Текст книги "Плата за страх"

Автор книги: Петр Акимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Едва миновало слякотное в Москве Рождество, как внезапно оказалось, что уже февраль. Не менее слякотный.

Тамара все лучше осваивалась в «Аметисте». Сначала она переживала, боясь, что вот-вот снова обрушится какая-нибудь гадость от злопыхателя. Но время шло, а шеф по-прежнему вел себя доброжелательно. На свой манер и насколько мог. И это было основным, потому что позволяло забыть и о прошлых муках, и о размолвке с Кузнецовой. Да, конечно, намеренная неискренность по отношению к Надежде Тамару не украшала, но, с другой стороны (чтобы оправдать себя, мы всегда найдем «другую сторону» даже у тени своей, не то что у вранья), каждый имеет право и на личную жизнь, и на личные тайны. Кузнецова, обидевшись или слишком погрузившись в работу, не звонила, и Панкратова не звонила тоже. Деньги, чтобы отдать долг подруге, она усиленно экономила, а что еще, кроме этого, Панкратова могла ей сообщить: «Привет! Я помню, что из-за меня тебя чуть не разорвало на куски! А у меня зато все хорошо…» Ладно, главное, что с работой налаживается и на пропитание хватает. Остальное – само утрясется. Как-нибудь.

Панкратова предпочитала думать о том, как хорошо Воротников чувствует ее настроение, когда она в чем-то сомневается или с чем-то не согласна. Причем Валерий Захарович упорно выпытывал ее мнение, если замечал, что оно расходится с его собственным. И не пропускал ее слов мимо ушей. Не жалел времени, чтобы растолковать то, что она не уловила. Или, когда сам чего-то не улавливал в ее предложениях, требовал повторить, упорно добиваясь от нее внятных исчерпывающих пояснений.

Панкратова с удовольствием трудилась на благо «Аметиста», потому что шеф оказался и работящим, и удачливым человеком. А Тамару, как и всякую нормальную женщину, невольно тянуло к победителям. Ей почти не мешало, что Воротников принадлежит к распространенному типу управленцев-самоучек. Они хорошую работу подчиненных воспринимают как само собой разумеющееся. Зато уж заметив малейшую оплошность – криком кричат. Но постепенно Панкратова смелела. Мнение свое высказывала все откровеннее и даже осмелилась меньше уродовать себя. Хозяин не заметил изменений. И Панкратова сама не знала: устраивает ее это или обескураживает.

Зато Ирина Павловна, которую шеф после появления Тамары гораздо реже стал вызывать в кабинет, предпочитая передавать распоряжения через референта, почти возненавидела новенькую. Она-то уловила изменения в ее внешности. И хотя по-прежнему считала себя вне конкуренции, подозревала подвох. Поэтому, вместо того чтобы радоваться облегчению, когда шеф возложил «кадровые» обязанности на Панкратову, Колоскова не скрывала раздражения. Будто ревновала новенькую к работе, а Тамара Владиславовна делала вид, что не замечает шпилек юристки. Она сочувствовала шефу, видя, что он – человек, который просекает сложнейшие проблемы с помощью тренированной интуиции. А талант всегда вызывает уважение. Даже если его обладатель раздражителен, самоуверен, криклив и смешивает работу с донжуанством.

Воротников работал больше всех в фирме. И Панкратова, понимая, что это от недостатка управленческих навыков, все же оправдывала его нервозность накопившейся усталостью. Она чувствовала, что при всей внешней успешности он не слишком счастлив. Ведь, как бы ни было много работы, никто не будет избегать дома, если там хорошо. А без дома и мира в нем человеку полноценно не отдохнуть.

