Текст книги "Они штурмовали Зимний"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Длинноносый не выказывал нетерпения, он рассеянно поглядывал по сторонам и ждал. Но, когда Виталий поставил перед ним две кружки пенящегося пива, посетитель раскрыл свой кулак и, показав кольцо, повернутое голубым камнем к ладони, не громко спросил:
– Какие новости?
Виталий в нескольких словах сообщил о парнях с Волынки, которые вчера пили водку и хвастались тем, что они ловко очистили чей-то склад.
Длинноносый поморщился. Сообщение ему явно не нравилось. Виталий тогда рассказал о сезонниках, поломавших кресты на кладбище и унесших бронзового ангела.
– Не то, – вновь сморщась, сказал переодетый агент, – жуликов, конечно, учитывай, но помни – это не главное, пусть их другие ловят. А наше с тобой занятие – следить вон за такими, как те, – он бровью повел на столик, где, сблизив головы, сидели мастеровые и о чем-то негромко разговаривали. – Эта дичь поважней. Подберись-ка и послушай, о чем они шепчутся.
Отправив полового в погреб за новой бочкой пива, Виталий принялся сметать салфеткой крошки со стульев и, как бы невзначай, приблизился к мастеровым. Убирая посуду на соседнем столике, он прислушивался. Рабочие говорили о каком-то мастере, которого собирались выкатить из цеха на тачке. Из дальнейших разговоров Виталий понял, что в кабачке сошлись путиловцы. Они тянули маленькими глотками пиво и сговаривались, как под видом поминок провести в воскресенье на кладбище совещание. Когда они стали договариваться о часе и пароле, рябоватый мастеровой вдруг с опаской оглянулся: не подслушивает ли кто? Увидев сына кабатчика, старательно вытиравшего клеенчатую скатерть на соседнем столике, он, видно, решил, что мальчишке не интересны их разговоры, и предложил:
– Лучше всего во время обедни собраться. Меньше гуляющих будет.
Рабочие попросили еще по кружке пива и стали разговаривать громче, посмеиваясь над курчавым парнем, принесшим за пазухой голубя. Голубь был рыжеватый, с шишкой над клювом.
Путиловцы долго не засиделись: сперва ушел рябой, затем голубятник, а за ними – остальные.
Виталий, рассчитываясь с переодетым агентом охранки, коротко рассказал, о чем сговаривались рабочие. Тот подмигнул ему и похвалил:
– Молодец, чисто работаешь, – и тут же похвастался. – А нюх-то у меня прямо собачий. Не зря нас легавыми зовут, за версту дичь чувствую. Теперь они от меня не уйдут.
И, действительно, в воскресенье полицейские устроили на кладбище облаву. Виталий видел, как они вывели под конвоем на Петергофское шоссе недавних посетителей кабачка и еще каких-то мастеровых, одетых по-праздничному.
«Не подслушай я, им бы никого не поймать», – горделиво подумал о себе Аверкин и пожалел, что не может похвастаться перед заставскими мальчишками.
В ночь на первое мая на постоялом дворе «Красного кабачка» конная полиция устроила засаду.
Отец Виталия, конечно, злился на непрошенных гостей, но разыгрывал радушного хозяина: в кабачке немедленно были закрыты ставни и створки окованных железом дверей, как это делалось, когда наезжали гулять до утра богатые купцы, полицейским была выставлена водка, закуски.
Пристав Пестов занял боковую комнату. Сняв саблю и мундир, он всю ночь просидел за столиком. потягивая маленькими рюмочками коньяк и закусывая ломтиками лимона,
Утром, когда плохо выспавшийся Аверкин спустился вниз, то застал пристава на том же месте. Лицо Пестова опухло и стало бурым, а глаза налились кровью. Увидев Виталия, он окликнул его:
– Эй ты, послушай! Как тебя там… – И, поманив пальцем, сказал: – Сходи на разведку. Разнюхай, где они сегодня собираются и дай знать мне. Понял? На все даю сорок минут.
