Текст книги "Драматические произведения. Мемуары"

Автор книги: Пьер-Огюстен де Бомарше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Четвертый этап

Несмотря на тоску, охватившую меня, я обязан продолжить рассказ. О Лекуантр, если вы не пошлое орудие тайной мести! О Национальный конвент, который судил меня, не выслушав, и на справедливость которого я тем не менее возлагаю все мои надежды! О французы! Я обращаюсь к вам! Внемлите стойкому гражданину, я раскрываю вам истину, доселе таимую мной в национальных интересах и во вред собственному.

Таков ваш долг. Вспомните, как безоговорочно ставил я вопрос в прошении: если я не доказал, по-вашему, что предали родину как раз те, кто обвиняет меня, – я дарю вам ружья!Если же мои доказательства кажутся вам убедительными, я жду, что вы воздадите мне по справедливости.

Набросьтесь же с жадностью, о граждане! на скуку этих словопрений! Я пишу вовсе не для того, чтобы вас потешить, но для того, чтобы вас убедить; и вы, дерзну сказать, в этом заинтересованы больше, чем я сам. Меня не в чем упрекнуть, я могу лишь потерпеть убыток на этих ружьях; вы же, отказавшись от них, не только нанесете себе огромный ущерб, но и совершите еще большую несправедливость.

Внемлите мне также и вы, рукоплескавшие ложному обвинительному декрету против меня; точно он возвещал победу, одержанную отечеством, точно по каким-то сокровенным мотивам все рады были ухватиться за предлог раздавить меня!

О мои сограждане! В этой тяжбе между мною и вами есть две стороны. Я должен доказать свою правоту, дальнейшее от меня не зависит. Но вы, обманутые лживым докладом, вы должны пересмотреть свое решение и отнестись ко мне по справедливости; ибо Франция и Европа, зрители этого процесса, в свою очередь, положат на свои грозные весы и обвинителя, и обвиняемого, и судей.

Ни один из документов, прочитанных вами, не может быть отвергнут; все они подлинны, это нотариально заверенные акты, судебные прошения и письма, оригиналы которых имеются в министерских канцеляриях. Я рисую вам день за днем, и каждый из них вносил в дело свою лепту; и чем больше я стану вдаваться в факты, тем больше надеюсь приковать ваш интерес к этому важному делу, имеющему общественное значение. Уделите же мне внимание.

На следующий день после заключения контракта, столько раз подвергавшегося неожиданным изменениям, контракта, отнимавшего у меня все, ничего мне не давая, мой нотариус сказал мне:

– Вас обманули; в этом дополнении, которое стоит после подписей и оттягивает получение вами ваших собственных денег на какой им угодно срок, так же как и в предшествующем соглашении, нет ни слова о том, что вас вынудили пожертвовать помещением на хранение ваших денег, которое было согласовано с тремя комитетами;это условие так искусно изъято из акта, что в нем не осталось и следа вашей безмерной преданности.

– Я не могу поверить, – сказал ему я, – что это сделано предумышленно.

– Я не вижу также по этому договору, – сказал он, – на каких основаниях вы сможете просить дополнительные фонды, буде они вам понадобятся, или даже получить ваши двести тысяч флоринов, если на месте нынешних министров окажутся люди недоброжелательные. Я вижу, вас провели и, от уступки к уступке, заставили подписать акт, налагающий на вас тяжкие обязательства; еще более тяжкие, чем они посмели сказать, поскольку в нем даже не упоминается, почему вы пошли на жертвы, до такой степени извратившие смысл договора.

Я вернулся домой, убежденный, что совершил ошибку. Я трижды был захвачен врасплох неожиданными изменениями, внесенными начальником управления, который был докладчиком. Но министры вели себя так порядочно! – думал я. Неужели они откажутся подтвердить, что я вел себя как патриот и человек бескорыстный, принеся собственную безопасность в жертву интересам ведомства? Неужели они забудут свое обещание воздать мне за это самую высокую честь перед лицом комитетов Национального собрания?

