Текст книги "Драматические произведения. Мемуары"

Автор книги: Пьер-Огюстен де Бомарше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Двое из моих добрых друзей, понимая, в какой я опасности, захотели пойти вместе со мной. Я сказал слуге:

– Спрячь под сюртук мой черный портфель и оставайся в передней; если со мной случится беда, не говори, что ты со мной, и немедленно уноси портфель. У тебя под мышкой моя честь и мое отмщение.

Мы являемся; весь Совет в сборе. Под конец приглашают меня. Я вхожу, кланяюсь и, не говоря ни слова, сажусь подле г-на Лебрена. Видя, что ко мне никто не обращается, я коротко объясняю, какой важный предмет привел меня сюда. Г-н Дантон [94]94
  ДантонЖорж-Жак (1759–1794) – один из вождей революции, «величайший мастер революционной тактики», по оценке В. И. Ленина. Возглавлял Временный исполнительный комитет до 21 сентября 1792 года, когда вышел из него в связи с открытием Конвента (члены Конвента не имели права занимать министерские должности). Член Комитета общественного спасения. Пытался примирить монтаньяров и жирондистов. Арестован 30 марта 1794 года по обвинению в контрреволюции и 5 апреля гильотинирован.


[Закрыть]сидит по другую сторону стола; он открывает обсуждение; но так как я почти вовсе глух, я встаю и, по привычке приставив руку к уху, прошу простить меня, если я подойду поближе к министру (поскольку издалека я плохо слышу). Г-н Клавьер делает движение. Я смотрю и вижу, что смех Тизифоны [95]95
  …смех Тизифоны исказил этот небесный лик– Тизифона – одна из эриний (греч. миф.).


[Закрыть]исказил этот небесный лик. Ему показалось очень забавным, что я плохо слышу. Он увлек за собой и остальных, все стали смеяться; я поклялся, что буду держать себя в руках…

Мы приступили к обсуждению; оно сосредоточилось на залоге. Г-н Дантон сказал мне:

– Я подойду к делу как прокурор.

– А я постараюсь выиграть его как адвокат, – ответил я ему.

Господин Клавьервзял слово и сказал:

–  Этот залогне предусмотрен в соглашении с г-ном де Гравом; значит, мы имеем дело с другим соглашением.

– Если бы речь шла о точном подобии, – ответил я г-ну Клавьеру, – к чему было бы заключать новое? Обстоятельства изменились: я потребовал без обиняков, чтобы мне либо вернули мои ружья (поскольку у меня были доказательства, что ими не интересуются), либо приняли разумные условия. Три объединенных комитета и оба министрапредпочли второе решение. Эти новые условия и вошли во второй договор; следственно, он и должен был быть другим.

Господин Клавьерне сказал больше ни слова.

Господин Дантонспросил меня, может ли правительство быть наконец уверенным в том, что получит эти ружья, если даст залог?

– Да, – сказал я твердо, – если только перестанут бесконечно вставлять нам палки в колеса, как это происходило до сих пор!

Господин Дантонсказал мне еще:

– Допустим, мы внесем залог; кто вернет нам эти деньги, если голландцы будут упорствовать и не отдадут оружия?

– Никто, – ответил я ему, – поскольку вы вовсе и не должны давать денег, а должны только обязаться уплатить известную неустойку, если в означенный срок не пришлете залоговую распискус пометкой о доставке оружия, как это предусмотрено договором. И, во-вторых, буде Голландские штаты задержат оружие, залог отпадет сам собой: тут все ясно. К тому же, господин де Мольди я вручим залоговое обязательство, только получив разрешение на погрузку наших ружей.

– Но если все так просто, – взял снова слово г-н Дантон, – почему же вы сами не даете этого залога?

– По той причине, – сказал ему я, – что я поставляю это оружие вам, и если после его распределения в наших заокеанских владениях мне не привезут по небрежности или по злому умыслу залоговую расписку с пометкой о получении его,то, лишенный возможности оказать на вас давление, я, всем на смех, вынужден буду выплатить сам этот залог полностью. Его должен дать тот, кто заинтересован в оружии, кто использует это оружие по собственному усмотрению и один может выдать на своих островах расписку о получении этого оружия освобождающему залог: тогда собственный интерес понуждает его соблюсти точность и в выдаче расписки о получении.

