Текст книги "Они штурмовали Зимний"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава тринадцатая. ПИСЬМА

В воскресенье Катя Алешина весь день просидела дома с раскрытой книжкой и вслушивалась, не раздастся ли стук в окно.

«Забыли, наверное? – думалось ей. – А может, стесняются, стоят где-нибудь на улице и ждут».

Накинув на голову платок и надев пальто, она вышла за ворота. Улица была пустынной.

«Их, наверное, через мост не пустили, – решила Катя. – Неужели не догадались по льду пройти? Впрочем, почему они должны рваться сюда, рискуя жизнью? Только потому, что я их жду? Наташа права, – сегодня парням не до свиданий. Да и кому захочется такую даль идти пешком! Трамваи, кажется, совсем не ходят...»

И все же она ждала, надеясь, что Вася Кокорев пробьется к ней через все преграды.

«Они, наверное, сражаются с полицией, – принялась она убеждать себя. – Но когда же мы теперь встретимся? Он может прийти и не застать меня дома. Надо назначить новый день. Но как? Очень просто – написать письмо, не признаваясь, конечно, ни в чем. Но, куда послать? Я же не знаю адреса!. Прямо на завод, – решила Катя. – Они говорили, что работают в кузнице».

Она вернулась домой и написала несколько строк:

«Вася и Дема! Нас снедает любопытство: как вам удалось улизнуть от долговязого? Если пожелаете рассказать, то в четверг и в воскресенье после семи вечера я буду дома.

Желаю Вам успехов, жму руки.

Катя».

Она в тот же вечер отправила письмо. А позже спохватилась: «Зачем же я это сделала? Не покажусь ли навязчивой? Ой, как нехорошо получилось. Ну и пусть! – рассердилась девушка. – Если он про меня дурное подумает, – не нужен мне такой, обойдусь и без него».

Все же в четверг она пришла домой раньше обычного и до десяти часов ждала. Парни не пришли. Катя огорчилась: «Больше ни слова не напишу. Я и так поставила себя в унизительное положение».

От обиды девушке хотелось плакать, но она, стиснув зубы, приказала себе: «Не сметь, не распускаться!»

Чтобы больше не думать о Кокореве, Катя достала из комода письмо отца, которое не раз перечитывала, когда бывало трудно.

«Отсюда, милая, не убежишь, – писал отец. – В одну сторону – тайга на сотни верст, в другую – куда ни кинешь глазом – бесконечная, безлюдная тундра. Скоро выпадет снег и начнется долгая ночь. Но мы сейчас рады холодам. Они избавили нас от комаров и гнуса, которых в здешних местах—тучи. От проклятой мошкары нет спасения ни под сеткой, ни в домах, ни около дымокуренных горшков, в которых сжигают лежалые листья и навоз. Мошкара злей волков!

А морозы здесь крепкие – доходят до шестидесяти градусов. Попробуй согрейся, когда у тебя не толстостенный дом, а холодная пристройка, и вместо большой печи – склепанная из старой жести печурка. Сколько в нее не накладывай дров – тепла не будет, все выдует.

Многих ссыльных страшит зима. Население вокруг бедное – у местных жителей ничего не заработаешь и не купишь. Устраивайся, как сумеешь, почти все добывай сам. Я уже наловчился изготовлять охотничьи и рыболовные снасти. В прошлую зиму в прорубях наловил столько рыбы, что нам на троих ее хватило до весны.

На охоту и заготовку дров времени уходит много, но я все же успеваю учиться. Товарищи, которые, пограмотней, помогают мне. А как ты, моя доченька? Поступила ли в воскресную школу?

Не поддавайся нужде, обязательно учись! И береги свое здоровье. Выберитесь вы куда-нибудь из этого проклятого подвала. Как жалко, что мне здесь негде заработать копейки.

Ходят слухи, что ссыльных стали забирать в солдаты. Неважны, значит, дела у Николки, если от нас защиты ждет. Мы ему, конечно, поможем – как же! С винтовкой в руках легче разговаривать.

