Текст книги "Они штурмовали Зимний"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава восемнадцатая. НЕДОБРЫЕ ВЕСТИ

На другой день, рано утром, фронтовики выехали из столицы.

Вагон третьего класса был так переполнен, что многие солдаты сидели в тамбурах и узких проходах.

Алешину, Рыбасову и Кедрину удалось захватить на троих две полки. Они постелили шинели, вещевые мешки положили под головы, распоясались и сели курить.

Как только пассажиры разместились и в окнах замелькали телеграфные столбы болотистой равнины, в каждом купе начались громкие споры. В ту пору люди митинговали всюду: на площадях, на улицах, в цехах заводов, в трамваях и поездах.

– Прежде в России не было столько разных партий, – говорил редкозубый каптенармус с нашивками фельдфебеля. – И всегда побеждали. А теперь беда – митингуем только. Всякие партии – это, по-моему, работа немцев для подрыва государства. Где это видано, чтобы во время войны ходили какие-то личности и кричали: «Долой войну!» Да их, предателей, повесить мало!

– А почему их непременно вешать нужно? – вмешался в разговор Алешин. – А может, лучше войну кончать?

– Как это кончать?! – возмутился каптенармус. – А наши обещания союзникам?

– Какие такие обещания? – вступил в разговор Рыбасов. – Солдаты их не давали. Разве только те, кто в коптерках околачиваются. Им, видно, за войну, как буржуям, кое-что перепало...

Эти слова вызвали дружный смех в купе. – Так вы и деритесь, а мы погодим, – добавил пулеметчик.

– Зачем им драться? Обворовывать легче, – вставил солдат с забинтованной головой.

Каптенармус, видя неприязненное отношение к себе, умолк и отвернулся к окну. Вместо него заговорил унтер-офицер в металлических очках, походивший на сельского учителя.

– Будем рассуждать последовательно и без личных оскорблений, – сказал он. – Предположим, что все русские в один день взяли бы покинули окопы и вернулись домой. Что бы это нам принесло? А вот что: немцы захватили бы лучшие наши земли и сели бы русскому мужику на шею.

– А зачем же так, – не сдавался Рыбасов. – Нам с простым немецким солдатом, который из крестьян или там из мастеровых, делить нечего. Мы с ним и сейчас через колючую проволоку мирно разговариваем.

– Но ведь солдатские переговоры никакого значения не имеют.

– Как не имеют? Солдат самая большая сила на войне. Если мы немцу предложим: давай-ка перестанем друг в дружку стрелять, ты пойди Кайзера и своих помещиков с буржуями бить, а мы своими займемся, – так и войне конец.

– Нда-а! – произнес унтер-офицер, удивляясь смелости солдатских рассуждений.

Алешин, заметив в проходе долговязого интенданта, прислушивавшегося к разговорам, шепнул Рыбасову, чтобы тот был поосторожнее, но солдат отмахнулся:

– Плевал я на легавых. Вот и Ленин также говорит о войне. Желаете почитать?

Он вытащил из мешка газеты с речью Ленина и стал раздавать солдатам. Подозрительный интендант исчез, но на первой же остановке привел в купе офицера, с комендантской повязкой на рукаве.

– Вон те, – показал он на Алешина и Рыбасова.

– Ваши документы? – потребовал комендант.

Солдаты показали свои командировочные. Комендант, не глядя на бумаги, сунул их в карман и предложил:

– Пойдемте.

– Куда? Здесь не наша остановка, – возразил Рыбасов.

– Без разговоров! – прикрикнул на них офицер. – Подчиняйтесь, когда приказывают.

– Что они такое сделали? За что забираете? – запротестовали солдаты, сидевшие внизу.

– Они агенты немецкие! – сказал интендант. – С листовками на фронт пробираются.

– Чего? Какой я такой агент!? – Рыбасов спрыгнул вниз и, приблизясь к коменданту, потребовал: – Чего прячешь командировочные, читай при всех, что там написано!

Другие солдаты тоже повскакали с мест. Комендант, видя, что фронтовики его не выпустят из вагона, вынужден был вслух прочесть командировочные предписания. В них ясно говорилось, что командируемые едут в столицу по решению солдатского митинга.

