Текст книги "Они штурмовали Зимний"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
– Ложись! – кричали солдаты морской пехоты.
– Стой! – требовали начальники колонны. – Без паники!
Демонстрация смешалась. Одни попадали, другие кинулись врассыпную к подъездам, под арки ворот, в подвальные магазины. На панелях началась давка. А матросы, оставшиеся на мостовой, продолжали беспорядочную стрельбу по невидимому врагу.
На проспект откуда-то выкатил броневик. Он стал водить стволом пулемета по этажам домов, как бы отыскивая цель.
Стрельба стихла. Вокруг слышались стоны раненых. Матросы подняли с мостовой окровавленного, с выбитыми глазами солдата и понесли на руках, чтобы все видели жертву обстрела.
– Лови подлецов... бей их!
Некоторые моряки кинулись к домам, разыскивать провокаторов, стрелявших из окон, остальные – лавиной, без всякого строя, двинулись дальше.
Впереди цепью шагали обозленные матросы с винтовками наперевес и зычными голосами предупреждали любопытных обывателей.
– Закрой окна!.. Стреляем без предупрежденния!
Грозным и бурным потоком кронштадтцы подошли к Таврическому саду. Здесь они подравняли ряды и выстроились в длинную колонну.
На Шпалерной улице и за решеткой сада толпились тысячи возбужденных рабочих и солдат. Послышались голоса:
– Матросы идут... пропусти матросов! Огромная толпа, густо запрудившая улицу перед дворцом, стала сжиматься, освобождая проход.
Грянул оркестр. Моряки, четко печатая шаг, подошли к железным воротам массивной решетки и остановились.
Таврический дворец охранялся юнкерами и казаками. Бронированные автомобили настороженно стояли по углам и угрожающе водили стволами пулеметов.
Руководители демонстрации, выбранные для переговоров, ушли во дворец, а матросы, закрутив махорочные цигарки, остались ждать.
Минут через сорок делегаты кронштадтцев вернулись возмущенными:
– Соглашатели назвали нас мятежниками и потребовали, чтобы мы ушли отсюда, – сообщили они. – Оказывается, по их сведениям, это мы подняли стрельбу в городе. Уже подписан приказ о вызове войск с фронта... Они хотят усмирить нас.
– Гнать их! Довольно церемониться с предателями! Долой соглашателей! – закричали матросы.
Но выступать против заседавшего во дворце Всероссийского исполнительного комитета и войск, вызванных им, было безумием. Ведь матросы пришли требовать всей власти Советам. И вдруг Советы против них!
Центральному Комитету большевиков пришлось принять срочные меры: объявить демонстрацию законченной и просить солдат и матросов не противиться приказу, а мирно разойтись по кораблям и казармам.
Моряки вняли просьбам, но в Кронштадт не вернулись, а решили остаться на ночевку в Петрограде. Большинство отправилось на Васильевский остров в Морской корпус и Дерябинские казармы, а остальные – на Петроградскую сторону, в Петропавловскую крепость и в здание Центрального Комитета большевиков.
Иустин Тарутин попал на Петроградскую сторону. Во дворце Кшесинской к нему подошел сигнальщик с «Океана» Андрей Проняков и не без иронии спросил:
– А ты какими судьбами тут?
– Тобой полюбоваться на сухую вахту пришел, – хмурясь, ответил тот. – От своих отбился.
– Прямо не верится: анархист и вдруг... охраняет Центральный Комитет большевиков. Чудеса!
– Ладно, будет, без тебя тошно!
Видя, что Иустин сильно расстроен событиями прошедшего дня, Андрей Проняков больше не задевал его.
Они вместе побывали в патруле, а сменившись, прошли в помещение, бросили на пол по пачке газет и улеглись спать.
Утром их разбудил тревожный разговор в соседней комнате. Говорил человек, который только что на лодке переправился через Неву.
