Текст книги "Том 3. Лорд Аффенхем и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

Джейн смотрела на статую.

– Стэнхоуп считает, это лучшее его творение.

– Стенхоуп!

– Не смей так говорить!

– Я сказал: «Стенхоуп».

– Да, но гадким, плаксивым голосом, как будто тебе противно выговаривать это имя.

Лорду Аффенхему и впрямь это было противно, однако ему не хватило духу сказать правду. Мужественный человек, отличившийся в молодости на войне, страшился женского гнева. Джейн, если разбудить спящую в ней тигрицу, имела неприятное обыкновение сообщать, что испортилась плита и обедать придется бутербродами. Лорд Аффенхем деликатно переменил тему.

– Послушай!

– Да, милорд?

– Ты ходила в галерею насчет моих картин?

– Ходила и видела самого мистера Гиша. Кажется, он заинтригован.

– Хорошо.

– Я обещала позвонить ему и узнать, как идут дела.

– Отлично. Поторопи его, мошенника. Если я продам картины, мы сможем снова переехать в Шипли.

– А я – выйти за Стенхоупа.

– У-у!

– Что ты сказал?

– Да так…

– Ты сказал: «У-у!»

– Ничего подобного.

– Мне послышалось: «У-у!»

– Возможно. Чего только не послышится. А теперь – не приставай ко мне. Я решаю головоломку, она сегодня какая-то безумная. Сбегай и спроси Кеггса, что бы такое могло значить: «Конь мчался по степи, напрягая могучие лыжи». Передай, что это срочно. И принеси еще кофе.

– Ты пьешь слишком много кофе.

– Кофе много не бывает. Он взбадривает. Подстегивает мыслительный процесс.

– Ладно, принесу. Ну и хлопот же от тебя! Джейн вернулась с кофе.

– Я сварила ровно чашку, – сказала она. – Ты отравляешь нервную систему. Что до лыж, то мистер Кеггс говорит, это нарочно, надо – жилы. Запиши.

– Запишу. Жилы, да? Потрясающе. Теперь поди и спроси его, что, черт возьми, такое: «Под грохот аплодисментов на сцену поднялся знаменитый катер».

– Его нет.

– Ерунда. Конечно, он здесь. Он тут живет.

– Живет. Но сейчас он мчится куда-то, напрягая могучие лыжи. Я поймала его у калитки. «Прощай!» – взмахнул он лилейного рукой и устремился в бескрайние просторы. Что ж, дожидайся его возвращения, – и Джейн ушла хлопотать по хозяйству, а лорд Аффенхем задумался, до чего же надо дойти, чтоб подсунуть бедным читателям этот катер. Тут он заметил, что из Мирной Гавани выходит Стенхоуп Твайн с явным намерением полюбоваться на свой шедевр.

Виконт демонстративно встал и пошел в дом. Он был не в настроении услышать «А, это вы, Аффенхем».

4

Примерно в то время, когда лорд Аффенхем нес ко рту первую вилку яичницы, а бульдог Джордж ловил первый сухарик, ненавистный Роско Бэньян стоял перед своим «ягуаром» у квартиры друга в Сент-Джонс-вуд и собирался ехать домой. Вечеринка была из тех богемных сборищ, которые длятся до первых почтальонов и заканчиваются поутру все той же яичницей.

Роско Бэньяна было довольно много. Еще пухлым мальчиком он любил между едой перехватить булку с сосиской или, скажем, конфету, а достигнув совершеннолетия, не записался в поклонники диет. Большинство его знакомых предпочли бы, чтоб его было поменьше, однако он продолжал настойчиво раздаваться во все стороны. Лицо у него было красное, шея вываливалась из воротника, а недавно в свет вышло второе издание его подбородка. Неудивительно, что прохожие ценители изящного быстро переводили взгляд на стоящую рядом девушку.

На Элейн Донн безусловно стоило посмотреть. Никто не заподозрил бы в ней дочь шордичского кабатчика, бывшего боксера-тяжеловеса. Часто бывает, что отцы, неспособные попасть в первую тройку на пляжном конкурсе красоты, производят дочерей, на которых народ оглядывается. Так вышло и с отцом Элейн, Боевым Билсоном. Он сам, частично – от природы, частично – от превратностей профессии, напоминал побывавшую в автокатастрофе гориллу, зато дочь выросла сногсшибательной брюнеткой во вкусе Марка Антония. Глядя на нее, Роско понимал, что побудило его две недели назад, под конец подобной же вечеринки, внезапно сделать предложение. Элейн вскружила бы голову самому рассудительному человеку.