Я прекрасно видел, что министр совершенно не в курсе дела; я сказал ему об этом, он рассердился. Я ответил:

– Господа, если вы желаете получить отчет о моем поведении в этом деле, если вы требуете от меня полного рассказа, ах! я ведь только этого и прошу, у меня с собой все бумаги; рассмотрим их ab ovo, а не выборочно, как вы это делали.

Господин Клавьеропять стал смеяться; тут я, в свою очередь, рассердился. Он поднялся и сказал, выходя:

– Я поручу кому-нибудь проследить за всем в Голландии и сделать нам точный доклад.

А я ответил:

– Вы окажете мне этим честь и удовольствие.

Он вышел, г-н Ролан тоже.

Господин Лебрен настаивал на том, что, поскольку дело о ружьях получило огласку, довести его до конца лучше не г-ну Лаогу, а кому-нибудь другому.

– Ах, я ничего не имею против, господа, если вы говорите о человеке, который должен принять оружие вместе с господином де Мольдомот вашего лица. Но если речь идет о его сдаче?Нет, господа, этого никто, кроме него, делать не станет. Припомните мое обстоятельное письмо от девятнадцатого августа сего года, там этот вопрос рассмотрен по существу. Можно ли требовать от поставщика, чтобы он передал вам товар через кого-либо, кроме своего делового представителя?Господин Лаог охраняет мои интересы; вы, господа, стоите на страже ваших собственных! А я уж буду бдить против злого умысла! Каждому свое.

Господин Лебрен мне ответил:

– Мы обговорим это завтра: эти господа вас выслушали.

–  Выслушали, сударь? – отозвался я. – Да, выслушали по самому пустячному вопросу, но, клянусь вам, они ничего не знают о деле: так многого не узнаешь. Вы ни разу не дали мне возможности обстоятельно осветить его сущность! Следственно, я вынужден буду объяснить все Национальному собранию. Там я встречу больше понимания, ибо не прошу ничего, кроме справедливости.

Совет разошелся.

Я прошу, чтобы г-н Дантони г-н Ролан, не причастные к делу, а также г-н Грувель, секретарь Совета, соблаговолили засвидетельствовать, что заседание протекало именно так. Впрочем, письмо, направленное мною на следующий день г-ну Лебрену, удостоверит вам, граждане, все подробности того вечера. Я повергаю себя к вашим ногам и прошу вас обсудить его с самым пристальным вниманием. Трудись я над этим на протяжении десятка лет, мне все равно не удалось бы поставить этот вопрос яснее. За этим письмом последовали события столь ужасающие, что отнюдь не лишне изучить его досконально.

«Сударь!

Я полагал, что целью вчерашнего заседания Совета, на которое меня пригласили, было определить средства, с помощью которых можно ускорить выполнение договора от 18 июля о ружьях, задерживаемых в Голландии. Вы коснулись лишь наименее важного пункта этого договора (залога), и ничто по-прежнему не сдвинулось с места, поскольку вопрос не был поставлен должным образом, на что я имел честь обратить Ваше внимание.

Вместо того чтобы сосредоточиться на вопросе о средствах скорейшего осуществления договора, время было потрачено на прения о том, следует или нет принять одну из его статей, а именно – статью о залоге. Я был подвергнут своего рода допросу о мотивах, побудивших изменить статьи этого договора по сравнению с предыдущим, чем, как мне кажется, вовсе не стоило заниматься, если только речь не идет о проверке моего поведения и вынесении мне приговора. Но в таком случае меня следовало допросить не о частностях, а о всей совокупности дела, как я и предлагал, и у меня были при себе все бумаги, необходимые для моего оправдания и очевидного подтверждения гражданской благонадежности.

Но если дело идет действительно только о средствах выполнения торгового договора, заключенного по доброй воле вступающими в соглашение сторонами,то все иные вопросы, сударь, в этом обсуждении неуместны. Нас сближают и затрагивают здесь только отношения продавца и покупателя.

