Текст книги "Континент Евразия"

Автор книги: Петр Савицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

И все-таки для исторического развития форм русского хозяйственного и – шире – общественного быта имеет огромное значение, кто победит: национальный лагерь или советский. Если победит сторона Колчака-Деникина, пути социально-хозяйственного развития России будут, нужно думать, путями прямыми. Каждый последующий исторический этап будет непосредственно исходить из предыдущего. Если же победили бы большевики, итог исторического развития в конечном счете был бы тот же самый, но только пути к нему были бы не прямые, а окольные. В нарушение принципа экономии исторических национальных сил развитие началось бы как бы с самого первого шага, с первозданного хаоса, и затем, ценою растраты народной энергии, приходило бы к тем же окончательным результатам, к которым пришло бы и в ином случае, но притом приходило бы к ним только в некоторых существеннейших, но далеко не во всех отношениях. Различия основных исходных точек, историко-индивидуалистической, в одном случае, абстрактно-коллективистической – в другом, не могли бы не отразиться на общем укладе хозяйственно-социального быта.

Борьба между национальным и советским лагерями должна решить, от каких начал будет исходить дальнейшее хозяйственно-общественное развитие России: от признания ли собственности, приходящего к сознанию необходимости ее реформы, или от "ненависти к собственности", эволюционирующей к ее признанию. И для России ли только эта борьба разрешит столкновение указанных лозунгов? Не означала ли бы победа большевиков в России чрезвычайную угрозу устойчивости положения национально-буржуазной стороны в Германии, а также во всей средней и юго-восточной Европе? И устояла ли бы в этом случае Франция, а быть может, даже и Англия, со всеми другими странами крайнего Запада Европы, против большевистского нажима с Востока? Ведь и у них, в некоторой степени, уже и теперь замечается в широких массах стремление умножить наслаждения жизнью, при уменьшении количества производимого труда, ненависть к собственности, разложение в войсках и прочие признаки большевизма. Эпизоды Одессы и Севастополя – достаточное тому доказательство. В этих обстоятельствах оказалась ли бы, напр., Франция способной сдержать натиск большевистских русских и спартаковских немецких полчищ, воодушевленных одновременно пафосом "всемирной революции", национальным ожесточением немцев и разбойничьими аппетитами русских профессионалов? И наоборот, победа Колчака и Деникина – разве она не утвердит собой национально-индивидуалистический строй во всей остальной Европе?

Пред лицом подобных исторических перспектив, нам кажется, с полным правом мы можем сказать, что вопрос о том, быть ли историко-индивидуалистическому или абстрактно-коллективистическому принципу основной исходной точкой дальнейшего исторического развития, этот вопрос русский народ в своей гражданской войне разрешает не только за себя, по и за всю Европу, а может быть, и за весь мир. Тем самым русский народ в определенном смысле оказывается впереди Запада и кристаллизует в себе силы как коллективистического, так равно и индивидуалистического лагеря в таких масштабах, в каких Запад их еще не кристаллизовал. Усилия инициаторов национальных мастерских 48 года и создателей Парижской Коммуны 71-го бледнеют в сравнении с организационным и агитационным пафосом российских большевиков. А действия войск, руководимых Кавеньяком и Тьером, по степени героизма не могут идти в сравнение с "ледяным" Корниловским походом. Русский народ проявил в себе великую жизнь. А разве не тому, в ком жизнь, принадлежит будущее?.. Из идеологически-действенной "жизненности" России историческая действительность с железной последовательностью сделает все вытекающие выводы.

Нас спросят: почему же, если изложенное в предыдущих строках действительно приближается к истине, страны Запада, в частности Франция, столь недостаточно интересуются Россией и, видимо, вовсе не думают об ее предполагаемом мировом значении. Не есть ли это знак, что такое ее значение есть плод разгоряченной фантазии? Нам кажется, что указанное равнодушие имеет место потому, что грядущее если не знать, то предчувствовать может только тот народ, в ком семена будущей жизни, кто призван в будущем к активной деятельной роли. Тот же, в ком активность ослабела, кому суждена роль пассивного страдательного объекта, неизбежно к росткам новой жизни будет относиться с недальновидным равнодушием. Поэт уже знает о задуманной им поэме, когда те, кому предстоит ее услышать, еще и не догадываются об ее существовании.