– Понял, чьи мы агенты! – сжимая кулаки, сказал Рыбасов. – Это у вас тут в тылу шпик на шпике, а мы в окопах страдаем.

Офицеру пришлось вернуть документы, но, уходя, он все же пригрозил:

– Не на этой станции, так на другой снимут.

С ним ушел из вагона и долговязый интендант, он побоялся остаться с солдатами. К вечеру Алешин, Рыбасов и Кедрин доехали до узловой станции, где им нужно было пересесть на другой поезд. Вокзал был переполнен пассажирами. Разузнав, что поезд приходит только ночью, солдаты решили поужинать.

Они вышли на улицу и, отыскав у палисадника свободную скамейку, сбросили свои вещевые мешки.

Кедрин, отвязав котелок, пошел за кипятком, а Рыбасов и Алешин стали вытаскивать из мешка сухари, воблу, сахар.

Вернувшийся с дымящимся котелком Кедрин сообщил:

– А тот мокрогубый, однако, вместе с нами вышел. Около комендатуры трется.

– Шут с ним, – сказал Рыбасов, решивший, что интендант больше не посмеет к ним пристать.

Фронтовики, размочив сухари и размягчив о края скамейки сухие воблы, принялись ужинать. Но не успели они сделать и несколько глотков, как их окружили солдаты комендантского взвода, обыскали и отвели в комендатуру.

Лысеющий комендант, с набухшими мешочками под глазами, просмотрев газеты и листовки, вытащенные из солдатских мешков, прищелкнул языком и сказал:

– Э-э, тут дело военно-полевым судом пахнет! Придется вам в тюрьму прогуляться.

С Алешина, Рыбасова и Кедрина в комендатуре сняли поясные ремни и под конвоем повели в другой конец города.

В Петрограде наступили белые ночи, солнце стало заходить поздно, а сумерки над городом не сгущались. В прозрачном и теплом воздухе всю ночь таинственно мерцал серебристо-голубой свет.

Странный блеск реки, призрачные мосты, повисшие в недвижимом воздухе, тишина бледной ночи вызывали у Кати Алешиной, вместе с радостным чувством, тревогу и непонятное желание расплакаться.

Несмотря на трудный день в цехе, на усталость, она каждый вечер ходила к Неве, останавливалась у гранитного парапета и, прислушиваясь к едва слышному звону текущей воды, любовалась красотой, которая должна была исчезнуть при первых лучах солнца, и ждала. Ждала, конечно, его – Васю Кокорева, – но, когда он появлялся, девушка делала вид, что она здесь случайно. Ей не хотелось сознаваться в своей слабости. Застенчивость заставляла ее вести себя вызывающе. Однажды, словно удивись, Катя даже спросила:

– Чего ты каждый вечер сюда ходишь?

– А ты? – поинтересовался он.

– Чтобы посмотреть на тебя, глупого, – смеясь, ответила она.

– Ну и притворы же вы, девчонки. По пяти лиц у каждой.

– Мало насчитал, больше!

Постепенно Катя привыкла к такому тону в разговоре с Васей. Ее забавляло его смущение. Правда, порой Вася пугал ее своей угловатостью и резкостью, но чаще всего девушка видела его иным: робким и покладистым.

Чтобы не показаться ей глупым и скрыть свое простодушие, Василий старался выглядеть бесшабашным заставским парнем, которому по душе острая словесная перепалка. Он делал вид, что ходит на правый берег Невы лишь побалагурить и посмеяться. Хотя сам готов был не есть, не спать, лишь бы встретить Катю.

На работе, в клубе и во время патрулирования он думал о ней. Иногда сердился на Катю и говорил себе: «Хватит, больше не пойду! Нельзя же столько времени тратить на девчонку! Надо бежать от нее. Довольно!»

Одни сутки Василий стойко выдерживал, но к вечеру другого дня, словно одержимый, опять садился в трамвай и ехал через весь город к Неве.

Наконец он набрался храбрости и сказал ей как бы невзначай:

– Я, кажется, тебя люблю.

– Ну и вкус же у тебя! – заметила она. – Что ты нашел во мне?

А глаза ее говорили: «Чудеса! Откуда у тебя столько смелости?»

– Честное слово, я не шучу, мне трудно день побыть без тебя…

– Не выдумывай! – перебила она его. – Ну, что тебе взбрело в голову?

