Текст книги "Плата за страх"
Автор книги: Петр Акимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Часть четвертая
Короткое замыкание
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Поздно! – Ощущение опасности обдало Тамару, едва она проснулась на следующее после приема у Воротникова утро. – Надо было еще вчера сказать шефу, что они с Олегом давно знакомы!»
Панкратова была любительницей полежать после пробуждения в сладкой дремоте. Но эта мысль так ее напугала, что она стремглав выскочила из-под простыни, которой укрывалась летом. Села на краешке кровати, спустив ноги на половичок. Понурилась, спрятав ладошки между колен. В этот миг в ее сгорбившейся нагой фигурке не было ничего сексуального: растерянное, беспомощное существо, боящееся сюрпризов окружающего мира.
Не успевший зазвонить будильник показывал полшестого.
Человек, стоявший с биноклем в окне напротив – во втором корпусе дома № 6 по улице Сумской, отлично рассмотрел благодаря инфракрасной приставке и циферблат будильника, у которого стрелка звонка стояла на шести, и саму понурившуюся Тамару Владиславовну.
Ему тоже не спалось: грызло то, как весело развлекалась вчера эта цаца. Понятно, она старалась – как и было велено – делать вид, что ничего особенного не случилось. Но что-то уж слишком хорошо у нее это выходило. Вряд ли мать, у которой похитили ребенка, может так непринужденно покупать наряды, прихорашиваться, а затем флиртовать и вести деловые беседы. Правда, то нормальная мама. А уж ему-то, как никому иному, ведомо, что за мать эта гордячка. Вот уж кому плевать на других. И все-таки. Вчера он даже испугался, что она слишком умело изображает отсутствие тревоги. Будто и в самом деле ее не чувствует.
Но сейчас, хорошо рассмотрев через мощные окуляры страх в съежившейся фигурке и дорожки слез на щеках, он успокоился. Она, безусловно, перепугана насмерть. Именно ужас вырвал ее из сна. Из-за этого ужаса она замерла, не зная, что делать.
Значит, все в порядке. Все идет по плану.
Человек с биноклем беспокоился не только о результате операции. Хотя двенадцать миллионов долларов кого угодно заставят переживать, но не только из-за них его смущало вчерашнее поведение Панкратовой. Как всякому негодяю со стажем, ему не хватало явственных мучений жертвы. Отчего-то этой породе людей мало просто обокрасть или как-то еще обрести наживу. Им непременно требуется и надругаться: обездолить, изуродовать, привести в ужас. И сейчас его приковала к биноклю не соблазнительная нагота очаровательного тела, а страдания.
Ужас жертвы возбуждает и дразнит охотника сильнее наготы.
Чертовски занимательно: нависать, невидимо и неосязаемо, но так, чтобы жертва чувствовала твое присутствие. И – боялась. Ведь боятся того, кто сильнее. А разве не ради осознания и подтверждения своей силы делается все, что делается, когда голод уже удовлетворен?
Хотя, конечно, главное – деньги. Он искренне так полагал.
А Панкратова думала о том, что склонный к подозрительности Воротников способен вообразить любую глупость, если узнает не от нее об их давнем знакомстве с Гавриловым. Его беспокойство может быть замечено злоумышленниками, а как те отреагируют, угадать невозможно. Но ничего, она сообщит шефу обо всем, как только он приедет с дачи. Первым делом. Вчера не было ни повода, ни времени, ни возможности уточнять подобные детали. Сначала она не знала, что Валерий Захарович сам, «мимо нее», готовит сделку с холдингом Гаврилова. Потом ей было велено сосредоточиться на клиенте. Клиент остался доволен, готов заключить договор, что еще от нее можно требовать?
Душ, макияж и выбор костюма настолько хорошо отвлекли, что она восприняла звонок Надежды как нечто обыкновенное.
– У нас все нормально, – сообщила Кузнецова. – А ты как?
– Ничего. Потихоньку.
– Ну, фурор-то был?
– Был. Может, и не фурор, но кое-кого ошарашила и озадачила. Знаешь, кто вчера приезжал к Воротникову?
– Ты о Гаврилове? Знаю. – Выприцкий, живший на даче у Воротникова вместе с охранниками, очень подробно и оперативно извещал Кузнецову о всех тамошних событиях. – И как он теперь?