Не унывай, дочка, держись, скоро увидимся!»

– Хорошо, отец, – вслух сказала Катя, – буду такой же, как ты. Я дождусь тебя!

Только две недели молчал гудок Путиловского завода. И вот рано утром вновь загудел, призывая рабочих к стапелям, печам, станкам, верстакам и горнам.

– Слава тебе, господи! – перекрестилась Степанида Игнатьевна и принялась тормошить внука: – Вставай, Васек, вставай! Наш гудит!

Пока Вася мылся, бабушка поставила на стол стакан дымящегося чаю и положила рядом кусок белой солдатской галеты и сбереженный для такого торжественного утра осколочек сахару.

– Другие хоть отдохнули за эти дни, – наблюдая, как внук пьет чай «вприкуску», сказала Игнатьевна. – А ведь тебя с Демой дома не удержишь. Люди спят, а вы до утра колобродите.

– Мы же не по гулянкам ходим.

– Да лучше бы веселились, чем с посадскими связываться. А то лежишь здесь и тревожишься, как бы ножом кто не пырнул.

Вася налил второй стакан чаю, но допить не успел: с улицы послышался знакомый стук в стену.

– Вон дружку твоему не терпится! Хоть бы поесть-то спокойно дал.

Вася не стал слушать воркотню бабушки. Отодвинув недопитый чай, он схватил шапку, куртку и, на ходу одеваясь, выскочил на улицу.

Дема ждал его с хмурым видом.

– С отцом поругался, – сказал он. – В драку лезет. Не смей, говорит, против Ваньки Быка. Еще чего доброго дом из-за тебя спалят.

– И бабка моя ворчит. Не обращай внимания.

– Она у тебя по-иному. А ему церковники в уши жужжат. Если отец узнает, что я в партию вступил – изувечит. Видно, мне придется, как Фильке, из дому уходить.

В мастерской было холодно и неуютно. Савелий Матвеевич сидел на корточках у наковальни и подсчитывал заготовки.

– Раздувайте горн, – велел он парням. – Живые деньги валяются. Старый заказ еще не сдан, восьми поковок не хватает. До обеда закончим.

Дема с Васей принесли древесного угля, коксу и принялись раздувать горн. Вскоре железные болванки, уложенные полукругом, стали нагреваться.

Большинство рабочих слонялись по цеху без дела. Работу им мог дать лишь мастер, а он почему-то не появлялся.

– Вот ведь шкура, – сказал пожилой кузнец. – Простому человеку никогда не сочувствует. О своей корысти только думает. На работу нанимаешься – взятку давай. Заказ хочешь выгодней получить – тоже сунь. И в именины подарок неси, иначе настрадаешься, рублевки в день не заработаешь.

– На тачке вывезти такого! Нечего на него смотреть!

Когда появился мастер, возмущенные рабочие вылили на взяточника ведро мазута, толкнули в тачку и вывезли за ворота.

Мастера в старокузнечном цеху заменил шестидесятилетний Никифор Белолед. Ему взялся помогать Савелий Матвеевич. Они оба прошли в конторку и не спеша вместе с учетчиком стали разбираться в накопившихся бумагах.

Минут через двадцать-тридцать к парням, заканчивавшим заказ, подбежал мальчишка-разносчик и крикнул:

– Кокорева в конторку!

Полагая, что Савелий Матвеевич сейчас заставит писать какие-нибудь наряды, Вася снял рукавицы и нехотя поплелся.

В конторке Савелий Матвеевич, взяв со стола конверт, строго взглянул поверх очков на Кокорева и спросил:

– Кто же это тебе на завод пишет?

– Не знаю… никогда не писали.

Неумело распечатав конверт, юноша развернул письмо и, увидев на нем Катину подпись, смущенно покраснел.

– Это с Выборгской, – сказал он. – Мы на митинге у них выступали.

– Благодарят, что ли? – поинтересовался Савелий Матвеевич. – А ну, покажи.

Вася еще больше смутился.

– Да нет, одна девушка… она нас на конфетную фабрику водила.