Виталию накануне удалось подслушать, что где-то у Коровьего моста будет стоять человек и указывать путиловцам, куда нужно идти на маевку. Аверкин оделся по-праздничному, насыпал в карманы подсолнухов и пошел к Коровьему мосту.
Утро было солнечным. Ручьи в придорожных ка-навах бурлили и пенились. На подсыхающей дороге с громким чириканьем прыгали воробьи. Пешеходов виднелось немного, лишь к кладбищу брели старухи. На Коровьем мосту Аверкин никого не застал, но у изгиба речки он заметил Фильку Рыкунова. Этот коренастый парнишка занимался странным делом: он стоял на камне и длинным прутом хлестал по воде, разбивая плывущую рыжеватую пену и мелкие льдинки. Филькино занятие больше подходило для пятилетних ребятишек, поэтому Аверкин не без из-девательства спросил:
– Филь! Ты никак масло сбиваешь? Не помочь ли тебе?
– Лучше батьке своему помоги пьяных раздевать, а то ему одному не управиться, – послышалось ответ.
– А ты видел, что он раздевал?
– Ладно, проваливай, куда шел.
Филька прежде так грубо не разговаривал с Виталием. Не он ли тот человек, который должен указывать, куда идти на маевку? Аверкин нарочно остановился посредине моста, облокотился на перила и стал лузгать подсолнухи, сплевывая шелуху в воду.
Филька некоторое время неприязненно поглядывал на него, а потом вдруг потребовал.
– Перестань плевать в воду, а то камнем турну!
– А ну, попробуй!
Рыкунов отбросил прут в сторону и решительно взбежал на мост. Виталий даже не изменил позы. Он знал, что Филька слабей его и поэтому продолжал щелкать семечки.
– Сейчас же уходи вон отсюда! – сжав кулаки, настаивал Филька.
– Чего? – как бы не расслышав, переспросил Виталий. – Подсолнухов просишь? Не будет, нищим сегодня не подаем.
И тут случилось неожиданное. Филька налетел на Аверкина, сшиб его с ног и принялся молотить кулаками, не давая подняться. Виталию все же удалось вывернуться и взять верх. Схватив противника за волосы, он уселся на него верхом и стал тыкать лицом в грязь.
– Вот… вот тебе! Будешь еще драться!?.
Но Филька словно взбесился. Плача от боли, он вдруг выгнулся, сбросил с себя Аверкина и ухватился за его волосы. Пиная друг друга коленками, противники покатились по набухшим и склизким доскам моста… Они дрались с такой яростью, что не замечали ни луж, ни дорожной весенней грязи, ни крови, которая текла у обоих из носов.
Путиловский подмастерье – Филька Рыкунов – ни на минуту не забывал о том, что скоро начнут собираться на маевку заводские товарищи, что к этому времени необходимо прогнать сына кабатчика и быть одному у моста, поэтому он дрался, как одержимый, не давая Виталию передышки.
Аверкин изнывал от боли и усталости. Ему вдруг стало страшно: «Не сошел ли Филька с ума?»
– Отстань, отстань, говорю! – взвизгнув, закричал он. И, отбившись ногами, припустился бежать к дому.
Вбежав в «Красный кабачок» он, плача, свалился на пол.
– Что с тобой? – встревожился отец. И пристав свирепо задвигал усами:
– Кто это тебя так?
– Филька Рыкунов с Чугунного переулка. Они его поставили на Коровьевом мосту, чтобы он никого не пропускал на маевку.
Пристав, видимо решив, что рабочие уже собрались, быстро надел мундир, нацепил саблю и скомандовал:
– По коням!
Полицейские вскочили на коней, выехали в распахнутые ворота на улицу и во весь опор поскакали к Коровьему мосту. Но кроме Фильки, обмывавшего у речки разбитый нос, никого они там не нашли.