– Располнел. Но держится хорошо.
– Не юли. Как он ТЕБЕ?
– Никак. Зря говорят, что любовь не ржавеет. Оказывается, еще как ржавеет. – Тамара старалась, чтобы ее голос звучал пренебрежительно, но он все-таки предательски дрогнул. – А вы-то как? Удалось выяснить что-нибудь новое?
Ей не хотелось уточнять, чья любовь «заржавела», и Надежда, уловив это, удержалась от вопроса. Постаралась успокоить:
– Кое-что проясняется. Держись. Уже недолго осталось. – Но особой уверенности в ее голосе не чувствовалось.
Панкратова вышла на улицу в хорошем настроении, хотя старалась не слишком явно радоваться жизни.
Бело-черный деловой костюм, тактично подчеркивающий ее прелести, слабый макияж, лишь оттеняющий гладкость кожи и бодрость глаз, – это позволяло ей чувствовать себя такой живой, как ни разу за последний год. Да и утро было прекрасно. В затененном тополями и березами дворе пели птицы. Не так звонко, как за городом, но тоже радостно. Впрочем, птицы всегда поют радостно. Нет в их крошечных телах места для той многотонной тоски, которая вмещается в человека.
– Полный отстой! – отреагировала на ее появление в приемной Людмила. Она завистливо осмотрела новое облачение Панкратовой.
– Ух вы, круто, ромашка! Слышала, что резко демаскировались. Но такого пельменя не ожидала! Молодец. Где брали? Почем?
– Погоди, – насторожилась Тамара Владиславовна.
Людочка не из тех, кто в отсутствие шефа приходит на службу вовремя. Да и намеки ее встревожили Панкратову.
– Что ты слышала? Чего ожидала?!
– Так знаем-с уже, как вы-с вчера навели шороху у шефа, – поддразнила ее девчонка. – Давно пора. Если есть что показать, западло тырить. Не взлетим, так поплаваем, а Колоскова пусть локти кусает. Не только у нее все спереди! Она, кстати, уже была у шефа. Че деется, скоро все будут к восьми приходить.
– Да погоди же! Кто был у шефа?
– Ируня, кто ж еще! И вылетела как ошпаренная. Типа того и все такое… Кстати, он о вас уже спрашивал. Раза три! Ну вы даете! Прям «последний патрон». Правда, что вчера из-за вас мужики чуть не передрались?
Потрясающе. О том, как надо оформлять деловые письма, девочка не смогла узнать за полгода, но о том, что происходило с сослуживцами за сто километров от нее, узнала в тот же миг.
– Вранье, конечно, – сухо бросила Панкратова. – Что, ты меня не знаешь, что ли?
– Да вот, – кривовато ухмыльнулась Людочка, – выходит, не знаю. Пока в засаде сидели, и смотреть было не на что. А сейчас?
– О чем спрашивал Валерий Захарович? – попыталась прекратить обстрел двусмысленными комплиментами Панкратова.
– Не о чем, а о вас! Мол, чтоб как только, так – сразу. Но лихо вы всех накололи, лихо. – Девушка вроде бы хвалила, но голос ее звучал почти враждебно. – Даже я поверила, что вы и вправду такая. Ти-хо-о-оня.
Люди очень болезненно переживают, когда те, кого они считали ниже себя, резко повышают статус. Ладно, с молодой соседкой по приемной она еще успеет разобраться. Достав из сумки блокнот и мимоходом поправив волосы возле зеркала на дверце шкафа, Панкратова вошла в кабинет к Воротникову.
– Доброе утро, Валерий Захарович.
Не дождавшись ничего, кроме настороженного желтого отблеска в глазах хозяина, выложила, подходя к столу:
– Я не успела вчера сказать – мы с Олегом Викторовичем Гавриловым давно знакомы. Когда-то работали вместе.
Воротников двигался еще скованно из-за повязки, стягивающей плечо и грудь. Он неуклюже тронул бумаги, которые успел привести в свой обычный безалаберный порядок. Помолчав, не поднимая глаз, буркнул:
– Садись.