Напишу им, не откладывая. Их поведение покажет, причастны ли они в какой-либо мере к нанесенному мне ущербу, входило ли в их намерения оказать услуги партии, именуемой «австрийской», и помешать доставке ружей, задерживая мои деньги, без которых я не могу сделать ни шагу, и оставляя меня без каких бы то ни было доказательств того, что я пошел им навстречу и, по первой их просьбе, оставил у них в руках мои капиталы! Сердце мое сжимало, как тисками. Я взял перо и составил следующее письмо, исполненное трепета:

«Господам Лажару и Шамбонасу, военному министру и министру иностранных дел.

20 июля 1792 года,

Господа!

Договор, только что заключенный между вами и мной относительно шестидесяти тысяч ружей, столь несправедливо задерживаемых в Голландии, дал вам новые доказательства того, что я продолжаю самоотверженно поступаться собственными интересами ради служения родине.

Вы настаивали, господа, на том, чтобы я принес в жертву нынешним нуждам военного ведомства обусловленное ранее помещение на хранение у моего нотариуса, вплоть до окончательного расчета, той суммы, которую мне должны, в силу того же самого договора.

Господа, ружья, купленные и оплаченные мною наличными вот уже четыре месяца тому назад; чрезвычайные расходы, вызванные гнусным запретом, наложенным на оружие голландцами; займы, которые вынудило меня заключить на тягостных для меня условиях отсутствие средств, необходимых для ведения моих дел, – все это делает для меня совершенно необходимой уверенность, что мои деньги будут мне возвращены. Предпочтение, которое мой патриотизм оказывает Франции, уступая ей оружие в кредит и по самой низкой цене, в то время как наши враги непрерывно мне предлагают рассчитаться за него наличными по расценке, почти вдвое превышающей вашу (чему у вас есть все доказательства), дает мне, я полагаю, право требовать обусловленного нами ранее помещения на хранение денег, которые мне причитаются, как это следует из позавчерашнего договора: ведь счел же г-н де Грав необходимым потребовать от меня при выдаче мне первого аванса обеспечения его моими пожизненными контрактами;но вы, господа, выразили желание, чтобы я поступился моим правом, пообещав, что военное ведомство придет мне на помощь, буде мне понадобятся новые средства для ведения дел еще до истечения предусмотренного срока окончательного расчета;и я принес эту жертву.

Перечитав спокойно договор, я не нахожу в нем и следа ни моей уступки, ни ваших обещаний на этот счет.Что представлю я в подтверждение министрам, могущим сменить вас, господа, если вы не дали мне никакого документа, который, упоминая о моей добровольной жертве, послужил бы мне рекомендацией в их глазах?Поэтому я прошу вас, господа, обсудить и решить совместно с начальником артиллерийского управления, который был докладчиком по этому делу и в связи с высказываниями которого относительно теперешних нужд военного ведомства я и отказался от обусловленного ранее помещения денег на хранение, повторяю, я прошу вас, господа, благоволите обсудить, в какой форме может быть мне дан документ, который поможет мне получить, буде возникнет необходимость, денежное воспомоществование, обещанное вами?

Пользуюсь случаем, господа, чтобы вновь выразить благодарность вам и высокочтимым членам трех объединенных комитетов – дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати– за весьма лестное свидетельство, которым вы все удостоили почтить мое гражданское бескорыстие, являющееся, на мой взгляд, всего лишь добросовестным выполнением долга; вы сделали бы то же самое, будь вы на моем месте.

Прошу вас принять, господа, заверения в почтительнейшей преданности доброго гражданина.

Подпись: Карон де Бомарше».

Признаюсь, неприятное чувство страха не оставляло меня, пока я не получил от них ответа.

Вот какой ответ я получил назавтра, около полудня:

«Господину де Бомарше.

Париж, 20 июля 1792 года.

