Текст книги "Плата за страх"
Автор книги: Петр Акимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Федька Некрасов, который с удовольствием отзывался на кличку Фред, видом мелок для своих тринадцати – щупловат и невысок, голова огурцом, глазенки маленькие. Но его всерьез, по-взрослому, донимали две большие обиды и одна крупная забота.
Первая обида была за маму.
Почему бабу, которая за деньги позволяет мужикам делать с ней все, что угодно, и ведет себя как половая тряпка, называют приличными словами? Путаной, жрицей любви, гулящей, проституткой. Не все эти слова, конечно, в отстой. Но их по телевизору говорят. Значит, приличные. А вот его мама не из-за денег, а просто от любви к этому делу мужиков меняет, как хочет, и крутит ими для блага семейства. Но для нее у людей мало-мальски приличного слова нет! Слова, которыми ее называют соседи, не для телевизора. Заодно, разумеется, и детей маминых, включая Фреда, тоже с упоминанием грязных слов кличут. «Шлюхин ублюдок» – это еще самое ласковое. За что?! Фред у сверстников в гостях бывал и отчетливо видел: так, как мама, немногие родители смогли жизнь наладить.
У каждого из Некрасовых своя комната, каждый живет, как ему больше нравится. У Вовчика – мотоцикл, «Ямаха», у Фреда – компьютер, у Зины – шкатулка с кольцами и серьгами. Никто не в обиде. Изредка только мама с Зинкой цапаются из-за того, что сеструха перед чужими гостями в комбинашке разгуливает. Но и тогда мама сердится не всерьез: «Понимаю, что коготки почесать охота. Да только – на своих их чеши! А то мне-то уже недолго осталось». Короче, живет семейство Некрасовых чумово: весело и комфортно. Оно само по себе, а остальные – сволочи, обругивающие маму, – сами по себе.
Вторая обида Фреда – за себя самого.
Ему уже 13, а он еще ничего важного за свою жизнь не совершил.
А время-то идет! Всего год до 14-ти остался.
Тогда по закону будет почти полная ответственность, и на шару уже не порезвишься. Это ему Вовчик, как из зоны пришел, конкретно объяснил:
– Завидую я тебе, Фредди. Знал бы я в твои годы, какие есть возможности! Я б еще до четырнадцати озолотился бы! Ты ж кого хошь можешь зарезать, а тебя и пальцем не тронь. Лафа!
– Кончай Федьку с толку сбивать, – прикрикнула на старшего сына мама, а потом спокойно, как только она умеет, объяснила среднему: – Вовчик – здоровенный и красивый, ему мозги не нужны. Он и так себе бабу с деньгами найдет. А ты маленький да неказистый получился. Ты должен быть умным. Все замечай, все запоминай, но думай – сам… При чем тут возраст? Не в нем счастье. Убить или украсть любой дурак может. Но чтобы не залететь, чтобы репутацию себе не испортить – тут, сынок, голова нужна. И образование. Тогда за тебя другие будут воровать. А если надо, другие и убьют, кого захочешь.
Фред маму слушается. Она все всегда честно объясняет. Мама по жизни – тот камертон, по которому весь прочий мир сверяют: если все говорят «плохо», но мама прощает, значит – все врут и на самом деле нормально. А если она похвалит, то какая разница, что другие базарят? Люди-то лживые и подлые. У мамы вон сколько детей, а они о ней что? Как помочь, так никто, а как гадости – все. Не любят чужие Некрасовых. Бабы про маму гадости болтают, а сами боятся, что ихние мужья к ней убегут. Стоит маме на мужика посмотреть да улыбнуться ему – и он за ней хоть на карачках поползет. А мужики в их дворе – те на Вовчика злятся. За то, что он ихних баб да девок дрючит почем зря, и они к нему в очередь стоять готовы. Но мужики бздят его кулаков, поэтому чешут языками.
