Текст книги "Континент Евразия"

Автор книги: Петр Савицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Антиэтатическим критиком евразийства является Н. А. Бердяев [179]179
  Статья «Утопический этатизм евразийцев», журнал «Путь», № 8. август 1927, стр. 141–144. Нерассматриваем здесь более ранней статьи Н.Ача «Евразийцы» (Путь, № 1, сентябрь 1925, стр. 134–139), на которую дал в свое время обстоятельный ответ от имени евразийцев Л. П. Карсавин («Путь», № 2, январь 1926. стр. 124–127).


[Закрыть]: по его мнению, «утопический этатизм евразийцев приводит их к той ложной и опасной идее, что идеократическое государство должно взять на себя организацию всей жизни, т. е. организацию всей культуры, мышления, творчества, организацию и душ человеческих, что есть задача Церкви». Евразийцы действительно – «этатисты». Но это отнюдь не значит, что они хотят, напр., передать государству «организацию душ человеческих», в том смысле, в каком это есть «задача Церкви». Что они не возлагают на государство такой задачи, это следует с полной ясностью и из их понимания отношений между государством и Церковью (см. выше). Быть этатистом – это отнюдь не значит не признавать ничего, что не есть государство. Это значит отстаивать определенные формы государственной активности, и прежде всего решающую роль государства в хозяйстве, в форме «контроля» и в форме государственной собственности. Наряду с тем, как подсобная, но важная форма должна сказываться и должна признаваться в качестве устойчивого и должного порядка – и соразмерная роли государства роль в хозяйстве индивидуальных и «соборно-общих» субъектов (т. е. отдельных хозяев и кооперативно-артельных объединений). Иными словами, экономическая система евразийства не есть просто «государственная», но государственно-частная система. Поскольку же Н. А. Бердяев рассматривает этатизм евразийцев как нечто всеобъемлющее, его критика бьет мимо цели. «Государство по природе своей ограниченно и относительно, оно ограничено в принципе субъективными правами личности и свободой творящего духа, не поддающегося никакой организации». От этих формулировок веет интеллигентским страхом пред государством. Государство не только ограничивает себя субъективными правами личности, но и создает защиту этих прав. Дух, конечно, свободен. Но нельзя признать, чтобы он не подлежал никакой организации. Мы согласны с автором, что организацию эту нельзя понимать как сплошное огосударствление духовной жизни. Но это не исключает возможности вносить начала организованности и в духовную жизнь. Плоха та организация, которая уничтожает свободу духа. Тем самым она иссушает источники творчества. Но организацию, которая направляет свободу, которая, не противореча ей, соединяет усилия многих к единой цели, – такую «организацию» евразийцы признают и ее желают, в том числе в области научного творчества.

Другой антиэтатический критик евразийства (Г. Д. Гурвич) высказал очень правильную мысль: "Государство, монопольный публично-правовой собственник, неизбежно превращается во всепоглощающего Левиафана, и всякая личность и всякая группа, поскольку она не есть элемент государства… – в лишенную всякой реальной экономической опоры и способности действительного сопротивления жертву" [180]180
  Статья «Социализм и собственность», «Современные Записки», XXXVI. Париж 1928, стр. 352.


[Закрыть]. Поэтому-то государственная собственность и должна быть, по воззрениям евразийцев, хотя и господствующим, но далеко не единственным видом собственности, потому-то и должна существовать, по их убеждению, не просто государственная, но государственно-частная система хозяйства. Г. Д. Гурвич ставит вопрос иначе. Он стремится «довести до логического конца современное стремление освободиться от государственного социализма». В существе же он ведет ожесточенную борьбу с экономическим этатазмом. Его решение социального вопроса «не может не заключаться в передаче соборной собственности на орудия производства независимой хозяйственной организации, представляющей общенациональный экокомический интерес и контр-балансирующей безусловно-принудительную государственную власть» [181]181
  Цит. соч., стр. 348.382.