В случае, если военное ведомство, как покупатель, считает себя вправе отклонить хоть одну из статей договора, меня, как продавца, нельзя принудить к выполнению ни одной из его статей.Ибо этот договор предусматривает обоюдные обязательства. Следственно, в целях взаимной уверенности и придерживаясь торговых отношений, мы должны ограничиться соблюдением обязательств, налагаемых на нас договором, только и всего.

Таким образом, сударь, покупатель должен дать залогне потому, что это ему более или менее выгодно, но потому, что его обязывает к этому договор. Когда нужно будет доказать, что он в этом был весьма заинтересован и потому министры и комитеты приняли эту статью,я приведу тому убедительныедоводы; но это уже относится к гражданской стороне дела, а не к его торговому аспекту, который состоит в осуществлении договора. Я, сударь, выполню свои обязательства добросовестно; не препирайтесь о Ваших, и я обещаю, что наше дело сдвинется наконец с мертвой точки.

Какое французское сердце может остаться холодным к предмету столь важному? Не мое, во всяком случае, клянусь в этом! У меня есть тому слишком весомые доказательства!

Но пока мы вели обсуждение, в передней произошла сцена, скандальней которой нельзя вообразить. Выходя с заседания Совета, г-н Ролан громко ответил кому-то: «Я тут занимаюсь с позавчерашнего дня делом, с которым мы, видимо, не покончим до конца войны, делом о ружьях господина Бомарше».Едва он вышел, невольно сообщив – увы! – дополнительную огласку делу столь щекотливому… как раздался, точно в Пале-Рояле, всеобщий крик о проскрипциях против меня: обо мне говорили как о злоумышленнике, которого должно наказать. Кто-то сказал: «Завтра я еду в Голландию и покончу со всем».Другой: «Он не хочет, чтобы эти ружья были доставлены; вот уже пять месяцев, как только по его вине их задерживают в Голландии».И все наперебой принялись угрожать мне. Оба моих друга, ожидавшие меня, обсуждали между собой, не следует ли им войти и попросить Вас вывести меня через другую дверь.

Я тут же написал председателю комиссии по вооружению и просил его, предлагая свою жизнь в качестве залога, назначить комиссаров – негоциантов, юристов, – чтобы они расследовали с пристрастием мое поведение и высказались наконец о том, кто заслуживает одобрения, а кто порицания в деле о ружьях; ибо мне грозит быть разорванным на куски вакханками, подобно Орфею [96]96
  …быть разорванным на куски вакханками, подобно Орфею… – По греческим мифам, Орфей, сын музы Каллиопы, своим пением зачаровывал диких зверей; он был растерзан вакханками за то, что после смерти Эвридики отворачивался от женщин. Бомарше имеет в виду парижанок, проявлявших особую нетерпимость ко всем подозреваемым в измене делу революции.


[Закрыть], раньше чем прибудет оружие, а оно, быть может, не прибудет никогда!

Покончим же, сударь, умоляю Вас, с торговой стороной договора, а я меж тем оправдаю дух его перед суровым комитетом, уже в третий раз с момента, когда он был заключен; я больше не в силах вынести состояние, в которое повергает меня это дело.

Остаюсь, сударь, Ваш и проч. и проч.

Подпись: Карон Бомарше.

Сего 13 сентября 1792».

В тот же вечер я написал в Комитет по вооружению; по молниям, обрушившимся на мою голову в военном министерстве, пока я находился в Совете, я чувствовал, что опасность надвинулась вплотную: кинжал был приставлен к моей груди. Моя записка была вручена на следующее утро, 14 сентября.

«От Бомарше в Комитет по вооружению.

Господин председатель!

Название комитета, коего вы являетесь председателем, говорит мне, что мое дело о голландских ружьяхподлежит Вашему ведению. Вот уже пять месяцев мне с трудом удается заставить кого-нибудь выслушать меня, чтобы довести до конца дело, насущнейшее для спасения нашего отечества. Из того, что это оружие до сих пор не прибыло, люди неосведомленные, а главное, мои врагизаключают, что это я его задерживаю; меж тем у меня в руках доказательства того, что в этом нескончаемом деле, быть может, только я один и выполняю свой долг деятельного патриота и доброго гражданина.

