Текст книги "Континент Евразия"

Автор книги: Петр Савицкий

Существенность этого факта заключается в том, что выживают и приобретают историческое значение только те культуры, которые при соприкосновении с другими оказываются достаточно сильными, чтобы отстоять свое существование хотя бы в одном из указанных выше отношений – или в военно-политическом, или в отношении культурных влияний. В ином случае культура исчезает, как исчезла культура инков и ацтеков или столь отличных от них огнеземельцев и тасманийцев… Также и максима национального бытия, которую мы формулировали в предыдущем как "своя идеология, безразлично, свои или чужие техника и эмпирическое знание", приложима только к тем народам, которые проявили устойчивость и жизнеспособность в культурном своем существовании. Ибо возможна ли "своя идеология" у народа, который не способен ни милитарно защитить свою самостоятельность, ни противостоять – в той или иной степени – чужим культурным влияниям?!. Между тем в отношении такой защиты и противостояния народы мира никогда не находились и не находятся и сейчас в одинаковом положении и располагаются по этому признаку скорей в порядке "лестницы", чем "горизонтальной плоскости"… Это обстоятельство определяет нашу оценку той концепции соотношений романо-германской и неромано-германских культур, которую мы находим у кн. Н. С. Трубецкого. Кн. Трубецкой говорит о "Европе и Человечестве", причем "Европа" – это романо-германцы, а "Человечество" – это совокупность "славян, китайцев, индусов, арабов, негров и других племен… без различия цвета кожи" (стр. 76). "Надо всегда и твердо помнить, что противопоставления славян германцам или туранцев арийцам не дают истинного решения проблемы и что истинное противопоставление только одно: романо-германцы и все другие народы мира, Европа и Человечество" (стр. 82). Призыв бороться с "кошмаром… всеобщей европеизации" обращен именно к "Человечеству". Такова постановка проблемы у кн. Трубецкого, игнорирующего, как мы видели, признак силы в вопросах соотношений человеческих культур. Можно ли признать такую постановку правильной с точки зрения признания силы как основного движущего фактора в данной отрасли человеческого бытия? С этой точки зрения, чтобы бороться с "кошмаром… европеизации", тому или иному народу недостаточно просто существовать в качестве одной из составных частей "Человечества", но нужно иметь возможность противопоставить романо-германской культуре свою равносильную ей культуру – культуру, которая помогла бы данному народу отразить manu militari политические поползновения романо-германцев и свести на нет преобладание культурного их влияния… Иными словами, чтобы свергнуть "иго" романо-германской культуры, нужно иметь не только желание, но и силу это сделать… И призыв, обращенный к "Человечеству", – освободиться от гипноза "благ цивилизации" – может иметь реально-эмпирическое значение только в том случае, если будет доказано, что все народы, составляющие "Человечество", действительно имеют потребную для этого силу… Нам кажется, что к настоящему моменту такое доказательство невозможно. Весьма многие народы – не говоря уже об австралийцах и папуасах, но даже негры, малайцы – имеют весьма небольшие шансы успешно сопротивляться романо-германской агрессии.

Поскольку не нарушена установленная ныне взаимная связь всех частей земного шара, постольку для этих народов существует только одна возможность: смена романо-германского ига каким-либо иным. И потому, с точки зрения реально-эмпирической, призыв к культурной эмансипации, поскольку он обращен ко всему "Человечеству", есть мистическое desideratum, но никак не программа, имеющая данные на осуществление в ближайшем будущем… И однако же нет дыма без огня… Каждое явление, в том числе и явление духовной жизни, связано с той эмпирической обстановкой, среди которой возникло, и отражает ее в себе. Поэтому, даже с совершенно абстрактной точки зрения, следовало бы задаться вопросом: не служит ли появление призывов к эмансипации, подобных призыву кн. Трубецкого, признаком, что в некоторой эмпирической национальной среде, а именно той, где этот призыв раздается, возникли условия, определяющие собой возможность осуществления такой эмансипации?