Как мама сказала, «другие» убьют, так Фред сразу про бомбу придумал. Объяснил соседскому Ильке, что ему сейчас, если кого-то подорвет, ничего не сделают. Одиннадцать же всего. А Федька ему за взрыв двести баксов пообещал. Все так и вышло: Ильке ничего не было, только попугали да химикаты отобрали. Про Федьку никто не узнал. Жаль только, что тетка, которая у мамы «уже в печенках сидит», жива осталась. Зато ее новенькая тачка полетела выше фонарного столба, здоровски! Мама его за бомбу отругала – он лажанулся, базара нет, – но несильно. Некогда было. Она сразу помчалась адвоката предупредить. Фред ей признался, что отдал Ильке визитку, которую имели при себе все Некрасовы.
Соседи Некрасовых называют безотцовщиной. Опять врут зазря. У них отцов аж трое. Каждый не только конкретно о своем ребенке типа печется, но и всему семейству помогает, в натуре. Да еще почти всегда есть очередной претендент, который старается понравиться и на подарки не скупится. Таких мужиков, чтоб, побаловавшись, от мамы даром сбегали, не было. Вот и Витькин батя нанял для них адвоката, чтобы всегда отмазывал. Витька – это младший, пятилетний братишка. Ему с папашей повезло больше всех – и богатый, и нежадный, и живой, и в Москве. Зинин папка сейчас в Америке, Вовчиков отец в порядке, но где-то на Севере нефть тырит, а вот Федькиного отца убили. Он в позапрошлом году ореховским стрелку назначил, но не учел, что их мытищинские поддержат. Поймал пулю. В газете писали: «собачья смерть». Суки позорные. Он хороший был мужик. Тоже нежадный.
В общем, от бомбы Фред кайфа не словил. Как-то оно не так, если не сам. Будто смотришь, как другой трахается. А Фреду самому охота своим возрастом воспользоваться, пока можно. Ибо он четко просек: если за что-то не наказывают, значит – можно. И хотелось Фреду именно убить. Чтоб не жалеть потом, как Вовчик, об упущенной безнаказанной возможности. Трупешник – это круто, это не тачку увести. Так и случилось, что запавшие ему в душу слова старшего брата свербили Фреда, как заноза: ему уже скоро 14, а он еще даже никого не убил.
Хотя бы разок – пока можно.
А крупная забота, одолевающая Фреда, – о будущем Зинки. Сеструха – правильная телка, красивая и с понятием. Но невезучая. Слишком добрая. Не получается у нее, как у мамы. Всю дорогу мужики Зинулю обманывают. Она ради них – все, а они поматросят, да в кусты. Поэтому Фред за ней всегда присматривает. Чтобы в обиду не давать. Мало ли сексуальных маньяков развелось? Вон сколько извращенцев по телику показывают, которые на молодое мясцо падки!
Вот так и переплелись в нем обида с заботой: надо так кого-то замочить, чтобы Зинуле хорошую жизнь обеспечить. Чтобы могла она ни за кем не бегать, нигде ни на кого не горбатиться, а жить по своему хотению.
Как мама. Которая не потому никогда замужем не была, что не находилось желающих. Просто не встречалось ей мужика, которому она бы хотела служить за просто так.
Но мама все знает и умеет, а Зинуля сама свою жизнь не устроит. Глуповата. Ни получать деньги не умеет, ни копить. В людях не разбирается. Она на Фреда больше, чем мама, бочку катила за тот взрыв, а того не поняла, что брат природным чутьем звереныша уловил: если не убрать ту здоровенную Кузнечиху, она еще и не так Некрасовым нагадит.
Поэтому, когда мама, Вовчик и Зинуля начали большое дело, на миллионы долларов, готовить, а Фреду назначили только дома сидеть и за Витькой смотреть, он промолчал. Он-то понял свой шанс, но объявлять не стал. Все равно не поверят.
Когда мама в Австрию за деньгами уехала, Фред два дня вытерпел, а потом Витьку накормил и поехал в Ивантеевку: за Зинулей присмотреть. Там Фред осторожненько – с забора на сарай, с сарая на пристроечку, с пристроечки на чердак – пролез да послушал. Сразу понял: эта самая Кузнечиха со своим хахалем-коротышкой и его дружками Вовчика и Зинулю повязали. Он слушал, как брательника и сеструху колют, но что сделать надо, придумать не мог. Просто ждал и ждал.
