Текст книги "Том 3. Лорд Аффенхем и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Первой заговорила Мод.

– Пойду, пожалуй, – сказала она.

Слова эти вывели ее собеседника из ступора.

– Сейчас я тебе все объясню…

– Объяснять нечего.

– Это было… это мимолетное… это просто так… ничего…

– Пупсик! – прожурчала Мод и пошла к двери. Он кинулся за ней.

– Одумайся! – взывал он. – Мужчины не святые! Это ерунда, чепуха!.. Нельзя же покончить… со всем… только потому, что я потерял голову?

Мод улыбнулась. Ей стало гораздо легче. Темный интерьер «Уголка» уже не нагонял тоску. Она готова была расцеловать эту неведомую Бэби за то, что своими мудрыми действиями она позволила с чистой совестью закрыть прискорбную главу.

– Ты потерял не только голову, Джеффри, – сказала она. – Ты потерял фигуру.

Она быстро вышла. В пылком порыве Джеффри бросился было за ней, но его остановили. Покидая «Уютный уголок», посетитель должен соблюсти некоторые формальности.

– С-с вашего разрешения, – произнес страдающий голос.

Дама, которую мистер Уиллоуби назвал Мэйбл (и ошибся, ее звали Эрнестиной) стояла рядом с листочком бумаги в руке.

– Шесть шиллингов два пенса, – сказала Эрнестина. Эти дикие слова отвлекли несчастного от главной темы.

– Шесть и два пенса за чашку какао и два бисквита? – вскричал он в ужасе. – Это грабеж!

– Шесть и два пенса, пожалуйста, – сказала атаманша с невозмутимым спокойствием. Это они уже проходили. «Уютный уголок» посещало немного посетителей; но с тех, кто посещал, сдирали по-крупному.

– Вот, – Джеффри достал полсоверена. – Некогда мне с вами ругаться.

Страдающая разбойница не проявила благодарности, словно уже совсем отрешилась от земного. Ей хотелось только покоя, да и времени, чтобы размышлять о трупе. Что плоть? Трава, не более. Нынче мы здесь, завтра нас нет. Но там, за дверью гроба, там – покой.

– Получите сдачу, – сказала она.

– К черту сдачу!

– Вы забыли шляпу.

– К черту шляпу!

Джеффри бросился вон, протиснув тело через дверь, и заковылял вниз по лестнице.

На Бонд-стрит машины шли направо, и машины шли налево. Гуляющие гуляли по тротуарам.

Но Мод не было.

В своем номере, в отеле «Карлтон», Джордж Бивен паковал вещи. Вернее сказать, он начал собирать их; последние же двадцать минут сидел на кровати, вглядываясь в будущее, которое представлялось ему чем дальше, тем все безрадостнее. В эти два дня он знавал такие приступы меланхолии, и с каждым разом становилось труднее их развеять. Теперь, перед лицом зияющего саквояжа, готового поглотить полагающееся ему содержимое, он всей душой отдался унынию.

Этот саквояж, со всей сопутствующей ему символикой расставаний и путешествий, как бы подчеркивал то обстоятельство, что он уезжает один в пустой мир. Скоро он окажется на борту лайнера, и каждый новый оборот двигателей будет уносить его все дальше оттуда, где должно бы всегда пребывать его сердце. В иные мгновения эта мысль была настолько мучительна, что перерастала в физическую боль.

Невозможно было даже представить, что каких-нибудь три недели назад он был счастливым человеком. Одиноким, да, может быть, но в каком-то расплывчатом, безличном смысле. Одиноким, но не тем одиночеством, которое терзает его теперь. Что ждет его впереди? Если говорить о триумфах, которые будущее может еще принести, то он, как сказал привратник служебного входа, «забурел». Всякий новый успех повторяет предыдущие, уже достигнутые успехи. Конечно, он будет работать и дальше, но…

Телефонный звонок на другом конце комнаты выдернул его в настоящее. Бормоча проклятия, он поднялся. Кто-то опять звонит – из театра, скорее всего. С тех пор, как он объявил, что уезжает в Америку субботним пароходом, они звонили без конца.

– Алло? – устало сказал он.

– Это Джордж? – спросил голос. Он звучал знакомо, но по телефону все женские голоса одинаковы.