Едва она, уже готовая к новым неприятностям, опустилась в кресло, он хлопнул широкой жилистой ладонью по столу, сморщился от боли и заорал:
– Вчера, значит, за четыре, нет – пять часов не успела?! А сегодня, как узнала, что мне доложили, сразу успела!? Чего молчишь? Язык проглотила? – Обуреваемый желанием выкричаться, Воротников и не нуждался в ее репликах. – Что ты себе думаешь?! Думаешь, что в этой мышиной возне можно хоть что-то скрыть? Чего ради ты все время придуриваешься? То ходишь как мымра, то наряжаешься как последняя… Думаешь, я не знаю, как вы с ним «рабо-о-о-тали»?! Кого дурить пытаешься? И чего ты сегодня так вырядилась? Тут, милочка, тебе не бордель какой-то, а – учреждение! И нечего свои прелести выставлять, лучше бы вовремя почту отправляли!
Вспомнив, что пожинает лишь то, что сама спровоцировала, показавшись шефу в купальнике, Панкратова держала себя в руках. Ей ни в коем случае нельзя выйти из роли спокойной служащей.
«Терпи, – напоминала она себе, невольно вжимая голову в плечи. – Он платит и за свои капризы. И если тебе нужны его деньги за его работу, терпи!»
Но последние реплики шефа били, ломая смирение.
Значит, она, заставленная им наряжаться как невесть кто, сама же и виновата в этом? Значит, теперь он будет ее обвинять в том, что у нее когда-то было! Эк он прошипел: «рабо-о-отали». Да какое ему дело?! Терпеть все это выше ее сил. Мало того, что она вкалывает на него до глубокого вечера, без выходных. Так ей еще положено и терпеть нескончаемые придирки? Вчера он, значит, заискивал: «Ирину я отправил с ними», а сегодня, стоило фаворитке назудеть ему в уши, он уже рад шкуру с нее, ни в чем не повинной, спустить? Что же будет, если она и в самом деле допустит какую-нибудь промашку?
Панкратова старалась казаться спокойной. Она молча поднялась и, пытаясь совершенно не шевелить бедрами, двинулась к дверям.
– Ты куда?! – орал за ее спиной Воротников. – Я еще не кончил! Вернись немедленно!
И она вернулась.
Перестав обращать внимание на свою походку, она опять подошла к столу и, вызывающе уперев кулачки в его край, с веселой злостью наклонилась к отшатнувшемуся от неожиданности Валерию Захаровичу. По его метнувшимся глазам она поняла, что он успел заметить, как при таком ракурсе выглядит в общем-то вполне скромный вырез ее костюма. Фасон «от дела до тела – одна пуговица» сработал, как и обязан был.
– Наверное, вы меня с кем-то спутали, господин Воротников, – не повышая голоса, с некоторой угрозой проговорила Тамара, уставившись в золотистые ободки. – Мне плевать на хамство, если человек не умеет себя вести по-человечески. Мне платят – я терплю. Но я все-таки предпочитаю получать деньги за работу, а не за капризы, которые вам угодно на меня выплескивать!
Понимая, что даже в справедливом гневе важно вовремя остановиться, она выпрямилась. Он вынужден был наморщить лоб, чтобы видеть ее, величаво возвышающуюся над ним. Это сделало его лицо беспомощно поглупевшим. Но она удержалась от усмешки и сухо спросила, глядя сверху:
– Прикажете переодеться? Это займет пару часов. Но, во-первых, еще почти час до начала работы. А потом, я уже больше двух месяцев работаю совершенно без выходных. И по четырнадцать часов. Может, мне сегодня отгул взять?
– Ну и что? Мы же договаривались: когда я работаю, работаешь и ты! Забыла, что у нас из-за вируса творится?
– Но вы почти три недели прохлаждались. А мне такой возможности не дали.
– Но я же был ранен. Я же болел!
– Это личные обстоятельства. А вы требуете забывать их за дверью офиса.
Тамара Владиславовна дерзила не сгоряча. Даже если Воротникову и захочется от нее избавиться, то только не сейчас, когда в стадии завершения суперсделка с холдингом Гаврилова. Сейчас он от нее все съест, а потом остынет. Он быстро остывал, выкричавшись.