V

Континентальные гарантии и океаническое равновесие

Перед 1914 г. в Европе жило более 100 миллионов русских (едва ли в настоящий момент можно сомневаться, что украинско-малорусский народ считает себя русским), около 80 миллионов немцев (считая немецкую Австрию), до 50 миллионов англичан, около 40 миллионов французов и 35 миллионов итальянцев; причем ежегодно народы эти давали прирост: русские –16 человек, немцы –15 человек, англичане –12 человек, итальянцы – 10 человек и французы – 2 человека на каждую тысячу своего народонаселения.

Цифры эти говорят о несколько особом положении в Европе русского и немецкого народов как в отношении создавшегося уже демографического их преобладания, так и способности к особо быстрому размножению. Если принять во внимание не только Европу, но весь мир, то тем укрепится демографическое положение Англии и России, но не Италии и Франции…

Державы, великие и малые, собрались в настоящий момент на Мирную Конференцию и решают на ней "судьбы мира". Все народы имеют там свой голос, кроме побежденных: судьбы последних определяются без их участия. Так определялась судьба Германии… таким же образом определяется судьба России. Представителя России – ни национальной, ни советской – на Мирной Конференции нет; зато на ней уже признана независимость Финляндии, одной из составных частей Империи Российской, и хотя не признана самостоятельность закавказских республик, но решено отторжение от русской территории части Эриванской губернии и присоединение ее к создаваемой вновь независимой республике Армении. Так решают победители. Остается только подождать, что в ходе событий скажут по этому поводу сами "побежденные" страны; при определении важнейшего из того, что будет содержаться в этом "отзыве", не играет роли, будет ли господствовать в них индивидуалистическое или коллективистическое течение.

Если державы-победительницы не пройдут Германию огнем и мечом, в целях уничтожения ее мощи и организации, то Германия, как мы старались показать в предыдущем, несмотря на все, явится "зрелым мужем" современной европейской действительности. Если это так, если Германия действительно переросла пелены своего политического и хозяйственного малолетства и если она жива, то можно думать, что в исторической перспективе является существенно безнадежной попытка начисто воспрепятствовать ее политико-хозяйственному расширению за старые ее границы. За дурное поведение можно наказать ребенка, отняв у него игрушки, но гораздо труднее за дурное поведение наказать целый народ, отняв у него возможность выявлять накопившуюся энергию, как то хочет сделать, в отношении Германии, Парижская Мирная Конференция. Стремление Германии расшириться одновременно по двум направлениям – и на Запад, и на Восток, укрепиться и на берегах океана и в глубине континента, получить преобладание в Антверпене, в северной Франции и одновременно в Константинополе, Багдаде и в России ликвидировано истекшей мировой войной. На основании наглядного и дорого купленного исторического урока Германия ныне должна пойти только по одному из упомянутых путей расширения. Интерес Франции, Голландии, Бельгии, Италии заключается в том, чтобы получить гарантии от подобного расширения на Запад; интерес России – безразлично России Колчака – Деникина или России Ленина – Троцкого – в том, чтобы получить гарантии от подобного расширения на Восток. История решит, кто получит эти гарантии скорее и вернее.

Если положение России в отношении держав-победительниц будет оставаться тем же, каким оно является теперь, и Россия будет по-прежнему находить свое место в разряде "побежденных" стран, то не станет ли соглашение между Россией и Германией грядущим, правда, не очень еще близким этапом развития международных отношений в Европе? Это соглашение ни в коем случае не могло бы оказаться "соглашением сердца"; ибо ни национальная, ни советская Россия не забудет, конечно, той адской, двойной игры, которую вели немцы в отношении большевиков, затем большевиков и украинцев, Ленина и Краснова, поддерживая одновременно каждого из двух врагов, близоруко стремясь к расчленению России… Но в международной политике "соглашения сердца" редки, и можно сомневаться, существуют ли они вообще; зато часты "соглашения расчета".