В середине февраля так совпало, что в один и тот же день Воротников дважды больно ударил Колоскову по самолюбию. Утром он устроил ей безобразную выволочку за то, что она слишком затянула с уточнением разногласий по последнему договору. И демонстративно велел Тамаре Владиславовне подыскать опытного и работящего юриста-консультанта. А потом, к вечеру, приказал Панкратовой отправиться вместе с ним на деловую встречу. Она удивилась: Колоскова, грудастая и длинноногая, была гораздо уместнее в ресторане. Она умела быть душой компании и размягчать клиентов. Заметив реакцию Панкратовой, Воротников пробурчал:

– Надоело пересказывать тебе, с кем, как и о чем я договорился. Поприсутствуешь, а потом будешь сама на этих людей выходить. Хоть тут избавишь меня от роли коммутатора. Если тебе надо переодеться к вечеру – возьми машину и съезди.

Разумеется, нашлись доброжелатели, которые, невесть как пронюхав, доложили Ирине Павловне об изменении ее статуса. И когда Панкратова пришла к ней, чтобы забрать график отпусков, ее встретила нескрываемая злоба.

– Ты что Золушку из себя корчишь?! – С горящими глазами и жарким румянцем во все щеки Ирина Павловна смотрелась великолепно. Когда такая фурия зовет в кровать, никакой мужик не устоит. – Что без мыла в задницу шефу лезешь?!

Тамара от неожиданности и грубости наскока беспомощно улыбнулась.

– Рано смеешься, милая, – вдруг успокоившись, пригрозила Ирина Павловна. – Шеф – как все мужики. Он тебя выжмет досуха, а потом найдет помоложе.

Боясь, что фаворитка вот-вот заплачет или полезет драться, Панкратова быстро сгребла с ее стола все свои бумаги и стремглав выскочила в коридор. Неужели и она сама, когда у нее случилось временное помешательство из-за Олега, вела себя столь же нелепо? Наверное. Задним числом ей стало стыдно за то, как спесиво она когда-то отваживала от Гаврилова явно симпатизировавшую ему Некрасову. Тогда Тамаре тоже было плевать на то, кто и что подумает. В счастье мы все считаем свою удачу индульгенцией.

Вечерняя деловая встреча почти ничем не отличалась от тех переговоров в кабинете Воротникова, в которых она уже не раз участвовала. Единственная разница: разговор шел в отдельном кабинете модного ресторана. Пока они добирались туда, шеф объяснил ей, почему на этот раз он пригласил клиента на ужин:

– Этот тип распоряжается не своими, а «казенными» деньгами. То есть для него это работа. Причем изрядно наскучившая. А тут, когда можно развлечься, пожрать да выпить, он будет немного внимательнее.

– К тому же при хорошем столе и ласковой музыке люди обычно сговорчивее? – догадалась Панкратова.

– Это тоже, – кивнул шеф, – но не слишком на это рассчитывай. Он из тех, кто по три таких приглашения на дню имеет.

Ей уже не резало слух, что Валерий Захарович зовет ее на «ты». Как-то, полуизвиняясь, он сослался на то, что тыкать привык с тех пор, когда работал в райкоме комсомола. Таков тогда был стиль делового общения у аппаратчиков. Панкратова только плечами пожала в ответ: «Клиент всегда прав!» А начальник-хозяин для нее тот же клиент. Если платит, то пусть зовет, как хочет.

Гость, разговорчивый шестидесятилетний пузан, тоже явился не один. Его сопровождала брюнетка лет двадцати трех, на полголовы выше своего «папика». Впрочем, это было в порядке вещей. Больше половины посетителей ресторана состояло из таких парочек. Женщин старше тридцати в зале можно было по пальцем пересчитать. Тамара под чужими оценивающими взглядами вдруг особенно остро почувствовала свою неуместность. Но вскоре это прошло. Пусть она невзрачна, но зато это до сих пор прекрасно избавляет ее от приставаний шефа. Подумав так, она словно сглазила.

После ужина, за которым гость куда больше внимания уделял не переговорам, а спутнице и еде, быстро соглашаясь почти со всеми предложениями Воротникова, шеф обмяк от алкоголя. Развалившись рядом с Панкратовой на заднем сиденье служебных «Жигулей», он пригласил ее заехать в офис. Мол, нужно по свежей памяти записать важнейшие аспекты беседы. Говоря об этом, он, не стесняясь шофера, положил руку на ее колено.