Для мышления, учитывающего эмпирические возможности, противоположение "Европы и Человечества" как программа борьбы за культурную эмансипацию есть звук пустой. Но не стоит ли за построениями кн. Трубецкого реальность некоторого иного противоположения?.. Если вникнуть в идеи кн. Трубецкого, то, как нам кажется, не может остаться сомнения, что за ними стоит такая реальность. И эта реальность есть противоположение Европы и России… Кн. Трубецкой сознает, что некоторые свои положения он мог бы "обильно иллюстрировать примерами из русской истории и русской действительности". Но от этого пострадала бы "ясность общего плана". Между тем некоторые части брошюры кн. Трубецкого написаны не только, между прочим, и о России, но именно о России. Таковы, например, наблюдения над результатами приобщения к европейской культуре. Именно русские весь XVIII и XIX век оценивали "свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца". Другие "европеизируемые" народы, например японцы, по признанию самого кн. Трубецкого, непричастны к подобному уничижению своей духовной личности. Именно в русском народе в XVIII и XIX веках "каждое поколение жило своей особой культурной жизнью, и различие между "отцами и детьми" было у него… сильнее", чем в других народах. Мы все знаем "отцов я детей" русской жизни и литературы. Но имел ли кн. Трубецкой подобное указание, например, относительно той же Японии?.. Перечисление отрицательных последствий европеизации, которое дает кн. Н. С. Трубецкой, относится, главным образом, к России. Но если и сами построения кн. Трубецкого сделать объектом некоторых наблюдений со стороны, то не явятся ли эти построения, воспринимаемые как эмпирическое явление российской интеллектуальной жизни, знаком, что внутри российского национального организма назревают процессы, направленные к тому, чтобы превратить "европеизацию" в преодоленный этап российской национальной жизни?..

Если нельзя ожидать, чтобы в "Человечестве", воспринимаемом как совокупность, оказались к настоящему моменту достаточные культурные потенции, чтобы устранить "европеизацию", то нет ли знаков, что такие потенции имеются в одной из частей "Человечества" (как его понимает кн. Трубецкой) – в России?.. Два факта эмпирической действительности представляются нам особенно существенными в этом отношении. С одной стороны, в самом процессе "европеизации" произошло "самоутверждение" России в области изящной литературы и изобразительных искусств. Это самоутверждение стало настолько несомненным фактом, что к концу XIX и в начале XX века духовный "экспорт" России в этих отраслях был, нужно думать, не менее ее духовного "импорта"… С другой стороны, в результате Мировой Войны и Революции в России задалось то историческое явление, которое именуется большевизмом. Можно в полной мере понимать, как ужасен террор, проводимый большевиками, как нелепо то разрушение российской экономической жизни, которое проистекает из их хозяйственных экспериментов. Но в то же время нужно, как нам кажется, признать, что большевизм, в своем жизненном обличье, в корне отрицает то умонастроение, которое заставляло русских оценивать "свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца". Правда, в большевистском действии, несомненно, сыграли большую роль влияния, пришедшие с Запада. Но народный большевизм, большевизм как практика, существенно разошелся с тем, что для него надумали его первоначальные вожди, "западники"-марксисты. Как осуществление, большевистский социальный эксперимент по своим идеологическим и пространственным масштабам оказался без прототипов в истории Запада и в этом смысле явился своеобразно российским. Для большевиков в их стремлении перекроить Россию романо-германский мир отнюдь не служит непререкаемым образцом. Наоборот, для них характерно стремление всю "капиталистическую" Европу перекроить по своему, в существе российскому, образцу. Для большевистской идеологии неисторические центры Запада – Париж, Рим или Лондон – являются светочами вселенной, но города, которые никак нельзя признать за таковые с традиционной "романо-германской" точки зрения:

 
"Петроград! Ты – пламень красный, зоревой маяк вселенной,
Твой народ, разбив оковы, сам судьбу свою кует…
Русь, пока ты одинока, но настанет миг блаженный,
Петроград, твой стяг победный – всех под стяг свой соберет!"
 

Василий Князев, перевод стих.

"Петроград" немецкого поэта Макса Бартеля, 1920

Но и для небольшевика представляется несомненным: явление большевизма в том мировом значении, которое оно приобрело, знаменует собой значительный сдвиг в культурно-исторических соотношениях Европы и России. В этом явлении уже не Запад выступает в качестве активного фактора и не Россия – в качестве подражателя, с некоторым запозданием идущего по путям, уже пройденным другими народами. В данном случае она не повторяет, как обычно, того, что произошло в руководящих центрах мира и, прежде всего, в «романс-германской» Европе, но сама, своей судьбой, определяет самым непосредственным образом судьбы мира… Большевизм рано или поздно сменится, конечно, иным строем. Но какой бы строй его ни сменил, он воспримет, весьма вероятно, то изменение в исторически-культурных соотношениях Европы и России, которое принес большевизм. Ибо сущность этого изменения состоит вовсе не в противопоставлении социалистического строя, в его большевистском толковании, капиталистическому строю Запада. Мыслимая мировая культура России так же мало, как и другие мировые культуры, может быть сведена к определенному единообразному содержанию. Сущность указанного изменения состоит в новом сочетании элементов активности и пассивности, творчества и подражания, как оно определяется в последнее время в соотношениях Европы и России.