Обозленный пристав велел схватить парнишку и под конвоем тащить в Чугунный переулок. В домике Рыкуновых полицейские перерыли все вещи, подняли половицы, обстукали стены и, ничего подозрительного не найдя, арестовали Фильку и его отца.
Днем Аверкины открыли «Красный кабачок». Но что-то случилось с заставскими жителями: никто из них не зашел даже побаловаться пивом, хотя день был жарким. И в следующие дни кабачок пустовал.
– Все из-за тебя, – сердясь, сказал отец Виталию. – Ну, чего ты сунулся помогать приставу? Пусть бы он своих пьяниц посылал. А теперь люди обозлились, думают, что мы с полицией снюхались. Так и до беды не далеко. Придется тебе опять к мамаше перебираться, а мне гитаристов нанимать да цыган, чтоб народ песнями приманить.
Длинноносый агент, забежавший в кабачок узнать о подслушанных новостях, даже присвистнул, увидев пустующие столики:
– Пестовская работа? – спросил он.
– Да, – ответил Виталий. – Отец велит мне к матери перебираться.
– Правильно делает. Уходить тебе надо, иначе прибьют. Этот дубина Пестов не только с маевкой глупостей наделал, но и тебя раскрыл. Ему уже влетело от охранного отделения и еще влетит. Я сегодня же доложу по начальству, тебя перекинут.
За пять лет Виталий сменил много мест. Он был официантом на Васильевском острове в кабачке художников, посещал воскресную школу рабочих за Невской заставой, «учился» в Коммерческом училище, работал на заводах Нобеля и Парвиайнена, нанимался статистом в театры. И все для одной цели – разнюхать существование подпольных кружков и навести жандармов на след революционеров.
Служба в охранке избавила Виталия от солдатчины и окопной жизни, но и в столице ему было не легче, – он ежедневно рисковал своей шкурой.
«Как же я не доглядел и так глупо попался. И главное – кому?! – злился на себя Аверкин, ворочаясь на мерзлых опилках в дровяном сарае. – Откуда они знают детскую кличку? Неужели меня еще помнят за Нарвской заставой? Ведь этим парням тогда, наверное, было не более двенадцати лет. Впрочем, шут с ними! Надо скорей выпутываться из западни. Позор, если в охранке узнают, что я попал в руки каких-то щенков. Но что же они намерены со мной делать? Неужели бросили и убежали? Надо попробовать развязаться».
Набрав полную грудь воздуху, сыщик напряг мускулы, стараясь хоть немного ослабить путы, и вдруг услышал треск разрываемой материи. «Пуговицы отдираются или пальто ползет по швам», – сообразил он. Сжав зубы, Аверкин еще больше напружинился, растопыривая локти. Разрываемое сукно затрещало сильней… И вскоре Аверкин почувствовал приток свежего воздуха.
Пальто треснуло в нескольких местах и пуговицы были выдраны с «мясом».
Развязав окоченевшие ноги, Аверкин разулся и, стиснув зубы, растирал ступни до тех пор, пока не закололо в кончиках пальцев. Потом он опять обулся и, стараясь ступать бесшумно, подошел к двери и толкнул ее. Дверь оказалась запертой. Сыщик прислушался: не стережет ли кто его?
Вокруг было тихо, только слева донесся далекий гудок паровоза.
«Как же выбраться отсюда?» – Аверкин огляделся. Слабый свет проникал откуда-то сверху.
По груде поленьев сыщик вскарабкался на сеновал и там увидел небольшое полукруглое окно, выходившее на крышу. Он открыл его и, с трудом протискавшись, выполз на заснеженную крышу.
Сарай был невысоким. Его обступили деревья. Соскользнув как на салазках вниз, Аверкин спрыгнул в сугроб и, увязая чуть ли не по пояс в снегу, выбрался на дорожку.
В парке сквозь ветви деревьев светила луна. Сыщик вытащил из карманчика часы и взглянул на циферблат. Стрелки показывали второй час ночи.
