях, и как далеко они нас приведут, покажет будущее. Что в ней особенно нас настораживает? Вероятно, что никто иной, как она навела преступников на профессора Когена, зная о предстоящем получении им денег, так как сама печатала ему банковский чек. Никто другой, кроме нее, не был об этом осведомлен. Мы стоим перед опытным, хитрым и опасным преступником, имеющим значительное по численности окружение и не менее опасные связи. И вот перед нами дилемма: не то собрать их без дальнейших проволочек, не то, перестроившись на ходу, подойти к делу с гарантией большего успеха...

Далее Цируль предложил меры в духе Аракелова с Пригодинским, немало дополнил своего, учтя одновременно не только пожелания Бабаджанова действовать как можно решительней и быстрей, но и возложив на него одно из самых ответственных оперативных поручений в разработанной операции.

Все остались довольны принятым планом. Только Бабаджанов заметил:

– Вай, вай! Какой же, Фриц Янович, я хозяин?

Цируль дружески похлопал его по плечу:

– Не прибедняйся! Ради революции ты должен, если обстоятельства заставят, быть хоть дьяволом. Палван-Таш поможет.

И в завершение Цируль спросил Аракелова:

– Когда можно будет видеть Леонида Константиновича?

– Договорился на одиннадцать вечера.

– Побеседуем вместе, – предупредил он. – Его деловые качества сулят нисколько не меньше, чем несомненная польза от передачи оперативному составу своих богатых знаний о материальной части стрелкового оружия иностранных образцов.

...На улицах Ташкента людской поток был пестрым. Тут и понаехавшая из центра, не потерявшая еще былого облика бывшая знать, военные со следами недавних погон на плечах, пленные немцы, австрийцы, турки, бродящие в поисках случайного заработка, и многие другие, что изменило до неузнаваемости обывательскую толпу в сравнении с тем, какой она была до революции. В этом потоке человека с военной выправкой трудно было выделить, поэтому на Дитца никто не обращал внимания. На голове шляпа, в руках трость, одет в модный, хотя и поношенный костюм.

И все же опытный глаз мог с большой долей вероятности уловить в его походке характерные признаки, свойственные кадровому строевому офицеру. Против завода, на воротах которого еще красовалась вывеска: «Фирма наследников Первушина И. А.», он сократил шаг, осмотрелся и свернул на Синявскую. Дальше ему не представило труда найти нужную парадную и позвонить. За плотно закрытой дверью, однако, признаков жизни никто не подавал. Незнакомец хотел было уйти и уже сошел с крыльца на тротуар, не замечая, что у окна одной из комнат стоит женщина. Осмотрев его с ног до головы, она убедилась, что ранее никогда с ним не встречалась. Тот не успел сделать и двух шагов, как услышал легкий стук в оконное стекло и женский голос: «Вам кого?» Неизвестный, оглянувшись, не ответил, а просто знаком руки попросил подойти к двери.

– Кто вас интересует? – спросила она.

По всем приметам незнакомец узнал, что перед ним как раз та самая особа, которая ему и нужна.

– Объясняться здесь небезопасно, – шепнул он.

Еще раз оглядев незнакомца, она пригласила его в комнату.

– Смею представиться, – щелкнул он каблуками. – Моя фамилия Дитц.

– А я – Муфельдт Елизавета Эрнестовна, в таком случае...

– Дитц Август Фридрихович, подполковник императорской армии, – более полно сообщил он о себе.

– Так бы сразу и говорили, – засуетилась Елизавета Эрнестовна, еще не освободившись от внутреннего волнения. – У вас ко мне что-то имеется?

– Честь имею передать архиважное, – таинственно поведал Дитц.

– Одну минуточку, – приложила она палец к губам. – Я должна была пойти на работу, но сейчас, как понимаете, очевидно не до нее.

Дитц в знак согласия кивнул:

– Желательно воздержаться и уделить мне не более часа.

Елизавета Эрнестовна позвонила на работу, предупредив о непредвиденной задержке.

