Текст книги "Они штурмовали Зимний"

Автор книги: Петр Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава одиннадцатая. В МОРСКОЙ КРЕПОСТИ

Виталий Аверкин со своей группой действовал осторожно и хитро, как советовал брат. Тайные агенты не вышибали дверей и не взламывали решеток на окнах, они только выкриками подогревали озлобленную толпу, доставали ломы, топоры, горючее.

Врываясь в помещения вместе с толпой, сообщники Аверкина находили заранее приготовленные бутылки с бензином, разбивали их о стеллажи, о стены, да так, чтобы горючее попало на папки с делами. Пламя в несколько минут охватывало все этажи. Люди едва успевали выскакивать на улицу.

К зданию судебных установлений с грохотом и звоном примчались пожарники в медных касках, но толпа не дала им загасить пожар.

На другой день утром Виталий получил от брата пухлый конверт с деньгами. Всеволод был доволен.

– Чисто сделано, – похвалил он. – Многие газеты сваливают вину на обезумевшую толпу. Наш шеф поручает то же самое проделать в Кронштадте. Если местные агенты растеряются и замешкаются, ваше дело – любыми путями, вплоть до взрыва, уничтожить архивы охранного отделения. Выезжать надо немедля. На сборы полчаса.

Собрать агентов было нетрудно, они все сидели в соседнем трактире и ждали обещанных денег. Виталий выдал им по сто рублей, а все остальное оставил себе.

В фырчавшем казенном автомобиле они доехали по приморской дороге до Лисьего Носа, а оттуда по льду, мимо фортов, переправились в Кронштадт.

В крепости внешне все было спокойно: матросы и солдаты строем возвращались с занятий в казармы, на перекрестках стояли усатые городовые и никто их не трогал. Но в отделении охранки все были настороже: от агентов то и дело поступали тревожные донесения.

На острове Котлин уже бастовали рабочие Пароходного завода. Забастовщики утром пришли к генерал-губернатору крепости адмиралу Вирену и потребовали введения новых порядков в Кронштадте. Адмирал накричал на судостроителей и приказал им завтра утром собраться на Якорной площади.

«С забастовщиками адмиралу справиться, конечно, будет нетрудно, – думал Аверкин. – Но как он удержит солдат и матросов, возбужденных слухами, проникающими из Питера?»

Один из осведомителей охранки донес, что вчера вечером в чайной на Козьем болоте матросы сговаривались с солдатами о совместном вооруженном выступлении. На какой день они его назначили, осведомитель не знал.

Аверкин помог кронштадтским агентам расставить бутыли с горючим в таких местах, чтобы пламя одновременно охватило здание со всех сторон, и ждал новых донесений агентуры, разосланной по всему городу.

Перед ужином стало известно, что адмирал Вирен собирал у себя старших офицеров и, выяснив, что кронштадтский гарнизон не надежен, приказал вооружить моряков-новобранцев. Эти парни, призванные поздней осенью на флот со всех концов России, еще не плавали на кораблях и не успели сплотиться, как старослужащие. Молодых матросов в экипаже держали строго: с первых же дней всех наголо остригли, ленточки на бескозырки не выдавали и за ворота даже по воскресеньям без строя не выпускали. Целые дни парней гоняли по плацу, обучая поворачиваться, ходить шеренгой, перестраиваться и отдавать честь высшим чинам. Оторванные от всего, что творилось в стране, запуганные свирепым режимом флотского экипажа и строгостями военного времени, молодые матросы боялись фельдфебелей и были послушны офицерам. Батальоны новобранцев годились для подавления волнений.

Уже начало темнеть. Поужинав, Аверкин досадовал: «Зря нас прислали в Кронштадт. В крепости не будет того, что в Петрограде. Стоит только адмиралу зыкнуть, как все здесь уляжется. Архивы надо просто подпалить, будто произошел обычный пожар. Он хотел было узнать у помощника начальника отделения, где можно устроиться на ночлег, а тот вдруг сказал ему:

– Выходите на улицу. Только что на вечерней поверке взбунтовались две роты учебно-минного отряда. Сейчас они расхватывают винтовки. Надо быть готовыми ко всему, потому что взбунтовался и Первый пехотный полк. Это, конечно, не без сговора, так как солдаты идут с оркестром к казармам учебно-минного отряда.