Чтобы избавить Вас, сударь, от какого бы то ни было беспокойства в связи с изменениями, внесенными по нашей просьбе, поскольку мы потребовали, чтобы был изъят пункт о помещении на хранениесуммы, соответствующей стоимости ружей в голландских флоринах , которую государство должно было передать Вашему нотариусу (точно так же, как Вы при получении авансав размере пятисот тысяч франков передали на хранение нотариусу военного министерства пожизненные контракты на сумму в семьсот пятьдесят тысяч ливров), и Вы согласились оставить эти деньги в руках государства, проявив полное к нему доверие, мы с удовольствием повторяем Вам, сударь, что по единодушному мнению комитетов и министров,Вы дали доказательства патриотизма и истинного бескорыстия, отказавшись получить от врагов государства по двенадцать – тринадцать флоринов наличными за каждое ружье, уступив их нам в кредит по цене восемь флоринов восемь су и ограничившись весьма скромным доходом при стольких жертвах; Ваше поведение в этом деле заслуживает самых высоких похвал и самой лестной оценки. Мы вновь заверяем Вас, сударь, что в случае, если после пересчета, проверки, упаковки и опечатывания г-ном де Мольдоморужия, право владения на которое Вы нам передаете, и после получения нами как его описи, завизированной этим полномочным посланником, так и счетов на Ваши расходы, которые по договору должны быть возмещены Вам военным ведомством, Вам понадобятся новые средства для улаживания Ваших дел, военное ведомство не откажет Вам в выдаче таковых из остатка нашего Вам долга, как мы о том договорились, принимая во внимание, что Вы поступились помещением денег на хранение у Вашего нотариуса.

Примите наши уверения, сударь.

Подпись: военный министр А. Лажар,

министр иностранных дел Сципион Шамбонас».

Читая это письмо, я думал: они почувствовали, как я удручен, они поняли, что не должны ни минутой долее оставлять меня в таком состоянии. Да зачтется им это! Из груди моей вырвался вздох облегчения. Я еще не все потерял, сказал я себе; если даже новые препятствия помешают мне довести до конца это дело, оправданием мне будет, по крайней мере, то, что я приложил все старания: похвалы, которых я удостоился, послужатмне сладким утешением. Но, по совести, я обязан просить у всех прощения: меня ведь побудили заподозрить в недоброжелательстве весь Совет; я заподозрил обоих министров в намерении помешать доставке оружия, чтобы оказать тем самым услугу противной партии; этого нет и в помине! По счастью, я согрешил лишь в тайне сердца, и мне не нужно исправлять никаких ошибок, совершенных на людях: я раскаиваюсь и пойду завтра поблагодарить министров, этого достаточно.

Напрасно люди так опасливы! Ни Совет, ни министры отнюдь не хотели мне навредить, нет! Напротив, лишь здесь это важное дело и было взято под покровительство. Теперь я не стану доверять всяким слухам. Задержать ружья было бы таким вероломством, что по меньшей мере легковерно обвинять кого-либо в подобном преступлении по отношению к нации! Все это, как я вижу, отместка канцелярий, вся причина в сребролюбии; мне дали наглядный урок, что не следует никогда творить добро, если это мешает им обделывать свои делишки и посягает на заведенный ход грабежа.

Я поехал обедать в деревню,где задержался из-за недомогания. Через два дня мне сообщили, что министры получили отставку; что военное министерство вручено некоему г-ну Абанкуру, а министерство иностранных дел – г-ну Дюбушажу. «О небо! – подумал я. – Тот, кто теряет одно мгновение, теряет его непоправимо. Промедли я день, и мне не удалось бы ничем подтвердить принесенных мною жертв!»

Поскольку в изменившихся обстоятельствах менялось и мое положение, то вместо того, чтобы адресовать начальнику артиллерийского управления упреки за все изменения, внесенные по его требованию в трижды переделанный акт, я счел должным поблагодарить его, напротив, за труды, которые он дал себе, чтобы завершить дело: все иное было ни к чему и могло лишь повредить мне. 25 июля я направил ему следующее письмо:

«Господину Вошелю.

Сего 25 июля 1792 года.