[Закрыть]. Таким образом, хозяйственная сфера совершенно изъемлется из ведения государства. Мы готовы признать законность предположений и исканий г. Гурвича в контексте европейского месторазвития, – здесь, пожалуй, действительно можно конструировать «независимую хозяйственную организацию», которая, хорошо или плохо, будет представлять «общенациональный экономический интерес». Хотя и тут возникает вопрос: не будет ли эта организация, по необходимости властная, обладать всеми недостатками государства и являться по существу «государством в государстве»? А такое положение неизбежно ведет к анархии. Как же обстоит дело в России-Евразии? В ней и в монгольский, и в московский, и в императорский период государство было основным фактором экономического движения. В сторону этатизма направлялись здесь все силы, складывались все навыки. А ныне особенно экономическое развитие здесь невозможно вне начал этатизма. Не к уничтожению этатизма, но к должному направлению его сил надлежит стремиться россиелюбцам. Нужно добиваться сочетания его возможностей с возможностями подчиненного общей системе индивидуального и «соборно-общего» (кооперативно-артельного) хозяйства. – В условиях России-Евразии только государство может реально ставить вопрос об экономическом плане – о превращении хаоса индивидуальных усилий в космос общего дела. Этот довод является для евразийцев одним из решающих. – Г. Д. Гурвич делает в своей статье несколько резких выпадов против Н. Н. Алексеева [182]182
  Цит. соч., стр. 348, 354,356 и т. д.


[Закрыть]. Защищаемую Алексеевым «государственно-частную систему хозяйства» он почему-то желает понять исключительно, как «самое обычное неолиберальное учение об активной государственной политике государства и государственном вмешательстве в пользу слабой стороны». Совершенно произвольно он оставляет в стороне выраженные в брошюре Н. Н. Алексеева начала этатизма: «Государственная промышленность обладает рядом недостатков, но в ней есть и достоинства. Государственное хозяйство в некоторых областях экономической жизни вполне показало свою жизнеспособность… Нет никаких оснований отрицать, что достоинства государственного хозяйства обнаруживаются и в других областях…» [183]183
  Н. Н. Алексеев «Собственность и социализм. Опыт обоснования социально-экономической программы евразийства». Париж, 1928, стр. 78.


[Закрыть]. Если мысль Г. Д. Гурвича освободить от прикрывающих ее приемов полемики, то его придется определить в качестве не только антиэтатического критика евразийства, но и своеобразного представителя анархизма.

Выразителями антифедералистической критики, ведомой с двух различных точек зрения, являются граф Ю. Граббе и Вассан-Гирей-Джабаги. "Нельзя не отметить, что евразийцы заимствуют у большевиков и принцип федеративности, который, конечно, совершенно неприемлем ни для какого русского националиста. Ведь федерация, при наличии многих народностей, есть начало полного распадения на отдельные государства. Этому особенно содействует неизбежное при федерации составление администрации из местных жителей" [184]184
  Статья «Цели евразийства», «Голос верноподданного», № № от 24 и 27 ноября 1927 г.


[Закрыть]. Вот, можно сказать, классический образчик непонимания того обстоятельства, что крепкое государственное единство может основываться только на самодеятельности его частей. Вассан-Гирей-Джабаги утверждает: «Тюркско-татарский мир сожительствует с Россией исключительно и единственно благодаря насилию. Было бы неправдой утверждать, что азиатские народы, в том числе и кавказцы, не стремятся как можно скорее эмансипироваться от влияния русской культуры и государственности, чтобы таким путем укрепить свою собственную политическую и культурную независимость… Поэтому в борьбе за освобождение из-под русского ярма народы, подчиненные Советскому Союзу, ожидают от Запада не только симпатии, но и помощи действием» [185]185
  Статья «Евразийство, как новый вид русского империализма», «Глос Правды». Варшава, 4 марта 1928 г., перевод с польского С. Л. Войцеховского.


[Закрыть]. В своем стремлении обзавестись европейскими господами Вассан-Гирей-Джабаги забыл историю той части тюркско-татарского мира, о которой он говорит, – чрез эту историю связь с Россией проходит красной нитью. Забыл он и те бесспорно положительные функции, которые выполняет в отношении упоминаемых им народов русская культура, выпустил из виду и общность месторазвития.

Антиавтаркическим [186]186
  Автаркия – самодовление.