III

Такова реальность, прощупываемая нами в построениях кн. Трубецкого. Данное им противоположение «Европы и Человечества» мы свели к противопоставлению «Европы и России». Но и эта последняя формула имеет неудобства с точки зрения логической и, мы сказали бы, географической. Дело в том, что, согласно общепринятым определениям, Россия, в своей значительной части, составляет часть Европы и в то же время Россия, в другой своей части, выходит за пределы Европы: Томск и Иркутск есть такая же Россия, как Пенза и Харьков. Иначе говоря, Европейская Россия фигурирует в обоих элементах противоположения «Европы и России», что уничтожает логическую и географическую четкость последнего. Следует отметить, что в чисто географическом смысле Россия в границах 1914 года или, вернее, в своих частях, лежащих на восток от меридиана Пулкова (берем искусственные пределы, так как естественная граница отсутствует), представляет собой своеобразный мир, отличный и от «Европы» (как совокупности стран, лежащих к западу от Пулковского меридиана, в сторону Атлантического океана), и от «Азии» (как совокупности низменностей Китая, Индостана и Месопотамии, горных стран, лежащих между ними, и островов, к ним прилегающих), – наиболее континентальный мир из всех географических миров того же пространственного масштаба, которые можно было бы выкроить на материках земного шара. Основным топографическим элементом России как географического целого являются три равнины: основная российская (которую по ее граням можно наименовать «Беломорско-Кавказской»), Сибирская и Туркестанская равнины, образующие, благодаря незначительности пределов, их отделяющих друг от друга (Урал и Арало-Иртышский водораздел), единое во многих отношениях, равнинное пространство. Россия представляет собой сочетание этих равнин с частью горных стран, окаймляющих ее равнинное пространство с востока и юга… Почти на всем своем протяжении она обладает климатом, единым во многих основных своих чертах и в то же время существенно отличным от господствующих климатов «Европы» и «Азии». Почти все ее пространство получает в год осадков менее 600 мм, но на преобладающей части ее протяжения их выпадает более 300 мм. Между тем для «Европы» отличительны климатические типы с количеством осадков более 600 мм в год, а для «Азии» – сочетание областей, получающих более 600 мм, с областями, получающими менее 300… Но еще более характерной чертой «российских» климатов, и в то же время совершенно необычайной, в качестве общего правила в климатах «Европы» и «Азии» является весьма широкая амплитуда колебания температур в течение года, чрезвычайно значительное отклонение средней температуры самого жаркого месяца от температур самого холодного… В России это отклонение в подавляющем большинстве случаев превосходит 25 °C и в Якутской области ставит мировые рекорды, достигая 65 °C. В «Европе» и «Азии» только в виде исключения оно достигает предела в 25 °C… Лишь весьма небольшие по своему протяжению районы России отклоняются в своем климатическом характере от единообразного типа и приближаются к климатическим типам, отличительным для «Европы» и «Азии». Перечислить эти районы нетрудно. Климат Южного берега Крыма напоминает собой климаты областей, лежащих вокруг Эгейского и Мраморного морей. Климат предгорий Северного Кавказа (Екатеринодар, Владикавказ) близко подходит к климату придунайских стран (Румыния, Венгрия). Климат Кавказско-Черноморского побережья воспроизводит собой климатический тип Среднего Китая и Южной Японии. Можно еще, пожалуй, назвать климат Мурманского побережья, сходный с климатом стран, окаймляющих Северо-Восточный бассейн Атлантического океана: Северной Норвегии, Исландии, Фарерских островов. Во всех перечисленных случаях климатические типы, охватывающие вне пределов России обширные пространства, в России господствуют всего лишь на узких полосках земли, протянувшихся вдоль горных хребтов или морских побережий; имеются не как климаты значительных по своему протяжению географических областей, но скорее «для коллекции»… Различия преобладающих типов российского климата, с одной стороны, и климатов «Европы» и «Азии» – с другой, можно в некоторой степени свести к традиционному различию климата «континентального» и «океанического». Следует отметить, сколь грандиозную совокупность «континентальных» климатов являет собой Россия, и в то же время предостеречь от воззрения, что «континентальность» ее климатов составляет некоторую географическую ее «обездоленность», воззрения, которое не чуждо нашим элементарным учебникам географии. Вопрос о «преимуществах» океанического климата гораздо сложнее, чем обычно думают. Но так как мы не пишем исследования по географии, то не можем входить в подробности… В отношении почв той скрепой, которая накрепко связывает части России, лежащие по одну и по другую сторону Уральского хребта, является полоса черноземов, которая простирается от пределов Подолии до Минусинских степей и в то же время не имеет никаких аналогий среди почв «Европы» и «Азии»…