– Все мосты разведены. На Дворцовой площади скапливаются георгиевские кавалеры… город наводнен войсками. Газеты призывают беспощадно подавить большевистский мятеж. А наша «Правда» не вышла…
И он рассказал, как ночью в редакцию большевистской газеты на Мойке ворвались юнкера, арестовали сотрудников и разгромили помещение.
На всякий случай моряки стали готовиться к обороне: послали связных к товарищам, ночевавшим в Петропавловской крепости, выставили дозоры у памятника «Стерегущему», на набережной Невы, и начали устанавливать пулеметы в окнах особняка и в его каменной беседке.
Один из кронштадтцев решил позвонить на морской полигон и попросить прислать несколько легких пушек, но телефонистка отказалась соединить его с артиллеристами.
– Мы объявили вам бойкот! – визгливо выпалила она. – Как не стыдно получать от немцев деньги и бунтовать!
– Чего, чего?! Да вы никак, дурехи, белены объелись? Чья сорока эту брехню на хвосте принесла?
Неделикатные слова балтийца оскорбили слух телефонной «барышни». Взвинтясь еще больше, она обозвала моряка шпионом, мерзавцем и рывком выключила телефон.
– Вот так так! Даже «барышни» против нас. Вскоре дозорные сообщили, что и на Петроградской стороне появились казачьи разъезды.
– Первыми никого не трогать, – договорились моряки. – Стрелять только по команде.
К вечеру стало известно, что эсеры, игравшие немалую роль в штабе военного округа, решили проучить моряков. Они готовили к бою войска Пятой армии, прибывшие с фронта. Чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие, Центральный Комитет большевиков вторично известил кронштадтцев о том, что со вчерашнего дня демонстрация считается законченной, и предложил им вернуться на остров Котлин.
Моряки, ночевавшие на Васильевском острове, без разговоров погрузились на пароходы и отправились в Кронштадт, а те, что разместились в Петропавловской крепости и во дворце Кшесинской, не могли пройти к пристаням, так как все мосты были разведены. Матросы еще на одну ночь застряли на Петроградской стороне.
Ночью к Петропавловской крепости подходил паровой катер; он мог взять на борт немногих. Но кто же из моряков покинет товарищей в беде? Таких не оказалось.
– Если нападут, будем драться, – сказали они. – А вы там не забывайте нас. В случае чего – десант высаживайте.
На рассвете моряки увидели, как по дальним мостам переправляются сухопутные войска.
– Нас окружают, – поняли они.
Во дворце Кшесинской немедленно была объявлена боевая тревога. Все разошлись по своим местам, и, в ожидании нападения, никто больше не спал.
Утром неожиданно зазвонил умолкнувший телефон. Подбежавший дежурный услышал в трубке надменный голос помощника командующего войсками Петроградского военного округа эсера Кузьмина:
– Немедленно сложить оружие. Если через три четверти часа не выполните приказания, по особняку Кшесинской будет открыт артиллерийский огонь.
Из крепости прибежал запыхавшийся связной.
– Приказано всем сняться с якоря и перейти к нам, – доложил он.
– Есть, – сказал дежурный, – будет исполнено. – Он протяжно свистнул в боцманскую дудку и выкрикнул:– А ну, братва, живо снять пулеметы и... форсированным в крепость!
Никто не стал возражать. Быстро сняв пулеметы, матросы небольшими группами стали покидать дворец Кшесинской. Они огибали бульвар, пересекали Каменноостровский проспект, пробегали по деревянному мосту через Кронверкский пролив и скрывались под аркой Иоанновских ворот крепости.
За толстыми стенами Иоанновского равелина шла спешная подготовка к обороне: солдаты и матросы прямо на валу устанавливали пулеметы.
Тарутин и Проняков были направлены на Зотов бастион. Он находился в северо-западной части крепости. Чтобы попасть в него, надо было пройти в Другой конец мимо собора и Монетного двора.