[Закрыть] критиком евразийства показал себя передовик «Последних Новостей»: «Утверждать в двадцатом веке „самодовление“ русского „хозяйственного целого“ – значит не считаться с фактом взаимной зависимости всех современных национальных хозяйств» [187]187
  Статья «Московские евразийцы», «Последние Новости», 1 мая 1927 г.


[Закрыть]. Так критиковать понятие самодовления – значит не понимать его сущности. Ведь «самодовление» отнюдь не подразумевает экономической отрезанности от всего остального мира: такое предположение сами евразийцы называют «абсурдным». В чем же дело? В чем отличие «самодовлеющих» миров? «Вместо того чтобы отображать течение основоположных процессов промышленно-сельскохозяйственного и междуклиматического обмена (как это происходило и происходит в отношении внешней торговли Германии или Англии), статьи внешней торговли таких хозяйственно-географических сфер приобретают характер как бы отдельных коррективов или поправок, вносимых к осуществляющимся внутри этих сфер явлениям взаимодополнения и взаимоуравновешения основных отраслей хозяйственной жизни» [188]188
  П.Н. Савицкий «Континент-океан», «Исход к востоку». София, 1921, стр. 121–122.


[Закрыть]. Это – и только это – подразумевают евразийцы в понятии «самодовление». Оно нисколько не противоречит «двадцатому веку», наоборот, выражает передовые стремления современности к созданию «государств-материков» [189]189
  Об этой тенденции см. статью Е.А. Чхеидзе: Лига Наций и государства-материки. Евразийская Хроника, вып. VIII. стр. 32–35.


[Закрыть].

Под антисистематической критикой евразийства мы подразумеваем усилия тех, кто стремится расшатать систематические рамки, при помощи которых евразийские авторы упорядочивают предлежащий им исторический и географический материал.

Особого рода системой является история Евразии, необходимость которой отстаивает Г. В. Вернадский: "Евразия есть с конца XIX в. область действия русского исторического процесса, русское историческое месторазвитие. Русская историческая наука должна овладеть историей этого месторазвития также и в более ранних эпохах (в течение которых Россия еще не охватывала целиком географической Евразии), для того, чтобы правильно понять развертывание русского исторического процесса" [190]191
  Географические особенности России, часть 1. Прага, 1927.


[Закрыть]. Пишущий эти строки стремился показать, что русский географический материал складывается в «периодическую и в то же время симметрическую систему зон» [191]191
  Географические особенности России, часть 1. Прага, 1927.


[Закрыть].– П. М. Бицилли воздает должное сделанному Г. В. Вернадским: «Излагая историю России в рамках истории Евразии, изучая Россию как геополитическую величину, говоря проще, изучая историю русского народа не только во времени, но и в пространстве, чего до сих пор не делали (не значит изучать историю народа в пространстве – предпосылать, как это принято, истории „географический очерк страны“), Вернадский тем самым восстанавливает права исторической реальности. Народ и место, на котором он развивается („месторазвитие“, как говорят евразийцы), связаны неразрывной связью; „месторазвитие“ так же „принадлежит к истории“, как и сам народ» [192]192
  Современные Записки, XXXIV. Париж, 1928, стр. 516–517.


[Закрыть]. – С большой резкостью нападает на Г. В. Вернадского А. А. Кизеветтер: «Святослав, видите ли, создавал „империю“, и вместе со скифским и гуннским царствами его империя являлась прототипом будущих московского государства и всероссийской империи (стр. 18 – и терпит же бумага такие вещи!)» [193]193
  Статья «Русская история по-евразийски», «Руль», 27 ноября 1927 г.


[Закрыть]. Выпад проф. Кизеветтера свидетельствует о том, что автор не следит за развитием исторической мысли. Он, видимо, не в курсе современного состояния геополитики и не владеет той точкой зрения, которая связывает исторический процесс также и с территорией, служащей для него поприщем. Между тем Г. В. Вернадский с самого начала своей научной деятельности широко применял геополитическую точку зрения в своих исследованиях [194]194
  См., напр., его статьи: О движении русского племени на Восток, Научный Исторический Журнал, т. 1, вып. 2, 1914; Против солнца. Русская Мысль, 1914, январь.