– Но ты… это, погоди. – Шеф ошалело мотнул головой, потом озадаченно помассировал лицо сильными пальцами. – Зачем переодеваться-то? Сегодня же встреча! Ты же едешь к Гаврилову?!
Его напугало, что она может обидеться и отказаться от визита.
– Ладно, ты права. Права! Я несу чепуху. Вот ведь, как вы, бабы, умеете! Наврете, напритворяетесь, доведете до белого каления, взбесите, а потом я же выгляжу идиотом и должен извиняться! У меня нервы не железные, чтобы с вами разбираться.
Он опять начал заводиться, но, увидев с каким ледяным лицом стоит перед ним Панкратова, сдержался. Как и многие быстро свирепеющие холерики, Воротников отходчив и зла, причиненного зависимым от него людям, не помнит.
– Ладно, сядь. Согласись, тебе надо было сразу сказать мне, что клиент твой… старый приятель. Любые умолчания настораживают. Тогда бы я еще вчера понял, что происходит. И не чувствовал бы себя сейчас таким лопухом. Чего молчишь?
– Я учту на будущее, – отозвалась Тамара, облегченно переводя дух.
А что, если бы он взял да и уволил ее под горячую руку? Она не обольщалась на предмет своего значения для фирмы. Порядок – как рельсы. Она – рельсоукладчик, о котором забывают сразу же, едва путь открыт. То, что она успела внедрить, будет работать и без нее. А то, что не успела или пока не смогла сделать, никого не волнует. К тому же прекрасно известно, что чем лучше и ответственнее работник, тем больше из-за него перемен и тем проще без него обойтись.
Это у лодырей есть время, чтобы выглядеть незаменимыми, но никого не обременять новациями.
– Вот-вот. Учти. – Шеф заговорил миролюбиво. – Времена нынче страшные: всяк норовит надуть, подкопаться. Сейчас, знаешь, сколько спецов по промышленному шпионажу развелось? Тут и самому себе не всегда доверяешь. Значит, осторожнее держись. А то ты вчера позволяла этому Гаврилову черт-те что! Он потом у меня битый час про тебя выпытывал. А я, как дурак, ничего не понимал! Ладно, проехали. Давай расскажи мне: что он за человек? Можно ли, по-твоему, с ним вести дела и – как?
Сначала Тамара Владиславовна была готова опять вспылить – какое он имеет право? Но тут же опомнилась: нет ничего бестактного в том, что руководитель желает иметь полное представление о своем потенциальном партнере. Действительно, почти вся коммерция в России идет сейчас в лучшем случае на грани закона и морали, а чаще – далеко за нею. Лишней информации в таких условиях не бывает.
– Олег Викторович человек непростой, – подумав, начала она. – Однозначно не ответишь. У него есть связи, есть умение видеть проблемы небанально. Очень методичен, скрупулезен и целеустремлен. Но – только на начальном этапе. Типичный спринтер. Похож на вас: как только проблема решена и дело мало-мальски наладилось, он теряет к нему интерес. Поэтому может упустить существенные детали. Любит козырять тем, что сразу видит суть. Любит выглядеть и чувствовать себя хозяином положения. Но учтите: я пять лет практически ничего о нем не слышала. Люди меняются, когда получают большую власть.
– Ой ли? – опять прищурился Воротников. – Вчера он такую стойку на тебя делал, точно вы только накануне расстались!
Она молча пожала плечами: я за него-де не ответчик.
– Люди меняются. Раньше, например, он ни за что не поехал бы для такого разговора на чужую территорию.
– Резонно. Ну ладно. Допустим. – Вроде бы прощая ее, Валерий Захарович задумчиво соединил пальцы, откидываясь на высокую спинку кресла. – Он вчера вытянул из меня обещание, что ты сегодня одна к нему явишься. Он, мол, хочет тебя познакомить со своими людьми накоротке, чтобы ты и в дальнейшем была у него как бы нашим резидентом. Для доработки проекта договора. Справишься одна?
– Не знаю, – честно ответила Панкратова. – Сами понимаете: то, что было вчера, прошло уже. Какое настроение у него будет сегодня, неизвестно. И потом, вчерашняя встреча была неожиданностью для нас обоих. Он мог зазвать меня к себе только для того, чтобы подробно выпытать все о вас. По старой памяти.