Почти сутки без воды и жратвы просидел Фред на раскаляющемся днем чердаке, но дождался, когда дружки коротышки забрали Вовчика и уехали. Потом Кузнечихе позвонили, и она со своим хахалем куда-то отправилась. Вот тогда только Фред спустился, освободил Зинулю и напился вволю воды. Дальше все просто: узнав от сестренки телефон Витькиного папаши, Фред позвонил из автомата. Дядя Олег мигом все понял и примчался на серебристом «мерсе» в сопровождении набитого ментами и качками джипа. У дяди Олега все схвачено: у него и милиция своя, и какие хочешь спецы всегда под рукой. Но новости у Гаврилова были хреновые: маму и еще одного гонца за границей сцапали. Что-то шлюха Тамарка, из-за которой дядя Олег не смог жениться на маме, опять нагадила. Она с бумагами нахимичила, поэтому маму сунули в австрийскую тюрягу.
Где та Австрия, Фред представлял смутно, но точно знал: в ихней тюряге – как в санатории. Значит, мама в порядке. Но деньжата получить не удалось, и Кузнечиха со своим коротышкой зацапали какого-то Бутицкого, который знает, что Гаврилов во главе дела. А как без Гаврилова маму, Вовчика и Зинулю отмазать?
– Но у вас же, дядя Олег, милиция своя. Чего страшного, если он вас заложит? – спросил Фред на всякий случай.
– У меня-то своя, – объяснил Гаврилов, который со сводным братом своего Витюши говорил, как со взрослым, – но и у других – своя. Те, кого мы кинуть хотели, тоже не пальцем деланные.
– Давайте устроим засаду. Может, они хмыря сюда приволокут?
– Вряд ли, Фред. Они его уже давно зацапали. Видать, где-то в другом месте колют. Вместе с Вовчиком.
– Тогда они сюда за Зинулей приедут. Не бросят же они ее с голоду подыхать?
– Конструктивно мыслишь, молодец.
Только-только успели машины от дома убрать, как заявилась Кузнечиха. Ее тут же взяли в оборот – Зинуля больше всех старалась, отводила душу. Но подлая баба уперлась, что не знает, где Олег с дружками держат Вовчика и того мужика, Бутицкого. Ей, мол, должны позвонить и сказать, куда Зинулю везти. Получилась ерунда: ясно, что, пока ей хорошенько не поддадут, Кузнечиха ничего не скажет. Но если ей поддать, то она не сможет по телефону говорить. Начнет хныкать и засаду выдаст.
Но дядя Олег головастый. Сообразил вторую шлюху – Томку – сюда приволочь. Зинуля с гавриловскими быками бабу привезли и сунули в подпол к Кузне-чихе – дозревать. Теперь, если кто позвонит, Кузнечиха скажет все, как надо, если ее подружке горлышко ножичком пощекочут. Пока бабы в подполе дозревали, а Зинуля кадрила одного из ментов – у нее слабость к мужикам в форме, Фред выложил дяде Олегу свою идею:
– Давайте, Олег Викторович, я замочу вашего самого главного врага. Мне по малолетке можно.
– И чем я буду обязан? – с понятием спросил Гаврилов.
– На Зинуле женитесь.
Гаврилов опешил:
– Зачем тебе это?
– Хочу, чтобы она при надежном мужике была.
– С чего ты решил, что я – надежный?
– Мама вас любит, Витьку родила. Значит – надежный.
– Но как Нина на это посмотрит?
– Нормально. Она Зинке говорила: ей такой, как вы, нужен.
– Интересная мысль.
– Тогда – кого замочить?
– Зря ты такие слова говоришь. Ты мальчик из интеллигентной семьи, – базарил дядя Олег, прикидывая что-то, – должен и говорить культурно. По языку о человеке судят.
– Понял. Кого… это… устранить?
– Есть такой – Воротников. Помнишь, которого Вовчик недодавил? У него связи в прокуратуре. Он может серьезно навредить. Сумеешь?
– Про Зинулю заметано?
– Давай так: я согласен. Но будет, как твоя мама скажет.
– Заметано. Только мне нужны ствол и граната.