О помолвке объявлять не стали. Роско в минуту откровенности проболтался Мортимеру Байлиссу, Элейн же мудро хранила молчание. Дочь таких родителей предпочтет, чтобы папа и мама не виделись с будущим зятем, пока тому не поздно осознать, с кем он собрался породниться. Эмма Билсон любила и почитала родителей, но, как девушка умная, понимала, что Роско не придет от них в восторг. Успеют познакомиться потом, после свадебного путешествия.

– Ну, – сказал счастливый жених, зевая во весь рот, – поеду, завалюсь. Домой доберешься?

Мисс Донн жила в Пини-уэй – это несколько миль от Сент-Джонс-вуда, причем в направлении, противоположном Шипли-холлу. Роско не предложил подвезти ее домой, что свидетельствует о большой смекалке. Он был практичен, как и его возлюбленная.

– Такси, что ли, возьми, – посоветовал он, сел в машину и укатил.

От Лондона до Шипли-холла примерно час с четвертью, но Роско Бэньян с юности гонял так, что полицейские любопытствовали, где горит. Он проделал путь за сорок шесть минут, вылез из машины и сонно поплелся в спальню, но его перехватил Скидмор.

– Извините, сэр, – сказал Скидмор. – Пришел мистер Кеггс.

Роско нахмурился.

– Кеггс? Не знаю никакого Кеггса.

– Он сказал, что был когда-то дворецким вашего отца.

– А, этот? – Из глубины небытия перед мысленным взором возникли брюшко, оксфордский выговор и полный лунный лик. – Чего ему надо?

– Он не объясняет, сэр, только говорит, что это важно.

– Где он?

– У меня в буфетной.

Роско задумался. Важно? Кому важно? Ладно, лучше уж принять этого Кеггса, чтобы сразу отвязаться.

– Проводи его в курительную.

Появился Кеггс, с котелком, без которого дворецкие, хотя бы и бывшие, на людях не появляются.

– Доброе утро, – сказал он. – Надеюсь, вы меня помните, сэр? Много лет назад я имел честь служить у покойного мистера Бэньяна-старшего в должности дворецкого. – Он обвел комнату крыжовенными глазами и сентиментально засопел. – Как странно снова оказаться в этой комнате! – с чувством произнес он. – По возвращении из Америки я некоторое время служил здесь у лорда Аффенхема. При виде этих стен я чуть не плачу.

Слезы Кеггса не волновали Роско Бэньяна; ему хотелось спать.

– Выкладывайте, чего нужно, – сказал он.

Кеггс с минуту молчал, словно выстраивая мысли и решая, с какой начать. Он взглянул на котелок, и, видимо, почерпнул оттуда вдохновение.

– Вы – богатый человек, мистер Бэньян, – начал он. Роско вздрогнул, словно увидел местное привидение. Слабая, снисходительная усмешка тронула губы Кеггса.

Он все понимал.

– Нет, сэр, – продолжал он, – я не прошу у вас денег. Я хотел сказать, что, будучи человеком богатым, вы, вероятно, не откажетесь разбогатеть еще больше. Переходя без дальнейших предисловий к тому, что назвал бы сутью, скажу, сэр, что знаю, как вам получить миллион долларов.

– Что?!

– Конечно, я назвал приблизительную сумму, но, думаю, она довольно близка к истинной.

Знакомые Роско Бэньяна частенько говорили, что, даже нагруженный деньгами выше ватерлинии, он не поленится пройти десять миль в тесных ботинках, чтобы подобрать оброненный кем-то медяк. Когда отставные дворецкие говорят ему, что знают, как получить миллион, они затрагивают самые глубины его существа. Роско Бэньян смотрел на Санта-Клауса в котелке, как некогда мужественный Кортес (а скорее – мужественный Бальбоа) смотрел на Тихий океан. Подозрение, что мужественный Кеггс перебрал, он отбросил с порога. Посетитель так и излучал трезвость.