Глава шестая. ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ
Утро было морозным и ясным. Заводские трубы не дымили, не пачкали неба, так как по примеру путиловцев загасили топки в кочегарках химики, кабельщики, резинщики, металлисты и текстильщики.
Вася Кокорев не выспался: он очень поздно вернулся с Выборгской стороны, а чуть свет Дема его разбудил.
– Ну как, проводил?
– До самых дверей. Даже окно свое показала.
– А обо мне она не говорила? – поинтересовался Дема.
– Как же! Ну, говорит, и силища у вашего друга, как котенка сыщика поднял. Мы условились встретиться сегодня на Литейном часов в пять. Она обещала подружку захватить для тебя.
– Почему это для меня?
– Ну, пусть будет для меня. Не станем же мы с тобой из-за девчонок ссориться?
– Верно, – согласился Дема. – Идем ребят собирать, Савелий Матвеевич велел. Будем женский митинг охранять.
Они вместе обошли знакомые дворы на Чугунной улице и собрали девять человек самых отчаянных и задиристых парней. Вооружившись кто железной тростью, кто гаечным ключом, они всей ватагой вышли на Петергофское шоссе.
По пустырям и переулкам уже двигались шумные вереницы рабочих. Они шли к площади у Нарвских ворот с песнями и выкриками.
– Смотрите, и тетки какие-то без знамен топают, – не без удивления сказал Дема, показывая на толпу домашних хозяек, размахивающих пустыми кошелками и корзинками.
Это шли намерзшиеся за ночь жительницы деревни Волынка, зря простоявшие с вечера у продуктовой лавки. Они были злыми и шагали с таким видом, точно собирались разнести по пути все магазины и хлебопекарни.
Городовой, стоявший на углу, видимо, заметил приближавшихся разъяренных женщин, обеспокоенно стал оглядываться по сторонам, а затем, подхватив болтавшуюся на боку шашку, рысцой поспешил в чей-то двор.
– Тикает!
– Теток испугался! – засмеялись парни.
– Ату его!.. Бей корзинками! – крикнул клепальщик с верфи и, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнул.
– Перестаньте хулиганить! – строго сказал Кокорев. – Попусту не задевайте городовых.
У площади парни разделились на две партии: одни с Васей остались невдалеке от ворот, а другие отправились к трактиру, где могли засесть полицейские.
Площадь заполнялась демонстрантами. Пришли женщины с очень бледными лицами. Ботинки у них были испятнаны, а на юбках темнели, словно дробью пробитые, дырки.
– С «Химика», – определил Вася. – Это от кислоты у них так. А вон те громкоголосые девушки – определенно с тряпичной фабрики, а чуть подальше от них – текстильщицы. – Опрятных текстильщиц нетрудно было узнать по белым пушинкам, прилипшим к одежде.
В этой огромной толпе женщины осмелели и открыто начали высказывать то, что накипело у каждой.
. – Хуже женской доли нет! – выкрикивала работница с заостренным лицом и глубоко запавшими глазами. – Или работай, или в очереди стой. Мы не досыпаем, живем в холоде. Такая жизнь не краше могилы.
Солдатка поддержала ее:
– Наших мужей на фронте бьют и калечат, а мы здесь как проклятые маемся. Вот ночь простояла у пекарни. А что детям несу? Слезы да злость свою. Мужчины, а вы-то чего молчите?! На что надеетесь? Довольно терпеть!
***
Катя проснулась с таким чувством легкости на душе, какое бывает, когда ждешь радостных событий. «Что же случилось? – не могла понять девушка. – Почему так хорошо? Неужели от того, что он проводил к самому дому и вновь захотел встретиться?.»
Кого же она захватит с собой? Ведь близких подруг у нее нет. Правда, на заводе Катя знала многих девушек, но все они только знакомы, не больше. Ни с одной она нигде не бывала и не делилась своими секретами. Может, Наташу позвать?