Савелий Матвеевич укоризненно покачал головой.

– Хороши! Едут по серьезному делу, а в голове только свое: как бы девушек захороводить.

Вечером парни поехали на Выборгскую сторону. Кокорев быстро отыскал Катин дом; вдвоем они вошли во двор, но постучать в подвальное окно не решались.

– А вдруг не она здесь живет? – высказал сомнение Дема.

– Как не она? Я хорошо помню, – возразил Вася.

– Ну, если помнишь, стучи.

– А может, действительно не она? – стал сомневаться и Кокорев. – Давай лучше войдем в квартиру, будто по делу, и письмо оставим.

– Ну что ж, пиши.

Пристроившись у высокой поленницы березовых плах, Вася принялся писать записку, а Дема со скучающим видом разглядывал двор.

За этим занятием их и застала Катя Алешина. Узнав парней, она растерянно остановилась и почувствовала, как жарко запылали щеки.

– Вы?! Вы как здесь очутились? – спросила она.

Парни тоже смутились.

– Мы пригласить вас хотели, – смущенно сказал Дема. – У нас в воскресенье клуб открывается. Придете?

– Спасибо, – поблагодарила девушка. – Но вы, может, подождете минутку? Я только с завода. вымыться не успела. Побудьте здесь; мы вместе к Наташе сходим.

Она сбежала по ступенькам вниз и скрылась за дверью.

Бросив на кровать пальто, Катя помчалась на кухню и, вернувшись с застрявшими бусинками воды на волосах, стала торопливо переодеваться.

– Куда ты, шальная? – спросила бабушка. – Все-то у вас спешка. Супу хоть поешь.

– Некогда, бабуля; потом.

Проворно натянув на себя праздничное шерстяное платье, хорошие чулки и туфли, Катя подбежала к зеркалу.

– Что-то ты посвежела нынче, разрумянилась. Лектриса прямо! – любуясь внучкой, заметила бабушка. – Чего без нужды глазки в зеркало, совать, женихов-то ведь нет?

– Найдутся, – весело заявила девушка. – Сами придут!

На бегу она чмокнула бабушку в щеку.

– Шальная… впрямь шальная!..

На улице Катя подхватила Васю и Дему под руки и зашагала с ними к райкому.

В другой день она, наверное, оставила бы парней у входа, а сама пошла бы к Наташе, но сегодня она осмелела и предложила:

– Идите первыми и официально пригласите на вечер. Ее величают Натальей Федоровной.

Вася и Дема прошли в комнату, где сидела Ершина. На столе у нее была груда брошюр, увязанных в пачки. Девушка писала на пакетах адреса.

– Вам кого? – спросила она, не узнавая путиловцев.

– Мы к вам, – поклонившись, сказал Рыкунов. – Пришли пригласить вас на открытие Нарвского клуба.

– Это, наверное, не меня, вы ошиблись... Вам Женю Егорову?

– Нет, в точности вас, Наталия Федоровна.

– Ой, узнала! Думаю, где же я их видела? Вы ведь Катины знакомые?

Минут через десять Наташа освободилась. Запирая ящики стола и машинку, она сказала:

– Подождите меня у входа. Я мигом.

Вечер был мягким, безветренным. Падали редкие сухие снежинки. В сиянии уличного фонаря они роились, как ночные бабочки.

Вскоре на улицу выбежала Наташа. Несмотря на то, что девушка была в ботинках с высокими каблуками, она оказалась Деме по плечо. Васе подумалось, что Ершина не понравится его рослому другу. Но он ошибся, – резвость Наташи была по душе Рыкунову. Заспорив о чем-то, Наташа запустила в Дему снежком и бросилась бежать. Он помчался вдогонку, пытаясь поймать ее, но Ершина так ловко увертывалась, что он то и дело попадал в сугробы.

Вася с Катей молча шагали рядом.

– Если бы я не написала письма, вы бы сами не собрались прийти? – вдруг спросила девушка. – Да?