– Да, Джордж, – ответил он. – Кто это?

– Вы меня не узнаете?

– Нет.

– Скоро узнаете. Я люблю поговорить.

– Билли, ты?

– Нет, это не Билли. Я – женского пола, Джордж.

– Билли тоже.

– Ну что ж, придется просмотреть свой список друзей женского пола.

– У меня нет друзей женского пола.

– Ни одного?

– Да.

– Странно…

– Почему?

– Вы сами сказали два дня тому назад, что я – ваш лучший друг.

Джордж сел. Он почувствовал, что у него нет скелета.

– Это… это вы? – он запнулся. – Нет, невозможно… Мод?

– Ах, какой догадливый! Джордж, я хочу спросить вас. Во-первых, вы любите масло?

Джордж поморгал. Нет, это был не сон. Он только что ударился коленом о телефонный столик, и оно еще болело самым убедительным образом. Значит, он бодрствует.

– Масло? – переспросил он. – Это в каком же смысле?

– Ну ладно, раз вы даже не знаете этого слова, то все в порядке. Сколько вы весите, Джордж?

– Фунтов сто восемьдесят. Но я не понимаю…

– Подождите, – на том конце провода помолчали. – Это около тридцати стоунов, – произнес голос Мод. – Посчитала в уме. А сколько вы весили в прошлом году?

– Примерно столько же, я думаю. Я всегда вешу примерно одинаково.

– Это чудесно! Джордж!

– Да?

– Это очень важно. Вы бывали во Флориде?

– Был как-то раз зимой.

– Знаете вы рыбу, которая называется «помпано»?

– Да.

– Расскажите мне о ней.

– Это в каком же смысле? Ну, рыба. Ее едят.

– Я знаю. Подробности, пожалуйста.

– Да нет там никаких подробностей. Едят, и все.

Голос на другом конце провода одобрительно замурлыкал.

– Какая красота! Человек, который рассказывал мне о помпано, прямо ударился в лирику – петрушка, растопленное масло… Так, с этим разобрались. Теперь другое, тоже очень важное… Как насчет обоев?

Джордж прижал свободную руку ко лбу. Разговор был решительно непонятен.

– Не понял.

– Чего именно?

– Ну, я не уловил, что вы сказали. Мне показалось что-то вроде «как насчет обоев»?

– Так и было, как насчет обоев. Почему вы удивляетесь?

– Тут нет никакого смысла, – слабо сказал Джордж.

– Есть, есть! Я хочу сказать: как насчет обоев в вашей каморке?

– Где?

– В каморке. У вас должна быть своя каморка, свой кабинет. Иначе где вы будете работать? Так вот, мне видятся стены приятных, спокойных тонов. Скажем, светло-зеленые. И, конечно, картины и книги. Да, моя фотография. Пойду и специально снимусь. Потом, рояль для работы, два-три уютных кресла. И… и все, пожалуй, как по-вашему?

Джордж сосредоточился.

– Алло? – сказал он.

– Почему вы говорите «алло»?

– Я забыл, что я в Лондоне. Надо было сказать «Вы слушаете»?

– Я слушаю.

– Ну хорошо, тогда скажем так: что все это значит?

– Что именно?

– Все, что вы говорите. Масло, и помпано, и обои, и мой кабинет. Я не понимаю.

– Какой вы бестолковый! Я спрашивала, какие обои будут в вашем кабинете, когда мы поженимся.

Джордж уронил трубку. Она ударилась о край столика. Он слепо пошарил рукой, отыскивая ее.

– Алло! – сказал он.

– Не говорите «алло». Это слишком резко.

– Что вы сказали?

– Я сказала: «Не говорите «алло».

– Нет, перед этим. Перед этим! Вы сказали что-то насчет «поженимся».

– Ну и что? Разве вы не собираетесь жениться? Наша помолвка объявлена в «Морнинг Пост».

– Но… но…

– Джордж! – ее голос дрогнул. – Не говори, что ты собираешься меня бросить! А если собираешься, скажи заранее, я предъявлю иск за нарушение брачных обязательств. Я только что познакомилась с одним очень способным молодым человеком, который все это проделает. Он носит котелок набок и говорит официанткам «Мэйбл». Отвечай, да или нет? Женишься ты на мне?