Новые министры заняты, сударь, торговой стороной этого дела, они не могут уделить внимания пристальной проверке моего поведения и, будучи осведомлены лишь об отдельных его моментах, лишены возможности проследить за ним в целом и дать ему оценку, поэтому я имею честь поставить Вас в известность, что для общественного спасения, как и для моего личного, необходимо, чтобы мое поведение было расследованопросвещенными комиссарами – негоциантами, юристами, – если только вы не сочтете, сударь, более уместным выслушать меня сами на комитете; мы приблизились бы таким образом прямо к цели, каковая состоит в доставке ружей.

Я прошу свидетельства о гражданской благонадежности, которое обеспечило бы мое существование, и даю голову на отсечение, что докажу свое право на это свидетельство, ибо заслужил его безмерным усердием, которое сделало бы честь любому французу.

В случае Вашего, сударь, отказа, меня могут убить, вот уж три раза я с трудом избежал подобной опасности; и все из-за этого дела.Моя смерть никому не принесет пользы; моя жизнь еще может пригодиться, потому что без меня Вы никогда не получите шестьдесят тысяч ружей, задержанных в Голландии.

Остаюсь с глубоким уважением, сударь,

Ваш и проч.

Подпись: Карон Бомарше.

Париж, сего 13 сентября 1792 года».

И это мой обвинитель называет «низостью, проявившейся в том, что я писал по этому делу».Граждане, я полагал, что строгость к себе свидетельствует о гордости, а не о низости!Но его настолько сбили с толку, что я не хочу сердиться ни на одно его слово.

Комитет по вооружению дал мне четкий ответ на мою просьбу 14 сентября, не теряя ни одного дня. «Ха-ха! – подумал я. – Эти господа ведут себя совсем по-иному, чем исполнительная власть! Они удостаивают меня ответа; наконец-то я чувствую почву под ногами». Вот письмо, полученное мною от них:

«Париж, 14 сентября 1792, 4-го года Свободы и 1-го года Равенства.

Комитет по вооружению, получив Ваше письмо от 13 сентября, желал бы, сударь, заслушать Вас сегодня вечером по Вашему делу о голландских ружьях; однако Вам надлежит предварительно направить прошение в Национальное собрание, которое передаст его в тот из своих комитетов, который оно сочтет подходящим, и вполне вероятно, что им окажется Комитет по вооружению; в этом случае, сударь, вы можете рассчитывать, что он обсудит с Вами операцию, о которой Вы говорите, тем охотнее, что надеется получить в результате необходимые разъяснения и возможность вновь воздать честь Вашему патриотизму.

Члены Комитета по вооружению.

Подписи: Мэньет, Бо и др.».

Я тотчас направил в Национальное собрание следующее прошение:

«Господин председатель!

Весьма крупное дело, затеянное, чтобы оказать Франции серьезную поддержку иностранным оружием, и находящееся уже давно в бедственном положении, требует сейчас обсуждения, столь же придирчивого, сколь закрытого. Широкая огласка повредила бы ему.Проситель умоляет Вас, господин председатель, соблаговолить направить дело для обсуждения в комитет, столь же справедливый, сколь сведущий, именуемый Комитетом по вооружению.

Прошу Вас принять заверения в глубоком уважении.

Подпись: Карон Бомарше.

Сего 14 сентября».

«Направление № 38.

Направляется в Комитет по вооружению и в Комитет по военным делам для безотлагательного совместного изучения и доклада.

Подпись: Луве».

Это направление в комитет, не заставившее себя ждать, довершило мою радость. Я получил его 15-го и 15-го же написал в объединенный Комитет по военным делам и вооружению.

«Сего 15 сентября 1792 года.

Господа!

В связи с тем, что Национальное собрание оказало мне честь направить мое ходатайство на ваше нелицеприятное рассмотрение, я жду ваших указаний, чтобы явиться туда, куда вам будет угодно указать. Если я дерзну выразить некое пожелание, то оно будет состоять в том, о мои судьи, чтобы вы собрались в возможно более полном составе и чтобы министр иностранных дел соблаговолил также прибыть как противная сторона.