– Нет, я очень хотел, – возразил Вася. – Но с того воскресенья такое качалось, что мы даже выспаться не успевали.

– А потом?

– Одному неудобно, а Дему насильно не потащишь.

– Почему же без него неудобно?

– Мы привыкли всюду бывать вместе.

– Но не всю жизнь вы будете только с Демой ходить! Впрочем, я вам завидую, – призналась Катя. – У меня не было такой подруги. Всем приходилось делиться только с отцом, потому что мать хоть и любит меня, но не понимает, а он был как товарищ, самый близкий... Мы даже уроки вместе готовили…

Она вспомнила, как помогала отцу учиться, как арестовали его.

– Вчера я получила радостную весть: отец уже на свободе. Правда, он попал на фронт, рискует в окопах жизнью, но может в любой день приехать.

– А я своего отца едва помню, – глядя во тьму, сказал юноша. – Лишь недавно узнал, что он был в боевой дружине. После пятого года отца поставили на тропе охранять маевку. Какой-то подлец выдал их. Конные городовые и казаки, побросав коней на шоссе, начали оцеплять лес. Отец их заметил, но поздно. Чтобы задержать казаков и предупредить своих об опасности, он укрылся за валуном и стал стрелять из «смитвессона». Наши заводские, услышав стрельбу, сразу же по кустам, по болоту – и домой. Думали, и он уйдет. А отец отстреливался до последнего патрона. Казаки так обозлились, что засекли его шашками. Полиция даже мертвого не отдала матери. Товарищи отца собрались на тропе и провели траурный митинг. Валун тот у них как бы памятником стал: каждый день на нем то цветы, то красные ленты появлялись. И полиция ничего не могла сделать. Посбрасывает, потопчет цветы, а они через день опять рдеют.

– И вы даже не знаете, где он похоронен?

– Нет. И валуна лесного мы с Демой в позапрошлом году не нашли. Его, видно, взорвали или разбили: вокруг валялись обломки. Мы их собрали в одно место, поставили шест с красным флажком и поклялись не оставлять друг друга в беде.

– А третий может к вам присоединиться? – спросила Катя.

– Смотря кто будет этот третий.

– Если это буду я?

– Да, – стиснув ее руку, ответил Вася. – Вас примем.

Девушка вдруг смутилась.

– Идем догонять их! – предложила она и побе-жала.

Они настигли Наташу с Демой и вчетвером дошли по Петроградской стороне до Троицкого моста. Там Ершина остановилась.

– На сегодня довольно, – сказала она. – Завтра всем рано вставать. Где же вы нас в воскресенье встретите?

– Ну, хотя бы у Нарвских ворот, – предложил Дема.

– Хорошо. Ждите в восемь. Вася и Дема хотели проводить девушек домой, но те запротестовали.

– Вам и так далеко. Мы сами доберемся, вдвоем нам не страшно.

Глава четырнадцатая. ДОЛОЙ С ГОРИЗОНТА ЖИЗНИ

В «Красном кабачке» гулял Ванька Бык со своей шатией. Вскоре сюда ввалилась новая ватага. Чумазый босяк в длинной кавалерийской шинели, выпив прямо у стойки стакан самогона, сдернул с головы шапку и обратился ко всем:

– Граждане, братишечки! Житья не стало, дыхнуть невозможно. Да что ж это за жизнь распроклятущая! – Босяк хлопнул шапкой об пол и каким-то слезливым, бабьим голосом начал жаловаться: – С Огородного турнули, с Ушаковской гонят… и на Нарвскую не сунься! Какая ж это свобода? Для того мы городовых били, чтобы новые появились? Сегодня опять на нас напали. Чуваков чинно-благородно в ихний клуб хотел пройти, а ему у дверей говорят: «Стоп, пьяным нельзя». А какой он пьяный? Даже не выпимши – каких-то два – три стакана. Я, конечно, заступаться. Так нас обоих схватили под руки, довели до угла, а там – коленкой под зад и грозятся: «Если еще явитесь, – в кутузку запрем». Да что ж это деется! Куда ты, Ваня, смотришь? Почему забижать своих даешь? Как городовых бить, и босяки гожи! А гулять без нас?..