В том случае, если бы возникла возможность соглашения с германским народом, соглашения, дающего России достаточные гарантии против всякого покушения на нее со стороны Германии и в то же время удовлетворяющего последнюю, и если притом Германии, по внутренней ее живучести и силе, действительно суждено рано или поздно создать себе расширенную сферу политико-хозяйственного влияния, то не следует ли признать опасным для России экспериментом стремление во что бы то ни стало стать в будущем поперек пути германского расширения? В результате этого эксперимента и новой борьбы с Германией Россия, вместо того чтобы являться великодержавной силой, могла бы стать "навозом на германском поле". Однако посреди реальности явлений, пред лицом уже и ранее создавшейся великой русской культуры и обнаружившейся ныне внутри русского народа способности к идейно-милитарному напряжению, удел состоять в иноземной кабале и быть навозом на чужом поле является, в отношении ста двадцатимиллионного русского народа, нелепостью и невозможностью, такой же нелепостью и невозможностью, какой в исторической перспективе представляется вам и стремление предотвратить политико-хозяйственное расширение доросшего до него восьмидесятимиллионного немецкого народа. И не станет ли одним из важнейших совместных последствий Войны и Революции тот факт, что два народа, в наибольшей степени призванные, по-видимому, к строительству жизни новой Европы, народы германский и русский, являвшиеся в начале нынешних потрясений врагами, в результате этих потрясений придут ко взаимному соглашению? Их столкновение создавало парадоксальное, в историческом смысле, положение. Одна живая национальная сила могла остаться победительницей только за счет другой, тоже живой народной силы, а не за счет иных, идущих к упадку и одряхлению национальных цельностей и государственных образований. Создающееся ныне положение может устранить эту коллизию: народы российский и германский совместно оказались побежденными весьма вероятно, только для того, чтобы в следующий момент совместно же оказаться победителями.

В тот момент, когда Россия когда-либо в будущем признала бы, что у нее нет интересов на континенте Европы западнее линии Познань – Богемские горы – Триест, то весьма вероятно, что политико-хозяйственная судьба западной части Европейского континента тем самым была бы решена. Для этого, весьма вероятно, не потребовалось бы новой войны и нового кровопролития, по слишком очевидному преобладанию сил одной из сторон; не потребовалось бы также военной оккупации и политического унижения стран крайнего запада Европы; достаточно было бы согласия этих стран на заключение торговых договоров, кладущих основание "западноевропейскому таможенному союзу", в составе Германии, континентальных стран крайнего Запада и их колоний. Этот союз уничтожил бы систему таможенного промышленного покровительства, существующую теперь в некоторых странах Запада, напр. во Франции, Италии, и открыл бы эти страны совершенно свободному экономическому обороту с Германией. Осуществив создание подобного союза, Германия получила бы непосредственный доступ к прекрасной береговой линии океана, более близкой ко многим центрам ее хозяйственной жизни, чем Гамбург и Любек. Для стран юго-западной Европы, стран, по преимуществу, квалифицированного земледелия, чрезвычайно богато одаренного природой (виноградарство! шелководство!) и издавна высоко развитого, Германия явилась бы в этом случае поставщицею промышленных фабрикатов всех производств, кроме наиболее тонких, требующих вкуса, в которых романские страны обладают безусловным преимуществом перед Германией. К подобной промышленной роли Германия имеет, между прочим, и природные данные, как обладательница крупнейших и в некоторых отношениях единственных на континенте западной и юго-западной Европы железорудных и угольных ресурсов.