Примите заверения в уважении старца, ни к чему уже не пригодного.

Подпись: Бомарше».

Через два часа я получил следующий ответ Комитета по вооружению:

«Париж, 15 сентября 1792, 4-го года Свободы и 1-го года Равенства.

Комитет по вооружению поручил мне уведомить Вас, сударь, что в соответствии с направлением на его рассмотрение декретом Национального собранияВашего ходатайства он будет иметь удовольствие выслушать сегодня вечером, в восемь часов, соображения, которые Вы желаете ему высказать относительно дела о ружьях, купленных Вами в Голландии.

Секретарь-письмоводитель Комитета по вооружению.

Подпись: Тежер».

«Вот так надо вести дела, – сказал я себе, читая письмо, – а отнюдь не на манер наших господ министров, которые заставляют вас из-за каждого пустяка терять две недели и выхаживать по тридцать миль, так ничего и не доведя до конца!»

Вечером я отправился со своим портфелемна заседание двух объединенных комитетов. Однако министр не явился туда в качестве противной стороны, как я того настоятельно просил.

Выступил один я. Впрочем, я просто прочел то, что сейчас перед вами. Я читал и говорил на протяжении трех часов; на следующий день – еще полтора часа. Лекуантр, вас одного не было там (не считая г-на Лебрена); вы тогда были на границе; и я весьма сожалел о вашем отсутствии.

Как бы там ни было, когда я ушел, эти господа составили весьма лестное свидетельство (которое я приведу здесь), получив предварительно отчет от двух членов своего комитета, посланных к министру Лебрену, чтобы потребовать от него обещания вручить мне на следующий вечервсе необходимое для высвобождения оружия.

Я, со своей стороны, также пошел к нему. Комиссары сказали министру, что «оба комитета, на которые Национальным собранием было возложено расследовать со всей придирчивостью мое поведение в этом дело, нашли его безупречным, по форме и по существу;что, исходя из этого, им поручено обоими комитетами передать ему от лица Национального собрания, что их обязали получить от него обещание возможно быстрее обеспечить все необходимое для моего отъезда, коль скоро я дал согласие принести и эту жертву и поехать самому, несмотря на мой возрасти болезнь».

Я объяснил министру, что нуждаюсь в приказе г-ну де Мольдувыполнить договор от 18 июля в той части, которая его касается; во вручении залога, – без чего совершенно бесполезно что-либо предпринимать; в паспорте для меня; в паспорте для г-на Лаога; и в деньгах, которые военное министерство могло бы мне уделить,не стесняя себя.

Господин Лебрен заверил этих господ, что самое позднее к следующему вечеру я буду иметь все необходимое для отъезда.(Не упускайте из виду, читатель, это обещание. Вы увидите, как оно было выполнено.) Это было 16 сентября. Вечером я пошел в комитеты; но только 19-го секретарь вручил мне свидетельство за всеми подписями, которое вы прочтете:

«Члены Комитета по военным делам и Комитета по вооружению свидетельствуют, что, рассмотрев в соответствии с направлением Национального собрания от 14 числа текущего месяца ходатайство г-на Карона Бомарше, касающееся купленных им в Голландии в марте сего года шестидесяти тысяч ружей, мы пришли к выводу, что вышеупомянутый г-н Бомарше, который предъявил нам свою переписку, неизменно выказывал при всех сменявших друг друга министрах самое ревностное усердие и самое горячее желание добыть для нации оружие, задерживаемое в Голландии из-за препятствий, возникших вследствие небрежения или злого умысла исполнительной власти, господствовавшей при Людовике XVI; что теперь, после совещаний с министром, в присутствии двух комиссаров, выделенных из числа своих членов двумя объединенными комитетами, господин Бомарше избавлен от всех трудностей и ему созданы благоприятные условия для поставки нации шестидесяти тысяч ружей.

В связи с чем мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что вышеупомянутому г-ну Бомарше надлежит оказывать содействие в предпринятой им поездке, целью которой является получение вышеупомянутого оружия, поскольку он движим единственно желанием послужить общественному благу и заслуживает поэтому благодарности нации.