Пока она отлучалась, Дитц обвел взглядом комнату, остановив внимание на портрете пожилого полковника русской армии.

– Я к вашим услугам и готова выслушать вас, – сообщила она. – При необходимости ограниченное время можно удлинить...

Прежде чем приступить к конкретному объяснению, Дитц предложил:

– Ваша и моя фамилия показатель того, что нам следует перейти на родной язык.

Елизавета Эрнестовна приятно удивилась первой встрече за последние годы с человеком, который считает своим родным немецкий язык, но ответить взаимопониманием не могла, о чем с полной откровенностью пояснила:

– К моему стыду, свой язык я уже почти забыла. Рано была увезена с родины, жила во Франции, а потом долгое время в России. Единственно, что мне напоминает о немецком, так это наша кирка, которую я посещаю регулярно...

– Вынужден только сожалеть, – констатировал Дитц. – Значит, так и продолжим. Вы, конечно, не догадываетесь о цели столь внезапного моего визита. Но прошу не удивляться. Сейчас такое время: смутное и непонятное для одних, опасное и тревожное для других, а отсюда и всякие неожиданности. Короче говоря, меня заставило наведаться к вам мое слово офицера, что я и выполняю... Фамилия штаб-ротмистра Лбова вам знакома?

– Разумеется, – не совсем уверенно, подумав, ответила Елизавета Эрнестовна. – Но должна сказать, что лично ко мне он никакого отношения...

– Совершенно верно, дорогая моя, – прервал ее Дитц. – Но поручение из бастиона я не имею права не выполнить.

– Как! Разве он жив?

– Живет и здравствует. Имел несчастье сам провести с ним десять дней. О всем и всех от него наслышан и в курсе дела...

– Я-то думала он давным-давно поставлен к стенке. Оказывается...

– Оказывается, штаб-ротмистр Лбов держится молодцом, как и подобает настоящему офицеру. Меня освободили лишь при обязательном условии встать на специальный учет. Другого чего-либо за мною не было.

Муфельдт не поняла туманный намек из характеристики штаб-ротмистра, но тут же предупредила:

– А вы знаете, его ведь все считали ненадежным, мямлей, без связей и имени. Он же из простых...

– Тот, кто так считал, ошибался, – возразил Дитц. – По его словам, он был в добрых отношениях с одной, просил меня найти ее через вас, чтобы передать его собственноручную записочку. Звать ее Мария.

– Ну уж и нашел любовь! – по своему среагировала она, – простая невежда, совершеннейшая дубина. Сами подумайте, кому она нужна? Куда только смотрит офицерство? Правда, смазливая. Все остальное – пустое место, стоимостью не больше обычного медяка. Я с удовольствием сведу вас с ней, но только не ранее, как через недельку по одной простой причине: она выехала в Коканд к прежнему месту домашнего услужения.

Елизавета Эрнестовна солгала о выезде Марии из чисто тактических соображений. Она еще долго и охотно беседовала с Дитцем, видя в нем человека волевого, серьезного, не лишенного юмора, достойного, по ее мнению, быть втянутым как в число ее любовников, так и в общую карусель, назвать которую казалось ей, однако, не только неудобным пока по моральным мотивам, но и преждевременным. В то же время и его ничего не интересовало, кроме выполнения поручения. Но разговор у домашнего стола – есть разговор, и в ходе него Дитц вскользь упомянул о вынужденном своем занятии:

– Как поняли, временно сижу в тени, держусь ближе к купцам, подрядчикам, ворочающим миллионами. Чем-то надо перебиваться! Вот и кручусь пока... Если б в этой связи вы не отказали мне в одной любезности, небезвозмездно, конечно... Всего один документик...

– Что такое? – загорелась интересом Елизавета Эрнестовна. – Не бойтесь. Можете быть со мной откровенны, как перед пастором.

– Не поймите меня иначе. Дело плевое. Раз-два и все. Плачу́ тут же. У них, ведь, денег – куры не клюют.