На валу Зотова бастиона росли редкие деревца, кустики бузины и так заманчиво зеленела трава, что хотелось прилечь, вытянуться под теплыми лучами солнца и хоть на часок сомкнуть глаза.
Внизу, почти под самой стеной, поблескивала зеленовато-темная вода неширокого Кронверкского канала. Прямо за ним виднелись каменные здания, справа – густо покрытые листвой деревья парка, а слева – «Американские горы» Народного дома и сетчатые клетки зверинца. Звери, видно, голодали, так как с той стороны то и дело доносился тягучий вой, тявканье, рык, похожий на раскаты грома, и могучий всезаглушающии рев.
– Слон трубит, – определил Тарутин. – Говорят, он пудами овощи и хлеб жрет. А нам с тобой хоть бы полбуханочки. Живот здорово подвело: со вчерашнего утра ничего не ел.
– Нда-а, – протянул Проняков. – Сейчас бы тепленького ржаного хлебца с прокладочкой из сальца. Вкуснота!
– Знаешь что?. – вдруг решил Тарутин. – Ты тут поглядывай, а я мигом обернусь! Не видал, где камбуз?
– Нет, не примечал. Ты у солдат спроси, может, чайная или тайная лавочка есть. Вот тебе деньги.
– Не надо, – отказался Иустин. – Своих хватит.
Он спустился вниз и скрылся за каменными строениями. Проняков, присев на корточки, стал зорко поглядывать по сторонам. Минут через пять он приметил движение в парке: вдали от дерева к дереву перебегали солдаты. В руках у них были винтовки, а за спинами горбатились ранцы.
«С фронта прибыли, – догадался Проняков. – Неужто воевать с ними придется? Ничего глупей не придумаешь! Они ведь хотят того же, чего и мы. Вот Подлецы соглашатели, все запутали!»
– Эй, за пулеметом, не зевать! – крикнул он соседям.
– Видим, – ответили пулеметчики. – Пугнуть бы надо, чтоб близко не подходили!
– Но-но! Я вам пугну! – послышался снизу грозный голос. – Без команды – ни одного выстрела.
***
Войска Временного правительства, обойдя Петропавловскую крепость с востока и запада, стягивали вокруг нее плотное кольцо. Они подходили все ближе и ближе. Уже был занят парк, заполнены прилегающие улицы и проспекты.
Матросы сумрачно наблюдали за подготовкой противника к осаде.
Многие нет-нет да поглядывали в сторону моря: не покажутся ли на Неве дымы кораблей, идущих на помощь. Но широкая река была пустынна.
К Иоанновским воротам подошел парламентер. Размахивая белым флажком, он выкрикнул:
– Эй, в крепости! Вышлите для переговоров своих парламентеров. На размышления даем полчаса.
Парламентер ловко повернулся кругом, звякнул шпорами и ушел.
Осажденные выбрали для переговоров трех человек. Но к ним присоединились еще офицеры из гарнизона крепости. Они вместе прошли сквозь цепи войск и скрылись за деревьями парка.
Переговоры велись долго. Наконец парламентеры появились на улице. Они возвращались в крепость нахмуренными и с какими-то незнакомыми морякам людьми.
– Все ясно... Сдаваться! – определил Иустин Тарутин. – Ораторов для уговора ведут. У-у, трусы. Весь флот опозорят. Но я никому не подчинюсь и оружия не сдам. Без меня позорьтесь.
– Что же ты, один воевать будешь? – спросил Проняков.
– Буду, – упрямо ответил Иустин. – Не испугаюсь!
Он зарядил винтовку обоймой, сел в тень под куст и, сердито сверкая глазами, закурил.
– Слушай, Иустин, давай без глупостей! – сказал Андрей. – Ты же моряк и понимаешь, что без дисциплины нашему брату невозможно.
– И ты туда же! – перебил его Тарутин. – В уговаривающие записался?