– Но… но… как насчет… я, то есть, насчет… я имею в виду, как насчет…

– Реши, наконец, что ты имеешь в виду.

– Насчет другого! – выдохнул Джордж. Мелодичный смех донесся до него с того конца.

– А что другой?

– Ну да, что?

– Может же девушка передумать, – сказала Мод. Джордж взвизгнул. Мод закричала.

– Прекрати петь! – сказала она. – Ты меня оглушил.

– Ты передумала?

– Конечно.

– И ты… ты хочешь… Я имею в виду, ты правда хочешь… ты правда думаешь…

– Не бормочи ты!

– Мод!

– Ну?

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Непременно.

– Елки-палки!

– Что ты сказал?

– Я сказал: «Елки-палки»! И запомни, когда я говорю: «Елки-палки», я имею в виду «елки-палки». Где ты? Мне надо тебя видеть. Где мы встретимся? Я хочу тебя видеть! Ради всего святого, где ты сейчас находишься? Я хочу тебя видеть! Где ты? Где ты?

– Внизу.

– Где? Здесь, в «Карлтоне»?

– Здесь, в «Карлтоне».

– Одна?

– Совершенно одна.

– Долго одна не пробудешь, – сказал Джордж.

Он повесил трубку и рванулся через всю комнату туда, где на спинке стула висел его пиджак, задев ногой за край саквояжа.

– Ну, ты! – сказал ему Джордж. – Чего бодаешься? Кому ты-то нужен, хотел бы я знать?!

Раз – и готово!

Перевод с английского Н. Трауберг

Глава I

Несмотря на животворный запах кофе, приветствовавший его, когда он открыл дверь, молодой человек с бледными волосами и явственным кадыком был угрюм и мрачен. Входил он в меньшую из столовых Клейнс-холла, тюдоровской усадьбы, которую недавно купила миссис Стиптоу, кофе – любил и охотно бы выпил, но, как ни печально, обручился вчера с бесприданницей и собирался в Лондон, чтобы сообщить об этом опекуну. Опекуна он боялся даже в обычных обстоятельствах; когда же предстояла беседа, в ходе которой эта черепаха в человеческом образе непременно рассердится, горько сетовал, что отец не препоручил его деньги кому-нибудь потише, скажем – Джеку Потрошителю.

Столовая ласкала глаз. Утреннее солнце освещало ее огромные, до полу, окна. Одну стену украшал фламандский гобелен, изображающий мятежных селян, другую – фламандский гобелен, изображающий селян покладистых. Серебряные блюда, подогреваясь на горелках, улыбались с поставца; рядом розовел еще нетронутый окорок. Над камином вы могли увидеть портрет величавой дамы, глядевшей вниз таким взглядом, словно что-то ее удивило и раздосадовало. Писал картину молодой художник, Джослин Уэзерби, позировала – Беатрис, вдова сэра Отиса, который приходился братом здешней хозяйке.

Хозяйка, шустрая маленькая женщина с неумолимо светлыми глазами, сидела во главе стола, инструктируя Салли Фэрмайл. Салли, бедная родственница, редко отдыхала. Предоставляя кров и пищу осиротевшей дочери сколько-то-юродного брата, миссис Стиптоу полагала, что их надо отработать.

– Доброе утро, лорд Холбтон, – рассеянно сказала она.

– Доброе утро, – сказала Салли, наскоро улыбнувшись. С тех пор, как они обручились, она его еще не видела.

– Добрутр, добрутг, – ответил лорд и, прибавив для верности «добрутр», направился к поставцу для укрепления духа.

– Просто не знаю, – сказала хозяйка, – как мы разберемся с машинами. Вы едете в Лондон?

Лорд, положивший себе омлета, невесело кивнул.

– А Беатрис едет в Брайтон, вручать эти призы. Она берет «роллс-ройс», с «паккардом» что-то неладно, остается двухместная. Да, тарахтит, но кое-как движется. Салли отвезет вас. Она едет нанимать лакея. Для Говарда.

Лорд удивился, хотя знал, что для мужа хозяйка не жалеет ничего. В конце концов именно из-за таких излишеств случилась Французская революция, а Рим падал, падал – и упал.

– Сколько же у него лакеев? – осведомился он.

– Один, – отвечала Салли. – Они все время уходят.