Внезапно его осенила неприятная мысль. Что, если ему предлагают куда-то вложить деньги? Может, гость изобрел патентованный штопор или, не дай Бог, владеет пожелтевшей картой, на которой крестиком отмечены сокровища капитана Кидда? Роско слегка засопел, полагая, что такие прожекты надо душить в зародыше.

Кеггс разбирался в сопении не хуже, чем в тайном смысле вздрагиваний. Он отечески воздел руку, словно верховный жрец, упрекающий младшего жреца в отступлении от кастовых стандартов.

– Кажется, я понимаю, что вы подумали, сэр. Вы сочли, что я прошу вас профинансировать некое коммерческое начинание.

– А разве не так?

– Отнюдь, сэр. Я пришел продать вам информацию.

– Продать? – Это слово поистине резало слух.

– Естественно, я хотел бы получить вознаграждение за предоставленные сведения.

Роско с сомнением пожевал губу. Он не любил вознаграждать. Деньги в его кошельке предназначались исключительно на нужды Р. Бэньяна. Однако, если это правда про миллион долларов…

– Ладно. Валяйте.

– Хорошо, сэр, – важно произнес Кеггс. – Я вынужден начать с вопроса. Знакома ли вам фамилия Тонти?

– Никогда не слышал. А кто это?

– Правильнее спросить, кто это был. Тонти уже с нами нет, – сказал Кеггс таким тоном, каким говорят, что всякая плоть – трава. – Это был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и придумал тонтину. В чем она состоит, я сейчас объясню. А теперь, – заключил он свое объяснение, – если вам интересно, сэр, я расскажу короткую историю.

Он еще раз сверился с котелком, потом начал:

– Десятого сентября 1929 года, сэр, ваш покойный батюшка принимал за обедом в резиденции на Парк-Авеню одиннадцать гостей. Все они, за исключением мистера Мортимера Байлисса, были, как и он, известные финансисты. Не надо вам напоминать, что это происходило за несколько недель до сокрушительного биржевого краха. Игра на повышение, сгубившая рынок, была в самом разгаре. Все присутствующие нажили огромные состояния, и под конец обеда разговор коснулся того, как распорядиться деньгами, которые в эпоху безудержных спекуляций сами плыли в руки.

Здесь Кеггс замолк, чтобы перевести дыхание, которое с годами сделалось у него несколько затрудненным, и Роско, воспользовавшись паузой, полюбопытствовал, нельзя ли, чтоб вас так, покороче. Не может ли Кеггс, спросил Роско, подложить под себя хотя бы брусок динамита, чтобы перейти к сути.

– Я к ней и перехожу, – спокойно отвечал Кеггс. – Итак, джентльмены, повторяю, обсуждали, как бы потратить деньги, и мистер Мортимер Байлисс со свойственной ему изобретательностью предложил устроить тонтину, однако – не такую, о какой я только что рассказал. Идея самого Тонти – ждать, пока смерть устранит одного претендента за другим, – не вызвала сочувствия у тех, кто страдал повышенным давлением, и тогда мистер Байлисс выдвинул альтернативное предложение. Он посоветовал, чтобы мистер Бэньян и его гости внесли по пятьдесят тысяч и вся сумма со сложными процентами досталась тому из их сыновей, который женится последним. Вы что-то сказали, сэр?

Роско не сказал, он засопел. Сопение было уже не то, что прошлый раз. Тогда оно отличалось холодной настороженностью, стремилось же подавить в зародыше всякие финансовые новации. Сейчас он встрепенулся, загорелся, преисполнился энтузиазма – и выразил свои чувства.

– Кто последний женится?

– Да, сэр.

– Я не женат.

– Не женаты, сэр.

Взорам Роско Бэньяна предстало радужное видение.

– Вы уверены, что мой отец участвовал?

– Уверен, сэр.

– Он никогда мне не говорил.

– Это условие тонтины.

– И все произошло в 1929-м?

– Да, сэр.

– Значит…

– Именно так, сэр. За прошедшие годы игроков на поле, если прибегнуть к футбольному сравнению, значительно поубавилось. Часть молодых джентльменов погибла в борьбе с японским и немецким милитаризмом, другие женились. Если верить газете «Тайме», вчера сочетался браком мистер Джеймс Брустер, сын покойного Джона Брустера. Уцелели, если позволено так выразиться, только вы и еще один джентльмен.