Наташа Ершина – невысокая кареглазая девушка, с забавной челкой над покатым лбом, удивлявшая всех своим низким грудным голосом, занималась в подполье «технической» работой. Она выдавала листовки, печатала на машинке для гектографа прокламации, отправляла секретные письма и на память знала адреса явочных квартир. С нею Катя могла откровенничать, потому что Наташе известны были ее тайные дела. Не раз они вместе выполняли срочные поручения и поздно ночью расходились по домам.
Недавно Ершина сказала в шутку:
– Быть нам с тобой вековушами. Мы так законспирировались, что не только парней, но и всех подруг растеряли.
«Позову ее», – решила Катя. Соскочив с постели, она быстро оделась, схватила полотенце и побежала на кухню мыться.
Шипящая струя воды била из крана с такой силой, что брызги разлетались во все стороны. «Значит, заводы бастуют, – определила Катя. – Иначе напор воды был бы слабей».
Ополоснув лицо, шею, девушка поставила на плиту чайник и вернулась в комнату.
Стоя перед Зеркальцем, она придирчиво вглядывалась в свое лицо. От холодной воды оно немного зарумянилось и казалось свежим, но под глазами кожа слегка набухла и приобрела синеватый оттенок. Такие синяки появлялись на ее лице после каждой ночи, проведенной в сыром подвале, и исчезали только днем на свежем воздухе.
Прежде, когда был на свободе отец и Катя жила в деревянном доме у Поклонной горы, она не любила ходить к бабушке в гости. В подвале всегда было полутемно, пахло затхлостью и прачечной. Родственники жили не дружно, они часто ссорились на кухне из-за дров, места на огромной плите, лоханей для стирки. Успокаивала их всегда бабушка. Высокая и строгая, она выходила на кухню и грозно спрашивала:
– Это еще к чему? Мало вас нужда треплет? Сладкой жизни поделить не можете? Я вот сейчас утихомирю палкой! Кто здесь зачинщик.? А ну, выходи, остынь на ветерке.
И она выталкивала скандалисток на улицу. Ей никто не перечил, старую бабушку слушались.
Обычно после шумной свары, бабушка забирала ребятишек в свою комнату и поучала:
– Не озлобляйтесь, как ваши родители, добра от этого не будет. Проклятая жизнь их издергала. Здоровья-то прежнего ни у кого не осталось. Говорила я вашему деду «не бери подвала заплесневелого, в нем крысам да паукам жить, а не людям». А он все свое: «Осушу, – говорит, – досками сосновыми обошью. Они дух другой дадут. Хозяин за пустяк эти каменные стены отдает, только требует, чтоб в сухости держал. Тут мы всех своих поселить сможем». Вот и поселил! Съедает подвал нашу жизнь. Сам не долго жил: ревматизмом скрючило и водянкой задушило. Вам молодым убегать отсюда нужно, уходить куда можно, хоть в няньки, хоть в ученики, только не живите в этом погребе. Видите, какие у Катюши щечки румяные? Это потому, что она на солнышке выросла. И ножки у нее прямые, не подвальные. Не знается она ни с «серым», ни со «склизней».
– А кто такие «серый» и «склизня»? – спросила Катя.
– Домовые, – приглушенным голосом сказала бабушка. – Они под полом и в темных щелях живут. Одежду себе из паутины ткут и ночью к людям выбираются. Лягут кому-нибудь на грудь, опутают ноги и руки так, что не шевельнешься, и присосутся, кровь пьют. Оттого мы все тут такие зеленые, чахлые и стареем быстро.
Катя вглядывалась в обитателей подвала и замечала, что ее двоюродные сестренки и братишки действительно похожи на большеголовых старичков и старушек, ковыляющих на кривых ножках. Лица у ребят, как и у взрослых, были землисто-серыми, точно из них в самом деле высосали кровь.
И вот Катя сама попала в подвальные жители. После ареста отца бабушка приютила их в своей комнате. Окно выходило в тесный двор, зажатый со всех сторон высокими кирпичными стенами. Солнце никогда не проникало сюда, и в форточку не врывался свежий ветер. В сырых и заплесневелых углах комнаты по стенам ползали противные мокрицы.