Дядя Олег тут же поговорил с одним из быков, и тот принес Фреду небольшой красивый иностранный пистолет с двумя обоймами и гранату. Обычную лимонку. Объяснять, как ими пользоваться, было не нужно. Это Фред уже давным-давно от Вовчика знал. Тот такого добра из Чечни полно привез. За него и посадили, когда хотел толкануть.
– Если попадешься, адвоката я тебе обеспечу, – сказал дядя Олег. – Ты его уже знаешь. Он твоего взрывника выручал. Без него никому ни на какие вопросы не отвечай. Версия в случае чего: ты Воротникову мстил за маму. Он, мол, ее как-то обидел у себя в кабинете. Она после этого сильно плакала, и ты решил ему отомстить. Понял?
– Этот гад к ней приставал?
– Вроде того.
– Тогда без вопросов.
– А если тебя спросят, где взял оружие? – захотел его проверить Гаврилов.
– Нашел.
– Нет, это глупо. Так ты явно кого-то покрываешь. Придумай получше.
– Тогда… Скажу, что купил у хахаля Кузнечихи, у коротышки.
– Отлично. А как его зовут?
– Олег.
– Откуда ты его знаешь?
– Ну… Он за Зинулей ходил. Мне бы и деньжат еще. Мало ли что…
Фред, снабженный деньгами и еще раз проинструктированный Гавриловым, уходил от дома в густеющих сумерках. Поэтому он не заметил две громоздкие тени, притаившиеся в канавах по обе стороны улочки. Тени обменялись за его спиной знаками:
«Взять его?»
«Пропусти. Нельзя шуметь».
Люк подпола рывком открылся, и Зина Рыкалова спросила:
– Эй, девоськи! Соскусились?
– Соскусились-соскусились, – весело отозвалась из тьмы Надежда и, изготавливаясь, отпихнула опять впавшую в замешательство Тамару в сторону.
– Ну, с-сука! – Зинаида ринулась было вниз, но Гаврилов ее удержал.
Он изображал добряка.
– Погоди, Зиночка. Сначала я.
– Убью суку!
– Погоди, они дамы умные. Думаю, мы договоримся. – Олег Викторович осторожно спустился до середины лестницы и спросил: – Где тут выключатель?
– Вон там, – подсказала Зина, – на стене.
– Ага, вижу, – сказал Гаврилов, протягивая руку, и тут же его пальцы обхватила короткая голубая вспышка.
Удар тока от заботливо выставленных Кузнецовой голых проводов был так силен, что под треск разряда Олег без чувств загремел с лестницы на земляной пол. Надежда тут же оказалась рядом. Она утащила его в темень и оттуда заорала:
– Если кто-нибудь сюда сунется, я этому гаду глотку лопатой перережу! Ну, ты, дерьма мешок, скажи своим, чтобы не рыпались!
Быки Гаврилова, уразумев неладное, отшвырнули Рыкалову и сунулись было в люк, но из подпола полыхнул выстрел: в кармане у Олега оказался пистолет, и Кузнецова им воспользовалась. Стреляла она в стену, но и этого оказалось достаточно. Быки отпрянули от люка, дабы посовещаться. Но долго им ломать головы не пришлось: со звоном разлетелись все три окна дачи; на пол упали, вертясь и источая удушливый сизый дым, три газовые гранаты; и тут же – еще три; двое людей Гаврилова в милицейской форме, оказавшиеся посмышленее прочих, ринулись к выходу из дома, но им в глаза сверкнули пронзительно яркие в сумерке прожектора; тут же оконные рамы и двери рухнули на пол, в звоне стекла и грохоте выстрелов в дом вломились огромные фигуры в шлемах, бронежилетах и противогазах.
Громоподобный голос проревел из динамиков:
– Всем на пол! Лежать, суки! Огонь на поражение!
И хотя в доме никто себя «сукой» не считал, но на пол сноровисто улеглись все.