Интерес Елизаветы Эрнестовны возрос, поскольку дело коснулось денег.

– Конкретнее назовите, – попросила она.

– Была не была! – махнул рукой Дитц. – Возникает надобность отпечатать один чек на семьсот сорок тысяч. Связались, сволочи, с подрядом по части каких-то ирригационных работ. Должны получить в банке деньги, а отпечатать чек в полевых условиях – сами понимаете – негде. Вот и теребят меня. Хотел пойти куда-нибудь, попросить, но раз вы мастер на это и машинка на ходу, так вам и карты в руки.

– Только-то и всего? – удивилась Елизавета Эрнестовна.

– Больше ничего.

– Считайте тогда вашу просьбу выполненной. Надо лишь точно указать фамилию, имя, адрес, сумму, дату. А то банк очень придирается. Подойдите утром к Комиссариату на Пушкинскую, и я при вас же отпечатаю.

Беседа затянулась намного дольше, чем предполагалось, и довольный Дитц покинул этот дом не как случайный человек, а как старый добрый знакомый.

...С утра следующего дня Елизавета Эрнестовна частенько поглядывала в окно служебного помещения и, когда увидела пересекающего Хивинскую улицу Дитца, поспешила к выходу. Оба обменялись любезностями, при этом она предупредила:

– Никаких разговоров о чеке в присутствии посторонних!

– Понял вас, Елизавета Эрнестовна, – успокоил ее Дитц.

Вскоре был отпечатан документ:

ЧЕК № 7

Предъявитель сего Абдумавлянбеков Шаисламбек уполномочивается получить в Народном банке Туркреспублики 740 тысяч рублей (семьсот сорок тысяч рублей) из фонда Особого управления ирригационных работ в Туркестане (ИРТУР) для оплаты стоимости предстоящих неотложных затрат.

Подпись и полномочия получателя удостоверяются круглой печатью.

Получил _____________ (сумму указать прописью)

Председатель Особой коллегии и технический директор ИРТУРа _____________ (Ризенкампф Г. К.)

1918 года, Октября, 13-го дня

...Вечерело рано. Чистый закат обещал не только тихую ночь, но и тихий ясный день. Сгустившиеся сумерки затем незаметно перешли в непроглядную темень, предоставив слово махаллинскому сторожу, который изредка своей традиционной колотушкой прорезал тишину глухих окраинных тупиков. Вскоре в эти звуки вплелись редкие в эти часы шаги людей, которые один за другим осторожно подошли к богатому дому. В ворота постучали... Повторили стук громче. В глубине двора кто-то зажег фонарь, закашлял и, подойдя ближе, спросил:

– Ким сиз?[20]20
  Кто там? (узб.).


[Закрыть]

– Туркчека, – послышалось в ответ. – Производим проверку.

– Хоп, хоп[21]21
  Ладно, ладно (узб.).


[Закрыть], – засуетился хозяин, открывая калитку в воротах.

Шестеро укрылись за деревьями против ворот, а четверо, назвавшие себя чекистами, осведомились:

– Кто здесь живет?

– Абдумавлянбеков, – сообщил хозяин.

– Кто есть дома?

– Одна моя больная сын.

– Веди в дом.

Хозяин пригласил неизвестных в крайнюю комнату, где слабо мерцала висевшая под потолком лампа, а у сандала лежал под одеялом и стонал больной.

Просторное помещение не только поражало размером, но и убранством. Увешанные дорогими коврами стены, вместительные ниши, где были аккуратно сложены разноцветные бархатные и шелковые одеяла, вызвали радостное оживление у людей, пробравшихся удивительно легко в этот дом, где находились к тому же и заветные парусиновые мешки, набитые денежными пачками. Один из них, в кожаной куртке и такой же фуражке со звездой, даже потер руки от удовольствия. Подойдя ближе к хозяину и наставив на него два нагана, он с заметным кавказским акцентом издевательски спросил:

– Где спрятаны мешки с деньгами, дюша любезный?