Андрей чуть было не вспылил, но удержался и ответил с укором:
– Уговаривать дурней не такое уж большое удовольствие, но напомнить я обязан… из-за мелкого желания покобениться нельзя подводить товарищей. Подчиняйся большинству. Прошу только одного: посиди тут, пожалуйста, без всяких фокусов, а я мигом вернусь.
– Ладно, катись…
Оставив Тарутина, Проняков пошел к Петровским воротам… У Меньшикова бастиона он увидел митингующих. Там дело уже дошло до голосования. Большинство согласилось подчиниться призыву большевиков и сдать оружие.
Вскоре в крепость въехали два грузовика и остановились посреди двора. В их кузова полетели винтовки, шашки, палаши, револьверы, пулеметные ленты. Многие матросы бросали винтовки без затворов, револьверы без барабанов.
Проняков, боясь, что взбешенный Тарутин натворит без него глупостей, бросил свою винтовку в общую кучу и поспешил к Иустину, забрать его оружие. Но тот заартачился:
– Не отдам! Пусть ни мне, ни им.
Схватив свою винтовку, он вышел на стену и закинул ее в Кронверкский залив. Туда же полетели и подсумки с патронами. Потом он вытащил из ножен палаш, торопливо вырыл им под кустом небольшую продолговатую яму, уложил в нее свой маузер и сказал:
– Давай и твой; может, еще вернемся сюда. Оружие пригодится.
Оба маузера он аккуратно обернул куском толя, валявшимся у стены, засыпал яму землей и начал утаптывать. А Проняков тем временем выскоблил на кирпиче крепостной стены стрелку с цифрой «4».
– Смотри, – сказал он, – от нее ровно четыре шага.
– Есть, – ответил Тарутин. – А теперь пошли сдаваться. Шут с вами, подчиняюсь.
Но сдаваться было некому. Солдаты, осаждавшие крепость, вошли только в Иоанновский бастион.
Позже в крепости появились какие-то военные и штатские. Установив на открытом воздухе столы, они стали записывать сдавшихся матросов и отпускать через Петровские ворота в Иоанновский бастион.
Матросы стали покидать крепость. Солдаты, заполнившие дворик Иоанновского равелина, стоявшие у наружных стен крепости и моста, видя молодых безоружных моряков, удивились:
– Да это ж наши годки! А говорили, что тут бандиты какие-то.
Глава двадцатая. НА ВОЛЕ И В ТЮРЬМЕ
На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но не опасной: пуля, пройдя сверху донизу вдоль лопатки, не задела кости, а пробила лишь мякоть на левом плече.
Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:
– А где же ты Васю оставил?
– Скоро придет, – заверил ее юноша, но и сам встревожился: «Куда же он делся? Не убили ли его?»
Он не стал ужинать, а выпил лишь кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавала в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Где-то во тьме слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов... замелькали полосы раскаленного железа, и от горнов дохнуло жаром…
Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне парня.
– Васи-то нет, – сказала она.
Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как под ним заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.
– Э-э… парень! – воскликнула Игнатьевна. – Да у тебя никак жар?
Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.
– Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.
– Ничего, бабушка. Вот посижу немного... и пойду искать.
– Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлежаться надо.
Игнатьевна помогла Деме раздеться, положила ему на лоб мокрое полотенце и пошла на завод. Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:
– А Васю моего не видели?
Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.
– Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на «Аврору»? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли – пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, – выдумывал кузнец. – Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.
На другой день Петроград стал походить на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки, походные кухни, всюду разъезжали конные патрули и стояли заставы. Юнкера и донские казаки хватали всякого, в ком подозревали участника демонстрации, и тащили в штаб военного округа.
Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.
– Как плечо? – спросил он.
– Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.
– Правильно делает; отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?
– Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом – делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.
– Сейчас по улицам не очень-то находишься. Живо в тюрьму угодишь.
– Савелий Матвеевич, что ж это, конец всему?
– Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?
– Да нет, – сказал Дема. – Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.
– Давай мне их, сегодня же зарою. Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.