Дано в вышеупомянутых комитетах, в 4-й год Свободы, 1-й год Равенства, 19 сентября 1792.

Следуют все подписи:

Гарран, Л'Оривье, Л. Карно и др.»

Все еще опасаясь, как бы память г-на Лебрена, министра, не сыграла злой шутки с его благими намерениями, я направил ему на следующий день, 17 сентября, для ее освежения письмо, в котором только напоминал обо всем говорившемся ранее; мне важно было закрепить письменно все детали беседы, чтобы их нельзя было отрицать, когда придет час просветить нацию.

Вечером я постучал в ворота министерства иностранных дел, чтобы получить от г-на Лебрена, как он обещал, все необходимое для моего отъезда. Привратник сказал, что меня просили подняться в кабинет, где выдают паспорта. Некий господин, в ту пору отменно учтивый, но затем весьма переменившийся, сказал мне, что паспорта не готовы из-за отсутствия моих примет и примет г-на Лаога. Я сообщил наши приметы. Учтивый господинпообещал, что все будет готово назавтра. Я хотел пройти к министру за письмом к г-ну де Мольду, залогом и деньгами;мне сказали, что его нет.

На следующий день, 17-го, я вновь явился в министерство; столоначальник по выдаче паспортов сказал мне, все еще весьма учтиво, что, поскольку наши паспорта должны быть подписаны всеми министрами, необходимо заседание Совета, но его не придется ждать долго. Поблагодарив, я пошел к министру; к сожалению, его не было!

На следующий день, 18-го, я пришел так рано, что просто не могло существовать дела, ради которого он мог бы выйти в такой час. Он наконец принял меня и сказал, что не может один решить вопросы, интересующие меня; о них пойдет разговор вечером, на Совете.Я попросил разрешения при сем присутствовать; он соблаговолил объяснить мне, что это могло бы стеснить свободу высказываний. Он готов был обсудить со мной обеспечение авансов, которое должно было выдать мне министерство до передачи оружия г-ну де Мольду.Я вручил ему закладную на все мое имущество, как меня обязывал наш договор.

Он сказал, что г-н Клавьер требовал, чтобы кто-нибудь был послан в Голландию для проверки там моего поведения.

– Мне, сударь, – сказал я ему, – этот кто-нибудьотлично известен; я сам присмотрю за его поведением, потому что я-то буду там заниматься только тем, на что меня уполномочивают соответствующие документы. Читая их одним глазом, я – другим – буду неусыпно бдить.

Он сказал мне прийти на следующий день, 19-го, за залогом, деньгами и письмом к г-ну де Мольду.Я до такой степени опасался рассеянности г-на Лебрена, что, вернувшись домой, написал ему, напоминая об этом обещании и испрашивая его попечения и благорасположения.

Девятнадцатого вечером я узнал через человека, совершенно надежного, что Совет решил не давать мне ни одного су, даже в счет моих двухсот пятидесяти тысяч ливров.Какой толк был гневаться? Я понимал: это делается преднамеренно. Человек, посылаемый в Голландию, был г-н Константини. Я знал, что он заключил договор со всеми нашими министрами на поставку им шестидесяти тысяч ружей, за чем и отправился в Голландию; я знал, что речь идет о моих ружьях, что, воспользовавшись тем затруднительным положением, в которое поставил меня министр, он возобновит предложения, уже делавшиеся им через его друга Ларше, сначала – пока я был на свободе – у меня дома, а потом – в Аббатстве, где я сидел под секретом. Я знал, что он покажет мне купчую, заключенную со всеми нашими министрами, и когда мне тем самым будет доказана безвыходность моего бедственного положения, я уступлю ему, как он надеется, мои ружья по семь флоринов восемь су за штуку,а он перепродаст их нации по двенадцать флоринов, с благосоизволения министров, которые, не давая мне ни обола, отказывая в залогеи зная, что я совершенно опорочен шестью днями, проведенными в тюрьме, и всеобщим ко мне недоброжелательством, рассчитывали, что я не найду ни су в кошельках, к которым попытаюсь прибегнуть, и буду слишком счастлив принять предложения Константини. И я хорошо знал, что ему, сверх всего, выдали шестьсот тысяч франков в качестве аванса за мои шестьдесят тысячружей, которые он должен поставить правительству под обеспечение, как мне сказали, гарантированное неким аббатом!Я знал, что их благородному клеврету, Константини и компании, предстоит получить исключительное право на поставку всех товаров, оружия и амуниции, которое нужно вытянуть из Голландии.Я знал, я знал… Чего я только не знал?