– Значит, пора? – спросил Аверкин.

– Н-нет, немножко повременим. Пусть выяснится, как поведут себя новобранцы.

Аверкин вышел на улицу. На углу стояли его сообщники, переодетые в матросскую форму. Они курили и вслушивались в явственно разносившуюся в морозном воздухе «Марьсельезу».

– Это оркестр Крепостного полка играет, – сказал один из агентов. – Идут к Первому Балтийскому экипажу.

– Может, уже пора? – спросил другой.

– Подождем. Лучше сходи разнюхай, как там… кто возьмет верх.

Отослав агента, Аверкин прислонился к фонарному столбу и продолжал вслушиваться.

Музыка оборвалась так же неожиданно, как и возникла. На какое-то время в Кронштадте все затихло. Потом послышались глухие удары по железу, гомон многих голосов и разрозненные выстрелы…

«Началось, – решил Аверкин. Он ждал частых залпов, но вместо стрельбы вдруг донеслось далекое «ура». – И новобранцы не спасли!»

Сыщик просигналил своим сообщникам, чтобы те готовились к поджогу.

Вернувшийся от казарм Первого Балтийского экипажа запыхавшийся агент рассказал:

– Все к чертям!.. Новобранцам еще патроны раздавали, когда матросы ворота взломали... Офицеры принялись стрелять из окон канцелярии… Но тут выбежали во двор штрафники из переходящей роты, они закричали: «Мы с вами!» И все пошло кувырком.

Слушая агента, Аверкин заметил, как из здания охранки, словно крысы с тонущего корабля, стали выбегать на улицу сотрудники и скрываться во мгле.

Сыщик засунул два пальца в рот и, свистнув, со злобным озорством крикнул:

– Круши!. Подпаливай крысиное гнездо!

– Бей, не жалей! – подхватил его крик стоявший рядом агент и запустил камнем в окно.

Стекла со звоном посыпались на панель. Агенты разбивали о стены бутылки с горючим, поджигали паклю и втыкали ее в отдушины. Вскоре заплясали, запрыгали яркие языки огня… Здание запылало.

Убедясь, что такого пожара никто уже не загасит, Аверкин поглубже нахлобучил на глаза шапку и пошел к Петровскому парку.

К гавани, к вмерзшим в лед кораблям направлялись и восставшие. С ними шли уже два духовых оркестра. Гулко грохотали барабаны.

Моряки, служившие на кораблях, услышав в столь поздний час «Марсельезу», с криками «ура» стали покидать палубы тральщиков, миноносцев, крейсеров. Одни выбегали на пирсы, а другие прямо по льду устремлялись к берегу.

У Петровского парка произошло небывалое: солдаты и матросы, обычно враждовавшие между собой в дни увольнений, обнимались, поздравляли друг друга с победой. Сюда же стали сбегаться и рабочие пароходного завода.

– Пошли в манеж! – зычным голосом предложил невысокий человек в кожаной тужурке. – На митинг!

– На митинг! – подхватили матросы. Аверкин вместе с ликующей толпой устремился

к зданию морского манежа. По старой привычке его тянуло поглядеть: кто же будет верховодить восставшими. Ведь в Петрограде, наверное, спросят, что было в Кронштадте. А какой же он сыщик, если не сумеет увидеть самого главного!

В манеже столько набилось народу, что Аверкину не удалось протолкаться к возвышению, на которое поднимались ораторы. Он с трудом улавливал то, что они говорили.

– В Питере полиция перебита. И с царем будет покончено! – выкрикивал судостроитель в кожанке. – Вирен установил в подвале собора пулеметы, он хочет расправиться с нами на Якорной площади. Надо схватить его за глотку. Долой царскую собаку! Есть манифест выбирать Советы... Установим свою – рабочую, матросскую и солдатскую – власть. Кронштадт поддержит революцию!..