Имею честь, сударь, послать Вам из деревни, где я нахожусь, один из четырех экземпляров последнего договора, заключенного мною с министрами военным и иностранных дел (это была копия, предназначенная объединенным комитетам). Я прилагаю также копию письма, которое я имел честь направить им уже после подписания, оно касается новых сумм, которые, буде в том возникнет необходимость для моих дел, я имею право получить, коль скоро я поступился помещением на хранение у моего нотариуса всей суммы долга, как Вы знаете, приняв в соображение Ваши справедливыезамечания.Нотариус, однако, обратил мое внимание на то, что в договоре имеется моя расписка в получении двухсот с лишним тысяч флоринов; и что я согласился не получать их, пока не добьюсь снятия ареста, связанного с нелепым протестом, направленным против меня и врученным военному министру. Поскольку оба министра ушли в отставку, прошу Вас, сударь, сделайте мне одолжение, сообщите с ответной почтой, в какой форме должен я обратиться к новому министру, чтобы получить эти двести тысяч флоринов.Г-н Лажар, как Вы знаете, не дал мне ордера на выплату этой суммы; быть может, мне надлежит получить от нового министра предписание, удостоверяющее, что я ничего не получил.

Примите поклон от

Подпись: Бомарше».

Я прощупывал почву, так как хотел собрать побольше доказательств. Г-н Вошель ответил мне без обиняков:

«Париж, 27 июля 1792 года,

Я получил, сударь, письмо, которое Вы оказали мне честь написать и к которому были приложены копии Вашего нового договора, Вашего письма к г-ну Лажару и пр.

В Вашем договоре, действительно, имеется расписка на двести с лишним тысяч флоринов, как бы полученных Вами; однако ничто не служит более полным подтверждением того, что выплата не была произведена, как Ваше согласие, выраженное ниже, на отсрочку всех платежей до снятия ареста, вызванного опротестованием.

Что до исполнения Вашего договора, то оно не вызывает у меня сомнений, несмотря на то, что оба министра, его подписавшие, покинули свой пост. Тем не менее надлежало бы, чтобы Вы сами ознакомили с ним нового военного министра, предупредив его, что соответствующим образом оформленная копия Вашей сделки находится в артиллерийском управлении, которое, следственно, может дать ему обо всем отчет, а также осведомив его, что ордер на выплату не может быть Вам выдан, пока Вы не добьетесь снятия ареста (здесь проглянуло его враждебное отношение). Вам придется, сударь, выполнить еще одну формальность перед получением денег: Вы должны оставить у нашего нотариуса заявление, что в дополнение к тем семистам пятидесяти тысячам ливров в денежных бумагах, что были даны Вами в залог при получении пятисот тысяч франков, Вы передаете нам все Ваше наличное и будущее достояние в качестве обеспечения и гарантии суммы, которую Вы имеете получить по предстоящему начислению.

Начальник четвертого управления военного министерства

Подпись: Вошель».

В этом пункте он был прав: пятая статья моего последнего договора предусматривала, что я дам закладную на все мое состояние в качестве обеспечения за деньги, которые получу, на срок, пока оружие не перейдет в руки г-на де Мольда; он же, в момент поставки, снимет эту ипотеку.

Таково было состояние дела, когда ушли эти министры. Как только было бы отослано в Голландию торговое обеспечение,которого с полным основанием требовал первый поставщик (поскольку он сам внес его) и которое министр обязался дать по статье 8-й, ничто в мире не могло бы уже помешать поставке оружия в Тервере. Какими бы тайными происками ни старались помешать вывозу, пусть они даже умудрятся нарушить все остальные условия, предусмотренные актом, буде только залог окажется выплачен, я смогу проделать остальное, прибегнув к займам, как бы они ни были тягостны.Мне было поэтому необходимо отвести глаза недоброжелательству, показав, что я не требую ничего, кроме внесения залога в размере пятидесяти тысяч флоринов, и отложить все остальное до лучших времен; нужда в ружьях для наших безоружных волонтеров с каждым днем становилась все насущнее.