А глаза ее требовали: «Говори... говори! Ну, чего ты замялся?»

– Скажи ты слово, шевельни бровью, – продолжал Вася, – я для тебя хоть в Неву!

– А ну! – произнесла она насмешливо, не веря в то, что он говорит серьезно.

Василий вскочил на гранитный парапет и выжидающе смотрел на нее.

– Что же ты? Испугался холодной воды!? – спросила Катя как бы удивленно.

Он прижал руки к бокам, как это делают мальчишки, прыгая «солдатиком», и, шумно влетев в воду, скрылся с головой в волнах.

У Кати захватило дыхание. Девушка не думала, что ее нелепое желание будет выполнено с такой безрассудной поспешностью. Она всматривалась, где же он покажется, и чувствовала, как сердце сжимается от страха: «А вдруг не выплывет, утонет? Что же я буду делать?»

Проходили секунды, а его все не было видно. Охваченная отчаянием, она просила:

– Перестань, Вася! Не смей так шутить! Юноша умышленно проплыл под водой метров десять и вынырнул в тени у гранитной стенки набережной. Катя не замечала его. Он слышал, как она испуганно окликает его и по плачущему голосу понял, что Катя сейчас закричит на всю набережную, созывая людей на помощь. Он шумно отфыркнулся и произнес:

– Ух, как холодно!

– Ой!.. А я уже перепугалась… думала утонул. Какой ты противный! – смеясь и плача, заговорила она. – Плыви скорей к спуску… Он там, дальше!..

В отяжелевшей одежде плыть было не легко. Хорошо, что причальный спуск с гранитной лесенкой находился ниже по течению реки. Пока Вася добирался до него, Катя спустилась к воде и, всхлипывая, шмыгая косом, как нашкодившая девчонка, ждала его. Она подала ему руку, помогла вскарабкаться на скользкие камни, а затем, бессвязно говоря: «Глупый, зачем ты? Я и так верю. Ты мне ближе всех, я чуть с ума не сошла!» – принялась целовать его теплыми, солоноватыми губами.

Утерев мокрыми пальцами глаза Кате, Вася потянул ее за нос и сказал:

– Перестань разводить сырость, я и так промок до нитки. Мне надо выжать одежду.

– Снимай, я помогу тебе, – предложила она. Василий с трудом стянул с себя рубашку с тельником и отдал их Кате.

Девушка набросила на него свою жакетку и убежала по лесенке наверх.

Василий разулся, вылил из ботинок воду, сбросил с себя одежду и стал выжимать ее.

Вечер был прохладным. Кожа на его теле стала пупырчатой, как у ощипанного гуся. Внутри все так сжалось, что трудно было дышать. Пришлось быстрей натянуть на себя набрякшие влагой и холодом брюки.

Когда Василий стал обуваться, вниз спустилась Катя и стала помогать ему натягивать тельник. Василий, чтобы не показать девушке, как он дрожит, стиснул зубы. Но от этого вдруг икнул и испуганно скосил глаза на Катю. Та сделала вид, что ничего не слышала, и стала торопить его:

– Одевайся скорей!

Надевая косоворотку, Василий вновь икнул.

– Ты простудился, – сказала Катя.

– Нет, я просто… – и он опять икнул два раза.

Это было так забавно, что оба расхохотались. Любопытные пешеходы, остановившиеся было взглянуть на происходящее, испуганно шарахнулись в сторону. Они приняли их за сумасшедших.

Катя схватила Василия за руку.

– Бежим! – предложила она. – Тебе надо согреться.

Они побежали к Сампсониевскому мосту, пересекли Невку. В переулке Василий придержал девушку и спросил:

– Куда ты?

– К нам, – ответила она. – Твою одежду надо утюгом высушить!

– Но у вас же все спят?.

– Молчи! – приказала она и потянула его за собой.

Добежав до Катиного дома, они поднялись на второй этаж. Девушка открыла дверь своим ключом и провела Василия на кухню.

– Посиди здесь, – сказала она шепотом. – Я сейчас сухое достану.

Сняв туфли, она ушла в одних чулках и вскоре вернулась с отцовским бельем и брюками.

– Иди в ванную и перемени все.

Пока Вася переодевался, Катя успела поставить на спиртовку небольшой кофейник, насыпала углей в духовой утюг и стала разогревать его.