[Закрыть]. И в геополитическом разрезе «империя» Святослава несомненно имеет общие черты со скифским и гуннским царствами, с одной стороны, и с позднейшим государством российским – с другой. Не будем воспроизводить других выпадов А. А. Кизеветтера. Они показывают, что раздражение почтенного оппонента гораздо сильнее, чем его желание объективно разобраться в поставленных Г. В. Вернадским вопросах [195]195
  Такой же характер имеет и статья А. А. Кизеветтера в журнале «Славия» (Прага. 1928, стр. 426–430) «Евразийство и наука», поскольку она касается книги Г. В. Вернадского.


[Закрыть].

Перехожу к критикам, возражавшим мне лично [196]196
  С возражениями против «Географических особенностей России» 4 января 1927 г. в Праге выступил П. Н. Милюков. Об этом см. статьи: А. С. Изгоева в Руле, 8 января того же года, С. Варшавского, Возрождение, 10 января, Д. М., Последние Новости, 11 января. В феврале того же года П. Н. Милюков повторил доклад, в переработанном виде, в Париже, а затем (в 1929 г.) в ряде английских городов (по-английски). Он послужил основой для очерка: Eurasianism and Europeanism in Russian History, by Paul Miliukov, Festschrift Th. G. Masaryh zum 80 Geburtstage, Erster Teil, Бонн, 1930. С возражениями чисто географического характера выступал в Праге же Б. Н. Одинцов (о его выступлении см. отчет С. Варшавского: Евразийская география. Возрождение, 19 января 1928 г.). Доклад Б. Н. Одинцова напечатан в «Научных Трудах Русского Народного Университета в Праге», том II. Прага, 1929, стр. 152–164, под заглавием «Пределы Евразии». Нам известны еще следующие статьи и рецензии о «Географических особенностях»: Н. М. Могилянского в Руле, № 1901, 2 марта 1927 г., его же в журнале «Версты» (Париж), № 3, 1928, стр. 243–250, Е. В. Вульфа в журнале «Природа» (Ленинград), 1927, № 5, Б. Одинцова в сборнике «Вольная Сибирь» (Прага), III, 1928, стр. 191–193. Связано с географическими проблемами выступление В. П. Полетики: Против евразийства. Руль, 14 сентября 1927 г. Также в советской России появился довольно длинный ряд отзывов. – Брошюру «Россия – особый географический мир» рецензировал М. А. Циммерман в «Загранични политика». Прага, март 1927 г., стр. 343–345.


[Закрыть]. К сожалению, я не имею возможности ответить им на этих страницах. Такому ответу я надеюсь посвятить особую статью. Здесь мне хочется отметить всего лишь одно обстоятельство: те идеи, против которых направляют острие своих возражений мои оппоненты, и прежде всего идею России как особого географического мира, я не могу признать лично своими: они в значительной мере заключены во всем новейшем развитии русской географии. Патриарх русской географической науки, покойный Г. И. Танфильев, выражал не только свою мысль, утверждая: «Совершенно правильно также, что по своей природе Россия представляет особый мир». – Тоже – в области этнографии: Россия "этнографу всегда мыслится как «Евразия» (С. А. Котляревский) [197]197
  Из числа отзывов о книге Н. П. Толля «Скифы и гунны» (1928) упомянем статью В. Мякотина: Опыт истории Евразии в «Последних Новостях», 8 ноября 1928 г.


[Закрыть].

* * *

Двадцатые годы, несмотря на бедствия, начинались в обстановке духовного подъема. Он сказывался в России, веяние его чувствовалось и в эмиграции. Гораздо сумрачнее начало 1930-х годов.

Евразийцы не знают ни дней, ни сроков. Быть может, великие потрясения произойдут в нашем мире. Но неуклонно стремление евразийцев к поставленным ими целям. И велика их вера в творческие силы России-Евразии. Силы эти могут возобладать и в то время, когда разрушения и смуты широко разольются по миру. Тем самым в конечном счете они помогли бы и остальному миру выйти из трудностей.

Православие есть основная ценность, которая светит православным евразийцам. Но их религиозная установка отнюдь не мешает им внимательно присматриваться к тем творческим импульсам, которые сказываются в русской хозяйственной жизни. Сила веры и навык государственного хозяйства – вот две созидающих силы, о которых говорилось на предыдущих страницах. Необходим их синтез. Необходимо сочетание традиции с тем, что выдвинуто и утверждено революцией.