Мы очень далеки от того, чтобы желать подобного поворота событий. Но мы не можем не признать, что он становится возможным в развертывающемся ходе событий.

Многое будет зависеть от линии поведения германской власти, которая будет существовать. Мы видели, как представители нынешней Франции во время пребывания французских войск в Одессе были склонны считать Россию "вышедшей из игры" и ориентироваться на государственности, пришедшие в той или иной форме "на смену" России, вроде Румынии, Польши и "Украинской Народной Республики". Может быть, и новая германская власть сочтет за благо искать своего "исторического удела" на востоке Европы, продолжая славные традиции, в стиле украинской политики доктора Рорбаха и барона Мумма, стремясь к насаждению курляндских и литовских "самостийностей" и вновь принимая в свое лоно старого немецкого друга – Петлюру.

В таком случае, в дополнение к своим врагам на западе Европы, Германия закрепила бы враждебность к себе России. Исход исторических судеб ближайших десятилетий вновь стал бы неясен…Подобный поворот событий мог бы привести в скором времени к новым потрясениям и к новому обескровлению Европы, перед которым побледнели бы даже нынешние бедствия. Тем самым была бы предопределена возможность существенного упадка европейской культуры и заколебалась бы мировая гегемония европейско-арийского мира.

Возвращаемся к мыслимому германо-русскому соглашению. С точки зрения интересов России, осуществленное расширение Германии настоятельно требовало бы сохранения в неприкосновенности океанической мощи Англии. Россия и Англия неизбежно по-прежнему опирались бы друг на друга, так как одоление Германии над одной из этих сторон грозило бы повлечь за собой ее победу и над другой и тем самым установление всеевропейской, если не всемирной, гегемонии Германии.

И не менее важным, чем океаническое равновесие, заключающееся в неприкосновенности английской мощи, было бы для России получение достаточных гарантий от континентальных покушений на нее со стороны Германии. Такой континентальной гарантией могло бы послужить укрепление западных и юго-западных славянских государств и союз с ними России. Полное осуществление славянской идеи и связанное с ним положение России в не-немецких областях бывшей Австро-Венгрии и на

Балканском полуострове могло бы послужить ценою, за которую Германия бескровно добилась бы преобладания на континенте Европы на запад от линии Познань – Богемские горы – Триест.

Лозунг "континентальных гарантий" и "океанического равновесия" – вот те начала, которые подсказываются будущей России складывающимся международным положением и поведением некоторых руководящих кругов нынешних "Держав-Победительниц".

КОНТИНЕНТ-ОКЕАН
(Россия и мировой рынок)

Экономическое знание в изучении хозяйственной действительности обращено, наряду с отношениями «внутреннехозяйственными», т. е. касающимися внутреннего социально-экономического строения общества, также к отношениям «внешнехозяйственным», прежде всего к отношениям товарообмена, в междуобластных и международных масштабах. В аспекте этих отношений каждая страна и – внутри страны – область, округ или меньшее географическое подразделение рассматриваются, независимо от господствующей в них социальной структуры хозяйства, как "единицы "-носители экономического обмена, как неразложимые целые, в их соприкосновениях, па путях обмена, с такими же «единицами» окружающей среды и всего мира. Если приступить к определению факторов, обуславливающих течение такого обмена, то наше внимание остановится, между прочим, на значении того обстоятельства, происходит ли передвижение товаров, захваченных в процессы обмена, по океану или по континенту… Издержки транспорта имеют существенное значение в формировании и междуобластного и международного обмена. Можно сказать даже, что если проблему производства (как отправного пункта всякого обмена) отнести, в ее динамической сущности, к проблемам «внутреннехозяйственного» строения общества, то издержки транспорта окажутся чуть ли не важнейшим фактором, определяющим собой процессы обмена, во всяком случае наименее поддающимся регулированию со стороны государственной власти и – в этом смысле – неизменно действующим, «естественным», как сказал бы экономист классической школы… Государство – и таможенной политикой, и воздействием на ставки железнодорожных тарифов и судовых фрахтов – властно вмешивается и направляет отношения междуобластного и международного обмена… Но даже при самом объемлющем регулировании тарифов и фрахтов только частично оно может устранить влияние издержек перевозки как самостоятельной экономической стихии. Притом государственная политика – будь то таможенная, тарифная, фрахтовая – меняется, а издержки перевозки, при неизменности техники, остаются теми же… И потому, поскольку техника в своем совершенствовании не дотла до состояния, в котором издержки транспорта приблизились бы по своей величине к нулю, эти последние остаются началом, определительным для сферы «внешнехозяйственных» отношений. Между тем издержки перевозки имеют существенно различные размеры, поскольку дело идет о морских перевозках, с одной стороны, и сухопутных – с другой… В расчете на одинаковое расстояние германский железнодорожный тариф перед войной был «приблизительно в пятьдесят раз выше океанского фрахта. Но даже ставки русских и американских железных дорог (которые, прибавим от себя, сплошь и рядом бывали ниже себестоимости) превосходили в 7-10 раз стоимость морского транспорта» [325]325
  Carl Ballad. Grundias der Statistik. enthaltend Bevolkerungs, – Wlrtschafta, – Flnanz – und Handels – Statistik. Berlin, 1913,8.115 (курсив наш).