– Они его плохо выносят, – пояснила миссис Стиптоу.

Это лорд Холбтон понял, он сам с трудом выносил хозяина. Собственно, его и пригласили, чтобы, по негласному уговору, он навел на него необходимый лоск, но пришлось оставить эти надежды. Хозяин хамил. Когда его пытались наставить на путь изысков и приличий, он щурил глаз и цедил углом рта такие выражения, которые обескуражили бы саму Эмили Пост.[25]25
  Эмили Пост (1892–1960) – американская писательница, автор книги «Этикет» (1922).


[Закрыть]

Хозяйка помешивала кофе, напоминая гремучую змею, если вы можете представить змею, помешивающую кофе.

– Когда сбежал последний, – сказала она, – Говард решил, что их больше не будет. Он ошибся. Пока в Англии есть хоть один лакей, я его найму. Сейчас мы говорили, что нужен человек… ну, покруче, без дураков. Умру, но Говард у меня научится манерам.

Именно тут появился мистер Стиптоу, который однозначно напоминал бы тушу, если бы не перебитый нос и органы слуха в виде ручек греческой амфоры. Говоря строго, он вернулся (жена отсылала его надеть воротничок) и мрачностью своей показывал, что у него болят душа и шея. Неприязненно взглянув на лорда, которого он подозревал в подстрекательстве, страдалец направился к поставцу и взял себе рыбы.

Не хватало только дамы с портрета, и она явилась, напоминая Сару Сиддонс[26]26
  Сара Сиддонс (1775–1831) – английская актриса.


[Закрыть] в роли какой-нибудь королевы. Она была создана, чтобы позировать сэру Питеру Лели или сэру Джошуа Рейнольдсу,[27]27
  Джошуа Рейнольдс (1723–1792) – английский художник.


[Закрыть] которые, вероятно, превзошли бы Джоса Уэзерби, что признавал и независтливый Джос.

Все ей обрадовались.

– Доброе утро, Беатрис, – приветливо сказала хозяйка.

– Доброе утро, леди Чевендер, – сказала Салли.

– Здрасьте, здрасьте, здрасьте, – сказал лорд Холбтон.

Хозяин не сказал ни слова, только посмотрел. Человек простой, дитя природы, он не разговаривал, а переваривал. К тому же, он тянулся к маслу, чтобы украсить им тостик.

Лорд Холбтон вскочил (куда там хозяину!) и галантно отпрыгнул к поставцу. Именно эта галантность, в сочетании с хрупкой прелестью и трепетным тенором, которым он пел у рояля всякие романсы, привлекли к нему Салли.

– Омлету, леди Чевендер? – спросил он. – Рыбы? Ветчины?

Время остановилось. От того, что скажет прекрасная дама, зависела участь всех присутствующих, что там – судьбы Дж. Б. Даффа, возглавлявшего фирму «Дафф & Троттер», Джоса Уэзерби, дворецкого и, наконец, его невесты, Веры Пим, служившей в «Розе и короне».

Ответь леди Чевендер: «Омлету» или «Рыбы» – ничего бы не случилось. Но она сказала:

– Ветчины.

Лорд Холбтон со свойственным ему изяществом отрезал тонкий ломтик. Стояла тишина, только мистер Стиптоу хрустел тостом. Хрустел он всем, чем угодно, даже пюре; тостом всякий захрустит.

Леди Чевендер положила вилку и нож, глядя вниз с тем царственным презрением, с которым Сара Сиддонс взирала бы на гусеницу в салате.

– Какая гадость! – промолвила она.

Хозяйка встрепенулась. Она была богата, но золовка намного ее превосходила. Кроме того, при слабом сердце у леди не было собственных родственников.

– В чем дело, Беатрис?

– Эту ветчину есть нельзя.

– Ее купила Салли.

Виновница не отрекалась, но сказала в свою защиту:

– Самая лучшая фирма!

– Возможно, – признала леди Чевендер, – но ветчина у них плохая. В чем-в чем, а в этом я разбираюсь. Когда-то я думала выйти замуж за ветчинного короля. Впрочем, тогда он был принцем. Он говорил о ветчине с утра до ночи. Словом, пойду и обличу их. Кто эти гады?