На следующее утро еще не пробило девяти, когда я пришел к министру. К сожалению, его не было!Решив держать себя в руках, я оставил ему записку у привратника, который сказал мне от его имени, чтобы я вернулся к часу дня.

«Четверг, 20 сентября 1792 года, в девять часов утра,

у Вашего привратника.

Сударь!

Я не намерен долее досаждать Вам и приду только для того, чтобы с Вами попрощаться. Я вернусь к часу, как Вы распорядились, за письмами г-ну де Мольду, ежели Вы полагаете, что должны мне их вручить.

Сведения, полученные мной вчера вечером, подтверждают, что мне нечего ждать от этого кабинета министров, если не считать Вас, сударь; и что я должен поторопиться с отъездом, если хочу послужить моему отечеству. Ради успеха этой поездки я иду на обременительный заем. Я оформлю это по закону и, вернувшись из Голландии, поступлю так, как надлежит доброму французу, оскорбленному в своих правах!

Примите заверения в уважении от

Подпись: Бомарше».

Я вернулся к г-ну Лебренуоколо часа. Он принял меня с видом… казалось, говорившим, что он огорчен за меня… с видом… несколько напоминавшим первый день, когда мы встретились. Это заставило меня насторожиться, очень уж явной была перемена.

– Возьмите ваши паспорта, – сказал он мне, – и отправляйтесь. Обратитесь от моего имени к господину де Мольду и постарайтесь сообща сделать все возможное.

– А на основании чего, сударь, господин де Мольд, по-вашему, поверит мне и станет выполнять то, к чему обязывает его договор от восемнадцатого июля, если вы, министр, которому он подчинен,не сообщите ему, что полностью поддерживаете этот договор, заключенный вашими предшественниками, отдав господину де Мольду министерский приказ неукоснительно выполнить его?Мне в этом нет никакой нужды; но он-то ведь станет действовать только по вашему приказу?

–  Он должен действовать, – сказал мне министр с живостью, – мое письмо его к этому обязывает: я посылаю ему с вами надлежащую грамоту. Сейчас я ее заверюи вложу в мой пакет.

Он написал в моем присутствии под актомот 18 июля следующие слова:

«Копия соответствует оригиналу. Париж, сего 20 сентября 1792 года.

Министр иностранных дел.

Подпись: Лебрен».

Он вскрыл свой пакет, адресованный г-ну де Мольду, чтобы вложить туда акт от 18 июля, со своей припиской, удостоверявшей, что он этот договор признает и к нему присоединяется.

– А залог? – сказал я ему. – Разве вы его мне не даете? Не имея залога, нечего и пытаться что-нибудь сделать; без него я не могу уехать.

–  Будет лучше для вас и для меня(сказал он, не глядя на меня), если я пошлю его прямо г-ну де Мольду, поскольку это наше дело, и он должен внести его от нашего имени! Не сомневайтесь, он получит его до вашего прибытия в Гаагу.Что до денег, в которых вам отказано, – добавил он любезно, – у вас есть все основания жаловаться. Но если для окончания дела вам нужны двести тысяч франков или даже сто тысяч экю, я прикажу г-ну де Мольду отсчитать их вам, когда вы попросите. У него есть семьсот тысяч франков, принадлежащих мне, я беру это на свою ответственность. Пожалуйста, доставьте также мне удовольствие и справьтесь как негоциант, в соответствии с заметками, которые я вам дам, о цене и качестве парусины и других важных для нас предметов; мне было бы важно иметь об этом суждение человека сведущего. Оставьте мне договор и пакет, приходите завтра поутру;я верну их вам вместе с моими заметками.

–  Я уезжаю, сударь, полагаясь на ваше слово, – сказал я, глядя ему в глаза.