Из ванной юноша вернулся в кухню босиком. Рубашка и брюки Дмитрия Андреевича были ему впору, но немного широковаты. Катя усадила его за стол и шепнула:

– Сейчас я напою тебя горячим.

– Ничего, я уже согрелся.

– Не ври, ты еще дрожишь. Выпей кофе, он настоящий, от пристава сохранился.

Кофе действительно был ароматным и крепким. Василий даже раскраснелся.

Только сейчас, в серебристо-голубом свете белой ночи, Катя разглядела, как он похудел и осунулся за последнее время. «Это из-за меня, – подумала она. – Он каждый день возвращается пешком и, наверное, не высыпается».

– Ты видишь сны? – вдруг спросила она у него.

– Нет, не успеваю. Едва сомкну глаза, а бабушка уже тормошит: «Вставай, Васек, пора».

– Пока я буду подсушивать и гладить, ты можешь пойти в комнату и лечь на мою оттоманку, – предложила Катя.

– Не до сна теперь. Скоро, наверное, трамваи пойдут.

– Тогда дай слово, что сегодня вечером ты пораньше уляжешься спать.

– А когда же мы увидимся?

– Завтра или послезавтра.

– Нет, завтра, – потребовал он.

Уходя, Василий задержался у дверей, – трудно было расставаться. И Кате захотелось, чтобы на прощанье он ее поцеловал. Но, когда Вася потянулся к ней, девушку вдруг охватило смятение: она готова была оттолкнуть его и убежать. Но почему-то не сделала этого, а сама прильнула к его губам.

***

Радостное чувство не покидало Катю весь день. Вечером, когда она пришла в райком, Наташа изумилась:

– Что с тобой? Ты сегодня какая-то…

– Ненормальная, да? – подсказала ей Катя.

– Вроде.

– Понимаешь, он любит меня, – шепотом сообщила она.

– Вот так открытие! Это давно всем было видно. Странно, что ты не замечала.

– Но вчера он сам признался.

– Удивительная храбрость! – не без иронии сказала Наташа.

Дома Катю ждала недобрая весть: пришло письмо от отца, в котором он намеками сообщал, что опять попал в тюрьму и не знает, скоро ли вырвется из нее.

«Очень хочется, – писал он в конце, – чтобы наши друзья хотя бы из газет узнали, почему мы не можем передать им привет из Питера. Если сумеешь, пошли им такую газету. Пусть почитают и покурят за наше здоровье. Одну отправь Никите Поводыреву, другую – Алексею Агашину, третью – Ерофею Лешакову. Надеюсь, что ты, как всегда, будешь умницей.

Крепко обнимаю мою дорогую.

Поцелуй за меня мать и бабушку.

Твой отец».

Захватив письмо, Катя поспешили к Гурьянову. Тот еще не спал. Он внимательно прочел послание Дмитрия Андреевича.

– Нда, не везет ему, – задумчиво произнес Гурьянов. – Нам мешкать нельзя, надо сегодня же сходить в «Солдатскую правду».

Захватив несколько листов почтовой бумаги, Гурьянов надел кепку и пошел с Катей на Петроградскую сторону.

В редакции «Солдатской правды», несмотря на поздний час, в комнатах еще толпился народ. Катю и Гурьянова принял бритоголовый сотрудник редакции, с припухшими и усталыми глазами. Внимательно выслушав их, он взял письмо, сходил с ним в соседний кабинет и, вернувшись, сказал:

– Редактор согласен. Попробуем двух зайцев убить: солдат известить и Керенского потревожить.

Он сам составил небольшую заметку, в которой редакция спрашивала у военного министра: почему не вернулись в окопы три фронтовых делегата? За что арестованы Дмитрий Алешин, Кузьма Рыбасов и Федул Кедрин? Не собирается ли командование ввести старые порядки в армии?

На другой день заметка была напечатана.

***

Члены солдатского комитета – Поводырев, Агашин и Лешаков – накануне наступления получили одинаковые письма:

«Дорогой товарищ!

От Дмитрия Андреевича мне стало известно, что у Вас нет курительной бумаги и что Вы рады пустить на закрутки газету. Посылаю Вам «Солдатскую правду». Прочтите и покурите за здоровье Рыба-сова и Кедрина.