Выборгская сторона оказалась отрезанной от центра города. Все мосты были разведены, а по набережным патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Всех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Тот либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.
Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили «купать» в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.
– Как же мы дальше будем существовать? – спросила у Наташи Катя.
– Видимо, полулегально, – ответила та. – Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
– Возмутительно! Как им не совестно?
– Нашла у кого совесть искать! Они придерживаются правила: лги больше, обливай человека грязью, авось да что-нибудь прилипнет.
– Но мы должны протестовать... защитить его!
– Как же ты это сделаешь, когда все наши газеты разорены и закрыты?
– Объявить забастовку.
– Хотели, даже собрались в сторожке «Рено», но Владимир Ильич против. Он говорит, что забастовка может вызвать ответные меры и при таком засилии военщины привести к полному разгрому, а мы обязаны сохранить боевые силы. Ленин сам переходит на нелегальное положение.
– У меня все эти дни какое-то нехорошее предчувствие, – сказала Катя. – Точно должно случиться еще что-то худшее.
– Что же может быть хуже?
– Не знаю, но у меня душа болит.
Два дня подряд Катя ходила к Неве, надеясь встретиться с Василием на обычном месте. Но на набережной были только патрули.
Она пыталась по завкомовскому телефону дозвониться до «Путиловца», билась у аппарата больше часа, но ничего не вышло: «барышни» так соединяли рабочие районы, что в ответ слышалось лишь сердитое аллеканье да невнятное гудение.
Не написать ли письмо? Но кто ответит? Бабушка у Васи неграмотная. И на Дему рассчитывать нечего: если что случилось с одним, не минует и Другого.
Вечером из прихожей донесся звонок. «Он!» – обрадовалась Катя и бегом бросилась открывать Дверь.
Увидев в полутьме лестничной площадки долговязого военного, девушка встревожилась.
– Вам кого? – спросила она.
– Вас, Екатерина Дмитриевна, – ответил нежданный гость. – Разрешите войти?
Думая, что это приехал кто-то от отца, Катя пропустила военного в прихожую, закрыла дверь на крючок, включила свет и... от испуга чуть не вскрикнула. Перед ней, с кривой ухмылкой, стоял влажногубый и бледнолицый шпик, которого путиловцы зимой ловили в парке. «За мной», – решила девушка, и вся кровь словно отхлынула от ее сердца.
Заметив, как Алешина изменилась в лице, Аверкин поспешил ее успокоить.
– Не волнуйтесь, я пришел как друг… Вы, наверное, думаете, что я следил за вами с дурной целью? Клянусь, только из-за вас самой. Я все дела запустил... в дождь, в любую погоду, только бы увидеть...
Страх у девушки прошел, осталось лишь настороженное и неприязненное чувство к этому опасному человеку.
– Что вам от меня нужно?
– У меня серьезный разговор о вашем отце. Его Дмитрием Андреевичем зовут?
– Да, – ответила девушка.
– Здесь н-не очень удобно, – оглядевшись по сторонам, заметил сыщик. – Может, разрешите в комнату?
Катя молча открыла дверь в бывший кабинет пристава. Аверкин как-то боком проскользнул в комнату и с наигранной веселостью сказал:
– Для начала разрешите представиться: помощник тайного советника юстиции Виталий Фролович Аверкин. Имею также некоторое отношение и к контрразведке. – При этом он щелкнул каблуками и, ожидая, что Алешина, проникшись уважением к его деятельности, скажет хоть несколько учтивых. слов и протянет руку для примирения, стоял чуть согнувшись.
Но Катя прошла мимо, молча указала на стул и села напротив. Она ждала: что же он знает об отце?
Аверкина не обескуражила презрительная холодность хозяйки, – шпик привык к такому отношению.
Облизав и без того влажные губы, он вдруг перестал ухмыляться, глаза его сузились, стали жесткими.