Несмотря на едкий дым, стрельбу и ужасную неразбериху, при освобождении Тамары и Надежды существенно пострадал только один – Гаврилов. Его ударило током, сбросило с лестницы. Он потерял контроль над собой и – обмочился. Когда наверху стихли выстрелы, Олег Комаров дал команду выходить. Надежда пихнула Гаврилова к лестнице. Пытаясь нащупать ступеньку, он споткнулся и опять угодил рукой в обнаженные провода. На этот раз он стоял на земле, и ноги были мокры. Удар тока получился гораздо сильнее. Кузнецова хмыкнула:
– Если уж засранец, то носи памперсы. Целее будешь!
«Скорая помощь» тихо увезла Гаврилова, у которого не выдержало сердце, надорванное обжорством, пьянками и ленью. Остальные разместились по принадлежности. Побежденные гуськом влезли в отечественные «уазики» с решетками, а победители – в трофейные иномарки.
Когда Тамара слегка пришла в себя, она обнаружила, что ее привезли в какой-то незнакомый двор среди невысоких кирпичных домов, каких еще много в центре Москвы. Машина остановилась, сидевший за рулем Олег Комаров не оборачивался.
– Где это мы? – спросила Панкратова у Кузнецовой, хмуро молчавшей рядом с ней на заднем сиденье.
– Тебе надо поговорить с Апээном, – приказным тоном ответила та.
– Зачем? Я уже – ничего… Я хочу домой!
– Думаешь, я не хочу? Но мы должны все выяснить.
– Что выяснить? – Панкратова с трудом собирала в нечто связное обрывки мыслей, жалоб и вопросов. – Я же сама ничего не знаю. Где Зайка? Отпустите меня, ну пожалуйста!
– Нет, – Надежда была сурова, как тюремная надзирательница, – теперь ты не открутишься. Я хочу знать, почему ты покрывала Гаврилова и всю его шайку! Мне надо это знать: я не смогу тебе доверять, пока не узнаю.
Ошарашенная Панкратова спустилась на землю из высокого джипа, обошла, подталкиваемая Кузнецовой, еще один джип, уже стоявший тут до их приезда, и подошла к высокой двери. Когда та открылась, Тамара сразу из двора попала в ярко освещенную прихожую. Только тогда до нее дошел смысл услышанного:
– Я их покрывала? Ты что, Надь! Да я же понятия не имела о них. Как ты можешь такое говорить?
– Иди-иди, рыбка, – упрямо хмурилась подруга. – Сейчас разберемся. Тебе и самой полегчает, когда выскажешься.
Из комнаты им навстречу вышли высокий, стройный мужчина в переливающемся костюме и сутулый лысый старик с неряшливой седо-пегой бородой.
– А, Надюша! Привела все-таки. – Апээн с любопытством осмотрел Панкратову. – Симпатичная у тебя подруга, но чем это ты ее напугала?
– Она сама все расскажет.
– Но мне нечего рассказывать, – устало недоумевала Тамара.
– Как это нечего? Очень даже есть чего, – возмутилась Надежда. – Почему, например, ни в одном из твоих списков, которые ты составляла, якобы отыскивая злоумышленников, не было ни Гаврилова, ни Некрасовой, ни Глебского? Почему ты – с твоим-то аналитическим умом – ни разу даже не заподозрила Гаврилова? А уж тебе-то, знающей его как облупленного, он сразу должен был в голову прийти.
– Я не знаю… Я и не думала о нем!
– Верю, что не думала. Вот и разберись – почему.
– Не слушай ее, – вступился за Панкратову старик, заботливо провожая ее в кабинет. – Сейчас умоетесь, и сразу станет легче. Какая ты, Надя: то ничего, то как с цепи сорвалась. Побеседуй лучше с молодым человеком. У него вопросы по страхованию.
Толстая, гасящая все звуки дверь затворилась, и Надежда устало опустилась в одно из кресел. Это был тот редчайший случай, когда вопросы страхования интересовали ее в последнюю очередь. Хотя мужик, безусловно, хорош: у него при всей мужественности фигуры было лицо человека, который настолько деликатен, что и рта не откроет, пока его об этом не попросят. Такого отшить она не могла даже в своем теперешнем состоянии.
– Страхование? Вас что конкретно интересует? – спросила Надежда, и мужчина присел на край соседнего кресла.