– Дафф и Троттер, – ответила Салли. – Самая лучшая фирма. Зачем им обманывать бедных девушек? Никак не пойму.

Тем временем лорд Холбтон вскрикнул и замер; омлет побледнел на его устах.

– Дафф и Троттер?.. – выговорил он.

– Дафф и Троттер?! – вскричала леди Чевендер, и в ее прекрасных глазах мелькнуло торжество, словно у римской матроны, угадавшей колесницу, которая победит на скачках. – Эта мерзость – от Джимми Даффа?

– Вроде бы да.

Леди Чевендер со вкусом вздохнула.

– Душенька, – сказала она, обернувшись к Салли, – это слишком хорошо, даже не верится. Я думала, праведная кара бывает только в детских книжках. Именно за Джимми я и собиралась выйти, это он говорил о ветчине. Невозможно поверить, как я мучилась! Джеймс Бьюкенен Дафф, чтоб его черти съели! Я с ним пятнадцать лет не виделась, но скоро он захочет не видеться еще лет тридцать.

– Что ты сделаешь? – спросила миссис Стиптоу.

– Зайду и скажу все о его мерзкой ветчине.

– Ты же едешь в Брайтон.

– Ничего, заверну и в Лондон.

– Может, лучше написать?

– Написать?! Ты ничего не поняла. Когда он меня коварно покорил, я была молода и романтична, одни чувства. И что же? Где они? Гуляя при луне, он говорил о том, почему у этой проклятой ветчины такой упоительный привкус. Подождет, пока оркестр свое отыграет, и описывает копчение. И после всего этого ты советуешь ему писать! Нет уж. Приду, посмотрю в глаза, шмякну ветчину на стол и увижу, как он корчится. Кликни Чибнела.

Хозяйка позвонила, и явился дворецкий нового типа – величавый, молодой и мускулистый.

– Чибнел, – сказала леди Чевендер, – не могли бы вы положить вот это в коробку и отнести в машину? Пора мне ехать, а то не успею.

– Салли, – сказала хозяйка, – иди к Перкису.

Салли покорно встала. На полпути к гаражу за ее спиной раздалось какое-то блеяние.

– Джордж! – вскричала она, обернувшись, как вспугнутый котенок. Она очень смутилась.

И зря. Лорд Холбтон был слишком взволнован. Глаза у него блуждали, рот кривился, кадык скакал, словно ягнята по весне.

– Салли! Какой ужас!

– А что?

– Эта история с ветчиной!

– Скорее она смешная.

– Смешная? Ха-ха! – воскликнул лорд Холбтон, исполняя танец отчаяния. – Ты послушай! – Он помолчал, справляясь с чувствами. – Отец оставил мне кучу денег.

Салли смутилась. Корыстной она не была, но положение бедной родственницы располагает к тому, чтобы радоваться богатству.

– Ну и слава Богу!

– Все не так просто. Он решил, что деньги мне доверить нельзя.

– Почему?

Собственно говоря, первого барона навело на эту мысль то, что одна девица подала в суд, обвиняя его любимого сына в «нарушении брачных обещаний», но сын предпочел это скрыть.

– Ах, не знаю! В общем, они – не у меня, пятерки не могу взять без спроса. А у кого? У Даффа!

– При чем он тут?

– Они с отцом партнеры. Наша фамилия – Троттер.[28]28
  Наша фамилия – Троттер. – Напомним, что «Холбтон» – не фамилия, а титул, имя рода (в данном случае – баронского).


[Закрыть] Отец его очень любил, и вот, пожалуйста. Сегодня я как раз собирался поговорить о нас с тобой.

– Понимаю, – сказала Салли. – Ты думаешь, он будет не в духе.

– Конечно.

– Да, да.

– Эта баба его доведет! Он лелеет свою ветчину, как… что это лелеют?

– Кто?

– Ну вообще. А да! Зеницу ока. С нее он начал, вся остальная еда для него… тьфу! Не в духе! Ты уж скажешь! Ха-ха!

Именно в такие минуты женщина уподобляется ангелу.

– Ничего, – сказала Салли, – ты его успокой.

– Да?

– Конечно.

– Ха-ха! Нет уж, я к нему не поеду.

– Что ты говоришь!

– То. Лучше встретиться с раненой пумой.

– Не такой уж он страшный.