– Вы хотите сказать, нас всего двое?

– В точности так, сэр, вы и другой кандидат. Он, – тут Кеггс сделал многозначительную паузу, – помолвлен.

– Ну!

– А также, – Кеггс снова помедлил, – стеснен в средствах. Радость, охватившая было Роско Бэньяна, снова померкла.

– Тогда он не женится, – горько сказал он. – Черт, он не женится много лет!

Кеггс кашлянул.

– Если кто-то, более состоятельный, не окажет ему скромную финансовую поддержку, подтолкнув таким образом к браку. Это можете сделать вы.

– Э?

– Если вы ему поможете, сэр, вы, скорее всего, переломите ход событий. Он осмелеет и решится, оставив вам то, что я, простите за выражение, назвал бы жирным куском.

Роско погрузил голову в двойной подбородок и углубился во внутренний спор. Пока он, как многие люди его возраста, маялся на распутье, вошел Мортимер Байлисс.

Годы, которые так мягко обошлись с Огастесом Кеггсом, были к нему куда суровее – он усох и напоминал теперь нечто, извлеченное из гробницы ранних Птолемеев. При виде гостя он остановился и нацелил черный монокль, который стойко пронес сквозь все мировые катаклизмы.

– Кеггс! – удивленно вскричал Мортимер Байлисс.

– Доброе утро, мистер Байлисс.

– Вы еще живы? Вот уж не думал вас встретить! А вы все толстеете, мой дорогой. И дурнеете. Каким ветром вас принесло?

– Я к мистеру Бэньяну по делу, сэр.

– А, у вас дела? Тогда ухожу.

– Никуда вы не уходите! – очнулся Роско Бэньян. – Вас-то мне и надо. Это правда, что Кеггс мне говорил?

– Мистер Бэньян имеет в виду то, что случилось за обедом у его отца десятого сентября 1929-го года, мистер Байлисс. Если помните, вы предложили брачную тонтину.

Мортимера Байлисса не так легко было ошеломить, но при этих словах монокль выпал из его глаза.

– Вы об этом знаете? Боже правый! Где вы были? Сидели под столом? Притворились кадкой для пальмы?

– Нет, сэр, телесно я не присутствовал. Однако я завел обыкновение, с тех пор, как акции пошли вверх, прятать диктофон за портретом Джорджа Вашингтона, на каминной полке. Я подумал, что это поможет мне распорядиться моими сбережениями.

– Вы записывали каждое слово? Должно быть, получили много ценных советов.

– Да, сэр. Однако самый ценный был ваш – продать акции, а деньги вложить в государственные бумаги.

– Вам хватило ума это сделать?

– На следующий же день, сэр. Я бесконечно благодарен вам, и считаю, что вы заложили основы моего благосостояния.

Роско, который с растущим нетерпением слушал дружескую беседу, грубо вмешался.

– Ну, хватит! Благосостояние, видите ли! Это правда про тонтину, Байлисс?

– Истинная правда. Моя самая блестящая мысль.

– Деньги и впрямь получит тот, кто последним женится?

– Да. Они ждут.

– Около миллиона?

– Наверное. Первоначальный капитал составлял полмиллиона. Один из одиннадцати…

– Двенадцати.

– Одиннадцати! Я – бездетный холостяк. Дж. Дж. и десять гостей – всего одиннадцать. Когда вы меня перебили, я собирался сказать, что один из одиннадцати утром, на свежую голову вышел из игры. Так что десять человек внесли по пятьдесят тысяч с носа.

– Кеггс говорит, остались двое.

– Вот как? Я не следил. Кто второй?

– Еще не знаю.

– А когда узнаете?

– Устраню его.

– В каком смысле?

– Кеггс говорит, он хочет жениться, но не может, денег нет. Я подброшу ему самую малость…

– …и подтолкнете в пропасть. Вижу, к чему вы клоните. Опоить чужую лошадь. Подленькая мысль. Кто ее предложил?

– Кеггс.

– Вот как? Возможно, вы этого не видите, Кеггс, но я за вас краснею. Между нами, вы превращаете чисто спортивное состязание в надувательство самого мерзкого свойства. А как насчет мзды? Полагаю, Кеггс ждет от своей проделки каких-то выгод. Сколько вы ему дадите?