Из-за стола поднялся кряжистый Ванька Бык. Маленькие глаза его налились кровью и на толстой, сливающейся с плечами шее надулись жилы.

– Кто тебя не пустил? – грозно спросил он и так рванул ворот, что отскочившие пуговицы запрыгали по полу. – Кто такие?

– Да все те же, которые добычу на Огородном отняли.

– А ты пугнуть не мог? Сказал бы, что я велю.

– Говорено. А им хоть бы хны, – не боятся тебя. Мы, говорят, и Ваньку Быка утихомирим.

– Врешь!

– Вот те крест. Чувакова спроси.

– Верно, – отозвался тот. – Турнуть грозились.

– Ладно, будет языком трепать, – оборвал его Ванька Бык. – А ну, кто со мной в клуб догуливать?

Поднялось человек восемь. Роняя стулья, они ушли во двор к оседланным коням. В трактире остались только очень пьяные.

В Нарвский клуб молодежи съезжались гости. От обилия света и грохота духового оркестра входящие сразу веселели. Сдав пальто в гардероб, одни шли к буфету, а другие – в верхний зал занимать места.

Рыкунова и Кокорева часто вызывали к выходу. Там появлялись то скандальные безбилетники, то пьяные, которых нужно было утихомирить или выпроводить. Катя с Наташей скучали одни.

– Неудобно как-то получается, – сказал Вася. – Пригласили девушек, а сами бегаем.

– Верно, – согласился Дема. – Давай вот что сделаем: ты занимай их, а я буду с нашими ребятами. А потом сменимся.

Они так и решили: Дема вышел со своими парнями на улицу, а Вася провел девушек наверх и усадил.

Торжественное заседание было коротким. Ораторы поздравили нарвцев с новым клубом, оркестр сыграл туш, и сразу же начался концерт.

Черноглазая курсистка с чувством декламировала отрывки из поэм Пушкина, Некрасова, а под конец прочла стихотворение путиловского поэта Георгия Шкапина, написанное им в тюрьме.

Шкапина знали многие путиловцы; он работал на заводе котельным разметчиком, поэтому курсистке долго хлопали.

Потом выступили две певицы из хора Екатерингофского сада. Они дуэтом спели «Чайку» и «Умер бедняга в больнице военной». Песня вызвала у солдаток слезы.

Вася заметил, что и у Кати глаза повлажнели: «Вспомнила отца». Он сочувственно сжал девушке руку. Она не отняла ее, а доверчиво оставила в его ладони.

После концерта начались танцы и игры. Пожилые люди стали расходиться.

– Где же ваш Дема? – поинтересовалась Наташа. – Пригласил, а сам исчез.

– Он дежурит сегодня. Но я его сейчас пришлю, – пообещал Вася. – Потанцуйте пока без нас.

Он спустился вниз и, разыскав Рыкунова, сказал:

– Наташа там скучает. Иди, я подежурю.

Дема хотел уже было передать ему красную нарукавную повязку, но, сообразив, что теперь Катя останется одна, передумал.

– А может, вместе погуляем? – спросил он. – Наверное, уже никто ломиться не будет. А если случится что, ребята и без нас управятся.

– Конечно, – с готовностью согласился Вася. Отдав Демину тужурку и шапку в гардеробную, юноши поднялись в верхний зал. Оркестр играл «тустеп». Катя танцевала с Наташей.

После «тустепа» затеяли игру «два мало – три много». Наташа, догоняя замешкавшегося Дему, с таким усердием хлестала по его широким плечам, что юноща невольно подумал: «Не сердится ли она на меня?» Позже, когда они оказались в одной паре, он спросил:

– Наташа, за что вы меня так отстегали? Девушка лукаво ответила:

– Чтобы не пропадали надолго.

Начался новый, веселый и шумный танец «ойра-ойра». Дема с Васей не раз видели, как танцуют его, поэтому они пригласили девушек. Танец оказался не трудным, они быстро с ним освоились.