Катя Алешина».

В том же конверте находилась аккуратно сложенная «Солдатская правда».

«Кто эта Катя? И кто ей наговорил, что у нас нет курительной бумаги? – задумались солдаты. – Откуда она знает Рыбасова и Кедрина? А не дочь ли это Алешина? Его Дмитрием Андреевичем зовут. Видно, газета прислана неспроста».

Сойдясь в блиндаже, они вслух стали читать «Солдатскую правду» и вскоре наткнулись на заметку, из которой узнали, что посланные в столицу товарищи арестованы.

– Надо выручать их, – сказал Лешаков. – Давайте завтра же соберем митинг и потребуем, чтобы их выпустили.

Глава девятнадцатая. ИЮЛЬСКИЕ ДНИ

От Дмитрия Андреевича писем больше не было. Катю это тревожило.

– Не случилось ли с ним чего-нибудь худшего? Говорят, – в армии снова вводятся расстрелы. Неужели их судить будут?

– Выжидать нельзя, надо что-то предпринимать, – сказал Василий. – Может быть, сходим в редакцию? Там подскажут, как быть.

– Идем, – согласилась Катя.

В редакции «Солдатской правды» Катя отыскала знакомого ей бритоголового сотрудника. Он пригласил их сесть к столу, поинтересовался:

– Ну как, помогла заметка?

– Не знаю. Я отослала газету отцу и его товарищам. Но ответа нет. Вот пришла узнать, что еще делать.

– Я бы. на вашем месте сейчас ничего не предпринимал, – сказал тот. – Не сегодня – завтра решится главное. Вы, наверное, слышали, что министры буржуазных партий вышли из состава правительства? Этим маневром они хотят снять с себя вину за провалившееся наступление на фронте. Все было авантюрой. Загублено более пятидесяти тысяч солдат. Буржуазные газеты уже трубят, что во всем виноваты социалисты, разложившие армию… Сегодня солдаты пулеметного полка, которых хотят убрать из столицы, взбудоражили весь город. На одном только «Путиловце» они собрали больше двадцати тысяч народу. Если удастся убедить Всероссийский Исполнительный комитет покончить с двоевластием, то вам беспокоиться нечего, – отец скоро вернется. Так что следите, как развернутся события. Поблагодарив его за совет, Катя потянула Василия на улицу, а там сказала:

– У вас, оказывается, митинг, а ты со мной. Сейчас же поезжай. И мне надо на завод.

Они вместе пошли к трамвайной остановке. Катя так торопилась, что последние полсотни шагов вдруг понеслась бегом и на ходу вскочила в отошедший трамвай. Лишь в вагоне она вспомнила, что они не уговорились о встрече, и, выглянув с площадки, крикнула:

– Приходи пятого в восемь!

Катя видела, как Василий помахал ей рукой, но не расслышала, что он ответил.

Василий, перебежав на другую сторону улицы, с трудом уцепился за поручень переполненного трамвая, уперся ногой в выступ у буфера и, так вися, поехал.

Только в десятом часу он попал на «Путиловец». Главные ворота оказались раскрытыми настежь, а заводской двор был переполнен возбужденными людьми. На митинг, видимо, сошлась вся Нарвская застава. Здесь были и текстильщики, и матросы, и гренадеры. Ораторы сменялись один за другим. Многие требовали без промедления идти к Таврическому дворцу. Толпа встречала эти предложения гулом одобрения, а тех, кто возражал, освистывала.

В одиннадцатом часу вечера распространился слух о том, что рабочие Выборгской стороны уже перешли Неву и движутся по Литейному проспекту. Эта весть еще больше взбудоражила путиловцев.

На трибуну взбежал рослый матрос. Замахав бескозыркой, он выкрикнул:

– Кто за выступление, – поднимай руку! Над головами поднялось море рук.

Митинг кончился сам по себе. Люди бурным потоком хлынули на улицу и двинулись к центру города.

В столице еще не кончились белые ночи. Голубой сумрак окутывал улицы. Фонари нигде не горели.

По пути нарвцы останавливались у заводов, снимали с работы ночные смены и шли дальше.

Василий, стараясь разыскать Дементия или Савелия Матвеевича, пошел вдоль рядов. Он попытался оглядеть всю колонну, растянувшуюся почти на версту, но конца ее не увидел.