[Закрыть]… Из разницы в размерах между издержками морских и сухопутных перевозок вытекает следующий вывод: те страны и области, которые по своему положению могут пользоваться преимущественно морским транспортом, в гораздо меньшей степени зависят, в процессах международного и междуобластного обмена, от расстояния, чем страны, обращенные в своей хозяйственной жизни преимущественно к перевозкам континентальным. Первые, в определении путей обмена, которые они избирают, могут, в известной степени, пренебрегать расстоянием. Вторые должны обращаться с перевозками экономно и всячески стремиться сократить расстояние. В силу этого можно сказать, что в качестве господствующих принципов сферы международного и междуобластного обмена «океаническому» принципу не зависящего от расстояний сочетания хозяйственно-взаимодополняющих стран противостоит принцип использования континентальных соседств… Конечно, это противоположение не нужно понимать буквально: ведь и стоимость океанических перевозок не сводится к нулю. Все-таки в области морского транспорта расстояние имеет значение лишь в случаях чрезвычайного различия в протяжении или, наоборот, при перевозках на близкие дистанции. Расстояние играет роль, когда дело идет о выборе между «дальним» и «каботажным» плаванием, ибо плавание у берегов, плавание по портам страны, где повсюду господствует один и тот же язык, те же законы и обычаи, предъявляет к мореплавателю и судну существенно иные – и меньшие – требования, чем «дальнее» плавание. Но поскольку «дальний» характер плавания представляется данным, то расстояние, в известных пределах, теряет значение…

Океан един. Континент раздроблен. И потому единое мировое хозяйство неизбежно воспринимается как хозяйство "океаническое", и в рамки океанического обмена неизбежно поставляется каждая страна и каждая область мирового хозяйства. Между тем отдельные страны и области мира находятся, в отношении к океану, далеко не в одинаковом положении. Одни в каждой своей точке приближены к берегу океана-моря. Для того чтобы примкнуть к океаническому обмену, им достаточно, грубо говоря, нагрузить на суда свои продукты и разгрузить корабли, пришедшие в их порты. Другие же – всецело или на большем или меньшем пространстве – удалены от моря на то или иное расстояние… Чтобы войти в общий строй мирового обмена, этим странам нужно потратить некоторое дополнительное усилие – как на то, чтобы доставить к берегу свои продукты, так и для того, чтобы транспортировать внутрь континента товары, получаемые ими с мирового рынка. Представление о положении отдельных стран с точки зрения интересующего нас вопроса дают карты так называемых "областей равного отстояния" (Zones d'equidistance), на которых пункты, находящиеся в определенном одинаковом расстоянии от берега океана-моря, соединены линией [326]326
  Моря-озера, вроде Каспийского, в расчет не принимаются.


