Текст книги "Континент Евразия"
Автор книги: Петр Савицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
В психологии хозяйствующих субъектов, которых описывает В. Ратенау в приводимых А. М. Мелких отрывках, есть элементы "хозяйского ценения". Но В. Ратенау делает то, чего остерегается автор "Хозяина и хозяйства", – считать "хозяйское ценение" принадлежностью "какой-либо определенной группы людей"; В. Ратенау изображает "хозяйское ценение" как принадлежность "крупных деловых людей". Нам же кажется правильным признать, в противовес этому, что существуют деловые люди, "крупные" по своему действительному влиянию и мощи, которые суть не "хозяева", но "барышники".
В противоположность же тому, что говорит А. М. Мелких, "спекулянты" и в бытовом, и в философско-экономическом смысле этого слова должны быть "приняты в соображение" при построении учения о хозяйстве. Скрываться в этом случае за спиной "солидного" торговца или предпринимателя, который "никогда не станет вкладывать свои средства в операцию, хотя бы сулящую большие барыши, но носящую кратковременный характер", было бы равнозначно бегству от действительности, во всей ее полноте, или оптимистическому искажению действительности. Явление "спекуляции" заслуживает внимания теоретика. Оно есть относительно наиболее чистое выражение "экономического принципа" – в том виде, в каком он выдвинут "классической школой" и на котором, из соображений методологических, настаиваем и мы. И если "экономический человек" не всегда есть спекулянт "в бытовом смысле", то его основная функция как "экономического человека" есть все же "спекуляция" – в смысле соотнесения сопряжения наименьшей затраты с наибольшей выручкой…
Но если нужно избегать всякого оттенка оптимистического искажения действительности, то не нужно также сгущать краски. А. М. Мелких неправильно понял мою мысль, когда мне приписывает мнение, что "предприниматель" (как "экономический человек") "лишь в виде исключения может быть в то же время… "хозяином" (носителем "хозяйского ценения"). Как духовные сущности и логические категории "предприниматель" и "хозяин" раздельны, а в действительной жизни эти два качества не-редко сочетаются в одном лице; и, как сказано в статье "Хозяин и хозяйство" ("Евразийский временник"), "образ этот ("доброго хозяина"), чрез самые разнообразные технические условия хозяйства и различные формы "производственных отношений", идет… ко многим и многим "добрым хозяевам" современности – в сельском хозяйстве, промышленности и пр.". Возможность и факты соединения "предпринимателя" и "хозяина" в одном лице относятся также и к строю капиталистическому, несмотря на духовное обнищание этой эпохи, ибо хозяйная стихия есть изначально вложенная в человеческую природу. В научном смысле понятия "экономического человека" и "доброго хозяина" нужны для установления типологии хозяйствующих субъектов. И напрасно А. М. Мелких полагает, что задачи эти мы применяем исключительно к евразийской хозяйственно-экономической среде.
Мы очень хотели бы, что homo eurasicus, евразийский человек, был бы как можно чаще и как можно больше "хозяином" – воплотителем положительных начал хозяйства; но мы вовсе не притязаем, чтобы это качество было исключительным достоянием хозяйственно-экономических деятелей России-Евразии; среди тех "тысяч, миллионов, сотен миллионов примеров", о которых мы говорим, имеются, конечно, представители самых различных народов и разных исторических сред. Как духовная сущность и логическая категория понятие "хозяйского ценения" общеприложимо. Конкретное содержание этого ценения в различных случаях различно, но является общей схема: ценение хозяйства как такового, ценение (как самоцели) благосостояния работающих в хозяйстве людей. Скажем более: поскольку дело идет о хозяине-личности, хозяйные начала нигде, быть может, и никогда не были так стеснены, так слабо выражены, как в современной России. Моральная обстановка и жизненно-правовой уклад коммунистической России предельно враждебны идее и факту "доброго хозяина" в их применении к личности; экономический деятель советской России, каковы бы ни были его личные данные, есть, по преимуществу, "экономический человек", осуществитель голого "экономического принципа". Но вне хозяйных начал, примененных также и к личности, невозможна преуспевающая и устойчивая экономическая жизнь. И поэтому для русской хозяйственно-экономической мысли (которая, всячески нужно подчеркнуть, все еще не получила самостоятельного развития и нередко, на горе стране, талдычит бестворческие шаблоны) очередной задачей является утверждение, в той или иной форме, хозяйных начал как положительных начал хозяйства. Само собой разумеется, что этой постановке задачи не дает Россия-Евразия никакой "монополии" на эти начала. Тип "экономического человека" был установлен, по преимуществу, английской политической экономией. Это отнюдь не означало, что "экономический человек" есть какая-либо исключительная принадлежность Англии…