«Ну и народу! – подумал он. – Неужели и теперь власть не будет нашей?»

Уже был второй час ночи, когда нарвцы подошли к Таврическому дворцу. Солдаты, толпившиеся на площади, расступились и пропустили их вперед.

Путиловцы, плотным полукольцом оцепив дворец, послали своих представителей на заседание Исполкома.

В зале было жарко и накурено. Разморенные депутаты поснимали пиджаки. Многие из них сидели без галстуков, с расстегнутыми воротниками. Нарвцы прошли к президиуму и потребовали слова.

– Больше двадцати тысяч путиловцев сейчас находятся у Таврического дворца, – сказал один из них. – Мы не уйдем отсюда, пока вы не арестуете министров Временного правительства и не возьмете власть в свои руки.

Меньшевики и эсеры, сидевшие в президиуме, стали перешептываться:

– Поток делегаций – работа большевиков. Они умышленно возбуждают народ... хотят силой принудить нас взять власть.

– Да, конечно, без большевиков не обошлось. – Но мы не можем подчиняться крикунам. Это приведет к гибели: мы будем изолированы от либеральной буржуазии, а позже – отброшены.

– Надо вызвать охрану и запретить всякие демонстрации.

Пообещав путиловцам рассмотреть вопрос о правительстве, председатель вручил им постановление о немедленном прекращении демонстрации.

Путиловцы не желали расходиться. Они готовы были стоять на площади всю ночь, но добиться своего.

В четвертом часу начал накрапывать дождь. Укрываясь от него, Василий пробрался в обширный вестибюль дворца и там увидел Савелия Матвеевича и Дементия.

– А-а, пропавшая душа, явился! – сказал старый кузнец. – Что-то ты, брат, от рук отбился?

– Да я вас все время искал, – попытался оправдаться Василий, но Савелий Матвеевич перебил его:

– Ладно, потом у попа исповедоваться будешь. Держись около Дементия. Может быть, понадобитесь.

Оставив парней, Лемехов ушел. Василий спросил у Дементия:

– Чего вы тут ждете?

– Наши опять пошли требовать ответа. Да, видно, толку не будет. Я бы на их месте подобрал тысчонку ребят покрепче, закрыл все ходы и выходы и сказал депутатам: «Хотите брать власть, – заседайте, а не хотите, – марш отсюда! Найдем людей поумней».

Вскоре вернулся Савелий Матвеевич; он был сердит.

– Пошли, – сказал старик парням. – Демонстрацию решено до завтра отложить.

***

В шестом часу утра Кронштадт был разбужен продолжительным гудком Пароходного завода.

Несмотря на ранний час, почти все население города, как только послышались звуки оркестров, высыпало на улицы, чтобы проводить отъезжающих в столицу.

Матросы шли к пристани в разглаженных белых форменках, с белыми чехлами на бескозырках. Многие из них были вооружены винтовками либо револьверами, упрятанными в кожаные и деревянные кобуры, свисавшие у правого бедра. Моряки несли знамена и плакаты, требующие всей власти Советам.

На пристани собралось много народу; было ясно, что всех на пароходы не погрузишь. Посадку производили с отбором. Один за другим отваливали от пристани низко осевшие пароходы и, выйдя в залив, брали курс на Петроград.

Море в это раннее утро было на удивление спокойным. Форштевни пароходов, словно плуги, разваливали на стороны гладкую поверхность залива, оставляя за собой пенистые следы, над которыми кружились белые чайки.

Идя без всякого порядка и строя, пароходы развили предельную скорость и часа через два доставили кронштадтцев на Васильевский остров.

Выйдя на берег и построившись вдоль Невы в длинную колонну, матросы с двумя оркестрами двинулись по Университетской набережной через Биржевой мост на Петроградскую сторону.

Подойдя к зданию Центрального Комитета большевиков, кронштадтцы, не нарушая походного порядка, остановились. Приветствовать их вышли на балкон Яков Свердлов и Анатолий Луначарский. Луначарский сказал небольшую речь. Матросы знали его и слышали не раз. Сегодня им хотелось увидеть Владимира Ильича, и они стали спрашивать:

– А где товарищ Ленин?

– Ему нездоровится, – ответил Свердлов.

– Пусть скажет хоть несколько слов, – настаивали матросы.