«Вот и я сподобилась!» – усмехнулась про себя Тамара Владиславовна, сохраняя лицо замороженным. Долгое одиночество делает покладистее. Кто знает, сложись несколько иначе, не знай она о его шашнях с Колосковой, возможно, и не устояла бы. Но сейчас она слишком хорошо помнила перекошенное личико фаворитки. Нет уж. Тамара это уже проходила, и урок получился весьма запоминающимся. Отговорившись, что ее ждут дома, она настояла, чтобы шофер повел машину прямо к «Южной».

Воротников не стал настаивать. И это, как ни странно, разозлило Тамару больше, чем хамское приглашение: «Уж не звал ли он меня в надежде на отказ? Уж не соблаговолил ли он меня, такую уродину, осчастливить?! Скотина!»

Наутро, когда Панкратова, как обычно, явилась на работу пораньше, она столкнулась в приемной с выходившей из кабинета торжествующей Ириной Павловной. Ее успокоенные глаза, припухший рот со всей очевидностью демонстрировали телесное удовольствие.

– Ох, как я вымоталась, – томно призналась Колоскова, оглаживая короткую юбку на бедрах. – Аж ноги подгибаются. Валера – это нечто! Ты пока не заходи. Пусть выспится.

Панкратова ничего не ответила. Даже бровью не повела на хамское панибратство фаворитки. Пусть. Референту нет дела до того, как ее работодатель решает половые проблемы. Однако когда Воротников окликнул ее по селектору, она не сразу ответила. И прежде чем зайти к хозяину, помедлила несколько минут, гася странную боль в груди.

Хозяин, распивая в халате кофе за своим столом, хмуро слушал доклад Тамары Владиславовны о сегодняшних делах. Потом пришла уборщица, чтобы убрать в кабинете, и шеф отправился в комнату отдыха переодеваться. Пока старенькая Зинаида Сергеевна, по обыкновению приставая с бестактными расспросами, вытирала пыль и пылесосила, Тамара разобрала последние записи шефа. Оказывается, Воротников и в самом деле помимо прочего ночью работал. Она не могла не восхититься той цепкости, с которой он извлек и обобщил массу существенных подробностей из вроде бы легковесных реплик вчерашнего разговора. Как ни старалась Панкратова быть внимательной, но она не уловила и половины того, что понял шеф. И действительно, сейчас, имея личное впечатление, ей проще сформулировать поручения для специалистов разных отделов.

И Тамара невольно посочувствовала этому удачливому, но все-таки неприкаянному человеку.

Позже, когда она разбиралась с проектом графика отпусков, который вчера поспешно забрала со стола Колосковой, то обнаружила чужую бумажку. Крупным округлым почерком юристки на ней было написано:

«ТП – оскандалилась в «Снабсбыте» (Глебский, тел…),

ТП пыта-сь подб. к редак-ру ж. «Мир быта» (Пишуев, тел…)

ТП вор-ла секреты у ф. «Политолог» (Дерюгин, тел…)

Лезет в постель, копает для налоговой и конкурентов!!!»

Значит, злопыхатели настигли ее и здесь.

Но тогда почему шеф до сих пор никак не прореагировал?

Колоскова не такая дура, чтобы утаить подобную информацию, а судя по тому, как обтрепан листок, этим записям не одна неделя. Теперь понятны намеки Ирины Павловны на то, что «Валера на тех, кто старше тридцати, и смотреть не будет». Значит, не на пустом месте она ревновала. Кто-то хорошенько ее раскочегарил.

Остаток дня Тамара чувствовала себя как задеревенелая. Все время ждала грозного окрика. Что-то вроде: «Ага, попалась! Вот кто тут у нас шпионит!» Она, и не зная за собой вины, чувствовала себя воришкой, которого вот-вот поймают и призовут к ответу. Просторная светлая приемная, за высокими окнами которой распахнулся Новый Арбат, по-весеннему пестрый уже в феврале, теперь воспринималась ею как ловушка. Будто окно – край пропасти. Даже Людочка, казалось, смотрит с подозрением.