Перекладывая мысль А. М. Мелких на язык наших категорий, согласимся, что "… история нашего (русского) крупного предпринимательства, если ее изучать не по агитационной или псевдонаучной литературе, дает богатый материал для зарисовки типа предпринимателя", в деятельности которого сказываются "хозяйные начала". Мы идем далее. Одной из задач русской хозяйственно-экономической исследовательской работы мы считаем составление словаря русских хозяев, в котором были бы даны жизнеописания тех, кто своей работой обосновал "благосостояние хозяйства", полноту его "функционирования и развития" и довольство работающих в нем людей, – жизнеописания тех, в чьей деятельности сказывались начала "хозяйского ценения". Дело крупных "хозяев" – не меньшее дело, чем дело государственных людей, полководцев, художников и мыслителей. И дело это заслуживает монографических исследований и соответствующих сводок…
Полагаем, нас нельзя упрекнуть в недостаточно явственном ощущении творческого значения хозяина-личности. Однако по поводу того, что в порядке должного, в задачах насыщения хозяйственно-экономической жизни хозяйными началами, мы считаем необходимым сочетание в величинах, соразмерных друг другу, личного и общественного начал и не отрицаем "целей социализма и коммунизма, поскольку цели эти сводятся к поставлению наряду и над атомистическими некоторого общественного начала", А. М. Мелких замечает: "Это преображение коммунизма представляется такой уступкой ему, которая граничит с его признанием". С приведенными словами интересно сопоставить замечание другого критика (Г. Гурвич, газета "Дни", № 796): "г-н Савицкий допускает" в известных и реально возможных пределах воздействие "хозяина-общества". Однако все это пустые слова для отвода глаз. На деле оказывается, что… "прославленный хозяин все же есть частный собственник и предприниматель, и филологические упражнения г-на Савицкого относительно слова "хозяин" не простая словесность, а имеют вполне реальную и весьма односложную тенденцию". Так где же правда? К чему сводится хозяйнодержавие – к признанию коммунизма или к апологии частной собственности и "личного произвола" в хозяйстве (выражение того же г-на Гурвича)? В том-то и заключается дело, что хозяйнодержавие не сводимо ни к одной, ни к другой формуле – и есть нечто третье.
Нам представляется, что А. М. Мелких потому сближает хозяйнодержавие с коммунизмом, что сам он, А. М. Мелких, недостаточно явственно ощущает реальность зла в хозяйственно-экономическом мире. Но ощущать реальность хозяйственно-экономического зла еще не значит впадать в коммунизм. Грандиозное изображение и обличение хозяйственно-экономического зла мы находим в творениях отцов Церкви первых веков нашей эры. Даваемые ими изображения и обличения, вместе с теми чертами добра, с которыми св. отцы ходят в хозяйственной области, будучи сопоставлены воедино, составляют обширную систему учения о хозяйстве, наиболее обширную из всех, которые нам известны, за исключением романо-германской доктрины последних веков. Св. отцы многосторонне продумали хозяйственно-экономические проблемы, многое увидели и многое определили. Но учение их проникнуто, конечно, иным духом, не тем, которым проникнута романо-германская доктрина в ее целом… "Понимай также относительно богатых и стяжателей: они… разбойники, караулящие при дорогах, грабящие добро путников; в своих кладовых, словно в пещерах и ямах, они зарывают чужое имущество" (Иоанн Златоуст). "Не говори: я трачу свое имущество и на свои средства роскошествую. Не на свои, а на чужие… чужое становится твоим, если ты употребляешь его на других; если же ты широко тратишь на самого себя, то твое становится чужим" (он же). "Какое противоречие в словах! Имущество называют добром те, которые пользуются им исключительно для злых дел" (Киприан). "Если ты господин над золотом, ты делаешь из него то, что хорошо; если раб, оно делает из тебя то, что дурно" (Августин). "Это прилагается и придается как материал и орудия для хорошего употребления умеющим пользоваться орудием… Такое же орудие есть и богатство. Ибо оно возникло для того, чтобы служить, а не царить" (Клемент Александрийский). "Того же, кто процветает в богатстве… хорошо употребляя то, что имеет, следует любить и почитать как владеющего общими орудиями для жизни, если он пользуется ими правильным образом, как-то: щедр в денежной помощи нуждающимся, самолично ухаживает за недужными, весь же остальной избыток считает принадлежащим ему не более, нежели любому из нуждающихся" (Василий Великий). "Всякая собственность существует ради потребления" (Клемент Александрийский).