Они послали к Владимиру Ильичу делегатов. Вскоре Ленин появился на балконе. Матросы встретили его бурными аплодисментами.

Вид у Владимира Ильича был усталый; говорил он негромко. Передав сердечный привет от пролетариев Петрограда, он рассказал о происходящем в столице и призвал моряков не горячиться, быть бдительными; еще не наступило время для вооруженной борьбы.

Если бы балтийцы знали, что им не скоро удастся вновь увидеть и услышать Ленина, то они бы тут же сказали ему: «Уходи с нами на корабли, мы тебя грудью отстоим». Но это и в голову никому не приходило. И Владимир Ильич с такой уверенностью сказал о скорой победе, что они дружно закричали «ура», а оркестры грянули «Интернационал».

***

К Таврическому дворцу со всех концов города потянулись колонны демонстрантов с флагами и плакатами.

Путиловцы шли под охраной своей Красной гвардии. По пути к ним присоединились военные моряки. Среди них были авроровцы. Дема издали узнал своего брата.

– Пойдем к матросам, – сказал он Васе. – Я тебя с Филиппом познакомлю.

– Пошли.

Пробежав вдоль колонны, юноши пристроились к морякам. Филипп Рыкунов, увидев вооруженного винтовкой брата, изумился:

– Дементий! Вот не ожидал. Да ты никак в Красной гвардии?

– А то как же! – не без бахвальства ответил тот. – Не гожусь, что ли?

– Годишься. С твоим ростом не то что в гвардейцы, а на любой линкор примут.

Братья обнялись. Филипп почти на голову был ниже Дементия, но по его плотной, жилистой фигуре и открытой загорелой шее чувствовалось, что моряк обладает не меньшей силой. Знакомя товарищей с Дементием, он говорил:

– Младший братишка, молотобойцем на «Пути-ловце».

– В общем, не попадайся под руку, – пошутил один из матросов. – Надо к нам на флот взять.

Братья пошли рядом.

– Ну, как там дома? – спросил Филипп, – Отец такой же злой, как и был?

– Еще хуже стал. Если бы не маманя, я бы давно из дому ушел. Другой раз даже ночевать не иду, вот у Васи сплю. Да, – спохватился он и повернулся к шагавшему позади Кокореву. – Познакомься: мой товарищ… вместе у Савелия Матвеевича работаем.

Моряк крепко пожал юноше руку.

– Очень рад. А где же ваш старик?

– Вон там впереди!

За разговорами они не заметили, как подошли к Сенному рынку. Вдруг откуда-то сверху раздались выстрелы, похожие на щелканье бича. Несколько демонстрантов, шедшие впереди, упали на мостовую, а остальные кинулись к панелям и стали жаться к домам. Колонна рассыпалась.

– Откуда это стреляют? – не мог понять Филипп Рыкунов.

– С колокольни бьют, – догадался Вася, заметивший взлетевших над церковью голубей.

– Правильно! А ну, за мной!

Они втроем побежали к церкви. За ними ринулись еще несколько человек.

Главный вход был закрыт. Матросы принялись кулаками и прикладами барабанить в массивную дверь. Им долго не открывали, потом изнутри послышалось:

– Кто тут?

– Открой, а то взломаем!

В замке заворочался ключ, и дверь слегка приоткрылась.

– Чего вам? – спросил человек с белесой бородкой. – Богослужения сегодня не будет.

Старший Рыкунов схватил его за грудь, вытащил на паперть и потребовал:

– Говори, – кто стрелял в народ? – Не знаю, милый... Не знаю.

Губы у сторожа тряслись, глаза суетливо бегали.

– Врешь!

– Ей-богу, чтоб мне провалиться! – начал клясться тот и уже хотел было опуститься на колени. Но матрос встряхнул его и толкнул в церковь.

– Показывай, где у вас здесь с оружием!

– Да что вы, господи! Там какие-то… для охраны... Я их те впускал. Они самовольно..

– Показывай, где они!

– Да вы сами в ризницу и на колокольню загляните, – шепотом подсказал сторож.

С улицы подошли еще моряки и путиловцы. Одни двинулись на колокольню, другие стали обыскивать церковь. В ризнице матросы обнаружили двух военных, торопливо надевавших на себя расшитые парчой одеяния.