– Понимаете, Надежда Георгиевна, у меня изменилась фамилия. Вот я и беспокоюсь: действителен ли сейчас тот полис, который выписан на старую фамилию?
– Это надо конкретно, – Кузнецова сразу потеряла к нему остатки служебного интереса: в ее состоянии сейчас только чужих клиентов просвещать не хватало, – у каждой компании свои правила. Вы лучше обратитесь к своему агенту. К тому, кто вас страховал.
Мужчина посмотрел на нее со странной улыбкой. Доброй, но и немножко ироничной. А потом сказал:
– Надежда Георгиевна, но ведь мой агент – вы. Вы меня и страховали. Не узнаете?
Это было очень и очень стыдно: не узнать своего клиента. До сих пор такого с Кузнецовой еще не случалось. Ну Томка, довела ты своими тайнами подругу до маразма.
– Извините, но я сегодня не в себе. А какая у вас была фамилия?
Если она еще и фамилию его не вспомнит, то тогда вообще…
Но фамилия, которую она услышала, была ей хорошо знакома:
– Ряжков. Павел Борисович. Вспомнили?
Апээн не стеснялся банальностей и лишь слегка переиначивал их для доходчивости: «Кто не знает, что если человеку нескончаемо повторять, что он свинья, то он рано или поздно захрюкает? Но тем не менее многие это игнорируют. Например, масса женщин, годами мучившихся в неудачном браке, неудачно живут и после развода. Только потому, что ленятся вернуть себе девичью фамилию. Фамилия мужа, да еще с концовкой, означающей принадлежность, висит, как гиря на утопленнике».
Вот и Ряжков, пока носил кличку «Ряшка», никак не мог зажить по-человечески. Мы таковы, какими нас воспринимают, привыкли и хотят воспринимать окружающие. Но кто ждет ума, верности, чуткости, честности от человека по имени Ряшка? Никто. В том числе и он сам, и его жена, которая вынужденна постоянно помнить, что она – жена Ряшки: живет с Ряшкой, спит с Ряшкой и кормится от Ряшки. Тут и святая стервой станет.
Ради жены Павел Борисович и поддался на уговоры Апээна – изменил фамилию. Конечно, были еще и сеансы психотерапии, и другая работа над собой. Однако начало положила именно новая фамилия. Она стала той первой, самой трудной, ступенькой, с которой и начинается любое восхождение к новой жизни. Факт улучшения чуть больше чем через полгода был, как говорится, на лице.
– И какова она у вас теперь? – осторожно спросила Надежда.
– Миловидов.
– Точно. Как влитая, – восхитилась Кузнецова.
– Извините, а… Как вас зовут теперь э-э… ваши товарищи?
– Вас интересует погремуха? – Бывший Ряшка зарделся: – Миляга.
Когда Апээн приоткрыл дверь и выглянул из кабинета, Кузнецова была в приемной уже одна. Она дремала, запрокинув голову и чуть-чуть похрапывая от усталости. Старик осторожно погладил ее по лбу и прошептал:
– Ты хорошо отдохнула, ты расслабилась. Дышишь ровно.
Надежда задышала тихо и легко.
– Сейчас я сосчитаю до трех, и когда скажу «три», ты проснешься: посвежевшая, добрая и внимательная. Очень добрая. Раз, два… три!
– А?! – вскинулась Кузнецова и потянулась. – Ну, как там Томка?
– Все в порядке. Кофе будешь? Пошли, она хочет, чтобы ты знала.