Потом, взмахивая шапкой и проглатывая слова, быстро заговорил белобрысый пехотинец. Из всей его бурной речи Аверкин разобрал лишь несколько фраз:

– Невмоготу… домой… За шкирку коменданта Куроша… Зверь-зверем… Кончать войну!.

Пехотинца сменил матрос в расстегнутом бушлате.

– Чего мы здесь стоим да митингуем, когда действовать надо? – загрохотал он густым басом. – Арестовать коменданта и Вирена, пока они не опомнились!..

– Верно! Пошли вылавливать царских псов! – поддержали матроса судостроители. – Тащи всех на Якорную площадь!..

Толпа двинулась к выходу. Людской поток подхватил и вынес на улицу и Аверкина.

– Кто к тюрьме?! Там наши товарищи томятся… Их надо выпустить! – кричал у входа бородатый матрос.

– За мной давай!.. К Вирену! – призывал Другой.

– К Курошу!. В комендатуру! – раздавались во тьме голоса.

Аверкин пошел с толпой, устремившейся к дому генерал-губернатора.

Улица, на которой жил Вирен, была хорошо освещена. У адмиральской парадной стоял городовой. Увидев неожиданно появившуюся толпу, блюститель порядка поспешил навстречу.

– Стой! Куда?! – закричал он. – Здесь не положено ходить толпами. Осади назад!.. Разойдись!.

Кто-то из солдат ударил городового прикладом в грудь. Он ахнул и свалился под ноги. Толпа подошла к дому генерал-губернатора.

– Эй, где ты там, адмирал! Выходи… Не прячься!..

Минут через пять из парадной вышел взбешенный Вирен. Он был без шинели, в одном кителе, так как не собирался долго разговаривать с бунтовщиками. Заметив, что в толпе много солдат и матросов, адмирал побагровел и возмущенно рявкнул:

– Смир-рна!

Он был уверен, что «низшие чины» сейчас же вытянутся в струнку. Но грозная команда вызвала лишь смех.

Какой-то пожилой рабочий снял шапку, поклонился адмиралу и с наигранным смирением сказал:

– Покорнейше просим прошения, ваше превосходительство. Вы ведь велели завтра прийти на Якорную площадь? Вот оно «завтра» и наступило! Рановато, правда, да ничего не поделаешь, – невтерпеж: желательно послушать вас. Вы, кажется, нам встречу готовили? Так не будем ждать утра, пошли! Чего волынку тянуть.

От этих слов лицо Вирена стало мертвенно-бледным. Озираясь по сторонам, он ждал хоть какой-нибудь поддержки, но всюду натыкался на злобные взгляды. Поняв, что пощады не будет, грозный адмирал вдруг весь как-то съежился и стал жалким.

– Господа, граждане, я ведь за демократию… в душе всегда любил простой народ, – заговорил он изменившимся голосом. – Но мне по чину полагается быть строгим. Я готов служить революции...

– А для чего пулеметы на площади выставил? – оборвал его рабочий. – В любви, что ли, хотел объясниться? Свинцом погладить? Не юли! Знаем, как вы любите простой народ.

– Честное дворянское слово… Я готов установить новые порядки.

– Поздно, брат. Днем нужно было устанавливать. Пошли на Якорную площадь, народ ждет.

– Разрешите мне шинель надеть и… предупредить жену.

Аверкин понимал Вирена: тот стремился любыми путями вырваться из толпы и хоть на короткое время укрыться в доме. Генерал-губернатор еще надеялся на комендантские части. Его жена, конечно, успела позвонить вице-адмиралу Курошу.

– Не простудитесь, ваше превосходительство, – заверил матрос в расстегнутом бушлате. – Жарко будет.

– И женку неча зря тревожить, – вставил солдат. – Пущай генеральская шинелька ей на память останется. Пошли!

На Якорной площади, несмотря на то, что ночь была на исходе, собралось много народу. Сюда пришли и выпущенные из тюрьмы арестанты. Вирена поставили перед ними.

– Судите!

– Что будем делать с главным псом? – сняв шапку, спросил у толпы по-тюремному обритый матрос.

– Смерть горлопану!..