– Какая мешки? – вроде не поняв, переспросил испугавшийся старик.

– Живо говори, паршивая рожа! Я не люблю, когда упорствуют... А то пах, пах и ульдым!

Хозяин притих, переминаясь с ноги на ногу.

– Считаю до пяти, скотина, – предупредил сверх меры обнаглевший бандит, несколько минут назад представившийся чекистом. – Не выдашь деньги, убьем тебя и сына. Весь дом сожжем! Начинаю считать: бир... икки... уч...

Хозяин взмолился:

– Мана деньга лежает, – указал он пальцем на нишу, где накрытые сверху ковром, находились два парусиновых мешка.

Трое бросились к мешкам...

Лежавший у сандала больной с большой силой дернул за ноги стоявшего к нему спиной грабителя. Тот, мгновенно уронив оружие, беспомощно рухнул на пол и тут же был схвачен. В руке «больного» в тусклом свете сверкнула вороненая сталь маузера. Трое, пытавшиеся взять мешки, не успели оглянуться, как на них посыпались стопки одеял, освободив таким образом ниши, откуда выскочили шесть человек, да четверо нагрянули из мрака смежных комнат. В одно мгновение бандитов скрутили. Оказавшийся здесь Пригодинский с Аракеловым предупредили: «Уголовный розыск! Ни с места!» Двенадцать оперативных сотрудников сумели надежно обезвредить мнимых «чекистов». Правда, одетый в кожанку успел вскинуть один из двух наганов, но его тут же выбили из рук.

Выполнявший роль «хозяина» Бабаджанов снял с себя чалму и бороду, которую ему искусно приделали по совету Цируля. Теперь задержанные не могли ошибиться. Перед ними был ответственный руководитель управления охраны. Взяв мешки, Бабаджанов высыпал содержимое на пол.

– Кроме этой бумажной макулатуры, Абрек-мабрек, – недобро посмотрел он в сторону одетого в кожанку, – ничего другого предложить мы не намерены. Настоящие деньги нужны правительству Туркреспублики.

Звонок в квартиру Муфельдт раздался, когда уже стало рассветать и на улицах появились первые прохожие. Елизавета Эрнестовна отозвалась удивительно быстро.

– Кто?

– Одуванчик, – ответил тихий голос с крыльца парадной.

Скользнули засовы и дверь была открыта без дальнейших расспросов. Однако перед хозяйкой дома предстал не тот, кого ждала, а несколько человек, исполнявших свои служебные обязанности.

– Уголовный розыск, – предупредил Аракелов.

Она заволновалась, но попыталась представить дело так, будто сотрудники уголовного розыска ошиблись:

– Вы не по адресу попали. Здесь живет одинокая женщина, работница советского учреждения, которая не имеет ни малейшего отношения к тому, что давало бы повод так бесцеремонно будить...

– А какой повод был у «Одуванчика»? – намекнул Аракелов, усмехнувшись.

Елизавета Эрнестовна поняла свою оплошность, пойдя на попятную:

– Какой «Одуванчик»? Вы что-то путаете...

Аракелов позвонил в управление. Ожидавший этого звонка Цируль лишь переспросил:

– Без шума обошлось?

– Конечно. Ждем вас.

– Сейчас буду.

Приехал он быстро на своем фаэтоне вместе с тремя понятыми из числа депутатов Ташкентского Совета. Увидев его, Муфельдт расплакалась:

– Товарищ Цируль, избавьте меня, пожалуйста, от такого унизительного оскорбления...

Цируль, не вдаваясь в пояснения, объявил:

– Мы вынуждены вас арестовать и произвести обыск.