[Закрыть]. Таких линий проводится несколько, напр. через пункты, отстоящие от побережья соответственно на 400,800, 1200, 1600, 2000, 2400 километров. Рассмотрение такой карты дает представление о том, насколько различно расположены, в отношении к океану, отдельные области мира. Существуют обширные территории, в пределах которых нет пунктов, которые отстояли бы от моря дальше, чем, скажем, на 600 километров. Такова, напр., Западная Европа, в ее пределах к западу от Пулковского меридиана. В Австралии нет местностей, расположенных далее чем на 800 – 1000 километров от берега океана. Наиболее «континентальные» пункты трех других материков: Африки, Северной Америки и Южной Америки – находятся не более чем в 1600–1700 километрах от морского побережья. И только в пределах Азии имеются места, от которых до берега океана-моря более 2400 километров. Таковы Кульджа и значительная часть русского Семиречья.

На картах "равного отстояния" вечно свободные ото льда побережья южных морей и, например, берега Северного Ледовитого океана у мыса Челюскина, почти никогда не освобождающиеся от льда, трактуются совершенно одинаково. При рассмотрении занимающей нас экономической проблемы следовало бы сделать соответствующую поправку: незамерзание или замерзание моря и продолжительность последнего определяют собой значение для мировой торговли данного водного бассейна. При такой поправке предстали бы еще более удаленными от океана некоторые области Северной Америки и Восточной Европы и значительная часть средней и северной Азии…

В Англии, в обороте чужестранными и отечественными товарами, на континентальные перевозки расходуются суммы, представляющиеся ничтожными в расчете на единицу товара… Но если в строй мирового обмена интенсивно вступило бы Семиречье, то издержки на перевозку товаров от моря и к морю оказались бы значительны…

Предположим существование единой для каждого товара цены мирового рынка. Что же при таком предположении значат для Семиречья издержки по передвижению товаров к берегам и от берегов океана? Раз на мировом рынке все продавцы получают одну и ту же цену, то эту же цену получат и производители Семиречья. И не кто иной, как они, должны будут принять на свой счет расходы по доставке продукта на мировой рынок. Расходы эти составят для них вычет из выручки. В отношении же к товарам, приобретаемым ими на мировом рынке, себестоимость окажется увеличенной на сумму издержек по перевозке этих товаров с мирового рынка в Семиречье. Иными словами, стоимость передвижения товаров от моря и к морю явится для производителей и потребителей Семиречья потерей, которую не несут производители и потребители, чья хозяйственная деятельность протекает невдалеке от берегов океана-моря… В рассуждении нашем отвлечемся покуда от существования в пределах континентов внутренних водных путей, оказывающих, согласно характеру каждого из них, индивидуально-возмущающее влияние на стоимость внутриконтинентных перевозок, а также от других индивидуально-географических и индивидуально-экономических факторов, влияющих на стоимость транспорта; будем считать издержки перевозки – соответственно по континенту и по морю – прямо пропорциональными расстоянию. А "мировой рынок" представим себе в виде некоторого подобия Лондона, то есть пункта на берегу моря, на острове. Мы прибегаем к такой конкретизации понятия мирового рынка для того, чтобы во всех случаях участие в "мировом обмене" связать с признаком преодоления определенного океанического, морского пространства. Такое предположение кажется нам имеющим эмпирические обоснования. При этом предположении мы можем сказать определенно: масштабы отстояния Семиречья от побережий – неслыханные в остальном мире – определят, при вступлении Семиречья в строй мирового обмена, некоторую особую его "обездоленность". За свои товары оно будет получать дешевле, чем все остальные области мира; потребные ему ввозные продукты обойдутся ему дороже, чем всем другим. В области развития промышленного его конкурентоспособность, в отношении к мировому рынку, окажется ничтожной, и можно думать, что даже при благоприятных для промышленного развития естественных условиях Семиречье будет обречено на промышленное "небытие". В отношении же к сельскохозяйственному развитию найдут применение формы запоздалой, не обеспеченной в своем существовании и всецело экстенсивной культуры [327]327
  В данном случае найдут себе применение те формы сельскохозяйственного развития, которые в рассуждениях о земельной «дифференциальной» ренте изображаются как удел земельного участка, поставленного в наименее благоприятные условия, а в Тюненовской схеме всецело континентального «изолированного государства», располагающегося концентрическими кругами вокруг своего промышленного центра, выпадают на долю крайней, наиболее далеко отстоящей от центра полосы…