– На штыки его! – раздались голоса.

С Вирена сорвали золотые погоны с черными орлами и повели к краю глубокого рва. Аверкин хотел было проскочить следом, но возбужденные матросы оттеснили его.

Сыщику удалось лишь протолкнуться к возвышению у памятника адмиралу Макарову, но оттуда не слышно было, что говорят судьи, перечислявшие все прегрешения адмирала перед народом. Потом гулко загрохотали барабаны. Аверкин, решив, что сейчас грянет залп, невольно заткнул уши и зажмурился. Он так и не разобрал, были ли выстрелы, но когда открыл глаза, то увидел, как матросы на штыках подняли обвисшее тело адмирала и бросили в ров.

Содрогнувшись, сыщик подумал: «А ведь и меня могут так же на штыки... Надо скорее уезжать из Кронштадта, пока они не выставили свои кордоны». Его уже не интересовала судьба других, приведенных матросами на площадь, офицеров. Пробиваясь острым плечом, он перешел мостик и поспешил к Петровскому парку. Там под деревьями его ждали агенты.

– Где шофер? – спросил Аверкин.

– На углу Николаевской.

– Поехали! Мешкать больше нельзя, схватить могут.

Глава двенадцатая. НАКИПЬ РЕВОЛЮЦИИ

За Нарвской заставой никогда прежде, лаже в дни получек, престольных праздников и забастовок, на улицах не было так людно и шумно, как в первые дни революции.

На домах колыхались флаги. По улицам, как в масляницу, звеня бубенцами, разъезжали финские санки – «вейки», – с развевающимися на дугах ленточками. Всюду слышался смех, музыка. В одном месте играл граммофон, вынесенный на улицу, в другом – гармоника, в третьем – шарманка. Солдаты маршировали по Петергофскому шоссе с барабанами и духовыми оркестрами.

Заборы, столбы и стены домов пестрели от множества воззваний, призывов, извещений и деклараций.

Весть о том, что царь Николай II отрекся от престола, взбудоражила все население Петрограда. Никому не сиделось дома, всех тянуло на улицу, в ликующую толпу.

У чайных и трактиров, у заводских проходных, а то просто под фонарными столбами возникали митинги, на которых безвестные ораторы выкрикивали восторженные слова о свободе и равенстве. Площадь у Нарвских ворот превратилась в районное вече. На трибуны, сколоченные из досок, беспрестанно поднимались ораторы разных групп, партий.

Одним хотелось республики с двумя палатами, как в Англии, другим – просто парламента с множеством партий, третьим – конституционного правительства, четвертым – рабочей власти.

– Долой всякие правительства! – кричали анархисты. – Они обуза и кандалы для свободного человека. Анархия сохранит нам свободу!

За Нарвской заставой по ночам опасно было показываться на улице. Полицейских не стало, а милиция еще не организовалась. Распоясались не только хулиганы, но и рабочие парни колобродили всю ночь, задевали прохожих и горланили под гармошку песни.

– Свобода! – кричали они. – Что желаем, то и делаем!

Появились громилы и грабители. Они собирались в шайки, определяли, какие улицы находятся под их «контролем», вламывались в дома и брали все, что понравится. Некоторые даже заводили свои «порядки», облагали боязливых мещан данью, за водку и деньги выдавали ночные пропуска – обычные куски картона. Если у человека такого пропуска не оказывалось, то его на своей же улице могли избить, раздеть и голышом отпустить домой. В темных переулках почти каждую ночь слышались крики о помощи, стрельба, звон разбитых окон.

Вновь принятым в партию молодым путиловцам райком поручил открыть в бывшем трактире клуб рабочей молодежи. Комендантом клуба назначили двадцатитрехлетнего инвалида войны – однорукого Бориса Тулупина.

Тулупин повел парней осматривать помещение.

Дом оказался двухэтажным. Нижнее зало и комнаты были захламлены. Буфетную стойку, столы и стулья покрывала густая пыль. Обои пахли плесенью.

– Ежели уборку устроить да свежими обоями оклеить, то для читальни и библиотеки самое подходящее место, – сказал комендант.