Первые ночи Катя не могла уснуть: ей нечем было дышать. А когда она забывалась на несколько минут, то казалось, что на нее наваливается какая-то липко-влажная глыба, такая тяжелая, что невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой.
По утрам Катя поднималась изломанной, невыспавшейся. Есть ей не хотелось. Она через силу выпивала стакан чаю и шла на работу.
Однажды тетя Феня, узнав, почему Катя такая вялая, предложила:
– Переходи ко мне жить. И до завода не далеко, и воздух чистый. Сирень в окно лезет.
Катя поговорила с матерью. Та сначала обиделась:
– Тебе что зазорно в подвале жить? Образованной сделалась.
Но потом мать одумалась и сама стала уговаривать:
– Не слушай ты меня, глупую. Раз зовет – побудь хоть месяц в Озерках, а то тут чахоткой еще заболеешь.
Тетя Феня жила в домике среди зелени: у крыльца росли две высоких черемухи, а вокруг – кусты сирени и жасмина.
Этот домик был когда-то заброшенной банькой. Баньку присмотрел муж тети Фени – вальцовщик, потерявший на заводе руку. Товарищи помогли ему высудить у заводчика деньги за увечье и купить баньку с участком земли. Общими усилиями они перестроили ее, сделали жильем и местом собраний нелегального кружка.
Муж тети Фени умер весной. Одной ей было скучно жить в домике, стоявшем на отшибе. Она очень обрадовалась, когда к ней пришла с узелком Катя.
Вместе они ходили на работу, по очереди покупали продукты, стряпали обед, а вечерами тетя Феня вязала либо штопала, а Катя читала ей вслух.
Изредка в домике ненадолго поселялся кто-либо из большевиков, скрывавшихся от полиции. В такие дни тетя Феня говорила Кате:
– Иди поживи у матери.
На второй год войны в домик тети Фени неожиданно нагрянули жандармы, когда в нем скрывался человек, убежавший из ссылки. Они арестовали и жильца и тетю Феню.
Кате об этом рассказала дворничиха соседней дачи. Окна домика были накрест заколочены досками, а на дверях висел неровный кружок сургуча, с отпечатанным на нем двуглавым орлом.
Катя, решив поселиться здесь с матерью, хотела потребовать, чтобы полиция сняла печать, но Гурьянов отсоветовал:
– Жить тут нельзя, дом попал под наблюдение, за тобой будут следить. Еще чего доброго, выдашь кого-нибудь из комитета. Живи лучше с родными. Там меньше подозрений.
– Проклятый подвал! – горестно произнесла девушка. – Когда из него вырвусь?
Она, наверное, не скоро отошла бы от зеркальца, если бы не услышала стука в стекло. Со двора в окно заглядывала Наташа Ершина.
– Вот легка на помине! – открыв форточку, сказала Катя. – Заходи, попьем чаю.
– Некогда. И ты собирайся быстрей, дело есть.
– Ну, хоть на минутку. Наташа спустилась в подвал.
– Нам с тобой поручение, – сказала она. – Пройти вдоль Сампсониевского и узнать, все ли фабрики бастуют.
В это утро Выборгская сторона была неузнаваемо шумной. У закрытых булочных, хлебопекарен и продуктовых магазинов толпились домохозяйки. Городовые с трудом сдерживали разъяренных женщин.
Сампсониевский проспект был заполнен народом. Бастующие подходили к работавшим предприятиям, устраивали у проходных митинги и требовали:
– Кончай работу! Все на улицу!
Наташе с Катей то и дело приходилось проталкиваться сквозь толпу.
– Такого еще не было! – сказала Ершина. Девушки поспешили к трактиру «Долина», но из
райкомовцев они застали только дежурного, сидевшего у телефона.
– Все пошли к народу, – сказал он. – Будут прорываться в центр. Нарвцы уже вышли. идут к Невскому.