Для св. отцов главным основанием к сохранению личной собственности являлось то соображение, что утверждение добра в хозяйственно-экономическом мире должно быть результатом личного нравственного подвига, а не внешнего принуждения. Мы, современные, в пользу введения собственности можем выдвинуть аргумент целесообразности. Личная собственность целесообразна, ибо она означает лучшее хозяйствование, каковым является хозяйствование за свой счет, в отличие от хозяйствования за чужой счет и за счет казенный, которые господствуют там, где нет личной собственности. Но нужно с полной силой подчеркнуть, что бывают случаи в существуют отрасли, где путем затраты энергий соответствующей величины также и хозяйствование "за казенный счет" можно сделать годным хозяйствованием. Положительное значение государственной (или "национальной") собственности повышается тем качеством "хозяина-общества" (становящегося на место "хозяина-личности"), которое не упомянул А. М. Мелких, воспроизводя характеристику "хозяина-общества", данную в "Хозяине и хозяйстве": "Хозяин-общество поддается тому, чтобы хозяйское ценение было ему формально "задано"; можно сказать даже, что в некоторых случаях хозяин-общество и возникает именно для того, чтобы быть носителем хозяйского ценения…"
Нужно не только фактически принять, но также идеологически утвердить государственное вмешательство и контроль в договоре о найме, государственную собственность на землю и предприятия; но при таком учреждении учесть и то, что было бы нелепо весь диапазон правовых форм свести к одной государственной собственности. В отношении земельного строя и строя промышленного, существующего в советской России, евразийцы, исходя из существующего, являются сторонниками расширения подбора применяемых правовых форм. Необходимо, чтобы наряду с государственной существовала также личная собственность на землю и предприятия…
Можно сказать, пожалуй, что излагаемая концепция знаменует собой исхождение из того хозяйственно-экономического строя, который создался в России при коммунистической власти; но это не есть "такая уступка коммунизму, которая граничит с его признанием". Наоборот, это замысел преодоления коммунизма при сохранении из существующего того, что правильно и необходимо, или, вернее, того, что может стать правильным и необходимым, если его поставить в иной, внекоммунистический контакт. В частности же, концепция хозяйнодержавия многосторонне и по существу утверждает лично-хозяйственный принцип, который в коммунистической теории не признается вовсе, а на деле допускается коммунистами в порядке вынужденной и крайней уступки.
«ЕЩЕ О НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМЕ»
(Письмо П. Струве)
Милостивый государь, Петр Бернгардович!
В Ваших "Историко-политических заметках о современности" Вы посвятили несколько страниц разбору воззрений национал-большевизма. Принадлежа к числу немногих в среде русской эмиграции единомышленников Н. В. Устрялова, я позволю себе изложить некоторые соображения, которые, может быть, помогут выяснить, из каких корней выросла эта идеология.
Прежде всего следует с полной силой подчеркнуть, что такими корнями не являются принципиальный коммунизм или интернационализм.
Интернационалист и коммунист по убеждениям был бы не национал-большевиком, а просто большевиком. Относительно себя лично я хочу отметить, что я всегда отвергал и отвергаю начисто и ныне не только коммунизм, но и всякий социализм, под каким видом и в каких бы оттенках он ни выступал. И все-таки я склонен связывать будущее России с будущим Советской власти, именующей себя властью коммунистической. И это не потому, что я признаю принципиально неправильными Ваши суждения, обличающие ненациональность и вредоносность для страны коммунистической власти. Скажу прямо, если бы предстояло выбирать между двумя формами власти, из которых обе обладали бы равною способностью администрирования и равною политическою силою, во из которых одна называлась бы коммунистической, а другая – нет, – для всякого национально мыслящего русского не было бы ни минуты сомнения: предпочтительна власть не-коммунистическая. И такой выбор, казалось, существовал, пока режим адмирала Колчака и генерала Деникина не выявили своего бессилия. И я уверен, что, покуда это бессилие не выяснилось, большинство тех, кто мыслит ныне национал-большевистски, не было на стороне большевиков.
Но, увы, в настоящий момент такой выбор невозможен. И нужно, выступая против большевиков, отдавать себе отчет в последующем.
Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевикам выступают ныне претендентами на власть. Я не стану распространяться о монархическом движении. Напомню только, что последняя эпоха существования Императорской России, которая была эпохою, хотя и частичного, разложения Русской Исторической Власти, сделала монархическое движение в большинстве случаев принадлежностью столь недоброкачественных элементов русского общества, что, даже при наступившем возрождении и очищении этого движения, потребуется немало времени, чтобы поставить монархическую реставрацию на очередь дня.