И вот в самый разгар веселья снизу вдруг послышался женский визг.

Вскоре на лестнице показался растерянный дежурный и жестами подозвал Дему и Васю.

– Там Ванька Бык… Лютикова по голове ударили и ворвались сюда, – сообщил он. – Сейчас они уселись в буфете и требуют лимонаду. Видно, водку с собой принесли.

– Сколько их?

– Семеро.

– Справимся, – сказал Дема. – Надо только как-нибудь девчат выпустить на улицу.

Наверх поднялся и встревоженный Борис Тулупин.

– Надо без скандала закрыть вечер, – сказал он. – А то наш клуб с первого дня дурную славу получит. Потом сюда и калачом людей не заманишь. Пусть дежурный скажет в буфете, чтобы им лимонад подали. А я прощальный вальс закажу. Начнем выпускать гостей с черного хода. Вы только парней предупредите.

– Ладно, – согласился Дема. – Я сейчас пойду ребят собирать, а ты, Вася, проводи Наташу с Катей до трамвая и быстрей назад.

Они так и сделали. Оркестр заиграл «Осенний сон». Пары закружились в плавном вальсе.

Вася Кокорев сходил в гардеробную, оделся и принес девушкам пальто. Через запасный ход они спустились во двор, прошли под арку ворот и очутились в темном переулке.

Чтобы не провалиться в яму и не наткнуться на что-нибудь в темноте, они шли, держась за руки. Впереди у забора девушки вдруг заметили какие-то колышущиеся тени.

– Что это там? – придерживая Васю, испуганно спросила Наташа. Катя тоже остановилась и прижалась к нему.

Напрягая зрение, Кокорев стал вглядываться во мглу. Уловив едва слышное позвякивание уздечки и характерное пофыркивание, он сказал:

– Не бойтесь, это лошади к забору привязаны. Проводив девушек до трамвайного кольца, Вася спросил:

– Когда мы скова увидимся?

– Приходите с Демой в субботу прямо ко мне, – предложила Катя.

– А я постараюсь билеты куда-нибудь добыть, – пообещала Наташа, проходя в вагон.

Катя на секунду задержалась на площадке и шепнула:

– Если Дема не сможет, приезжай один.

– Приеду, – ответил он.

Когда Кокорев вернулся в клуб, в гардеробной уже одевались последние пары. И здруг Ванька Бык это заметил. Он вскочил, откинул стул в сторону и, подойдя к двери, спросил:

– А куда это все барышни уходют? Мне танцевать желательно. А ну, где там оркестр?! Играй «барыню», я за все заплачу!

К Ваньке подошел Дема Рыкунов и твердо сказал:

– Клуб уже закрывается… оркестр играть кончил. Вам тоже пора уходить.

– Чего? А ты здесь кто такой?! – уставив пьяные глаза на путиловца, заорал громила. – Нынешний городовой, да?! Так мы били вас и будем бить. Чуваков! Этот тебя не пустил? Дай ему по зубам.

Клуб уже покидали музыканты. Оттолкнув Рыкунова, Ванька Бык ринулся к двери и преградил им путь:

– Стой, не пущу! Играйте по моему заказу! Скидывай пальтухи, говорю, и струмент вытаскивай. А ну, принимай по одйому! – крикнул он своим босякам и, хватая музыкантов, начал швырять их в другой конец зала.

Дема Рыкунов подал сигнал ребятам, желая прекратить безобразие, но Тулупин остановил его:

– Погоди, пусть девчата уйдут, – сказал он. – С Ванькой Быком надо раз и навсегда кончить.

Выпустив оставшихся гостей через черный ход, путиловцы сошлись наверху и стали обдумывать, как обезвредить громил.

– Я бы их разделил, – предложил Кокорев. – За углом стоят оседланные лошади. Если кто-нибудь крикнет, что коней угоняют, громилы повыскакивают на улицу. Их там по одному схватить можно.

– Верно, молодец, – похвалил комендант. – Иди расставь ребят на улице, а мы здесь навалимся. Надо сделать так, чтобы они оружие не успели вытащить.