Россия как по своим пространственным масштабам, так и по своей географической природе, единой во многом на всем ее пространстве и в то же время отличной от природы прилегающих стран, является "континентом в себе". Этому континенту, предельному "Европе" и "Азии", но в то же время непохожему ни на ту, ни на другую, подобает, как нам кажется, имя "Евразия". Это обозначение прилагают обыкновенно ко всему материку "Старого Света". Мы же в данном случае хотим приложить его к срединной части этого материка, к той обширной области, центром которой является средостение между Европой и Азией в традиционном их разграничении. Вместо обычных двух на материке "Старого Света" мы различаем три континента: Европу, Евразию и Азию… Пределы "Евразии" не могут быть установлены по какому-либо несомненному признаку, так же как не может быть установлена такая граница в отношении к обычному подразделению Европы и Азии. В последнем случае пределом Европы условно считаются восточные границы Архангельской, Вологодской, Пермской, Уфимской, Оренбургской губерний и Уральской области. Так же условно пределом "Евразии" можно считать границы Державы Российской или ее частей, лежащих к востоку от Пулковского меридиана… Таким образом, Россию мы отожествляем с Евразией. В связи с этим противоположение "Европы и России", заключающее в себе несомненную географическую несообразность, раскрывается для нас в противоположение "Европы и Евразии", которое, при некотором видоизменении обычных географических определений, звучит, как нам кажется, точнее и четче… (Это видоизменение не устраняет, конечно, имени России, во всем его историческом и этнографическом значении.) Но не только в географических определениях смысл предлагаемого изменения формулировок. Это изменение ориентировано также на определенные культурно-исторические обстоятельства: учитывая то, что с понятиями "Европа" и "Азия" связаны у нас некоторые культурно-исторические представления, мы заключаем в имя "Евразия" некоторую сжатую культурно-историческую характеристику того мира, который иначе называем "российским", – его характеристику как сочетания культурно-исторических элементов "Европа" и "Азия", не являющегося в то же время, в полной аналогии с природой географической, ни Европой, ни Азией… Параллели между условиями географическими и культурно-историческими можно продолжить и далее. В этом отношении особенно интересно сопоставление именно "Европы и Евразии". Европе неизвестны ни столь высокие, ни столь низкие температуры, какие являются общим правилом в климате России-Евразии. Нельзя ли констатировать в духовной жизни последней известного параллелизма этой широте амплитуд термических колебаний? Не является ли характерным для российско-евразийской культуры, не служит ли отличием российско-евразийской души некоторое сочетание такой душевной темноты и низости с такой напряженностью просветления и порыва, которое недоступно европейской душе и неизвестно в европейской культуре, уравновешенной и законченной в своей, относительно узкой, духовной амплитуде?.. Замена имени "Россия" именем "Евразия" имеет для нас значение также и в применении к тому конкретно-историческому противопоставлению "Европы и России", "Европы и Евразии", о котором мы говорили в предыдущем. Совершенно очевидно, что в неромано-германском мире, в отношении которого мы ставим вопрос, не является ли "Евразия" или "Россия" той силой, которая способна свергнуть с себя безусловное подчинение "романо-германской" культуре и устранить слепое подражание "европейскому" образцу, "кошмар… всеобщей европеизации", – совершенно очевидно, что в этом мире этнографическая Россия играет центральную и определяющую роль. Но было бы совершенно неправильно то культурно-историческое противопоставление, нарастание которого мы можем осязать в современности, сводить к противоположению Европе России как этнографического целого. Противоположение это питается и в идеологическом, и в милитарном отношении силами не одной этнографической России, но целого круга примыкающих к ней туранских, монгольских, арийских, иверских, финских народов. Силы этих народов частично способствовали созданию российской мощи и культуры, они действуют и в явлении большевизма; между тем в явлении этом, несмотря на его отвратительное и дикое лицо, несомненно заложены элементы протеста некоторого неромано-германского мира против романо-германского культурного и иного "ига". Даже исключительно в целях учесть такое соучастие нероссийских элементов в некотором общем с этнографической Россией действии было бы правильно Россию, в ее противопоставлении "Европе", именовать "Евразией". Но в существе вопрос ставится шире. К границам России примыкает ряд народов и стран, которые, не входя в пределы России и стремясь в большинстве случаев сохранить полную свою политическую от нее независимость, связаны, однако, с Россией некоторой общностью духовного склада и отчасти расовых и этнографических свойств. Страны эти не являются "романо-германскими", но в ряде случаев так же, как и Россия, служили и служат объектом "европеизации". В то же время многие из них заключают в своем прошлом и настоящем залог духовного своеобразия. Народы и страны эти, весьма вероятно, могут стать союзниками России или примкнуть к ней в ее культурно-историческом противоположении "Европе". Не исключено, что это случится (а отчасти уже и имеет место) в отношении некоторых славянских народов, турок, персов, монголов, застенного Китая… Интересно отметить, что эти народы занимают территории, на большей части своего протяжения приближающиеся по своему географическому характеру к природе России-Евразии. Например, климаты плато Малой Азии, Ирана и северо-западного Китая близко подходят к климатическим типам Евразии – например, по количеству осадков или по амплитуде термических колебаний. Страны эти принадлежат к числу горных областей, отделяющих равнинное пространство Евразии от низменностей Азии, – областей, часть которых входит в пределы России; их близость по географическому характеру к природе России-Евразии иллюстрирует факт отсутствия определенных естественных границ между Евразией и Азией. Существование же этих стран в их географическом и культурно-историческом сближении с Россией дает нам новое основание в нашем разборе соотношений между романо-германскими и неромано-германскими культурами говорить не о России, но именно об "Евразии"…