– У меня не одно дело к вам, а несколько, – присев на кончик стула, официально сообщил он. – Первое – относительно квартиры, в которой вы проживаете. К нам обратилась жена... в общем клиентка Урсакова, с просьбой освободить незаконно занятые комнаты и предъявить иск за расхищение и порчу имущества.
– У нас есть разрешение Исполкома и на квартиру и на имущество бежавшего царского пристава, – сказала Катя.
– Охотно верю, – поспешил согласиться Аверкин. – Но, к сожалению, оно законной силы не имеет. Дом-то принадлежит купцу Меньшову, а имущество – Урсаковым, – так ведь?
– Так, да не так. Революция лишила грабителей прав на имущество.
– Наоборот, она будет защищать их.
– Вы, видно, о какой-то своей революции говорите?
– Вот именно, – ответил Аверкин. – Какая есть. – Так чего же вы медлите? – с вызовом спросила девушка. – Выгоняйте!
Аверкину не нравился ее резкий тон, и он не без укора заметил:
– Зачем же так грубо? Я ведь пришел не выгонять, а подсказать, помочь. При добром согласии всякое дело можно уладить..
«Чего доброго, в любви начнет объясняться», – подумала Катя и решила переменить тему разговора.
– Что вы знаете о моем отце? – спросила она.
– Нам известно, что он в тюрьме, и по очень серьезной статье: разложение армии по заданию иностранной разведки. А за это в военное время – расстрел.
Кате и в голову не приходило, что над отцом нависла такая угроза.
– Не может этого быть! – испуганно возразила она. – Он ничего такого не сделал.
– Я вам сочувствую, но факт остается фактом... измена присяге. Если не расстрел, то виселица! – повторил Аверкин. Ему хотелось запугать ее, помучить страхом. Он видел, как девушку ошеломила его весть, и радовался: «Сейчас она станет мягче».
А Катя в растерянности думала: «Что же делать: возмутиться и прогнать или выведать все, что можно?. Ради отца!»
Аверкин настороженно присматривался к девушке. Он понимал, какая борьба идет в ее душе, и поэтому с некой обидой в голосе сказал:
– Я бы, конечно, кое-что мог сделать для вас. Дело ведет знакомый мне следователь. Но вы так принимаете, что я скорей должен мстить, нежели помогать…
– Простите, – прервала его Катя. – Какое у вас еще дело?
– По поводу вашего знакомого – Василия Кокорева. Схвачен, можно сказать, на месте преступления, с уликами, как грабитель и агент иностранного государства. Под усиленным конвоем препровожден в «Кресты».
От этой вести сердце у Кати словно остановилось, ей стало трудно дышать.
«Неужели правда? – думала она. – Нет, нет, он лжет! Какое ограбление? Дурацкая выдумка!» – Стараясь не показать своего состояния, она как можно спокойнее спросила:
– А откуда вы это знаете?
– Знаю... такая уж должность, – уклончиво ответил он и тут же решил прихвастнуть: – У меня, видите ли, брат занимается особо важными делами. Он юридический кончил. Через него я на любое дело могу повлиять. Вот если бы знал вас получше, скажем, гулял... Вы как насчет островов?
Видя, что глаза у девушки сделались недоуменными, что она сейчас вспылит, он поспешил добавить:
– Не сегодня, конечно, я понимаю. С вашего позволения, может, в субботу, часиков в восемь?
«Пусть приходит; я кого-нибудь позову», – решила Катя.
– Хорошо, – сказала она, – я буду дома. Разузнайте все подробней.
– Можете не сомневаться… с отцом будет устроено. Ежели со мной хорошо, так и я в долгу не останусь.
Чтобы скорей выпроводить его, девушка протянула руку. Аверкин цепко схватил ее пальцы, сжал их и задержал в своей холодной и влажной руке.
– Постараюсь… самым наилучшим образом, – бормотал он. – До субботы!
Закрыв за ним дверь, девушка поспешила на кухню, тщательно вымыла и вытерла руки, но гадливое чувство, какое бывает, когда прикоснешься к мокрице, не проходило у нее.