– Да, это возможно, – деловито и не без благосклонности согласился Воротников. – Говорят, он еще та змеюка.
Но Воротников не смог бы выжить, сохранить и преумножить свои деньги, создать процветающую фирму, если бы не умел и сам быть змеей, не менее хитрой и коварной, чем прочие. Он мог сейчас притвориться симпатизирующим, чтобы не упустить сделку, результаты которой целиком зависят от ее отношений с Гавриловым. А потом, когда крайняя необходимость в ней отпадет, все припомнит.
– Тогда давай решим: что и как ты будешь ему рассказывать. – Шеф доверительно улыбнулся. – На поиск и организацию подходов к нему я столько сил вбухал, что сейчас жаль испортить дело. Помни: у него дела сейчас не шибко идут. Мы ему нужны не меньше, чем нам – его деньги.
Когда вымотанная дотошностью Воротникова и косыми взглядами сослуживцев, заподозривших в ней претендентку в фаворитки, Тамара Владиславовна ехала в машине к Гаврилову, ее немножко колотило.
Несладко зачастую живется причастным к большим деньгам. Вокруг оборотни, вурдалаки и вампиры. Обманы, подлости, предательства, кипение страстей. Как от розы пахнет розой, так и от денег несет всякой гадостью.
Хочешь спокойствия и простоты отношений?
Живи в бедности. Там есть шанс.
Но только так живи, чтобы у тебя не было ничего, что может понравиться другим. Совсем ничего. А если хоть что-то завелось – хорошенько прячь. Даже если это что-то всего лишь ты сама.
Как все хорошо складывалось у Панкратовой. Работа наладилась, жизнь наладилась, деньги появились. И вдруг пошло-поехало. Из-за каких-то тряпок, из-за того, что она поддалась на провокацию шефа и позволила себе открыться, показаться женщиной, все пошло наперекосяк.
Нечего себе врать. Поздно.
Она не просто так разгуливала в купальнике.
Экспериментировала. Хотела посмотреть, как он прореагирует.
Посмотрела. Довольна?
Она вспомнила рекламу конфеток: «Каждый хочет тебя попробовать!» Добро бы еще только купить-продать. А то и съесть.
Уже заканчивая их разговор, Воротников неловко пошутил, словно еще раз извиняясь за раздражительность:
– Ну, теперь поняла, почему по морскому обычаю «баба на корабле – к несчастью»?
Она едва удержалась, чтобы не уточнить: как раз не ей, а именно ему нужно это понять. И запомнить, чтобы не впутывать свои шуры-муры в деловые отношения.
Баба – к несчастью? Так чего ж ты вытаскиваешь бабу из того бесполого существа, которое было рядом с тобой до этого? Скучно без нее, да?
У Тамары мелькнула мысль, что, пожалуй, унизительность ее зависимости от шефа можно, если постараться, вывернуть наизнанку. Сделать зависимым его. Не упустить момент, пока он боится ее потерять.
Только вот не хочется ей этого. Почему-то такой – осторожно, как слепой тропку, выбирающий слова в разговоре с ней, Воротников ей нравится меньше. Чем распахнутый. Когда он хамоват, то больше походит на мужика-вожака. Уродливы обычаи. Нагловатые притягивают сильнее, чем деликатные да тактичные. Есть в этом нечто пещерное: у наглого больше шансов добыть зверя побольше и пещеру получше. И женщина, подчиняясь Природе, инстинктивно ищет того, с кем ее дети меньше будут голодать. «Тряпками» мужей обзывают чаще, чем «ловкачами». С ловкачом женщине комфортнее. За это потом она сама и отдувается, когда он найдет помоложе да получше. Впрочем, вековая женская мечта: добычливый, но необременительный муж.
Как шутят японские женщины: хороший муж тот, кто зарабатывает много денег и редко бывает дома. Русский вариант идеального мужа: слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания.
Господи, с чего это ее повело на размышления о мужьях?
С того, ожесточенно решила Тамара, что общество все извратило. Наглость самцов оборачивается тем, что пропитание приходится добывать женщинам.
Кузнецову в это время одолевали совсем иные заботы.
Не всем везет в эмпиреях витать. Кому-то приходится и в грязи возиться.