Верхний этаж был менее запущен: в большой гостиной стояли диваны, кресла, а в отдельных кабинетах даже уцелели зеркала и аляповатые картины на запятнанных стенах. Тулупин определил:

– В этих комнатах кружки разместим. В гостиной лекции устраивать будем. А если потанцевать захочется, то можно и внизу и наверху.

Парни тут же договорились, кто станет чинить мебель и менять обои, кто соберет девушек, чтобы вымыть полы и окна, кто будет следить за тем, чтобы в клуб не попадали пьяные и хулиганы.

Наводить порядки взялись Дема Рыкунов и Вася Кокорев. Собрав парней, живущих в Чугунном переулке, они объяснили им, что придется делать в клубе.

– Оружие н-нам дадут? – поинтересовался Ваня Лютиков, худощавый жилистый парнишка, работавший клепальщиком на Путиловской верфи. – А то п-потом домой не п-пройдешь.

– Это верно, – поддержал его рыжеватый Шурыгин из паровозной мастерской. – Какие-то типы появились на Огородном. Вчера мою мамашу остановили, водки требовали.

– Не только водки... Ч-часы и д-деньги отнимают, – вставил словоохотливый Лютиков. – Вчера у с-соседки обручальное кольцо с-сняли… ч-чуть палец не вывернули.

– Турнуть их надо, – решительно предложил Дема.

– Попробуй. У них шп-шпалеры и бомбы. Все они из ш-шайки Ваньки Быка.

Ванька Бык стал знаменитостью за Нарвской заставой. Этот рослый пьяница и сквернослов прежде работал носаком на Гутуевском лесном складе. Но ему надоела тяжелая работа, и он перешел на легкие хлеба босяка: два – три дня добывал деньги, не брезгуя ничем, а неделю – пьянствовал и дебоширил.

В первые дни революции, собрав таких же босяков, каким был сам, Ванька Бык помогал рабочим громить полицейские участки. А потом, раздобыв своей банде военную форму и лошадей, якобы по приказу новых властей явился в управление Путиловских заводов, арестовал директора – генерала Дубницкого, – его помощников и под конвоем отправил в Таврический дворец. По пути босяки ограбили «арестованных» и голыми бросили в Обводный канал.

Жители окраины видели, как Ванька Бык возвращался на коне. Бросив поводья, он держал в руках генеральские сапоги и, бахвалясь, хлопал голенищем о голенище.

Вообразив себя героем революции, он решил, что теперь все дозволено. По наводке своих собутыльников, самолично делал обыски в богатых домах, забирал ценные вещи и пропивал их.

Около Ваньки Быка вертелось много всякого сброда. Даже незнакомые ему любители легкой наживы надевали на себя солдатские шинели и действовали от его имени.

– А мы и Ваньку Быка не испугаемся, – сказал Дема. – Приходите к восьми часам, пойдем в обход.

В назначенное время парни собрались около Ко-коревского дома. Дема и Вася взяли себе из хранившегося у них оружия по винтовке и браунингу, остальное роздали.

Все вместе они дошли до Новопроложенной улицы и послали на разведку Ваню Лютикова. Тот вернулся минут через десять и прерывистым голосом сообщил:

– Уж-же приехали… Лошадей к столбу привязали. Двое в ш-шинелях, третий – в простой одежде. При мне тетку ос-становили, документы потребовали.

– Как же нам их турнуть? – задумался Дема. – Вот что... ты, Вася, с кем-нибудь шагай прямо к ним и заводи разговор, – предложил он. – Я с двумя пойду в обход, а остальные – незаметно подкрадывайтесь... Только раньше времени не показываться. Я свистну, когда понадобитесь.

Отдав винтовку парням, Вася поставил браунинг на боевой взвод, запихал его за ремень, застегнул куртку и вместе с Лютиковым не спеша пошел к Огородному переулку.

Едва они миновали первые дома, как от крыльца бакалейной лавчонки послышался пропитой бас:

– Чуваков! Заснул, что ли?.. Проверь – какие там ходют в запрещенное время?