[Закрыть].

Двойная обездоленность, и как производителя, и как потребителя, не может – ceteris paribus – не сделать из Семиречья как бы "задворков мирового хозяйства"…

Семиречье мы привели в качестве примера; рассуждение, к нему примененное, можно применить к любой области, отмеченной среди областей земного шара удаленностью от океана-моря. Для каких областей и стран мира имеет реальное значение изображаемая перспектива быть "задворками мирового хозяйства"? Если взять условный предел отстояния от побережий, например 800 километров, и посмотреть, какие области мира лежат в таком и еще большем расстоянии от моря, то окажется, что такими областями являются: 1) незначительная часть внутренней австралийской пустыни, 2) области внутренней Африки: часть южной Сахары и Судана, земли в верховьях Нила, Конго и Замбези, 3) области по средней Амазонке, плоскогорье Matto grosso в Бразилии, восточная (низменная) часть Боливии и Парагвай. Области эти, при нынешнем строе хозяйственной техники, частью вовсе не способны к экономическому преуспеванию (пустыни!), частью хотя и способны к нему, однако не обнаруживают признаков интенсивного экономического развития, так как их "затирают", в экономическом отношении, хозяйственно однохарактерные им, но более близкие к побережью районы. К тому же все эти области лежат в пределах тропической зоны, которая в современности вообще не дала еще примеров высокой напряженности экономической жизни… Можно предвидеть, что если когда-либо произойдет экономический расцвет некоторых из перечисленных областей, то наверняка произойдет он на основе интенсивного использования тех, иногда превосходных, внутренних водных путей, которые соединяют эти области с океаном (особенно реки Южной Америки: Амазонка, частично доступная для морских судов, ее притоки, затем реки Парана в Парагвай), то есть в порядке всецелого приобщения этих областей к единому мировому, "океаническому" хозяйству…

Большее значение имеют в современности континентальные области Северной Америки: центральная Канада (район Манитобы, Саскачевана и Альберты), северная часть Соединенных Штатов, от истоков Миссури до Великих озер, и некоторые из средних штатов, образующих треугольник между юго-западной оконечностью озера 9ри, городом Санта-Фэ в Новой Мексике и городом Соленого Озера. Районы эти уже и сейчас являются частично районами мощной экономической жизни, и, насколько можно судить, им доступно и дальнейшее развитие. Несмотря на существование внутренних водных путей, ведущих, по большей части, к "незамерзающему" океану (исключение – реки Канады), "континентальность" этих областей является сейчас и должна оказаться в будущем существенной для структуры обмена и вообще хозяйственной жизни в пределах Северной Америки. Но с еще большей определенностью это можно утверждать относительно континентальных областей Восточной Европы в Азии… Здесь на 800 и более километров от берега моря отстоят: 1) срединные и западные части Китайской империи, 2) Кашмир, Пенджаб и примыкающие районы Индии и 3) северо-восточная Персия, весь Туркестан, все доступные экономической культуре части Сибири и Дальнего Востока, кроме Приморской области и Амурской – восточнее Благовещенска, все Приуралье и среднее Поволжье, с хорошей частью срединного чернозема (Тамбовская, Пензенская губернии!). Нужно заметить, что из числа поименованных областей Европы и Азии значительная часть "континентальных" провинций Китая представлена пустыней Гоби и бесплодными плато Тибета; можно думать, что крайне западные части Китая ("внешняя" Монголия, восточный Туркестан, Кульджа), отделенные от метрополии Гоби и Тибетом, предопределены к тому, чтобы экономически примкнуть к России; что же касается северной Индии, то она "прижата" к океану непроходимыми, пока что, хребтами Гиндукуша и Гималаев, отделяющими ее от остального круга континентальных земель…