–  Вы можете на него положиться, – сказал он, отводя взор.

Я вернулся туда на следующий день, 21 сентября; обо мне доложили; слуга вернулся и вручил мне только простое письмо, адресованное г-ну де Мольду.

– Министр не может вас видеть. Он приказал передать вам, сударь, чтобы вы поднялись в канцелярию забрать ваши паспорта и отправлялись в Голландию.

Удивленный таким приемом, я сказал ему:

– Спросите, мой милый, вложен ли договор в конверт, который он мне передает, и не забыл ли он о своих заметках.

Он вошел в кабинет и вернулся сказать мне, что г-ну Лебрену больше не о чем со мной говорить;что договор вложен в письмо и чтобы я уезжал как можно скорее.

« Браво! – сказал я себе. – Следственно, я еду!Потеряв столько дней, так и не получив ни от кого поддержки, не зная даже, везу ли я с собой заверенный договор и приказ о его выполненииили какое-нибудь ничего не значащее письмо в их обычной манере!» Печально взял я наши паспорта и отправился к человеку, который должен был дать мне в долг необходимые деньги; ибо на деньги г-на Лебреная уже не рассчитывал.

Человек сказал мне:

– Сударь, с займом ничего не вышло: на вас смотрят как на лицо, осужденное государством, которое желает вас погубить; кошельки для вас закрыты.

Я вернулся домой, взял немного золота, отложенного мною, как предусмотрительным человеком, на черный день. Экю, которые я намеревался сдать в национальное казначейство, если бы мне вернули мои деньги,я отнес к банкиру, чтобы получить кредит на эту сумму в Голландии, и выехал всего с тридцатью тысячами франковвместо тех крупных сумм, которые были мне необходимы и которых меня так предательски лишили!Итак, я пустился в путь, не преминув, однако, оставить протест против всех гнусностей, претерпленных мною от наших министров; поначалу я собирался вручить его запечатанным моему нотариусу, с тем чтобы он был вскрыт в надлежащем месте и в надлежащее времяв случае моей смерти или несчастья. Но я изменил намерение из опасения, что акт об отдаче на хранение этого запечатанного пакета привлечет до времени их внимание к моему протесту, который должен быть оглашен, только если окажется, что министр Лебреннарушил все свои обещания. Я оставил запечатанный конверт в своем запертом секретере, где его нашли бы при снятии печатей, так как в случае обвинительного декрета все в моем доме было бы непременно опечатано. Я прошу сейчас вскрыть этот конверт и огласить мой протест в присутствии комиссаров, которые будут описывать мои бумаги, чтобы его подлинность была удостоверена.

В ожидании этого переписываю его здесь по копии, которую сохранил.

«В Лондоне, сего 8 февраля 1793 года [97]97
  Поскольку опубликование этого пятого «этапа» моей записки, отосланной из Англии в феврале, задержалось до сегодняшнего дня, 21 марта, из-за невозможности найти типографа, а печати с моих бумаг были сняты без какой бы то ни было их переписки, я сам нашел в своем бюро оригинал протеста, которому и дам обещанный ход.  – (прим. автора).


[Закрыть].

Мой протест против действий министров, оставленный в запечатанном виде на хранение у г-на Дюфулера, нотариуса, на улице Монмартр [98]98
  Выше было указано, почему я его не оставил.  – (прим. автора).


[Закрыть].

Не зная, что уготовано мне судьбой и удастся ли мне преодолеть растущее с каждым днем сопротивление негодяев доставке во Францию оружия, насущно необходимого нации и задерживаемого голландцами в Тервере —

Я заявляю, что козни, первоначальным источником которых были канцелярии военного министерства, ныне – дело рук самих министров.

Я заявляю, что эти министры постарались (и в этом преуспели) задержать во Франции г-на де Лаога, помешав ему отправиться в Голландию для выполнения поручения предыдущих министров и трех объединенных комитетов, а также моего, передать нации в Тервере принадлежащие мне ружья, вручив их г-ну де Мольду– нашему посланнику в Гааге и опытному генерал-майору – в соответствии с требованием статьи восьмой договора от 18 июля 1792 года.