Надежде пришлось изображать циничную мерзавку. И хотя в конкретном случае она в аффекте мести делала это не без удовольствия, но было оно все-таки слабее, чем чувство неловкости перед Олегом.
Они с ним тихо беседовали, сидя на крылечке старой дачи на краю Ивантеевки – в получасе езды от дома родителей Кузнецовой. Эту дачу сняли те, кто собирался похитить дочку Панкратовой, Зою. Хотели здесь прятать девочку. Позади Олега и Надежды была открытая дверь кухни, а там – открытый люк в подпол. Под ним, должно быть, хорошо слышно их разговор.
– Понимаешь, сила бандитов в их умственной скудости, – вроде бы устало объяснял Олег любимой. – Логика для них ничего не значит, и чужой опыт для них ничего не значит, и даже элементарная арифметика – пустой звук. Вот такая порода. Ему сколько хочешь тверди, что наркотики – отрава, он все равно попробует. Ему говорят: ты уже отсидел один раз. Примешься за старое – опять посадят. Нет, он все равно лезет. Понимаешь? Им говорить – бесполезно. И бить их бесполезно: вот она уперлась, и ты ей хоть что делай, все равно будет молчать.
– Ну, она все-таки женщина, – настаивала на своем Надежда. – У нее мозгов побольше, чем у братца. Надо ей просто доказать. Ты же знаешь какие-то способы? Кипятильник ей куда-нибудь засунуть или иголки под ногти. Еще, я читала, есть способ: на муравейник голым задом. Я тут, кстати, видела один подходящий муравейник неподалеку.
– Да я ее уже обо всем предупреждал! Говорил, что мы их всех засекли еще до того, как они твою машину рванули, – упорствовал Олег. – Даже видео ей показывал, как ее братик вокруг дачи Воротникова ходит, как они возле вашей дачи притаились и за Зоей следят, и про все прочее. Но они же бестолочи! Они же уверены, что только они одни умные, а все остальные – идиоты. Поэтому им и в голову не приходило, что мы за ними следим. Будто так трудно догадаться, что, когда Воротников сляжет, они опять за Томку возьмутся. А как ее можно прижать? Ясно же – через дочь. Я же этой дуре сто раз говорил. Все! И что мы их на Зою, как на блесну, ловили, говорил. Молчит.
– Вот и хватит с ней разговоры разговаривать, – кровожадно требовала Кузнецова, – надо этой гадине что-нибудь прижечь или сломать, чтобы больше ни один мужик на нее даже не взглянул! Есть же у тебя где-то паяльник? Чего ты у меня такой ленивый! Неужели и это мне самой придется делать? Постыдись. Ты же – мужчина!
Их тихая перепалка доносилась до молодой женщины, которая лежала в подполе под открытым люком. Яркая лампочка в патроне на коротком проводе слепила Зинаиду Рыкалову по прозвищу Мицупися, но не мешала слушать. Женщина лежала в брезентовом камуфляжном костюме, перемаранном кровью, экскрементами и рвотой. Голова ее свесилась в яму, которую ее предусмотрительный старший братец приготовил для тела Зои Панкратовой. План предусматривал, что когда мать девочки сделает все, что от нее требуется, оставлять девчонку в живых опасно. Пусть говорить эта дурочка толком не может, но зато умеет рисовать. А это еще хуже.
Лицо Зинаиды, щерившееся чернотой на месте выбитых зубов, покрытое сгустками засохшей крови, было перепуганно. Но она все равно молчала. Ведь ее заставляли выдать родную маму.
Правильно она всегда говорила: «Кому вы нужны, кроме меня?» А еще мама с детства говорила Зиночке, что самый лучший способ хорошо жить – прицепиться к сноровистому мужичку, который бы счел за счастье выполнить любой твой каприз. Мама на себе проверила, насколько это легко и просто – скользить от мужика к мужику, как эстафетная палочка. Которую стараются схватить во что бы то ни стало. И ведь получалось у мамы. Редко тот, на кого она глаз положила, умудрялся ускользнуть. Все бредни в книжках про любовь, говорила мама, – чушь. Никто ничего даром не дает. Надо либо покупать, либо отнимать. У женщин – свой товар и свое оружие. Надо только очень умело и осторожно им пользоваться. И тогда у тебя будет все: деньги, барахло всякое, связи, мужик любой – на выбор. Причем не один, а сколько тебе надо.