Роско задумался.

– Пятьдесят фунтов.

Кеггс, гладивший котелок, вздрогнул так, будто тот его укусил.

– Пятьдесят, сэр?

– А что?

– Я ждал гораздо больше, сэр.

– Но не дождетесь, – сказал Роско.

Они помолчали. Было видно, что Кеггс ранен в самое сердце. Дворецкие не проявляют чувств, но экс-дворецкий проявил их. Однако буря вскоре улеглась, и полное лицо успокоилось:

– Очень хорошо, сэр, – сказал он, доказывая, что он из тех, кто способен, по слову мистера Киплинга, быть твердым и в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна.

– Ладно, – сказал Мортимер Байлисс. – Значит, можно продолжать. Кто этот загадочный незнакомец?

– Некий Твайн, сэр.

– Твайн? – Роско обернулся к Байлиссу. – Я не помню, чтоб у отца был такой друг. А вы?

Мортимер Байлисс пожал плечами.

– Мне что, нечего больше помнить? Вы считаете, что мерзкие знакомцы покойного Дж. Дж. – драгоценные перлы, и я каждый день любовно перебираю их в памяти? Расскажите нам про Твайна, Кеггс.

– Он скульптор, сэр. Живет рядом со мной, в соседнем доме.

– Странное совпадение.

– Да, сэр. Я часто говорю, что мир тесен.

– С кем же он помолвлен?

– С мисс Бенедик, племянницей лорда Аффенхема, которому я одно время служил. Молодая леди и его милость проживают в Лесном Замке.

– Э?

– В моем доме, сэр. Лесной Замок, Тутовая Роща, Вэли-Филдз. Мистер Твайн живет в Мирной Гавани.

– И там же ваяет?

– Да, сэр.

– Но без особого успеха?

– Да, сэр. Я бы сказал, что мистер Твайн находится в финансовой яме. Это и препятствует ему соединиться с молодой леди.

– Бедность – банановая кожура на дороге любви.

– Именно так, сэр.

– И вы предлагаете, чтобы мистер Бэньян исправил это положение?

– Да, сэр. Если мистер Бэньян даст мистеру Твайну двадцать тысяч фунтов, тот женится немедленно.

Роско сотрясся от носа до кормы, глаза его просто вылезли.

– Вы что, рехнулись? – выговорил он. – Двадцать тысяч фунтов?

– Насадишь мелкую рыбешку – вытащишь кита, – сказал Мортимер Байлисс. – Не жмитесь по мелочам, другими словами – кто не вложит, тот не получит.

Роско лихорадочно провел рукой по волосам. Он понимал, что избитые истины верны, но не хотел с ними мириться.

– Не могу ж я прийти и сунуть ему деньги!

– Да, верно. Что вы посоветуете, Кеггс?

– Думаю, это просто, сэр. В саду Мирной Гавани стоит статуя мистера Твайна. Можно предположить, что день или два назад мистер Бэньян, зайдя к дворецкому своего покойного батюшки, случайно взглянул за ограду…

– Увидел шедевр и поразился? Конечно. Вы правы. Поняли, Роско? «Боже! – вскричали вы. – Неведомый гений!» И – к нему, с чековой книжкой.

– Чтобы отвалить двадцать тысяч фунтов? Он подумает, что я рехнулся.

– Как вы справитесь с этим, Кеггс?

– Легко, сэр. Недавно я читал автобиографию известного драматурга, который вспоминает, как к нему, в начале творческого пути, обратился финансист и предложил выплачивать ежегодно твердую сумму в обмен на треть будущих доходов.

– Он согласился?

– Нет, сэр, но я уверен, что мистер Твайн примет аналогичное предложение.

– Конечно, примет! Двадцать тысяч наличными! Вы не прогадаете, Роско. Он пошлет за портным снимать мерку для свадебных брюк через пять минут после того, как получит деньги по чеку. Знаете что? Я возьму все на себя. Оставайтесь на заднем плане этаким таинственным благодетелем. Как его номер, Кеггс? Пойду, позвоню.

Мортимер Байлисс отправился звонить. Несколько минут Роско тупо глядел в пространство, а Кеггс поглаживал котелок. Его пробная ремарка об удивительной погоде отклика не нашла. Роско не был расположен к обмену мнениями.