Оправославление государственного хозяйства – вот та мета, к которой, в близких или дальних этапах, прямым путем или путем нелегким, – придет развертывание русских событий.

ХОЗЯИН И ХОЗЯЙСТВО
Хозяин, хозяйская воля я хозяйский глаз

В русском языке есть слово, замечательное богатством и обобщенностью заключающегося в нем содержания, слово, которому предстоит будущее в учении о хозяйстве. Ныне только изредка и как бы случайно, не закрепляясь в систематических категориях, слово это попадается в русских книгах по хозяйственно-экономическим вопросам; оно выступит на первый план, как только пробьет час создания самостоятельно-русского учения о хозяйстве.

Это слово – хозяин. Сжато и наглядно – одновременно в наиболее конкретной и в то же время общей форме – выражает оно собой, в обыденном словоупотреблении и народном языке, личное начало в хозяйстве. Хозяин – это одновременно и домохозяин, и сельский хозяин, и хозяин-промышленник. "Хозяин, пусти ночевать" – так обращаются к домохозяину. "Хозяин, укажи, как сделать" – это равно может быть сказано и на поле, и на фабрике…

Нужно различать "хозяина в производстве" и "хозяина в потреблении". В большом числе случаев это две стороны или две функции одного и того же лица. В обеих этих функциях основное протекание соответственно производственного процесса или процесса потребления определяется хозяйской волей и проходит под надзором хозяйского глаза. Вся та сфера решений и действий, которая, по народному выражению, есть "дело хозяйское", представляет собой область выявления "хозяйской воли". Хозяйский же глаз выполняет контрольные функции хозяйства. "Хозяйствование – это количественный контроль над применением труда и материалов в технических процессах; хозяйство – это измеряющая", но также "устрояющая, средства и цель сопрягающая деятельность" (Германн). Здесь, прежде всего, не нужно ограничиваться указанием на "количественный" контроль. В хозяйстве несомненно ведется также качественный контроль разного рода продуктов и товаров. Кроме того, указание на контрольные, измеряющие, устрояющие и сопрягающие функции хозяйства следует дополнить упоминанием, что в отношении технических процессов хозяйство выполняет также функции "перводвижения", дает толчок и определяет направление. По основному утвердившемуся в современных обществах распределению хозяйственных обязанностей названные функции в области потребительного хозяйства препоручаются и составляют по преимуществу удел не хозяина, но "хозяйки". Она, в пределах домохозяйства, контролирует, измеряет, устрояет, сопрягает, дает толчок и осуществляет направление. Первые две функции восходят по преимуществу к ее "хозяйскому глазу", последние четыре – к ее "хозяйской воле"… И если первые две суть выражения начала учета в хозяйстве, последние четыре сосредоточивают в себе принципы творчества и власти в хозяйстве, в данном случае – в домохозяйстве… Можно смело утверждать, что во многих случаях, а именно у "добрых хозяек", также и в сфере домохозяйства осуществляются подлинные функции творчества и власти. Но действие хозяйской волн как начала творчества и власти в хозяйстве не ограничивается пределами домашнего очага. Средой преимущественного выявления хозяйской воли, сферой существенного применения творческих и властных принципов хозяйства является область производственных отношений.