Тщательный осмотр и обыск дворовых подсобных помещений, благоустроенного подвала, шести комнат дома занял немало времени, а по своим результатам превзошел всякие ожидания. Чего здесь только не было обнаружено! И контрреволюционные листовки, и значительная часть документов по личному составу дореволюционного штаба Туркестанского военного округа. Ценные бумаги на имя разных дельцов. Копии многих документов Комиссариатов земледелия и внутренних дел. Консервы, мука, сало, вина, копчености и многое другое. В спальной комнате стоял уникальный мягкий диван, под обивкой которого с обратной стороны спинки оказались спрятанными большие суммы американских долларов и английских фунтов в крупных купюрах. И понятых, и сотрудников не менее поразило количество найденных ценностей. Круг ценных и дорогих вещей замыкали многочисленные золотые часы лучших мировых фирм. Среди них были одни массивные ямщицкие, с прикрепленным к цепочке маленьким образком. Их владелец, видимо, следовал правилу: «На бога надейся, да сам не плошай».

Три шифоньера забиты дорогой дамской одеждой, обувью, мехами, шерстяными и шелковыми отрезами, а также персидскими коврами ручной работы, китайской посудой. Все это было не менее ценно в дополнение к четырем сотням тысяч наличных денег, из них тридцать тысяч золотом.

По подсчету комиссии, стоимость обнаруженного в доме Муфельдт составляла около трех миллионов рублей в твердых довоенных ценах.

Одновременно проводились оперативные мероприятия и по другим адресам, где вооруженных столкновений удалось избежать, хотя семнадцать человек задержанных преступников были до зубов вооружены. В притоне татарской слободки были найдены десять кожаных курток, такие же фуражки со звездочками и почти на шестьсот тысяч рублей вещей, взятых преступниками при ограблении квартир владельца галантерейных магазинов Воробьева, владельца лесопильного завода «Туркестан» Арикянца, торговца Генеля, отставного генерала Исфендиарова-Джафарова, врача Шорохова и некоторых других. А в притоне по Касьяновской были обнаружены такие же контрреволюционные листовки, как и в квартире Муфельдт.

...Последние дни Крошков занемог, слег и на работе не был, но когда узнал о новом сенсационном деле со слов сотрудников и официальной газетной информации, не вытерпел. Пригодинского он застал за ознакомлением с протоколами обыска и задержаний. Тот вежливо предупредил:

– А вам, Александр Александрович, надо лежать и лежать...

Но Крошкова теперь было трудно убедить.

– Какой там лежать! Вы только посмотрите, как реагирует печать...

– Согласен. По нашей информации даны публикации. Вот полюбуйтесь, – указал Пригодинский на множество следственных документов. – А вот еще, – провел он Крошкова в соседнюю комнату, где на столах лежали около пятидесяти револьверов и пистолетов разных образцов. – А там, обратите внимание, – кивнул он на следующую комнату, в которой финансовые сотрудники пересчитывали огромное количество денег в бумажных купюрах и золотой валюте... – А ценных вещей сколько? И во сне никогда не приснилось бы!

– Значит, до Муфельдт добрались основательно, – согласился Крошков. – Не зря так старался Коканбаев. Толк из него выйдет. А Бабаджанов, Бабаджанов какой молодец! Как же это он такой дом подобрал?

Пригодинский засмеялся.

– Только он мог в считанные часы собрать в нескольких махаллях у тех, кто позажиточнее, одеяла, халаты, ковры, украшения и прочее, да один дом приглядел на глухой окраине. Стараниями доверенных людей придал ему вид дачи богатея, хотя в нем живет многодетный махаллинский сторож, охотно предоставивший Бабаджанову свое жилье. Место тоже было подобрано не случайно. Чтобы исключить возможные потери среди населения в момент решительных действий против этой дерзкой, опасной шайки бандитов, и решили провести операцию подальше от густонаселенных районов. И вот результат...

– Как я понял, Александр Степанович, главное во всей операции было построено на денежном чеке. Именно в нем была заложена идея проверки Муфельдт.