Нет ничего невероятного в том, что противоположение "Европы и Евразии" вовлечет в свое лоно также и некоторые народы "Азии". Но, допуская возможность подобного расширения рамок мирового протеста против романо-германской агрессии, следует оговориться, что расширение этих рамок на такие народы, как индусы или китайцы, отнюдь не означает расширения их до пределов всего "Человечества". Ибо индусы или китайцы в смысле потенций культурно-исторического противопоставления отнюдь не однохарактерны, например, неграм, австралийцам или папуасам… Но и того расширения рамок, возможность которого допускаем мы, совершенно достаточно, чтобы обосновать вопрос: поскольку Россия в своем противопоставлении "Европе" вовлекает в свой лагерь целый ряд иных нсроссийских народов, не означает ли для этих народов такое вовлечение простую смену ига "романо-германской" культуры игом культуры российской? Отвечая на такой вопрос, следует прежде всего отметить, что и народы Евразии не однохарактерны друг другу; их культурные потенции различны, и, например, то, что может относиться к тунгусам, не относится к башкирам и киргизам, а тем более к туркам и персам. Жизнь жестока; и на слабейших народах Евразии может тяготеть российское иго, однохарактерное игу романо-германскому… Но в отношении народов, не лишенных культурных потенций, важнейшим фактом, характеризующим национальные условия Евразии, является факт иного конструирования отношений между российской нацией и другими нациями Евразии, чем то, которое имеет место в областях, вовлеченных в сферу европейской колониальной политики, – в отношениях романо-германцев и туземных народов. Евразия есть область некоторой равноправности и некоторого "братания" наций, не имеющего никаких аналогий в междунациональных соотношениях колониальных империй. И "евразийскую" культуру можно представить себе в виде культуры, являющейся в той или иной степени общим созданием и общим достоянием народов Евразии. Но мыслима ли подобная общность культурного созидания и достояния в отношении романо-германцев и, например, негров банту или хотя бы малайцев?..