Катя с Наташей решили пробиться к Литейному мосту, но едва они завернули за угол, как попали в толпу, которую теснили конные полицейские.
Откормленные, рослые лошади, направляемые на толпящихся людей, двигались как-то боком, били копытами землю и, мотая мордами, роняли во все стороны пену.
Один из прижатых к забору мужчин хлестнул коня по крупу. Конь взвился на дыбы. Осаживая его, полицейский сбил с ног кого-то из демонстрантов. Послышались стоны и ругань пострадавших Кто-то уцепился за ногу конника, пытаясь стащит! его на землю..
На помощь полицейскому ринулись другие конники. И у забора завязалась драка.
– Пошли в обход, – предложила Наташа. – Здесь нас с тобой задавят.
Они с трудом вырвались из круговорота, чере; пролом пробрались в парк, прошли вдоль линии к Медицинской академии, прячась за деревьями от полицейских, и вскоре очутились на набережной Невы
Во всю ширину заснеженная река была усеяна тёмными фигурами людей, перебегавших по льду на другой берег.
Девушки тоже спустились по откосу на лед и прикрывая лица от колкого ветра, побежали по тропинке, петлявшей среди торосов.
Аверкин добрался домой почти под утро. Он долго не мог уснуть. А когда забылся на некоторое время, его разбудили свистки и шум на улице.
Сыщик босиком подбежал к окну и, увидев городовых, разгонявших у магазина возбужденных женщин, с неприязнью подумал: «Вот ведь олухи, каких-то теток без шума разогнать не умеют». Но, вспомнив, что сегодня международный женский день, стал торопливо собираться.
Надев на себя малоприметное серое полупальто, простую шапку-ушанку, сыщик вышел через соседний проходной двор на Загородный проспект и подозвал извозчика, стоявшего на углу.
– На Выборгскую! – усевшись в сани, приказал он. – Полным ходом.
Пока они ехали по Загородному, лошадь бежала хорошо, но ближе к Невскому извозчику то и дело приходилось покрикивать: «Э-гей… поберегись!» Люди, шагавшие по мостовой, расступались неохотно.
Скоро пешеходов стало столько, что невозможно было пробиться дальше. Расплатившись с извозчиком у Владимирского клуба, Аверкин пешком добрался до Невского и растерянно остановился на углу. Ему еще не приходилось видеть, чтобы рабочие так открыто несли красные флаги и безбоязненно требовали:
– Мира! Хлеба! Долой войну!
Нахлобучив на лоб шапку, Аверкин проскользнул на Литейный проспект. Здесь поток демонстрантов был не таким густым, – его разбивали заслоны полицейских, теснивших пешеходов в переулки.
Не желая показывать значок охранки, сыщик, лавируя, стал обходить полицейских, как это делали многие. Вдруг он увидел впереди двух рослых юношей, перебегавших на другую сторону проспекта. «Они. вчерашние!» – изумился Аверкин.
– Теперь-то от меня не уйдете, – бормотал он, устремляясь за ними.
За путиловцами нетрудно было следить: высокий и широкоплечий Рыкунов выделялся в толпе.
У Сергиевской улицы стояла вереница трамваев. Около них толпился народ. Сыщик хотел было позвать на помощь полицейских, но передумал: «Надо схватить на менее людной улице».
Притаясь на углу, он увидел, что путиловцы остановились у садика собора. Они кого-то поджидали, потому что, закурив, все время поглядывали в сторону Литейного моста.
***
Литейный проспект был заполнен толпами народа. У остановленных трамваев образовался круговорот. Там городовые стремились схватить знаменосцев, а демонстранты отбивали их.
– Не ввязаться ли и нам? – спросил Дема у Васи.