– Абсолютно так и было. Заподозрив ее в причастности к делу с убийством профессора, которому она печатала чек, мы решили инсценировать этот маскарад, на который она не преминула ринуться, как голодная гиена, выведя и шайку подручных. Надо сказать, что она тоже действовала осторожно. Продав дорогие серьги, кольцо и браслет, принадлежащие собственнице дома, где жил профессор Коген, некоему бывшему владельцу гостиницы Картвелову, сама с целью проверки учинила под хитрой подоплекой показ других таких же вещей своей домработнице Кручининой. Сейчас у Картвелова ценности изъяты и потерпевшей Максимовой опознаны. Только на трех вещицах Муфельдт заработала чистоганом восемнадцать тысяч рублей, а сам Картвелов уже имел договоренность с другим дельцом о перепродаже ему награбленного за тридцать тысяч... Таким образом, лишь этот маленький штрих показывает подлинное нутро паразитических элементов, которые больше всех обвиняют нас в плохой охране их собственности и в то же время сами баснословно наживаются на грабежах.

– Как поступили с Картвеловым?

– А как иначе можно было с ним поступить? Ведь у него изъято ценностей сомнительного происхождения почти на миллион. Пришлось арестовать и его.

– Не тот ли это Картвелов, который по весне вызывался к Фрицу Яновичу?

– Он самый.

– Тогда ясно, что он за тунеядец.

– В общем, Александр Александрович, предстоит новый оперативный разворот. Муфельдт еще не допрашивали. Займитесь, пожалуйста, вы сами, если, конечно, чувствуете себя здоровым.

– О чем разговор?!

Вошла под конвоем и села у стола представительная дама. Красавицей назвать ее было нельзя. Тридцать пять прожитых лет уже наложили на нее отпечаток, к тому же отразилась и не совсем, видимо, нормально проведенная молодость. Тем не менее манера держаться, изысканная одежда, последней парижской моды прическа, необычайно стойкий аромат духов «Брокар» – все это создавало о ней впечатление, как о женщине, знающей себе цену. Но вот сейчас какие-то тонкие и плотно сжатые губы, слегка заостренный нос, немигающие темные глаза кобры вполне создавали образ злобной истерички.

Но уже в ответах на первые обычные вопросы о ее биографических данных просквозили нотки в тоне старых мелодрам, в изобилии украшенных превосходными степенями сравнений. Получалось что-то вроде того, будто впервые она стала законной женой, едва достигнув шестнадцати, а через неделю порвала этот брак по собственному почину потому, что супругу из международных проходимцев было что-то около пятидесяти. Потом сменились один за другим еще четверо, пока, наконец, она твердо не остановилась на армейском полковнике, готовившемся к отставке, не случись война. Пришлось уточнять и это.

– Не вернулся с войны, – ответила она. – Слухами и известиями о его судьбе не пользуюсь...

– Какую последнюю должность он занимал?

– Начальник штаба армейского корпуса. До командарма или главкома не выдвинулся, – с каким-то сарказмом сказала Елизавета Эрнестовна.

– На каком фронте?

Она приподняла голову, пристально посмотрев на Крошкова:

– Как человек сугубо гражданский, я мало интересовалась наименованием фронтов...

На самом деле Муфельдт доподлинно было известно, что ее муж, оставаясь на крайне реакционных позициях монархического толка, был одним из тех, кто еще в конце декабря семнадцатого вошел в Яссах на румынском фронте в состав ядра оголтелых монархистов из ударных частей. Субординация в командовании уже не соблюдалась. Больше брала верх наглость, именуемая для вида личной инициативой. Под командованием полковников Дроздовского, Лесли, Войналовича офицерский отряд в две тысячи штыков двинулся походным порядком в помощь южнорусской контрреволюции, разгоняя по пути местные советы и комитеты. Позднее в Новочеркасске генерал-майор Муфельдт мог доложить главарям формирования белой Добровольческой армии генералам Алексееву и Деникину: «Прибыл под знамена и готов лечь костьми за его императорское величество». Передал это Елизавете Эрнестовне один надежный человек, вернувшийся с юга в Ташкент по поручению самого генерала.