"Хозяина в производстве" современная экономическая доктрина не знает, она знает "предпринимателя". Но если это так, то это значит, что современная доктрина проглядела в хозяйстве едва ли не главное действующее лицо. Относиться к делу "по-хозяйски" и "по-предпринимательски" – это вовсе не одно и то же. Нужно различать предпринимательство как определенную эмпирическую хозяйственно-экономическую функцию и как особую духовно-экономическую сущность. Хозяин же есть именно только духовно-хозяйственная сущность. Раз экономическая доктрина, при современном ее развитии, обходилась до сих пор без этого слова, то, следовательно, нет в нем нужды для обозначения какой-либо специальной функции (исключение – термин "сельской хозяин"; он может оставаться, как был). Тем удобнее все значение слова "хозяин" в его обобщенном существе сосредоточить на духовно-хозяйственной стороне вопроса. Не всякий землевладелец есть "хозяин", и не всякий собственник промышленного предприятия есть таковой. Предприниматель может быть хозяином, но не каждый предприниматель действует "по-хозяйски". Предприниматель как духовная сущность – это прежде всего и только homo oeconomicus, "капиталистический человек". У него есть только одно отношение к тому целому, той системе людей и благ, каковой является руководимая им "производственная единица", – это точка зрения получения наибольшего чистого дохода… Но единственно ли такое отношение к делу возможно в хозяйстве? Думать, что всякое иное отношение было бы нехозяйственным, относилось бы к чуждой хозяйству области альтруизма, эстетики или чего-либо подобного, не позволяет выкованная веками логика нашего языка; таким иным и по природе вещей хозяйственным отношением к делу будет хозяйское отношение к нему. Кроме побуждений собственно экономических, импульсов к получению дохода, отношение это определяется стремлением сохранить, укрепить и расширить полноту функционирования и полноту развития того живого и ощутимого целого, той одухотворенной системы людей и вещей, в качестве которой хозяин воспринимает свое хозяйство; в отношении к этому хозяйству самое получение большего дохода хозяин рассматривает как одно, в ряду прочих, из проявлений полноты функционирования и полноты развития… Понятие хозяина, в своем пределе, стремится к раскрытию в "добром хозяине" (это последнее обозначение примем как "технический" термин; в современном обыденном языке "добрый хозяин" именуется хорошим, рачительным, "настоящим"). "Добрый хозяин", с указанным выше, а не каким-либо иным отношением к хозяйству, не только не есть миф, не только не плод сентиментального воображения или эстетической выдумки, но есть распространенное хозяйственное явление, один из основных феноменов хозяйства. Образ этот, чрез самые разнообразные технические условия хозяйства и различные формы "производственных отношений", идет в тысячах, миллионах, сотнях миллионов примеров – от евангельского "Доброго Хозяина" (как жизненного образа, в его непосредственном значении) и отдаленных его прототипов к многим и многим "добрым хозяевам" современности – в сельском хозяйстве, промышленности и пр. Категорию "доброго хозяина" надлежит утвердить, не связывая ее с определенными правовыми формами. Право "собственности", как таковое, может быть и может не быть, может распространяться на больший или меньший круг явлений (ранее личность человека могла состоять в чужой "собственности", теперь не может быть в ней), право собственности может подвергаться большим или меньшим ограничениям – все же контрольные, властные и творческие функции в той или иной мере останутся за "хозяином", будут осуществляться им. Можно исследовать специально, каковы положения и возможности хозяина в различных правовых укладах: в некоторых укладах категория "доброго хозяина", в той или иной части ее содержания, получала и получает особое юридическое оформление – достаточно вспомнить понятие vir bonus pater familias римского права. Но было бы неправильно категорию "доброго хозяина" как категорию хозяйственную относить исключительно к той правовой обстановке, которая устанавливается римским правом. Ни к какому одному определенному правовому строю категория хозяина как таковая не приурочиваема отнюдь…