Воспользовавшись мнением, высказанным г-ном Вошелемв письме, я составил два обстоятельных обзора дела – один, предназначенный г-ну д'Абанкуру, второй для г-на Дюбушажа; я должен здесь возблагодарить бога за эти обзоры: они хранятся во всех архивах. Вот их краткое резюме:

Надлежит, не откладывая, внести залог,поскольку важно, чтобы оружие было востребовано французским посланником у голландского правительства возможно быстрее, в соответствии с статьей 8-й договора от 18 июля; надлежит тотчас составить инструкцию г-ну де Мольдуи вручить ее г-ну де Лаогу, чей отъезд задерживается только из-за этого документа и паспорта; его ждет в Дюнкеркес 24 июня зафрахтованное на средства правительства судно, которое уже доставило его во Францию и на котором он должен отвезти г-ну де Мольдуответ на важные депеши, направленные с ним, – ответ, ожидаемый нашим послом в течение месяца.

Тщетные ожидания. Никакого ответаот г-на д'Абанкура. Никакого ответаи от г-на Дюбушажа. Но они исполняли свои министерские обязанности так недолго, что их трудно упрекнуть. Тем временем я досаждал так, что успел ему надоесть, Бонн-Карреру [86]86
  Бонн-КаррерГийом де (1754–1825) – политический деятель, близкий Дюмурье. В 1793 году арестован, освобожден после 9 термидора. При Директории выполнял дипломатические поручения.


[Закрыть], на которого были возложены важнейшие дела министерства иностранных дел; я добивался, чтобы был выдан залог, а также паспорт для Лаога, коль скоро в чудовищном беспорядке тех дней, к великому сожалению, было не до депеш г-на де Мольда о фальшивомонетчиках, которые выпускали ассигнациии были заключены, по его настоянию, в тюрьму в Голландии, но их старались вырвать из его рук.

Я до того намозолил глаза Бонн-Карреру, что в одно прекрасное утро он вышел из своего кабинета и спустился к министру, чтобы уладить с ним вопрос об обеспечении, требуемом г-ном Дюрвеемдля выдачи залога, но когда он взялся за дверь, ему на моих глазах вдруг стало так плохо, что я, забыв обо всем, поспешил оказать ему помощь и не думал уже ни о чем, кроме этого злосчастного приступа, который уложил его на десять дней в постель и надолго задержал отправку желаемого залога.

Вернувшись домой, я подумал: вот уж, поистине, проклятье! Люди, события, сама природа – все против меня.

Тридцать первого июля я все же добился паспорта для г-на де Лаога и короткого письма, адресованного г-ну де Мольду; залогом, однако, и не пахло. Все было в таком чудовищном беспорядке, что больше четырех часов ушло на тщетные поиски депеш г-на де Мольда и на то, чтобы найти в столе некоего г-на Лебренадокументы на шесть тысяч флоринов, данных в долг от моего имени этому послу, когда он арестовал фальшивомонетчиков, поскольку мне необходимо было получить хотя бы эти деньги, без которых г-н де Лаог не мог выехать, так как на все остальные был наложен арест.

Задолжай мне эти деньги военное ведомство, я ничуть не сомневаюсь, что неумолимый г-н Вошельотказал бы в моей просьбе, сославшись на протест господина Провена!

Я сказал всем, что г-н Лаог уезжает, чтобы наладить доставку ружей. Поскольку он не трогался из Парижа, ожидая вместе со мной этого нескончаемого залога, пошли разговоры, что я задерживаю г-на де Лаога и явно не хочу, чтобы в момент, когда враг вступил во Францию [87]87
  …в момент, когда враг вступил во Францию… – 25 июля 1792 года герцог Брауншвейгский, командующий австрийской и прусской армиями, обратился с манифестом к жителям Франции, объявляя, что военные действия коалиции ставят перед собой цель «прекратить анархию внутри Франции, покончить с нападками на трон и алтарь, восстановить законную власть, возвратить королю безопасность и свободу». В начале августа войска коалиций перешли границу Франции, 23 августа они без боя взяли Лонгви и осадили Верден, который пал 2 сентября.


[Закрыть]и нашим солдатам повсюду не хватает оружия, оно было доставлено! Меня предупреждали со всех сторон.

Я попросил моего друга отправиться в Гаври подождать там, пока мне удастся преодолеть все препоны, связанные с чудовищным беспорядком министерского делопроизводства, чтобы его отъезд умерил народное возмущение. С грустью покинул он Париж, умоляя меня не успокаиваться, пока я не добьюсь залога, без которого все его шаги будут напрасны.