Она поняла бы Воротникова, если бы он выгнал ее. Больше того, если б он спросил у нее, что делать при появлении подозрений в лояльности сотрудника, Панкратова бы сказала: «Избавиться от подозреваемого как можно быстрее!» Не те времена, чтобы рисковать будущим десятков людей из-за самолюбия одного. Это поглупевшая от ревности Колоскова могла тешиться иллюзиями. Мол, если бухгалтерия честно ведется, то и бояться нечего. А Панкратова-то знала: «наезд» налоговиков равносилен разорению. Они приходят, чтобы найти. Их не интересует правда. Им достаточно правдоподобности обвинений. Для чего и внедряют лазутчиков. Потом арестовывают счета, изымают документы, трясут клиентов и – работа парализована, договора срываются. Конец. Судись потом годами, доказывай, что тебя разорили ни за что.

Зная об этом, рисковать нельзя.

Панкратовой было настолько одиноко и мрачно, что она не выдержала неопределенности. Забирая у Воротникова подписанные им платежки, она неожиданно для себя протараторила:

– Валерий-Захарович-вам-про-меня-звонили-что-я-шпионка-и-гадина?

Он озадаченно помотал головой и попросил:

– Еще раз, пожалуйста…

– Валерий Захарович, – она старалась выговаривать слова почти по слогам, но все равно получалось слишком быстро, – вам про меня звонили, что я шпионка и вообще – гадина?

Он задрал брови, потом, откинувшись на спинку кресла и задумчиво сложив пальцы у подбородка, уточнил:

– Мне самому? Нет. А вот Ирке, Колосковой то есть, что-то такое было. Но – давно. А с чего ты об этом?

– И что вы собираетесь по этому поводу делать?

– А что я могу? Я же не знаю, кто звонил!

– Нет, я про себя.

– А что – про тебя? Ты меня устраиваешь. Я тебя уже, можно сказать, знаю. А того, кто капает, – нет. Кому мне верить? Получается, тебе. Резонно?

– Значит, вы мне верите?

– Ну-у… верю не верю – это сложный вопрос. Я с вами, бабами, вообще ничего понять не могу. Если честно. Но… Скажем так: я надеюсь, что ты меня не подведешь.

– Спасибо. Я постараюсь. – С ее души такой груз свалился, что она была готова плясать от радости.

Но, естественно, сдержалась.

А потом позвонила Кузнецова. Тамара разговаривала с ней вежливо, но суховато: подруга вела себя странно. Сначала спросила: проверяют ли в «Аметисте» телефоны на подслушивание? Услышав, что проверяют, Надежда почти приказным тоном сказала, чтобы Панкратова сегодня же пришла для разговора в квартиру Комарова. Та располагалась возле Маяковской, но Кузнецова настаивала, чтобы Тамара добиралась туда не прямиком через Чеховскую, а кружным путем: с двумя пересадками на кольцевой. Панкратова не стала спорить, хотя ее и покоробил тон подруги. Конечно, она многим ей обязана, но… В общем, не та настоящая доброта, которая все время о себе напоминает.

Разговор у подруг не вышел. Если одна из собеседниц боится сказать лишнее, а другая не желает открывать душу, взаимопонимания много, а вот откровенности не получается.

Квартирка у Комарова невелика: выгородка дореволюционных апартаментов из куска комнаты с полукруглым окном и огромной кухни метров в 18, в которой гораздо позже оборудовали и туалет с ванной. В доме вот-вот должна была начаться реконструкция, и Олег не заботился об уюте. Обстановку оставлял бед ной, без затей. Лишь бы жить можно было. Впрочем, он тут редко появлялся: Кузнецовой не нравилось, если он не ночевал у нее.

До прихода Тамары Надежда вытерла пыль с тяжеленных кубических стульев и с овального раздвижного стола на кухне. Подруги сели друг против друга и помолчали, куря каждая свои сигареты. Хотя у Панкратовой появился некий достаток, она осталась верна самым дешевым «ВТ».

– Как у тебя дела в «Аметисте»? – спросила Кузнецова.

– Ничего. Нормально.

– «Доброжелатели» не достают?

– Пытались. Но Воротников сказал, что доверяет мне.