Дамы курили кузнецовские длинные «More», пили кофе и слушали старика – и Панкратова слушала так, точно речь шла не о ней, а ком-то другом:
– Любовь не случайно похожа на разновидность сумасшествия. Природа вложила в каждого некий механизм, который отключает сознание, отметает все сословные и прочие запреты, привычки, нормы морали и закона. Природе все равно, каков моральный облик того или иного мужчины, любит ли он данную женщину, или нет. Природа хочет, чтобы у этих двоих родился ребенок. Ей так нужно – для продолжения и развития вида. И если ради этой цели приходится наслать на кого-то безумие, она – насылает. Запросто. Тамара любила Гаврилова до беспамятства. Причину его ухода она, как многие невротики, искала в себе. И она вбила себе в голову, что причина того, что у них не получилось, – в том, что ее дочь – очень необычная девочка. Тамара даже на какое-то мгновение дрогнула, подумала отдать Зою в соответствующее заведение. Ну накатило. Бывает. Я, в скобках, скажу: будь у нас подобные учреждения на высоте, то это, вполне возможно, пошло бы на пользу и самой девочке. Быть хорошей мамой-сиделкой в данном случае – мало. Тут нужны специалисты: врачи, психологи, педагоги. У нас принято восторгаться теми, кто оскудняет свою жизнь, пытаясь в какой-нибудь хрущобе ухаживать за неизлечимыми больными. Многим и в голову не приходит: это наше подлое государство и услужливое к нему общество, избавляя чиновников от «лишних» забот, обрекают людей на каторгу, не оставляя им выбора. Для женщины с другой биографией в той минутной слабости ничего бы страшного не было. Дрогнула, мол, и дрогнула. Но Тамара сама выросла среди чужих людей, чувствуя себя брошенной родителями. И ее придавил невроз из-за мнимого предательства. Как бы тромб в мозгу образовался: все последующее она воспринимала как кару за этот грех. Поэтому торчала в «Снабсбыте» до последнего и позже, когда начались напасти, организовываемые Гавриловым, она подсознательно боялась его вспоминать. Особенно ей было страшно, что ты, Надя, узнаешь о той ее слабости.
Кузнецова промолчала.
Она сама не знала сейчас, как бы повела себя и что подумала, узнав, что Тамара ради мужика отказалась от дочери. Тут надо было посоображать. А с другой стороны…
– Я сама потому и не рожаю, – брякнула Надежда, – что не хочу, чтобы мне ребенок помешал счастье найти.
Это была не вся правда, но – правда.
– Вот почему тебе и казалось, что Тамара пособничает врагу, – продолжал Апээн, разгоняя напряженность. – Ты, со своим опытом, не могла не видеть, что подруга чего-то недоговаривает, ведет себя странно. Отсюда и все твои подозрения.
– Да уж. Особенно когда увидела, что в ее списках нет тех, кто уже явно был в этом замешан… Но теперь-то все? Теперь об этом можно забыть!
– Не совсем все, – осторожно сказал Апээн. – Тамара – женщина в расцвете, ей еще предстоит как-то решать эту проблему. Главное, не прятать ее от себя: и мужик нужен любимый, и девочка заботы требует. Надо научиться примирять эти две составляющие счастья, несмотря на негативный опыт. Любой мужик тоже человек. Он шалеет от неожиданностей. Нельзя сразу лупить по башке: «А вот у меня дочь, да еще – такая!» Такт нужен. И не бояться говорить о том, что тревожит. Нет запретных тем. Но есть тайные неврозы. Кстати, как там дела с этой шайкой?
– Все, наверное, – пожала плечами сбитая с толку Кузнецова.
– Гаврилов скончался по дороге в больницу. Без его покровительства семейству Некрасовых ловить нечего. Вовчик и Зина – в СИЗО, младшего, Виктора, взяли родичи. Средний, Федька, где-то прячется, но появится, никуда не денется.
Апээн зевнул:
– Извините, умотался я. Но ты, Надь, что-то, чую, упускаешь из виду. Глазки у тебя в тумане. А откуда ОМОН-то взялся?
– Думаете, я не устала? А ОМОН… Я должна была сделать контрольный звонок Олегу – доложить, что все в порядке. Звонка не было, он что-то заподозрил. Приехал в Ивантеевку, понаблюдал за дачей. Обнаружил засаду. С помощью Воротникова связался с надежными милиционерами. ОМОН окружил дачу. Когда услышали мой выстрел, решили, что ждать уже нечего.
– Спасибо вам, – сказала Тамара, сделав над собой усилие. – Спасибо, что поняли. И чего я была такой дурой? Сама поражаюсь. Зато сейчас – как заново родилась, честное слово.
Кузнецова вдруг рассмеялась.
– Ты чего? – спросила Панкратова.
– Может, и тебе фамилию пора сменить?
Когда человек устал, его интуиция особенно хорошо работает.