Наконец 7 августа, в первый же день, когда г-н де Сент-Круапоявился в министерстве иностранных дел, я направил ему письмо, которое надлежит привести здесь, дабы показать, что, пока меня обвиняли в измене гражданскому долгу и предательстве, я ни на минуту не прекращал своих усилий.

«Господину де Сент-Круа, министру иностранных дел.

Париж, 7 августа 1792 года.

Сударь!

Посылая Вам памятную записку, ранее врученную г-ну Дюбушажу, о состоянии такого неотложного дела, каким является доставка голландских ружей, я имею честь Вас заверить, что вот уже четыре с половиной месяца каждый пустяк, связанный с этими ружьями, стоит мне двухнедельных просьб и по меньшей мере двадцати бесполезных посещений министерства; это какое-то проклятье. Вот Вам последний пример.

Восемнадцатого июля оба министра – министр иностранных дел и военный– подписали наконец акт, обязывающий правительство немедленно вручить залог в размере пятидесяти тысяч немецких флориновмоему голландскому поставщику, который, будучи, в свою очередь, связан обязательством направить эти ружья в Америку, данным покойному императору Леопольду, не может завершить дела без этого залога. Так вот! То ничтожное обстоятельство, что до сих не установлено, какое обеспечение надлежит дать г-ну Дюрвею, взявшему на себя внесение залога, уж обошлось нам в девятнадцать дней задержки и тридцать бесполезных посещений министерства, а г-н де Лаог, который должен был этот залог доставить, так и не смог выехать из Франции, чтобы довести дело до конца, хотя каждый потерянный час дорого стоит нашей отчизне, громогласно требующей оружия!Более того, каждый день угрожает мне обвинением в том, что я задерживаю его отъезд (как утверждают, только так можно заставить меня самого донести на истинных виновников этой задержки). Я бьюсь, таким образом, между препонами или забывчивостью, с одной стороны, и недоброжелательством, с другой, и вынужден был выдворить г-на де Лаога из Парижа, чтобы его, по крайней мере, здесь не видели. Он ожидает в Гаврском порту; я же умоляю Вас, сударь, уделить мне всего четверть часа, чтобы покончить с обеспечением, которого требует от Вас г-н Дюрвей. Я позволяю себе досаждать Вам, движимый только чувством чести и любовью к отечеству, поскольку дело о ружьях стало личным делом правительства.

В момент, когда хватаются за любой предлог, чтобы обвинить министров, не станем подавать жгучему недоброжелательству столь серьезных поводов.

Давайте действовать, я заклинаю Вас. Я жду ваших распоряжений с нетерпением, от которого моя кровь вскипает, как кровь святого Януария!

Примите почтительный поклон от

Подпись: Бомарше».

С 7 по 16 августа я не получил ответа ни от кого: ни один министр мне не написал, зато заговорил народ. В ужасный день 10 августа [88]88
  В ужасный день 10 августа… – 10 августа 1792 года Тюильрийский дворец был взят народом. Король искал спасения в Законодательном собрании, которое приняло декрет об отрешении Людовика XVI от власти и объявлении его и королевской семьи заложниками. Было решено созвать Национальный конвент. Исполнительная власть была вручена Временному исполнительному комитету, куда вошли недавно уволенные королем министры Ролан, Клавьер и Серван, а также Монж и Лебрен. Во главе Совета встал Дантон.


[Закрыть]жители Сент-Антуанского предместья кричали, шагая по улицам: «Как нам защищаться? У нас есть только пики и нет ни единого ружья!»Агитаторы твердили им: «Этот негодяй Бомарше, этот враг отечества задерживает шестьдесят тысяч ружей в Голландии, это он препятствует их доставке». Другие, подобно эху, откликались: «Нет, все обстоит куда хуже! Он прячет эти ружья в своих подвалах, они нужны, чтобы нас всех уничтожить!» А женщины, надрывая глотки, вопили: «Поджечь его дом!»

В субботу 11 августа ко мне пришли утром сказать, что враги с адским умыслом морочат голову женщинам у ворот Сен-Поль, настраивая их против меня; и если будет так продолжаться, не исключено, что народ из предместий явится грабить мой дом.