IV

В каких же реальных формах может произойти тот «переворот… в психологии» и будет протекать та «борьба… без каких бы то ни было компромиссов», которая должна освободить неромано-германские народы «от наваждения романо-германской идеологии»? Чтобы такая борьба могла осуществиться, из-под действия «переворота… в психологии» должны быть обязательно изъяты, как мы стремились показать в предыдущем, романо-германские техника и наука. В противном случае романо-германские пушки весьма скоро и радикально возвратят самоутвердившийся народ под «ненавистное иго». Иными словами, «переворот… в психологии» может касаться именно и только «идеологии»… Кн. Трубецкой говорит об «эгоцентризме, проникающем собою всю культуру романо-германцев» и «заставляющем видеть во всех элементах этой культуры нечто абсолютно высшее и совершенное». В эгоцентризме кн. Трубецкой усматривает «роковой недостаток» романо-германской культуры. Его программа «борьбы… без каких бы то ни было компромиссов» сводится именно к тому, что «европеизированные неромано-германские народы при воспринимании европейской культуры вполне могут очищать ее от эгоцентризма». Согласно сказанному выше, такая «чистка» может относиться только к идеологии. И поэтому, если ставить вопрос о реальном осуществлении «программы» кн. Н. С. Трубецкого, то следует задаться вопросом: возможно ли освободить от эгоцентризма национальную идеологию того или иного народа? Вспомним, что идеология, так же как и всякая иная «культурная ценность», существует, поскольку она принята для удовлетворения определенного рода потребностей «всеми или частью представителей данного народа». Мыслимо ли, чтобы тот народ или та часть его, которая утверждает своим признанием самое бытие данной идеологии, отказалась бы от «эгоцентризма» в оценке последней? Не представляется ли совершенно очевидным, что люди именно потому и приемлют ту или иную идеологию для удовлетворения своих духовных потребностей, что видят в ней «нечто… высшее и совершенное»? И признать чужую идеологию более высокой и совершенной, чем своя собственная, или хотя бы столь же высокой и совершенной, как последняя, – не значит ли это отказаться от своей идеологии и тем самым устранить ее существование?.. Нам кажется, что в самом понятии «идеология» заложен признак «эгоцентризма». И поскольку кн. Трубецкой чаемое им свержение «тяжелого гнета» романо-германской культуры желает произвести путем очищения культур от «эгоцентризма», идеи его являются столь же нереальными и отчужденными от эмпирической действительности, как и его мысль о возможности культурной эмансипации всего «человечества». Не служит ли лучшим доказательством правильности такого признания отношение самого кн. Трубецкого к проповедуемой им идеологии борьбы «с кошмаром… всеобщей европеизации»? В той области, которой касаются его построения, он считает, что все «противопоставления», вскрытые до него, «не дают истинного решения проблемы и что истинное противопоставление есть только одно» – конечно, то, которое усматривает кн. Н. С. Трубецкой: «романо-германцы и все другие народы мира, Европа и Человечество». Не показывает ли это, что и сам автор разбираемой брошюры признает созданную им идеологию «выше и совершеннее» всякой иной, касающейся тех же вопросов? Интересно, как докажет он возможность, чтобы не только отдельные индивиды, но и целые народы отказались от «эгоцентризма», когда он сам в своей идеологии находится всецело во власти этого «рокового недостатка»?.. Нужно признать категорически, что реалистическая и эмпирическая постановка проблемы эмансипации от «неизбежности всеобщей европеизации» отнюдь не связана с отказом от «эгоцентризма» со стороны тех народов, которые идут к подобной эмансипации. Не конец, но начало «европеизации» связано с таким отказом. Именно тогда, когда народ начинает «стремиться искоренить свою туземную культуру в угоду европейской», когда его интеллигенция начинает «смотреть на самих себя, как на отсталых, остановившихся в своем развитии представителей человеческого рода» и оценивать «свой народ и культуру… с точки зрения романо-германца», – именно тогда народ всецело отрекается от эгоцентризма и поистине перестает думать, что его собственная, «туземная» культура есть нечто «абсолютно высшее и совершенное». В такой момент число самоутвержденных национальных идеологий миpa уменьшается на одну. Романо-германская идеология устраняет самобытную идеологию данного народа и заменяет ее собой. Такое явление произошло в отношении России при Петре Великом и позднее, когда в идеологическом смысле Россия распласталась на брюхе перед «Европой»… При культурной «эмансипации» народа должно происходить обратное. Народ возвращается к сознанию, что не какая-либо чужая, привнесенная со стороны идеология, но его собственная является «высшей и совершенной». Он проникается «эгоцентризмом» он превозносит свою идеологию и ее превосходство готов действенно отстаивать перед лицом чужестранцев. Число самоутвержденных национальных идеологий мира увеличивается на одну…

Сказанное относится всецело к мыслимой культурной эмансипации России-Евразии. Эмансипация эта может быть обретена отнюдь не на путях противоположения "Европы и Человечества", которое существует только в мистических чаяниях, и не путем очищения неромано-германских культур от элементов "эгоцентризма", но в совершенно реальном противопоставлении эгоцентризму европейскому эгоцентризма евразийского. Залог осуществления подобной эмансипации именно в созидании, сознательном и бессознательном, действенного и творческого "эгоцентризма" Евразии, который сплотил бы силы и подвинул их на жертвенный подвиг…