– Я с ним поговорил, – сказал Мортимер Байлисс. – Надо сказать, мне было приятно, как он воспринял мое имя. «Неужели тот самый?» – выговорил он. «Собственной персоной», – отвечал я, мило краснея. Потом я сообщил, что вы видели статую и просите меня дать профессиональный отзыв о других работах. Вероятно, дурны несказанно, а, Кеггс?

– Мне они не по вкусу, сэр.

– В довершение всего он пригласил меня сегодня поужинать в Приветном Шалаше. Или это Беседка Отдохновения?

– Мирная Гавань, сэр.

– Так же плохо, если не хуже. Думаю, подадут обычную пакость.

– Отнюдь, сэр. У мистера Твайна превосходная кухарка.

– Вот как? И на том спасибо. Поможет скоротать отвратительный вечер. Что ненавижу, то ненавижу – бюсты. Дж. Дж. всегда хотел, чтоб я их покупал, просто страсть какая-то. Ладно, сегодня ужинаем у Твайна. Завтра дам ему потомиться, а послезавтра приглашу в свой клуб и ошеломлю. Чек надо будет иметь с собой, чтоб помахать у него перед глазами. Благодарите Кеггса за мудрую мысль.

Роско сглотнул. Он страдал, как страдает бережливый мультимиллионер, которому предстоит расстаться с двадцатью тысячами. Да, он понимал, что вложение разумно: насадишь мелкую рыбешку, вытащишь кита, и все же еле выговорил:

– Спасибо, Кеггс.

– Не за что, сэр. На здоровье, сэр. До свиданья, мистер Байлисс.

– Вы нас покидаете?

– Мне пора домой.

– Торопитесь на поезд?

– Нет, я на машине.

– Я провожу вас, – сказал Мортимер Байлисс, прикрывая за собой дверь. Монокль сверкнул, мумифицированное лицо приняло то выражение, с которым участковый судья начинает перекрестный допрос отпетого преступника. – Ну-ка, отвечайте, мой хитрый мажордом, что за этим кроется?

– Сэр?

– Бросьте корчить святошу! Я спрашиваю, что за этим кроется, и требую прямого ответа. Признавайтесь, увенчанный котелком мошенник. Вы не хуже моего знаете, что у Дж. Дж. Бэньяна не было друга по фамилии Твайн.

Мы не скажем, что Кеггс хихикнул – дворецкие, даже отставные, не хихикают, – однако он только что не хихикнул.

– Я и сам подумывал, не удивило ли вас это, сэр.

– Удивило.

– Я даже боялся, как бы вы не раскрыли мой маленький обман.

Мортимер Байлисс заломил бровь.

– Мой дорогой! Когда я вижу, что Роско Бэньян вот-вот выложит двадцать тысяч ни за что ни про что, я не порчу удовольствия, раскрывая маленькие обманы. Господь свидетель, в наше время редко выпадает достойный случай повеселиться.

– Верно, сэр.

– Милостивое Провидение много лет готовило Роско что-то подобное. Слишком он любит деньги, это вредно для души. Отнимать у него хоть что-то – долг милосердия. Вы это почувствовали?

– Еще как!

– Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов.

– Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным.

– И вы, как говорится, в отместку направили его не туда?

– Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр. Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению.

– Блеск!

– Сэр?

– Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз?

– Не слышал, сэр.

– Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете – кратко: кто же таинственный узник?

– Сэр?

– Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско.

– Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер.

– Как?! – Мортимер Байлисс удивился. – Сын Джо Холлистера?

– Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф.

– Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать – единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я о нем слышал, он собирался учиться живописи… да, в Париже.

– Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит.

– Воровской притон! И собирается жениться?

– На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже.

– Как же вы все это узнали?

– Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился.

– Боже! Устроили за ним слежку?

– Это простейший способ оставаться в курсе его дел.

– Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки.

– Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот. Хотите узнать еще что-нибудь?

– Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания.

Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки.

– Ушел? – спросил он.

– Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь?

– Ничуть.

– Еще раскаетесь.

– В каком смысле?

– Да так… Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду.

– Чего-чего?

– Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены.

– А, это! Разорву помолвку.

– Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств? Вы писали ей письма?

– Что-то писал.

– Упоминали о свадьбе?

– Упоминал.

– Тогда вам есть о чем беспокоиться.