Континентальные области собственно Китая тяготеют отчасти к водной артерии Янг-тсей-кьянга, которая приводит с собой океан в глубь Небесной Империи к Ханькоу, куда проникают морские суда… Независимо от этого обстоятельства континентальность обширных пространств Китая не может не находить отражение в формах экономической его жизни. Но как естественно-хозяйственная данность, как некий неустранимый факт природы, она в значительной степени ослаблена, в экономическом своем значении, тем, что восточные территории Китая на огромном протяжении глядят: 1) в открытые и 2) в не знающие льда пространства Великого океана. И наоборот, континентальность тех территорий, которые мы будем именовать областями "Российского мира", то есть собственно России, крайнего западного и северо-западного Китая, а также Персии, в огромной мере усиливается тем, что и моря, к которым, преодолевая сотни и тысячи километров континентальных пространств, могли бы тяготеть эти области, являются: 1) во всех случаях – замкнутыми, "континентальными", "средиземными" морями и 2) в большинстве случаев – морями замерзающими, иногда на 6 и более месяцев. "Замкнутость" моря, поскольку она не переходит в "озерность" (исключающую данный водный бассейн из числа пространств океана-моря), является, казалось бы, географическим признаком, не имеющим значения для экономики, так как хотя бы море и было соединено с другими водными бассейнами мира только проливом или "горлом", оно остается открытым для мирового экономического обмена. Но этот географический признак сгущается в экономическую реальность, когда он связывается с фактом политической необеспеченности свободы торгового оборота, поскольку он определяет легкость милитарно пресечь доступ в пределы данного водного бассейна. Указанные политические и милитарные обстоятельства суть реальные факторы русской экономической действительности, поскольку речь идет о таких морях, как Белое, Черное и Балтийское или Японское на Востоке… Даже забавно как-то констатировать, что Россия – даже в перспективе широкого великодержавного расширения – нигде, кроме побережий отдаленной Камчатки, не выходит и не имеет шансов выйти в берегам "открытого" моря, в точном географическом смысле этого слова, т. е. водного бассейна, принимающего участие в гидрографической циркуляции Мирового океана, ибо даже Северный Ледовитый океан, благодаря полосе небольших глубин (менее 600 метров), простирающейся между Гренландией-Исландией-Шотландией (так называемый порог Wyville Thomson), исключен из общей океанической циркуляции и имеет режим даже не берегового моря (вроде "Китайских" морей или Антильского), но замкнутого, "континентального". А на юге, в виде крайнего предела мыслимого русского расширения, выступают Средиземное море и Персидский залив, оба – характерно "континентальные" бассейны [328]328
  Персидский залив соединяется с другими водными пространствами мира проливом, имеющим менее 100 километров ширины, и притом прегражденным островами и мелким, как и весь Персидской залив: менее 200 метров глубины, что в масштабах океанических глубин представляется совершенно ничтожным.


[Закрыть]… «Континентальность» такого бассейна, как тот, что простирается перед берегами Мурмана, в экономическом смысле является «абстракцией». Но хотя бы и на путях такой, привнесенной из географии «абстракции» имеет некоторую пикантность установить, что, как бы ни тщилась Россия в пределах открытого ее политико-экономическому воздействию географического мира выйти к «открытому» морю, она никогда не увидит перед собой того свободного Мирового океана, который плещет у пристаней Нью-Йорка или Сан-Франциско, у берегов Ирландии или Бретани, почти всей Южной Америки, Австралии, Африки…