Вася Кокорев, отобрав нужных ему ребят, вывел их черным ходом на улицу и спросил:

– Кто умеет верхом ездить?

– Я… Я, – отозвалось несколько голосов.

– Мне двух хватит. Вот ты... и ты, – указал он на самых ловких парней. – Отвяжите коней и во весь опор гоните мимо клуба. – Ты, – ткнул он пальцем в низкорослого паренька, – вбежишь в клуб и крикнешь: «Коней угоняют, скорей на улицу!» Когда они побегут, – ножку подставляй, пусть кубарем вылетают. А вы, – обратился Кокорев к остальным, – глушите чем попало и руки скручивайте..

Из клуба на улицу стали доноситься нестройные звуки оркестра и грохот тяжелых сапог. Пьяная ватага принудила музыкантов играть «барыню».

Ваньке Быку приглянулась молодая буфетчица. Отплясывая перед буфетной стойкой, он после каждого коленца топал ногой и делал пригласительный жест: «Выходи-де в круг, красавица!» Буфетчица, не зная, как ей быть, испуганно поглядывала на путиловцев. А те, прихлопывая в ладоши, постепенно охватывали танцующих тесным полукругом.

Неожиданно с улицы вбежал парнишка. Оставив дверь открытой, он пронзительным голосом выкрикнул:

– Коней угоняют!

Оркестр, словно поперхнувшись, умолк. С улицы донесся цокот копыт.

– Лови… Стреляй по ним! – завопил Ванька Бык.

Путиловцы расступились, пропустили трех громил на улицу и, вновь сомкнув полукруг, навалились на Ваньку Быка, на его сообщников и принялись вязать их.

Рано утром молодые путиловцы привели Ваньку Быка на свой завод и поставили к забору на «дворянскую панель». Эта панель так называлась потому, что по ней прежде ходили только заводское начальство и служащие конторы.

Рабочие разглядывали громилу и говорили:

– Попался, наконец... давно по тебе веревка плакала!

У «дворянской панели» скопилась немалая толпа пострадавших от банды Ваньки Быка.

– Порезал, бандюга, моего брата, – злобно говорил котельщик. – И соседа до полусмерти избил...

– Милые мои, это он… он, проклятый, Танюшку искалечил! – плача, выговаривала солдатка. – Не отпускайте, казните самой лютой смертью…

– Да, таким свобода во вред, – говорили многие. – Проходу от них не стало. Для острастки одного или двух повесить бы следовало!

Когда появились во дворе члены Нарвского Исполкома, все расступились перед ними, а Ванька Бык, хмуро выслушивавший проклятия, вдруг вскинул голову и нагло спросил;

– В чем дело, товарищи? По какому такому праву меня на всенародный облай выставили?

– А по такому... что ты бандит и супостат жизни человеческой, – сказал старый литейщик.

– А не будь меня, так генерал Дубницкий до сих пор бы на вашей шее сидел. А кто городовых бил? Кто революцию делал?!

– Ты себя к героям революции не причисляй. Тебе бы только погромить... рад любому случаю. Как накипь дурная, покрутился около революции и отошел шлаком. Такие, как ты, – хуже буржуя! Свободу опоганиваете.

– Эва! Значит, меня долой!? – ища поддержки, обиженно заговорил Ванька Бык. – Значит, я не я? Откинутый вроде? И свободы мне нет?

– Нет тебе ни свободы, ни прощения, – отозвался кто-то из толпы.

– Довольно на него время тратить, пора на работу, – сказал представитель Исполкома. – Поднимите руки… Кто за то, чтоб долой его с горизонта жизни?

Поднялось много рук.

– Та-ак, ясно, – оглядев толпу, сказал старый литейщик. – Будем требовать смертной казни.

Два рослых путиловца, схватив громилу за связанные руки, потащили к воротам, а он, отбиваясь, завопил:

– Братцы, да что же это?! Пощадите!.. Но сочувствия он ни у кого не вызвал.