От забора отделился долговязый детина в короткой шинели без хлястика. Он приблизился к парням почти вплотную, тусклым электрическим фонариком осветил их лица и, распространяя запах денатурата, громко доложил:

– Так что… Шмендрики какие-то!

– Дай по шеям, чтоб не шлялись здесь! – донеслось от крыльца, где рдели, то разгораясь, то затухая, два папиросных огонька.

Прежде чем выполнить приказание, детина спросил:

– Папиросы есть?

– Есть, да не про вашу ч-честь, – ответил Лютиков.

– Чего? – изумился детина, не ожидавший от щуплого паренька такого ответа. – А ну, выворачивай карманы! – рявкнул он.

– У меня в кармане в-вот такая б-блоха на аркане, – невозмутимо продолжал Лютиков, вытаскивая браунинг. – Она к-кусается.

Детина, опасливо глядя на пистолет, отступил к забору.

– Не балуй! – дрогнувшим голосом сказал он и, не поворачивая головы, крикнул своим: – Они тут со шпалером!

– Что там еще!? – недовольно произнес бас. Вася, увидев, что с крыльца спрыгнули два человека, тоже вытащил пистолет и предупредил:

– Не приближаться!

Подошедшие остановились рядом с детиной.

– Сейчас как грохну гранатой, пыль от них останется, – с наигранной бойкостью сказал молчавший до этого грабитель в длинной кавалерийской шинели.

– А ну, посвети: что тут за субчики? – басом приказал второй, одетый в кожанку.

Мутный луч фонарика вновь заскользил по пу-тиловским парням. Убедившись, что в руках у них не пугачи, а увесистые браунинги, грабитель воскликнул дружелюбно:

– Никак на своих напоролись?! Просим пардону. Но вот этот и те переулочки – наши. Заявочка по всей форме; и Ваньке Быку и всей шатии известно, что мы тут буржуя перетряхиваем.

– Какого буржуя? Где вы тут буржуев нашли? – спросил Вася.

– В общем находим и реквизируем по закону: грабим только награбленное. А вас просим другую улицу поискать, иначе не. ручаюсь... помощнички у меня шибко нервные.

– А ну, убирайтесь отсюда, да поживей!

– Кто вы такие, чтоб приказывать?!

– Рабочий патруль.

– Новые городовые, что ли?

– Кто бы мы ни были, а грабить не позволим.

– Чего?. А ну, дай, я их шугну гранатой. – Грабитель в длинной шинели отвел руку, словно собираясь что-то бросить, и выкрикнул: – Тикай, пока не кинул!

В то же мгновение позади послышался строгий голос:

– Не шевелиться! Стреляем без предупреждения.

Это был Дема со своими ребятами. Из темноты показались и другие. Поняв, что бежать некуда, грабитель изменил тон:

– Не бойтесь, я шутю!

– Зато мы не шутим, – сказал Дема и, подойдя вплотную, потребовал: – Покажи, что у тебя?

В руке у грабителя оказалась пустая бутылка из-под денатурата. Отдавая ее Рыкунову, он сказал:

– Не сумлевайся, молоко от бешеной коровы было.

– Выкладывайте все, что награбили.

– Да мы завсегда делились... не жадные. Только бы Ванька Бык не обиделся. Ему с нас доля полагается. Если кому жить охота, лучше не впутывайся.

– Не пугай, не страшно. И вашего Ваньку Быка в оборот возьмем. Обыщите их, – сказал Дема своим парням.

Грабители словно по уговору отступили назад и прижались к забору.

– Не подходи! Кровь пустим, – пригрозил басистый. В руке у него появился револьвер. – Сами все выкинем, но вы помните… встретимся еще на узкой дорожке.

И он начал выбрасывать из карманов на снег отнятое у прохожих. Другие тоже вывернули карманы,

– Ну, а теперь забирай коней – и марш отсюда! – приказал Дема. – И предупредите всех ваших: если еще кого на воровстве поймаем, – худо будет!

Грабители торопливо отвязали коней и, вскочив на них, пригрозили:

– Это вам не забудется!

И ускакали по Петергофскому шоссе.