– А ну, кончай комедию… руки вверх! – приказал бородатый моряк с тремя нашивками боцманмата.

Пойманные, подняв руки, опасливо озирались, точно боялись, что их кто-нибудь ткнет штыком.

– Кто такие?

– Ведите нас в Главный штаб. Здесь ничего не скажем.

Отобрав у арестованных пистолеты, моряки содрали с них церковные одеяния, скрутили руки за спины и связали найденными здесь же шнурами.

– Выводи на улицу, – сказал бородатый боцманмат. Ткнув пальцем в Васю Кокорева, он добавил: – Тебя назначаю старшим конвоя.

Путиловцы вывели арестованных на площадь. Нарвская колонна демонстрантов уже прошла далеко вперед. Ее хвост виднелся у Апраксина рынка. Неожиданно и там, впереди, открылась стрельба.

– Опять по колонне бьют, – определил боцманмат. – Конвойным остаться, остальным за мной! – крикнул он и побежал в сторону Невского.

За ним устремились все матросы. И Дементий побежал за братом. С арестованными остались Василий Кокорев, Ваня Лютиков и рыжеволосый Шурыгин.

– Что будем делать? Отпустим, что ли? – спросил Шурыгин, желавший скорей отделаться от пленников.

– Н-нет, отпускать нельзя, – возразил Лютиков. – Лучше отведем в церковь и з-запрем.

– Их оттуда выпустят, – сказал Кокорев. – А таких сволочей расстреливать надо. Где здесь милиция? – спросил он у дворника, вышедшего из ворот.

Тот объяснил, как пройти к ближайшему отделению милиции.

Путиловцы, подталкивая пленников прикладами, погнали их за торговые ряды.

Начальник отделения милиции – высокий краснолицый детина, похожий на мясника, – не пожелал принимать арестованных.

– Не имеем права забирать военных, отведите их в комендатуру.

– Как не имеете права, когда они в людей стреляли? Вы обязаны задержать и протокол составить, – настаивал Кокорев.

– Ничего я не обязан.

Видя, что с этим тупым человеком спорить бесполезно, путиловец потребовал:

– Тогда вызовите конвойных из военной комендатуры.

– Вот это можно, – согласился начальник отделения милиции и пошел звонить по телефону в соседнюю комнату. Оттуда слышно было, как он крутил ручку аппарата и кричал: «Алле… Алле».

Неожиданно с улицы вошли церковный сторож и с ним долговязый человек в плаще-накидке и таких же офицерских сапогах, какие были на арестованных.

«Мокруха, – узнав его, удивился Кокорев. – Не связан ли он с этими типами?»

Аверкин, беглым взглядом окинув путиловцев и их пленников, без всякого стука открыл дверь в кабинет начальника милиции, пропустил в нее сторожа и прошел сам.

«Надо бы и его задержать», – решил Кокорев. Он поднялся и, велев товарищам зорче следить за арестованными, приоткрыл дверь в кабинет.

Увидев его, начальник отделения рявкнул:

– Нельзя. , закрыть!

Но Кокорев решительно шагнул в комнату.

– У меня важное заявление, – сказал он.

– Какое еще заявление?! – багровея, заорал милицейский и пошел навстречу, с явным намерением выставить Кокорева за дверь.

– Задержите этого типа, – потребовал Василий. – Он провокатор.

– Чего? – как бы не расслышав, переспросил начальник отделения. И вдруг, неожиданной подножкой и ударом в грудь, сбил Василия с ног.

– На помощь! – крикнул Кокорев товарищам, стараясь вырваться из сильных рук. Но на него набросились Аверкин и второй милиционер. Втроем они заткнули юноше рот, обезоружили его и связали.

Товарищи, видимо, не слышали крика Кокорева, потому что из общей комнаты никто не отозвался.

Начальник отделения, вызвав трех милиционеров, начал договариваться, как обезвредить путиловцев.

Вскоре из общей комнаты послышались крики и шум борьбы.

***

Кронштадтские моряки, пройдя с музыкой по Невскому, повернули на Литейный проспект.

Когда голова кронштадтской колонны стала приближаться к Кирочной улице, последние ряды ее внезапно были обстреляны из пулемета. Кто стрелял, установить было трудно, так как матросы подняли ответную стрельбу.