– А когда они пытались?

– Давно. В начале января еще, – пожала плечами Панкратова. – Ты меня звала… Что-то случилось?

– Случилось. Сейчас Олег придет, расскажу.

Они обменялись еще несколькими столь же содержательными репликами, когда вошел Комаров и, поздоровавшись, объявил:

– Уверен, что слежки за ней нет.

Тамару удивило, что Надежда отнюдь не испытала облегчения от этого известия. Она неизвестно чему пожала плечами и спросила:

– Когда ты мне, наконец, скажешь правду?!

Тогда Панкратова сделала то, что жаждала сделать уже давно. Она, глядя прямо в глаза Кузнецовой, отрицательно покачала головой и выдохнула:

– Я не могу. Ни за что.

И тут же, надеясь все-таки сохранить единственную подругу, высыпала скороговорку:

– Поверь мне, ради бога, я НЕ МОГУ! Лучше умереть. Я понимаю, ты обижаешься… Но тут уж ничего не поделаешь. Если суждено остаться одной – что ж? Но поверь мне: не могу, а кроме тебя и Зайки, у меня никого. Прости.

– «Прости», – уткнувшись взглядом в стол, горько повторила Надежда. – Чего мне обижаться? Просто если ты молчишь, как тебе помочь?

– Сегодня я не выдержала и все выложила шефу, – постаралась увести разговор Тамара Владиславовна. – Об их анонимках Воротников уже знал. Он сказал, что мне верит. То есть больше верит мне, чем тому, кто на меня лжет. Так что самое паршивое, наверное, позади.

Кузнецова могла бы понять это так: «Было время, когда ты мне была нужна позарез. Когда меня травили и я нигде не могла пристроиться, только ты была моей опорой. Сейчас у меня налаживается и я могу обойтись своими силами. Оставь меня в покое». Слышать такое обидно. Панкратовой кажется, что она нашла надежное убежище, и она забивается в свою норку, не желая ничего знать и помнить. Больше того, она действительно многое «забыла» – так, тоже спасаясь от перегрузки, сознание не помнит ночных кошмаров.

– Позади гораздо паршивее, чем ты думаешь, – криво усмехнулась Надежда. – Глебского убили.

Она боялась, что весть напугает Панкратову. Но та охнула без особого волнения:

– Когда?! Почему? Но это со мной не связано?

Глебский был для нее уже частью чего-то очень далекого и давнего. Того, что ей очень хотелось забыть.

– Вот тебе и «не могу»! – Надежда вздохнула. – Его еще в январе нашли. Я боялась тебе говорить. Думала, что запаникуешь.

Глебского опознали благодаря узнанному Кузнецовой номеру мобильного телефона. Выприцкий, движимый сыщицкой интуицией, использовал свои «агентурные» связи, и оставшиеся со времен работы в милиции, и приобретенные уже в страховой компании. Аппарат Глебского «запеленговали». Он оказался среди вещей неопознанного покойника.

Все выглядело как обычное дело «клофелинщиков». Зачуханная однокомнатная квартирка в районе «Сокола», снятая у бичующего пенсионера пожилой, приличного вида женщиной. Хозяин пришел, чтобы поклянчить у квартирантов на бутылку, и увидел Василия Константиновича в кресле с расстегнутыми штанами и измазанным губной помадой «местом». На столике рядом с трупом – объедки и бутылки с вином и водкой. В одной из них, початой – смертельная доза лекарства. Здесь же и распотрошенный чемоданчик, с которым покойный уехал. Никаких документов, помогающих установить личность. Когда Выприцкий помог, картина стала очевидной для милиции: Глебский подцепил красотку, решил приятно провести с ней несколько дней, прикрывшись от жены командировкой. Красотка, усыпив его бдительность, подсунула зелье. Вряд ли она и ее сообщники хотели убивать. Зачем? Им нужны были деньги, имевшиеся у жертвы. Но не рассчитали дозы. Все просто. Связи с взрывом машины Кузнецовой – никакой.