Каков же должен быть "добрый хозяин" в отношении к людям, пребывающим в его хозяйстве? Прежде чем ответить на этот вопрос, хотим заметить: поскольку отношение это мы мыслим себе как систему, мы строим "идеальный тип". И это нисколько не противоречит приведенному выше утверждению о жизненной распространенности типа "доброго хозяина": отдельные черты действительности, хотя бы и очень распространенные, мы собираем в такую ценность, характер которой более выдержан, чем то бывает в явлениях жизни. Будет ли хозяйство малым или большим, будет ли оно хозяйством крестьянской семьи или фабрикой с десятками тысяч рабочих, "доброму хозяину" равно присуще убеждение, что основа его хозяйства – это люди, которые действуют в нем. Добрый хозяин ставит своей целью обеспечить материальные основы жизни этих людей и по возможности достичь, чтобы они были довольны своей участью; без достижения такой цели ему как бы хозяйство не в хозяйство; ради нее он готов нести жертвы за счет своих доходов; в критические моменты готов оплачивать сросшихся с хозяйством людей из капитала, лишь бы не порывалась связь их с хозяйством. Добрый хозяин считает, что никакая "полнота функционирования и полнота развития" невозможны вне наличия кадра преданных хозяйству людей и что в конечном счете, в итоге лет и десятилетий, самое экономический успех и устойчивое получение дохода суть функции создания таких людских кадров. Крупный предприниматель, являющийся добрым хозяином, главное свое богатство полагает в создавшемся в его хозяйстве подборе служащих и рабочих. Так же, как крестьянин-хозяин главное свое богатство видит в людских силах, работающих в хозяйстве. Хозяйское отношение к людям, участникам хозяйства, в первую очередь выражается в материальном их обеспечении, достаточном для того, чтобы создать довольство. Но нельзя сказать, чтобы хозяйское отношение к людям сводилось исключительно к соответствующей постановке их материального положения. Оно обосновано, утверждено такой постановкой, но оно не ограничивается ею. В хозяйском отношении к людям, кроме материальной и рациональной стороны, есть также сторона внематериальная, иррациональная. Добрый хозяин привлекает к себе людей на основе человеческих с ними отношений, т. е. в сфере, иррациональной по существу… Он заставляет уважать и любить себя – тем уважением к чужой личности и той заботой о ней, которые он проявляет. И благодаря этой иррациональной стороне увеличивается сила и крепость того рационального единства, каковым является (и должна являться) "производственная единица" – хозяйство. В крупном хозяйстве, где работают сотни и даже тысячи людей, установление личных отношений между хозяином и каждым из работающих фактически невозможно. Но в хозяйстве доброго хозяина два обстоятельства воспособляют этой фактической невозможности: 1) если хозяин закладывает управление хозяйством на указанных выше основах, вокруг имени его создается легенда, которая видит его участие и его заботу в гораздо более широком круге явлений, чем тот, который он фактически обнимает; легенда так же окружает "доброго хозяина", как окружает она выдающегося полководца или выдающегося правителя, только в каждом из этих случаев содержание легенды, конечно, свое – особое; легенда идет снизу; 2) сверху же идет соучастие сотрудников хозяина в хозяйских функциях; добрый хозяин крупного хозяйства окружает себя людьми, которые способны действовать и действуют в том же направлении и духе, как и сам хозяин, и заменяют его там, где он фактически, по ограниченности человеческих сил, действовать не может.

Хозяйское отношение обращено и к вещам. "По-хозяйски" или не "по-хозяйски" можно обращаться и с лошадью, и с телегой, и с машиной, и с постройкой, и с землей… Применительно к каждой из этих "вещей" хозяйское к ней отношение материально (или натурально) означает нечто особое: нужно принять во внимание, что в отношении к человеку земля есть бытие непрерывно пребывающее, постройка – бытие длительное, машина же, лошадь и телега – бытия все менее длительные, в последовательности убывания… Но как бы ни видоизменялось хозяйское отношение в зависимости от различий в природе отдельных вещей, в основе такого отношения лежат некоторые общие признаки. Они состоят в стремлении повысить качественность и в неустанном бережении вещи. Лошадь, телегу, машину, постройку и землю добрый хозяин стремится иметь наилучшие – в пределах, совместимых с экономической рациональностью (за известным пределом от экономической рациональности отступать он не может, так как вне рациональности нет хозяйства; и сколь бы большой самостоятельный хозяйский интерес ни приурочивался к качеству вещи, качество это существует не само по себе, но применительно к экономической рациональности; об этом см. ниже). Лошади, телеге, машине и постройке хозяин стремится обеспечить возможную долговечность, а для каждого данного момента – наилучшее состояние; землю же (а в лесном хозяйстве и произрастание ее) к концу каждого производственного цикла хозяин стремится оставить в состоянии, с хозяйственной точки зрения, не худшем, а по возможности – лучшем, чем то, в котором она вступила в производственный цикл…