«Что же мне предпринять? – задумалась она. – Первым делом надо выяснить, в тюрьме ли Вася? Но как это сделать? Видно, придется пойти к следователю».
На другой день Катя отпросилась с работы, надела лучшее платье и пошла на прием к следователю. Лысоватый, пучеглазый чиновник принял ее любезно, усадил в кресло и спросил:
– Чем могу служить?
Узнав, что Алешина добивается свидания с арестованным путиловцем, он, как бы с сожалением, сказал:
– Пока идет следствие, свиданий не полагается. – Скажите, пожалуйста, в чем его обвиняют? -спросила Катя.
– А вы кто ему будете? – поинтересовался следователь. – Сестра? Невеста?
Катя не знала, что сказать.
– Знакомая, но... можно сказать, невеста, – заливаясь румянцем, ответила она.
– Ах, вы еще не определились! Так, так... понимаю. – Нагловатые глаза следователя замаслились; ему доставляло удовольствие смущать молоденьких девушек. – Видите ли, мы ничего не можем сообщить, пока не кончится следствие.
– Но хотя бы… что грозит?
– Порадовать вас не могу. По меньшей мере – пожизненная каторга.
– Не может быть! – возмутилась девушка. – За что?
Следователь безмолвно развел руками, как бы говоря: «Вот этого вы у меня не выпытывайте».
Проводив Алешину до двери, он расшаркался и сказал:
– Заходите, Может быть, на днях что-либо прояснится.
От затхлого запаха казенного помещения, вида пыльных стен, выкрашенных серо-коричневой масляной краской, Катю мутило. На душе было нехорошо.
«Неужели пожизненно? – Она не могла примириться с этой мыслью. – Надо выручать, сделать все, что в наших силах!»
Выйдя на солнечную улицу, девушка почувствовала головокружение. Постояв с минуту у каменной стены, она вновь обрела возможность двигаться.
Катя никогда не думала, что без Васи так померкнет солнечный день. Она вспомнила, каким усталым и бледным было его лицо в последний вечер, и почувствовала, как слезы защипали глаза. «Он погибнет в тюрьме. Ему не выжить!» Только теперь девушка поняла, как любит его. Для него она могла бы пожертвовать жизнью. Но разве это спасет? Что же предпринять?
Катя зашла в райком, вызвала Наташу в коридор и рассказала ей о своем разговоре со следователем.
– Надо немедля действовать, – сказала та. – Поезжай на «Путиловец».
– Одной поехать? – растерялась Катя. – С какими глазами я там покажусь? Кто я ему?
– Не важно! Какое это имеет значение, когда товарищ в беде?
Катя послушалась ее и поехала. В завкоме «Путйловца» она спросила у дежурного:
– Вы бы не могли мне дать адрес Савелия Матвеевича Лемехова?
– А кто он такой?
– Старый кузнец, большевик.
– А-а, усатый такой? Знаю.
Дежурный куда-то убежал и, вернувшись через несколько минут, сообщил:
– Живет в Чугунном… предпоследний дом справа.
Катя поблагодарила его и вышла на улицу.
Чугунный переулок и небольшой домик Лемехо-вых она нашла быстро. Но Савелия Матвеевича дома не оказалось. Его жена, разузнав, по какому поводу пришла девушка, спросила:
– Может, вас к Васиной бабушке отвести? А то старуха, поди, ослепла от слез.
– Обязательно! Мне необходимо с ней увидеться. Но как с Савелием Матвеевичем?
– А я его сразу пришлю к ней. Он ведь тоже беспокоится.