Оружие бабское – это не красота, не ум и не образование. А тот «выключатель», который есть в голове у любого мужика. Любой из них, если этот выключатель сработает, забывает все на свете – только бы ему дали влезть туда, где у женщины тепло и влажно.
Много чего ей мама рассказывала и объясняла.
Однако времена настали другие, уж слишком многие бабы эту науку выключения рассудка у мужиков просекли. Никак не получалось у Зинаиды хорошо упаковаться. Замуж она быстро выскочила. Сразу, как только кончила учиться на учительницу английского языка. Дипломата на себе женила, не кого-то. Но когда стала помогать ему карьеру делать и ублажила парочку его начальников, суженый ее отчего-то взъерепенился. Отношения без конца выяснял, пить начал, драться. Да не по делу: есть ведь те, кому отхлестать тугую попку – всласть, а этот, по глупой злобе, все норовил фэйс испортить. И потом так, гад, развестись сумел, что ей ни жилплощади, ни денег не отчекрыжилось.
Потом она искала работу, где мужиков табун, и все у нее получалось. Во многом она мамину науку превзошла. Но все как-то не в масть. Деньги – да, шмотки – да, знакомств – навалом. Японцы от нее в полном отпаде были. Но все по мелочи. И денег всегда ненадолго хватало, и страсти мужской. Не нарабатывалась система. Одни огрызки.
И только когда маманя сама за устройство Зининой жизни взялась, что-то начало выруливать.
Это она ей крутой заказ на Кузнечиху нашла. Это самое крутое, когда баксы платят, а криминала – нет. Вернее, мама приобщила ее к своему подряду на голову Панкратовой, но выделила отдельное направление: устранение ее ближайшей подруги. Себе, понятно, мама саму Тамарку оставила. У нее на нее давным-давно зуб, и большой: Панкратова у мамы самого перспективного мужика увела. Причем тогда увела, когда она уже почти научилась с его выключателем запросто обращаться. Чуть-чуть не успела. Тамарка как баба – фуфло плаксивое, но зато дюже пахать любит. Вот карьерой она его и переманила. Такое не прощают. А уж когда еще и платят, чтобы ты спесивую стерву в чувство привела – тут маме полный отстой по кайфу.
Зина тоже во вкус вошла. Башляла зелень, как капусту при засолке на зиму. Она даже начала подумывать, а не остаться ли ей в этом страховании подольше. Вот где выбор мужиков с бабками неограниченный. Да только младший братишка Федька, который в тринадцать лет круглый дурень, все испоганил. Сколько раз слышал, балда, как они с маманей кости мыли Кузнечихе. За то мыли, что никак не удавалось ее тихо – а надо было очень тихо! – прищучить, а этот балбес так ничего и не понял. Как в стенке дырки вертеть, чтоб за сестрой подглядывать, так ему мозгов хватает, а как помочь толком – баклан в компоте. Инициативу он проявил. Удивить хотел. Подговорил своего дружка придурочного, Илью, бомбу под кузнецовскую машину засунуть. И добро бы с толком, да у этих сопляков никакого понятия. Нашли место, где взрыв устроить, – возле офиса фирмы, да еще на глазах у самого трусливого подельника! Глебский, как «девятка» заполыхала, так затрясся, что чуть не обделался. А потом, тварь, оправился и повадился Зинку за просто так иметь, угрожая, что сдаст ее со всем семейством в ментовку. Просек, что за покушение на убийство одной картотекой не отмажешься.
Да еще ко всему Кузнечиха выжила, землю начала рыть, искала крайних. Да и сама Зина от растерянности после взрыва лишнего ее мелкому хахалю наболтала. В основном, конечно, надула. Но и кое-что лишнее брякнула.
Но мама и тут нашлась. Это ж надо умудриться: получить бабки за то, чтобы избавиться от Глебского, который им самим поперек горла и у которого тоже зелень имелась. Выключатель у Глебского был простенький – умишко слабел от одного касания к мотне. Сам себе командировку устроил. Заманить его на квартиру, угостить клофелинчиком и мазнуть, где надо, помадой было плевым делом, а навару – шесть тонн баксов.