– Я ничем не могу им помешать, – ответил я, – моим врагам только это и нужно. Но пусть будет спасен хотя бы этот портфель с оправдательными документами: если я погибну, его найдут.

О французские граждане! В этом портфеле были бумаги, с которыми я вас только что ознакомил, а также те, которые последуют.

Нужно ли повторять то, что было напечатано об этом событии в августе прошлого года? Я обрисовал моей дочери, чтобы она была в курсе, ужасные подробности случившегося: я послал ей в Гавр, где она находилась вместе с матерью, это письмо; одиннадцать дней его задерживали на почте: оно было вскрыто в соответствии с законом, усматривающим гнусного преступника во всяком, кто этот закон нарушит; с него была снята копия, опубликована, она ходит по рукам, не в моей власти что-либо там изменить; письмо существует, и мне скажут, что впоследствии я рад бы был его улучшить.

Граждане! Я бросаю это письмо в кипу моих оправдательных документов. Если прочие могли прискучить вам своей неприятной сухостью, оно лишено этого порока. Я вложил в него душу: я писал дочери, дочери, страдавшей в тот момент за меня! Чтение этого письма может оказаться не бесполезным для истории революции!

Но вернемся к истории ружей. Г-н де Сент-Круаоставил министерский пост. Его место занял г-н Лебрен.

В отчаянии от безрезультатности всех моих хлопот и усилий, видя, что опасность нарастает, я написал г-ну де Лаогув Гавр, чтобы он немедленно отправлялся в Гаагу, не дожидаясь злосчастного залога.Можно составить представление о моем положении, читая мое письмо Лаогу:

«Париж 16 августа 1792 года.

Я ждал, мой дорогой Лаог, до сегодняшнего дня, оттягивая Ваш отъезд. Увы! Весь мой патриотизм, все мои бесконечные усилия не властны ни над событиями, ни над людьми! Несмотря на мои огромные жертвы, несмотря на похвалы, которых удостоили меня, у Вас на глазах, объединенные комитеты, мне никто не помогает; и у несчастной Франции, гибнущей из-за отсутствия оружия, нет, по чести сказать, никого, кроме меня, кто искренне стремится помочь ей получить его из Голландии. Я писал г-ну де Сент-Круа, г-ну Бонн-Карреру, Вошелю, господам д'Абанкуру, Дюбушажу, – ни от кого я не получил ответа относительно этого треклятого залога, который г-н Дюрвейготов внести, если получит должное обеспечение. Поистине, создается впечатление, что дела отечества никого здесь более не трогают! К кому теперь обращаться? Министры мелькают, как в волшебном фонаре. После великих событий г-н Лажар, по слухам, убит; г-н д'Абанкур арестован, г-да Бертье, Вошельи другие – в тюрьме; не знаю, где найти ни г-на Дюбушажа, ни г-на Сент-Круа!Г-н Лебрен, новый министр иностранных дел, только входит в курс дела; Бонн-Каррерарестован, все его бумаги опечатаны! Г-н Серван, вернувшийся в военное министерство, к сожалению, все еще в Суассоне, а его обязанности исполняет – догадайтесь, кто? – Клавьер, на которого возложено также податное ведомство. И самое важное для Франции дело, дело о шестидесяти тысячах ружей, лежит без движения! Я задыхаюсь от боли.

Отправляйтесь, наконец, друг мой, выполним наш гражданский долг; я – глас, вопиющий в пустыне: «Французы! У вас в Зеландии шестьдесят тысяч ружей, страна в них нуждается! Я один бьюсь, чтобы вы их получили». Кажется, что все пропускают мои слова мимо ушей, когда я настаиваю; вернее, все поглощены событиями, которые набегают одно на другое. Отправляйтесь, дорогой мой Лаог, вручите письмо министра нашему послу; пусть он тем временем займется приемкой оружия! Злосчастный залог будет выслан, как только мне удастся этого добиться!Но пусть посол не предпринимает никаких политических шагов в отношении голландцев, покуда залог не прибудет в Гаагу,с тем чтобы, когда пробьет великий час, можно было бы со всем покончить разом; иначе, если между снятием эмбарго и вывозом будет промежуток, они придумают новые препоны; а без залога оружие не вывезти. Ах, бедная Франция!Как мало твои самые насущные нужды трогают тех, кто к ним причастен! Если и дальше так пойдет, я потеряю по пять флоринов на ружье из-за того, что предназначал их Франции. Окажется, что министры и комитетынапрасно говорили мне лестные слова о гражданском бескорыстии; и, горе нам! мы лишимся этих ружей, меж тем как здесь куют пики!И всё потому, что никто в действительности не выполняет своего долга; и мы не получим вовремя этих ружей, меж тем как сейчас формируется столько новых военных частей!