– Подожди, успеешь еще в участок попасть. Нетерпеливо поглядывая по сторонам, юноши
выкурили по две папиросы; Вася полез было в карман за третьей, но в это время в садике появилась невысокая девушка. Она подошла к ограде и низким, грудным голосом сказала:
– Не поворачивайтесь ко мне. стойте как стояли. Я Катина подруга. Мы вас давно заметили, но не подходили потому, что за вами следит вчерашний сыщик. Он торчал на том углу, а сейчас перебежал и разговаривает с полицейскими. Видите, у трамвая с разбитым стеклом?
– Ага, действительно… Мокруха там, – поднявшись на носки, подтвердил Дема. – Жаль, я его вчера не пристукнул.
– В общем, не ждите нас, смешайтесь с толпой и уходите. Встретимся в воскресенье у Кати.
Парни пригнулись, перебежали на мостовую и, протолкнувшись поглубже в толпу, скрылись за трамваями.
Аверкин, заметив, что путиловские парни вдруг исчезли, кинулся их разыскивать; он даже взбежал на паперть, надеясь с возвышения разглядеть в толпе приметную фигуру Рыкунова, но нигде больше их не видел.
Понаблюдав еще некоторое время за толпившимися демонстрантами, Аверкин прошел в здание Окружного суда и по телефону передал донесение в охранку о том, что творится на Невском и Литейном. В ответ он получил приказание к девяти часам быть у оперативного дежурного.
Времени еще оставалось много. Из Окружного суда Аверкин заехал на службу к брату. Его тревожило происходящее на улицах и хотелось узнать, что об этом думают в Министерстве внутренних дел.
Всеволод был бледен и озабочен.
– Очень хорошо, что ты зашел, – сказал он и, подойдя к двери, дважды повернул ключ в замке. – Для нас с тобой наступает очень острое и опасное время. Можно взлететь высоко и провалиться в тартарары. Мне кажется, что мы сейчас работаем не на того хозяина, – при этом Всеволод понизил голос– Самодержавию приходит конец. Николай Второй неспособен вести войну. Это всем ясно. Недовольство охватило не только простой народ, но и высшее общество. Готовится дворцовый переворот. Это я знаю из допросов по распутинскому делу. В заговоре замешаны очень крупные и влиятельные люди. Их поддерживают союзники – Англия и Франция, так как боятся, что царь заключит с Германией сепаратный мир и Россия выбудет из войны. Казалось, что заговорщики вот-вот придут к власти. А сегодня страх перед революцией заставил их просить войска для подавления беспорядков. Но разве теперь остановишь выпущенных духов? Сводки невеселые: в столице забастовало больше половины заводов. Надо быть готовыми ко всему. Сегодня ночью и завтра пройдут массовые аресты. Нам с тобой подвернулся случай послужить будущим хозяевам. Я сейчас дам тебе адреса некоторых думских деятелей. Правда, им ничего особенного не грозит, но ты от моего имени предупреди их, чтобы они два-три дня провели вне дома. Я думаю, нам это потом зачтется.
– Но как же я сделаю? Меня к оперативному дежурному вызывают, – возразил Виталий.
– Не беспокойся, с твоим начальством я договорюсь по телефону. Есть дела поважней. При новей власти могут полететь многие головы. Чужие жизни меня не очень беспокоят, а вот свою – хотелось бы сохранить. Для нас с тобой и еще кой для кого очень важно, чтобы архивы охранки и министерства исчезли навсегда. Одна группа для уничтожения их подготовлена. Но мы должны страховаться. Ты под берешь несколько человек и, если по каким-либо причинам охранка и здание судебных установлений! не сгорят, то вы их подожжете сами… да так, чтобы ни одна бумажка не уцелела.
– А если нас поймают?
– Значит, надо действовать хитрее, поджигать не обязательно самим. Разве трудно подбить возбужденную толпу? Важно, чтоб рядом был керосин, бензин и другое горючее. Все это ты продумаешь до завтрашнего утра. самое позднее до обеда. И сообщишь мне. Хорошо?
– А сколько на это отпущено денег?
– Сотни по две получите. Только действуйте решительно. Если где-нибудь спасут хоть одну папку, – гроша ломаного не дадим.