Нет, мама – чудо. Как заказчик свиристел, что они с Кузнечихой и Тамаркой справиться не могут? До кипения. Но мама дело протянула, и все к лучшему получилось. Засветил настоящий крупняк. По миллиону каждому. По миллиону баксов.
Вот когда она вполне осознала величие мамочки. Не у всякой пороху хватит даже замахнуться на такое. А она еще и продумала все, предусмотрела. И как славно, без понта все сперва шло! Старший братик, Вовчик, придавил, точь-в-точь как надо, не до смерти, хозяина Тамаркиного. Федька все про девчонку высмотрел: ее только двое стариков караулили. Мама сама проверила – все сошлось. Решили, что Зина с Вовчиком вдвоем запросто дурочку изымут. Кто ж мог догадаться, что этот недомерок Кузнечихин с дружками засаду устроит? Даже Вовчик, который после Чечни и двух лет в зоне пятерых в натуре раскидывал, как нечего делать, – и тот даже ни разу пальнуть не успел. Чего уж о ней говорить? Она хоть и стреляла раз десять из этого ружья, но, как до дела дошло, взвести «помпу», блин, забыла.
Да и как не забыть, если тебе одним ударом и нос в лепешку, и три зуба вон, и маску от крови потом хоть выжимай.
Вот тогда-то и оказалось, что мамуля немножко ошиблась. Говорила, что самое страшное, что Зине грозит, – пара ночей в камере. У них-де такой прокурор наготове и такие связи в ментовке, что от чего хошь отмажут. Но вместо прокурора и подмазанных ментов ее сгребли беспредельщики, да еще с ходу на понт взяли. Щас, врали, отпустим, ты только доложи мамаше, что все в порядке и девчонка у вас. Она им со страху поверила. Сказала номер, они набрали, она маме-то и наплела. А как не наплетешь, если у них «помпа» с твоими отпечатками и они тебя в любой миг замочить могут при самообороне? Вот только опять лишнего брякнула. Что по плану им с Вовчиком надо сидеть на этой даче безвылазно. Пока все с деньгами не утрясется и мама к ним сюда не приедет.
Может, они Зине вкололи что-то такое? В голове гудит. А они покоя не дают, давят и давят, гады, требуют сказать, где мама да кто им за все платил.
Хорошо, Зина спохватилась: если мамы на свободе не будет, кто ж тогда ее вытащит отсюда? Тут уж не тюрягой – той самой ямой пахнет. Пошла в несознанку. Несколько дней выиграла, пока они сперва с Вовчиком разбирались. Знают, что мужики слабее. Она наверху еще лежала, обмирая со страху, но слышала, как его мутузили. Ну, он терпел. Но вот как ломка началась, только наркоту пообещали – он тут же и раскололся вчистую. Все выложил. Что знал – все. Даже про эту яму дурацкую, которую и потом можно было выкопать. Куда спешил? А так сам себя заложил.
Да только то, что маму теперь никому не достать, наркоша Вовчик не знал.
Пока Кузнечиха с хахалем по устаревшим наводкам Вовчика шустрили, Зина успешно под дурочку косила. Но когда до них дошло, что мама сообразила подстраховаться, тут-то они за Зину и принялись всерьез. И главная мамина неправда вылезла боком.
Да Зина сейчас умолять готова, чтоб они ее в ментовку сдали. Только дождешься от этих, как же. Не говорила ей мама, что книжки не только про любовь, но и про ненависть врут. В книжках все уговаривают да упрашивают сознаться – психологией всякой да подходцами. Она и думать не могла, что эта бабища Кузнечиха такой сволочью окажется: уговаривает своего хахаля пытать девушку!
Если они еще раз так врежут, как тогда в доме у стариков, – ей уже не до мужских выключателей будет. Выжить бы. Точно. Будь этот недомерок один или с теми своими мордоворотами, которые их в доме у стариков скрутили, она бы нашла, как до их ширинок добраться. Уж тут-то она бы им на все лады сыграла. Но эта ж сука здоровенная все время рядом трется. А при ней – Зинке, побитой, да в блевотине, – ничего не светит.