Только одна мелочь мешала поверить, что все было таким, каким казалось, и что Василий Константинович умер от удовольствия. Помада на его «месте», как установили эксперты, была не с губ, а из тюбика. Впрочем, каких только извращений сейчас не придумывают.

– Но я же тут ни при чем! – Тамара взмолилась, надеясь, что подруга подтвердит и утешит.

– Может быть, – слегка увела глаза Кузнецова.

– Почему «может»?

– Потому что… В случайное убийство поверила милиция, которой это удобно и которая не желает учитывать все предыдущее: и твою травлю, и покушение на меня, и прочее. Да! Ты же еще не знаешь о том, что взрывника нашли!

Кузнецова рассказала о юном бомбисте и заключила:

– Трудно поверить в случайные совпадения, зная все, правда?

– Но – милиция? Почему она – ничего? Почему меня не допрашивают?

Кузнецова пожала плечами:

– Потому что. Это тот случай, сказал Игорь, когда невозможно понять, отчего его коллеги цепляются за удобную версию. Потому что верят от глупости или усталости, потому что хотят схалтурить или – потому что кто-то кого-то «попросил». Но, по его мнению, ситуация классическая: слишком много знавший соучастник убран. Все. Концы обрублены. Пауза.

– А – зачем? – Панкратову затрясло. До нее только сейчас начало доходить, что и покушение на Надежду ей не приснилось, и что она сама не в безопасности.

– Я только гадать могу зачем. Это ты должна рассказать. Но не хочешь.

– Я не могу! – Панкратова чуть не плакала, но была уже настолько скована известиями, что слезы не прорывались. – Я ничего не знаю! И о Глебском, и о том взрыве – ничего!

– Знаешь что? Не хочешь говорить – не говори. Но не притворяйся глупее, чем есть. Апээн – я все-таки сегодня пала ему в ноги и покаялась, что дурой была, когда его не слушала, – так и сказал: пока ты – именно ты! – не захочешь узнать правду, мы ничего не поймем.

Тамара Владиславовна чуть не застонала: только этой дурацкой мистики ей сейчас не хватает! Панкратова категорически не верила ни снам, ни колдовству, ни ворожбе, ни прочим «чудесам». Попов на дух не переносила, а колдунов всяких считала жуликами, которые ради денег дурят доверчивым людям головы. Что очень часто, почти всегда соответствует истине. Так она объясняла это самой себе. На самом-то деле, так считает Апээн, Панкратова принадлежит к людям, которые панически боятся гипноза. Он угадал. В детстве Тамаре случилось побывать на эстрадном представлении, где погруженные в транс люди совершали на сцене всяческие идиотства. Они хмелели от стакана воды, приняв ее за водку, нянчили собственные ботинки, про которые им внушили, что это – дети, раздевались, воображая, что они на пляже. Впечатление от этого непотребства навсегда осталось в памяти. И психоаналитик Апээн ничего, кроме раздражения, у нее не вызывал. Но в свете последних событий, опять убедившись, что Апээн умеет высветить истину своими способами, Кузнецова уверилась: именно тайна, которую Тамара носит в себе, не дает им понять причину и цель обступавших несчастий. Потому Панкратова и не хочет посоветоваться с чародеем, что боится рассказать при нем – не ему даже, а себе самой – «лишнее».

И опытный сыщик Игорь Выприцкий, и ее любимый спецназовец Олег Комаров тоже были уверены: пока Тамара что-то скрывает, известные им разрозненные и обрывистые факты допускают слишком много толкований и версий. Гадать тут можно сколько угодно, но если тыкаться во все стороны без смысла, то ничего хорошего не выйдет. Можно спугнуть злодеев и спровоцировать новые покушения. Неподсудных в силу юности химиков в Москве хватает.

Кузнецова не рассказала Панкратовой всего. Она так и не поняла: отдает ли Тамара себе отчет в том, что, умалчивая, рискует жизнью Надежды?

Но Тамара об этом и не думала. Не могла.

У сильных людей и заскоки сильные. Панкратову зациклило на уверенности: пока она недоговаривает, Надежда может ее покинуть, а может и остаться. Но, узнав ее тайну, думала Тамара, Кузнецова проникнется к ней таким презрением, что отвернется от нее обязательно. Все знают: нет страшнее презрения, чем к бывшим подругам.