Оставим все эти сетования; поезжайте, друг мой; и если мое присутствие может быть полезно для отправки оружия, пусть г-н де Мольднапишет об этом. Я не посчитаюсь с опасностями, которые могут мне угрожать, если в этом нуждается отчизна. Да, я принесу и эту жертву, я пущусь в путь, хотя я стар и болен! Деятельность трибуналов временно приостановлена, и я не могу снять ареста, наложенного Провеном, – не могу получить деньги в военном министерстве. Вы не сообщаете мне, получили ли кредитное письмо на двадцать тысяч флоринов, которое я Вам послал на следующий день после Вашего отъезда из Парижа.

Счастливого пути, счастливого пути.

Подпись: Бомарше».

Я явился на прием (впустую) к г-ну Лебрену, как к министру, который обо всем осведомлен, поскольку дело о ружьях проходило через его руки, когда он был управляющим делами министерства иностранных дел. Никому оно не было известно так хорошо, как ему.

Я счел, что самый надежный путь – обратиться к нему в письменной форме. Я направил ему настоятельную записку.

«16 августа 1792 года.

Господин де Бомаршеимеет честь приветствовать г-на Лебрена. Он просит г-на Лебрена соблаговолить удостоить его короткой аудиенции, чтобы обсудить с ним весьма неотложное и весьма важное дело, которое должны были довести до конца один за другим господа Дюмурье, Шамбонас, Дюбушажи Сент-Круаи которое до сих пор, в силу неблагоприятных обстоятельств, пребывает под угрозой и под подозрением, несмотря на содействие и положительное мнение трех объединенных комитетов – дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати.Речь идет не более и не менее, как о шестидесяти тысячах голландских ружей. Создается впечатление, что, когда это касается блага отчизны, наша страна поражена неизлечимой слепотой. Не пора ли с этим покончить? Бомаршебудет ждать указаний г-на Лебрена».

Лебренпоручил ответить мне:

«Печати, наложенные на бумаги г-на де Сент-Круа, были сняты только вчера, поэтому министр иностранных дел не был знаком с письмом г-на де Бомарше (очевидно, с письмом, которое я направил г-ну Сент-Круа вместе с памятной запиской). Он весьма удивлензадержкой в деле с ружьями; он полагал, что г-н де Лаог уже уехал. Он желает обсудить это с г-ном Бомарше и просит его прийти к нему завтра около полудня.

Сего 16 августа 1792, 4-го года Свободы».

«Хвала господу! – подумал я. – Наконец-то нашелся человек, который выражает удивлениепо поводу препон, чинимых в этом деле (помешавших г-ну де Лаогу выехать); этот министр достойный гражданин, он ознакомился со всеми моими затруднениями и не скрывает, что они его тронули. Вот какие министры нам нужны.

Он покончит с залогом, ему с г-ном Дюрвеем тут дела на час. Он вытолкнет моего Лаогав море, и у Франции будут, хвала господу, ружья! Благословен господь!»

Но, хотя я и ходил дважды в день к этому министру (а я живу примерно на расстоянии мили от министерства), мне удалось встретиться с ним лишь 18-го, после полудня.

Он принял меня со всей учтивостью, повторил мне то, что уже писал, сказал, что отправляется на Совет, чтобы урегулировать вопрос о залоге и возможно более скором отъезде г-на де Лаога; я должен вернуться к нему на следующий день, и он быстро покончит дело.