Говоря кратко, в основе понятий о хозяйском отношении лежит представление не о такой деятельности, которая направлена исключительно к получению наибольшего дохода, к "выжиманию" его в первую очередь из человека, но затем также из лошади, телеги, машины, постройки, земли, – но такой, которая, наряду с целью получения дохода, ставит как самостоятельную цель сохранение и расширение довольства работающих в хозяйстве людей, поддержание и повышение порядка и качественности обнимаемых рамкой хозяйства скотов и вещей… Можно, конечно, сказать, что такое сохранение и расширение, поддержание и повышение соответствуют правильно понятому "интересу" "предпринимателя"… В суждениях по этому вопросу все зависит от того, что подразумевать под "правильно понятым интересом". Если последний толковать расширительно, включая в него не только собственно экономический интерес, но и более общий, вплоть, например, до интереса поддерживать благополучие ближнего и даже космический лад, – тогда, конечно, такое утверждение будет правильным… Здесь существенно отметить, что в целепоставлении "хозяина" собственно экономические цели выступают в некоем расширении и преображении.

Между «соотносительным» и «абсолютным»

Собственно экономическая цель есть разновидность стремления с наименьшими средствами достичь наибольших результатов, в частности с наименьшими затратами получить наибольшую выручку – доход (экономический принцип). Подобную цель не выпускает и не может выпустить из виду «хозяин». Преследуя ее, он движется в сфере собственно экономических категорий. Здесь мы приходим к вопросу: что же есть область специально экономического?

Давая ответ на этот вопрос, мы не возьмем проблемы во всей ее широте: это составило бы достойный предмет для специального исследования. Мы укажем лишь те черты, которые понадобятся в дальнейшем для характеристики хозяйского отношения к хозяйству. Мир экономического есть некий особый мир бытии человеческой сферы. Бытия этого мира отмечены рядом давно указанных признаков: они способны служить удовлетворению человеческих потребностей; в то же время в отношении потребности количество их ограничено, они подчинены началу "скудости". Однако же, этих признаков недостаточно. Не только экономические блага служат удовлетворению человеческих потребностей, и не только они ограничены "в количестве" – такая характеристика, в известном смысле, может, например, подойти и к понятию "дружбы": и дружба служит удовлетворению потребности в ней, и потребность эта у многих остается неудовлетворенной. Все-таки было бы неправильно считать дружбу как таковую благом экономическим… Специфический признак экономической области не в природе бытий, ее составляющих, а в особом подходе к ним – со стороны так называемой объективной "меновой" ценности, в аспекте возмездной обменности, продажности и покупаемости этих бытий. Все, что обменно, все, что продажно и покупаемо – и поскольку оно в действительности или хотя бы в мыслительной трактовке обменно, продажно и покупаемо – составляет экономическую область… Итак, отличие последней есть аспект действительной или мыслимой обменности, продажности, покупаемости… Поскольку в подобном отграничении мы принуждены обращаться не только к действительно совершившимся сделкам обмена, но и к некоторой мыслимой обменности, мы фактически утверждаем наше определение в понятиях не одной только так называемой "объективной" меновой ценности, но обращаем его также к сфере субъективных оценок… Этой двойной обращенности, одновременно и к сфере меновых явлений, т. е. тех, что получили определенное социальное "обозначение", и к области ценений субъективных, относящихся к личной психической сфере, – этой двойной обращенности мы будем придерживаться и дальше: только такой обращенностью можно охватить мир человеческих ценностей, место в котором ценностей экономических нам надлежит установить…

В перспективах этой двойной обращенности аспект действительной или мыслимой возмездной обменности, продажности и покупаемости можно раскрыть в двух специально к нему примененных понятиях. Первое из них – понятие специфической заменимости. Картина Рембрандта, например, материально (натурально) незаменима, но поскольку она продается, она становится "специфически заменима" определенным количеством валюты. Второе понятие – принципиальной соотносительности. Для того чтобы то или иное бытие могло служить предметом обмена, оно должно мыслиться в особом повороте: в статусе особой неутвержденности в себе, специфической "подвижности", в повороте соотношения с другими бытиями того же мира, постоянного перехода в них, мыслимой ими замены (причем норма такого "перехода" или "замены" поддается выражению в количественных величинах); этот статус ценения в социальной области закрепляется в "переходе" и "замене" действительных, в факте обмена… В понятии принципиальной соотносительности запечатлены, таким образом, те посылки ценения, тот "статус" его, вне которых обмен невозможен. Статус принципиальной соотносительности определим всюду, где есть обмен, но его можно нащупать и там, где обмена как социального феномена не имеется вовсе.