– Вот еще! Все в порядке.

– Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах.

– Я знаю такого Пилбема, он держит сыскное бюро «Аргус». Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну.

Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж. Дж. Бэньяна.

– Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада.

5

Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пиккадилли на Бонд-стрит – плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд.

Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто. Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения.

Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки. «Почему ты не причесываешься? – спрашивала она. – Ты похож на шотландскую овчарку». Или: «Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента». Бесполезно было говорить, что волосы – его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки – цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать. Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он – низом, и на милом берегу Лох-Ломонда и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в Галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга:

– Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено?

Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: «Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! Мир так прекрасен, что всем нам пристало как королям ликовать».

– Ха! – сказала секретарша.

– И вам того же, – вежливо отвечал Билл.

– Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, – продолжала она. – Это надо же, явились на работу!

Билл немного нахмурился.

– Не произносите при мне слова «работа». Сегодня утром оно режет мне слух.

– Хорошенькое утро – двенадцать часов.

– А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся – и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час. Вот что, – сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, – мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия.

– Сами затрясетесь, когда увидите мистера Гиша. Он прыгал, как кошка на сковородке.

– Вы, вероятно, имели в виду рыбу в том же неприятном положении. Немного недоволен, да? Что ж, досадно, сегодня я хотел бы видеть вокруг только счастливые лица. Вы лицезреете меня, о Элфинстоун, когда сижу на вершине мира с радугой в руке и в шляпе набекрень. Не зная обстоятельств, вам не понять, в чем дело, но я чувствую себя жаворонком, которому отворили клетку и позволили взмыть в эмпиреи с песней на устах. Встреть меня сейчас Шелли, он бы сказал «Здравствуй, дух веселый», и был бы прав. Я чувствую… но что-то в вашем взгляде мне подсказывает, что вам плевать на мои чувства, а поскольку папа Гиш, несомненно, горит желанием со мной побеседовать, я, так и быть, уделю ему минуту-другую.

– Он ушел.

– Как? До обеда?

– Он уехал за город на распродажу мебели.

– Ясно. – Лицо у Билла разгладилось. – Я испугался было, что он сидит, вперя взор в циферблат, а добрая старая галерея пребывает в забвении. Ладно, если бы вы сказали раньше, вы бы сберегли мне немало нервов. Я-то воображал, что он ждет в засаде. Не передавал ли чего-нибудь милый старичок?

– Передавал. Если вы возьмете в руки по фунту свинца и прыгнете в реку, он будет только рад.

– Это говорит не настоящий Гиш. Он пожалеет о своих словах, как только найдет время поразмыслить. Есть еще указания? Помните, мой девиз: «Служить».

– Да, что-то насчет картин в Кенте. Адрес на столе. После обеда надо съездить.

– Нет, – отвечал Билл, чувствуя, что настало время проявить твердость. – Я готов делать все в разумных пределах, но сегодня никуда не поеду. Завтра.

– Как угодно. Шею не мне намылят.

– Что за вульгарные у вас выражения! Порой мне кажется, я понапрасну трачу время и силы, пытаясь вас просветить. Просто руки опускаются. И перестаньте моргать, я уже говорил. Еще что-нибудь?

– Да, он сказал… подождите минутку. Все записано. Вот, если придет миссис Уэстон-Смидт, показать ей «Подражание Эль-Греко», затем «Натюрморт с цветами» в стиле Диаса, потом – в духе мастера Священного Кельнского братства – и, наконец, Бернардо Дадди.

– Мое сердце принадлежит Дадди.

– «Ни в коем случае не перепутать порядок!» Вам это что-нибудь говорит?

– Просто, как всякий обман. Это называется «обработать клиента». Представьте, что вы рассказываете историю с неожиданным концом и нарочно тянете резину, чтобы громче прозвучал финал. Мы хотим продать Дадди и мостим путь подражателями, последователями и натюрмортами. Всю эту страсть господню мы показываем для затравки. Наша цель – смирить миссис Уэстон-Смидт, внушив, что такова кара за принадлежность к человеческому роду. И вот, пока она барахтается в пучине отчаяния, не надеясь из нее выбраться, мы подсовываем ей Дадди. Несчастной кажется, что она всю жизнь мечтала о такой картине. Сделка совершается. Психология.