Из остальных групп наиболее значительны эсеры и кадеты. Те и другие, в разной степени и в разные моменты, были влиятельны в период Временного Правительства. Кроме того, кадеты имели голос при Деникине. Мне кажется, нельзя найти достаточно ярких слов для того, чтобы охарактеризовать степень бессилия и неспособности к действию, которую, в общем и целом, проявили во время своего "величия" и те, и другие. Я отнюдь не хочу отрицать, что и среди кадетов, и среди эсеров есть честные люди, которые, в известных обстоятельствах, могут быть полезны. Но ни в них, ни в других, в каждых по-своему и по особым причинам, нет того напряжения властвующей воли, того потенциального дерзания, которое необходимо, чтобы управиться с Россией. Дело здесь не только и даже главным образом не столько в ошибках прошлого, но в некоторой органической неспособности понять природу власти, которая постигается интуитивно и доказуется эмпирически на уроках прошлого.
В отношении к подразделению социалистов на большевиков и небольшевиков можно утверждать даже, что подразделение это определяется не столько различием убеждений, сколько разницей темпераментов: темперамента властвования, с одной стороны, темперамента оппозиции и бунта, равно безответственных, – с другой.
Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны. Неоднократно упоминаемая в Вашей аргументации неудача большевиков в борьбе с Польшей является не более чем отдельным эпизодом, который, во-первых, может смениться эпизодами совершенно другого характера, а во-вторых, и это главное, не устраняет того факта, что большевики к настоящему моменту, к середине 1921 года, действительно "собрали" Россию. "Невоссоединенными" остались не более 1/10 территории и 1/5 населения бывшей Империи. Говорить в этих обстоятельствах о "расчленении" России является прямым недоразумением. Если бы нынешнее положение оказалось устойчивым, подлежали бы устранению только немногие детали (вроде существования "прибалтийских пуговиц"). Но в том-то и дело, что в перспективе свержения большевиков существование Единой России отнюдь не представляется обеспеченным. Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники – грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы, по своему произволу, определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как "пала" и "распалась" к нынешнему моменту (т. е. фиктивно), но по-настоящему. И может же существовать такой вариант патриотического чувства, согласно которому подобная цена является слишком дорогою даже тогда, когда ею покупается уничтожение коммунистической власти!
Те, кто желают падения большевиков во что бы то ни стало, могут, конечно, надеяться и верить, что кто-то придет, кто-то все устроит. Но такая вера не является обязательной для всякого национально мыслящего. Она станет таковою, если этот "кто-то" придет, но не раньше.
Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собою. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете "патриотической страстью", – именно оно и ничто другое – приводит к национал-большевизму.
И вот, скажете Вы, в погоне за политическим миражем, страну обрекают на вымирание, ведь к вымиранию приводит экономический режим большевизма. Это правда, когда речь идет о специфически-коммунистическом хозяйственном режиме. Коммунизм отрицает самые основы человеческой хозяйственной деятельности, без которых наступает экономическое небытие. Но коммунизм отрицал также начала милитаризма. Это не помешало Советской власти, после некоторого периода шатаний и колебаний, создать годную Армию. Можно ли утверждать, что после более долгого и тягостного для страны периода экспериментов Советская власть не сумеет осуществить "обуржуазивания" хозяйствования?
Всегда и везде нужно стремиться к лучшему. И этим лучшим в нынешних, безмерно трудных, обстоятельствах нам представляется сохранение годного политического аппарата большевиков, при изменении экономической их политики.
Изменение экономической политики большевизма – это условие жизни России; сохранение политического его аппарата – это условие силы страны.
Повторяя основное свое положение, скажу: в резком несоответствии с бессмысленностью экономической системы большевики сумели в области политической создать выделение годных из всех слоев русского общества. И в этом выделении есть нечто ценное и не подлежащее устранению. С точки зрения национал-большевизма, только на путях стихийного и свободного от внешних воздействий роста этой новой, народившейся при коммунистической власти России коммунизм станет таким же изжитым явлением, как стали им "кадетство", "эсерство" и пр.
(5 ноября 1921 года)
Данный документ, написанный на заре Советской власти, блестяще иллюстрирует глубокий дар политического предвидения, который был свойствен русским евразийцам
еще в самом начале их идеологической деятельности. Самое поразительное в нем то, что практически все опасения о распаде России, связанные с устранением большевиков от
власти, сбылись через 70 лет с удивительной точностью.