Так, недоговорив и не поняв друг друга, Кузнецова и Панкратова расстались.

Причиной, по которой Кузнецова попросила Панкратову о встрече, было то, что мальчишка, взорвавший ее машину, – Илья Стриженко, внезапно исчез.

Олег, не доверяя затишью, наступившему после смерти Глебского, периодически интересовался контактами Ильи. Верил, что тот рано или поздно приведет к тем, кто все это затеял. Но парень почти безвылазно торчал дома, погрузившись в невесть откуда появившийся компьютер. В квартире Стриженко царил относительный покой: у матери появились деньги, и она больше не водила домой клиентов, постоянно пребывая в подпитии на грани отключки.

А вчера, когда Комаров в очередной раз наведался в уже отлично знакомый ему двор недалеко от «Проспекта Вернадского», оказалось, что Илья исчез. Мать бормотала что-то о каких-то родственниках на Украине, то ли кумовьях, то ли сватьях, к которым его отправила. Но волей-неволей приходила мысль о том, что кто-то, стоявший за Глебским, предпочел не рисковать.

Когда Тамара ушла, а Надежда добавила еще один окурок в блюдце, служившее ей здесь пепельницей, Комаров спросил:

– Почему ты не сказала ей про парнишку?

– Она и так в панике. Куда еще пугать? Какой смысл? Пусть успокоится, наладит жизнь. Мы сами за ней присмотрим. Понимаешь, человек имеет право не делать того, к чему у него нет способностей. Томка хороший человек, но уметь драться ей не дано. Даже за себя.

– А тебя не обижает, что она и не пытается?

– Почему меня должно это обижать?

– Ну как же. У тебя из-за нее куча проблем, а она даже пооткровенничать не желает. Почему ты должна о ней заботиться?

– А почему ты заботишься обо мне?

– Потому что люблю.

– А почему…

– Потому что ты большая и красивая. Добрая еще.

– А я ее люблю, потому что она маленькая, хрупкая и одинокая. То есть нет. Это я ей помогаю из-за этого. Мне интересно взять на себя часть ее тревог.

– Но о Глебском ты ей рассказала.

– Не успела подумать. Хотела насторожить, чтобы она жила с опаской. А потом спохватилась: ведь у нее на службе все нормально. Злопыхатели ей не досаждают. И против меня – тьфу, тьфу, тьфу! – никаких каверз. Значит – тут только два варианта. Либо после гибели Глебского некому эту травлю вдохновлять. Во что не верится: не тянет он на главаря. Не тот характер, если судить по рассказам тех, кто его хорошо знал. Даже Выприцкий уже в это не верит. Но если все-таки причина была в нем, то все кончилось с его смертью – и слава богу.

– А если дело не в нем? – спросил Олег.

– Тогда козни могли кончиться только по одной причине: они добились того, чего хотели. Да? Но тогда вопрос: а чего они, собственно, добились? Что получилось в итоге? Во-первых, они «поссорили» нас с Томкой. Мы почти два месяца не контачим. И почти два месяца ее не выживают с нового места работы. Совпадение? Не знаю. Если Выприцкий прав и я им мешала тем, что помогала Томке, то чем им моя помощь мешала? И почему в итоге они успокоились?

– Но ведь успокоились. У Тамары все хорошо, чего тебе еще надо? Может, все просто. Может, она наконец сделала то, чего от нее добивались, только нам не говорит?

– Боюсь я, Олежек. Опасное какое-то затишье получается. Смотри: чтобы избавиться от меня как близкого Тамаре человека, они меня были готовы взорвать. А на что они могут пойти сейчас, когда у нее только один близкий человек остался?

– Дочка?!

– Конечно. Согласись: чтобы добиться чего-то от Тамары, проще угрожать ее Зайке, чем мне. Так?

– Но ее же вроде бы не трогали?

– Вот это-то меня, милый, и пугает. Они словно только начали с меня, а девочку держат про запас.