Лемехова, набросив на голову платок, привела Катю к двухэтажному деревянному дому, во дворе которого на веревках висело набитое ветром, застиранное белье. По боковой лесенке они прошли в небольшую каморку у кухни. Здесь невысокая рыхлая старушка, с блекло-синими глазами, молола какие-то зерна в кофейной мельнице. Услышав от Лемеховой, что за гостья явилась к ней, она, словно не доверяя, стала допытываться:
– Так ты и есть та Катя, с Выборгской? К тебе, что ль, Васек все лето бегал? А ну, покажись! – повернув девушку к свету, Игнатьевна придирчиво разглядывала ее. – По лицу хороша... и не шалопутная будто, – определила она. – Где ж он такую красавицу сыскал? Милая ты моя, как же мы теперь? – . вдруг обняв Катю, заплакала она. Потом вытерла уголком платка слезы и стала выпытывать: – Видела ли ты его? Где он там? За что посадили? Сколько держать-то будут?
Ответы девушки не удовлетворили ее:
– Ой, что-то скрываете вы от меня; чует мое сердце недоброе. Самой-то мне этих «Крестов» треклятых не найти. Хоть бы передачу снести. Свела бы ты меня к нему.
– Вас сейчас в тюрьму не пустят. А передачи мне ближе носить. Если разрешат свидания, я приеду за вами, – пообещала Катя. – Но это будет не скоро. Как вы тут одна без денег обойдетесь?
– За меня не беспокойся, прокормлюсь. Дема, поди, всю получку отдает, и сам здесь поселился. А вот ты-то, девонька, откуда табак и съестное для передачи возьмешь? Присядь; я хоть чего-нибудь соберу ему.
Старушка достала холщовый мешочек, открыла небольшой самодельный шкаф, в котором хранились продукты, стала искать что послать Васе.
Вскоре, пригибаясь в дверях, вошел крепкий и рослый старик, а за ним Дема. «Савелий Матвеевич», – поняла Катя. В каморке сразу стало тесно.
– А ну, покажите, кто тут нас ждет? – весело спросил кузнец. – А, вот вы какая! – разглядев девушку, прогудел он. – Будем знакомы.
– Я вас уже знаю, Савелий Матвеевич, – призналась Катя.
– Тем лучше; значит, без церемонии поговорим. Он крепко пожал ей руку.
– Слыхал, вы за помощью к нам? – сев на табурет, спросил Савелий Матвеевич. – Очень хорошо сделали. Выкладывайте, – что стряслось?
Катя рассказала о разговоре с Аверкиным и встрече со следователем.
– Та-ак! Значит, вы этому подлецу приглянулись? И давно он за вами ходит?
– Я его заметила в феврале.
– Срок не малый. – Савелий Матвеевич задумался. – А не он ли и с Кокоревым подстроил? Это же в характере таких типов.
– Схватить бы его за глотку и допросить, – предложил Дема.
– Ловленного так быстро не схватишь. Он теперь настороже.
Пока они разговаривали, Игнатьевна аккуратно завернула в бумагу и уложила в мешочек сухари, воблу, сало и два свежих огурца.
– Вот, снесешь ему, – сказала она, передавая все Кате. – Только табачку у меня нет.
– На табачок соберем, – успокоил ее Савелий Матвеевич. – Прошу не побрезговать и моим паем. – Он вытащил из кошелька две десятирублевки и отдал их Кате. – А насчет адвоката, – мы на заводе сами подумаем. Собирайся, Дема, проводи барышню.
****
Ночью Василия Кокорева и его товарищей юнкера повели в тюрьму. По дороге конвойные не давали путиловцам разговаривать: за каждой произнесенное слово норовили толкнуть или ударить прикладом.
В канцелярии тюрьмы, называвшейся «Крестами», надзиратели отняли от парней ремни, папиросы, спички и посадили всех в общую камеру.
Камера была большой, с испещренными надписями стенами и грязным цементным полом. В одной стороне ее высились нары, с тощими засаленными матрацами, а в другой – высоко, почти под потолком, темнел квадрат окна с железной решеткой. У левой стены стоял стол, вделанный в стену, и несколько табуреток, а у дверей – зловонная деревянная параша.
Воздух был спертым и затхлым.
Осмотрев новое жилище, путиловцы уселись на нары.