– Такой. Ты его не видела.

– Видела, на обертке. Там всюду его портрет. По-моему, он очень милый.

– Милый?

– Да.

– МИЛЫЙ?! А брови?

– Мне понравились.

– Что ж, дело твое. Ты к нему и поезжай.

– Хорошо, – согласилась Салли, – с удовольствием.

Лорд Холбтон очень удивился, совет его был риторическим, точнее – сатирическим. На секунду ему стало стыдно. Такое хрупкое создание перед этим зверем из Откровения…[29]29
  Откровение – речь идет об «Откровении Иоанна Богослова», то есть Апокалипсисе.


[Закрыть] Но стыд мгновенно исчез, сменившись радостью. Если уж кому-то суждено переплыть Ниагару, лучше, чтобы это был не он, не лорд Холбтон.

– Ты серьезно?

– Да.

– Прямо так и поедешь?

– Конечно.

– А брови?

– Ну и Боге ними.

– Постарайся ее опередить.

– У нее «роллс-ройс».

– Да, правда. Что ж, будем надеяться.

– Будем.

– Ах, если бы она взяла омлет! Видимо, такова жизнь.

– Вполне возможно, – опять согласилась Салли.

Глава II

Владения людей,[30]30
  Владения людей… – Вудхауз изображает знаменитый магазин «Фортнем & Мэйсон».


[Закрыть] при одном только имени которых всякий лондонец, не утративший совести, благоговейно поднимет шляпу, расположены неподалеку от Риджент-стрит. Это целый остров или, вернее, храм. Пройдя вращающуюся дверь, мы попадаем в огромный собор и видим прославленные яства. Вот – пирожные и пирожки; вот – фрукты; вот – супы и соусы; вот – варенье и джемы, икра и мясные консервы. У ветчины, зеницы ока, – свое святилище.

Почти все дела здесь ведут по телефону, и мы не обнаружим той суеты, которая царит в обычных лавках. Когда Джос Уэзерби, придя на службу, стал пробираться между грудами яств ой увидел двух герцогинь, глотающих слюну, и штуки три графов, облизывающих губы.

Длинный и веселый художник служил у Даффа & Троттера в отделе рекламы и нимало этим не тяготился, быть может потому, что вкусно ел, крепко спал, не ведал болезней, чем отличался от хозяина, которого терзал жулудочно-кишечный тракт.

Направляясь в кабинет страдальца, Джос миновал «Фрукты-овощи» и, несмотря на папку под мышкой, ухитрился схватить большую кисть винограда. Последнюю ягоду он доедал, поравнявшись с кабинкой, где обитала Дафна Хезелтайн, секретарь хозяина.

– Привет, недомерок! – учтиво сказал он. – Доброе утро.

– Добрый вечер, – ответила языкастая Дафна. – Вас ждали в десять. Сейчас одиннадцать.

– Что поделаешь, проспал. Повели меня вчера в одно место. Не волнуйтесь, я кое-что выиграл

– Все фрукты хапаете? Говорил вам босс…

– Ничего, он не видел. Это я машинально.

– Идите, идите, он ждет. Сердитый – ужас! Что-то съел.

– Вот бедняга! Меня он ругать не будет. Как-никак, я его спас. Не слышали? Он тонул в Америке. Смотрите в щелку, он просто расцветет.

Однако хозяин не расцвел, ибо его не было. Пришлось постучать по столу массивным пресс-папье и крикнуть: «Э-ге-гей!», чтобы он вернулся с балкона, где безуспешно лечил желудок глубоким дыханием.

– А, вот и вы! – обрадовался Джос. – Привет, привет.

– Явились! – сказал хозяин, не разделяя его радости.

Глава фирмы, в юности – истинный атлет, неплохо метавший молот, с годами расплылся, но сейчас, судя по взгляду, с удовольствием метнул бы в Джоса пресс-папье. Пресловутые брови грозно сдвинулись; Джос, обладавший нервами мула, это вынес.

– Вы опоздали! – загрохотал хозяин.

– Ну, не особенно.

– Что?!

– Это вам кажется. Понимаете, когда очень ждешь, время замедляется. Страдаешь, считаешь минуты, вслушиваешься в шаги… Легко ли? Судя по слухам, вам опять нездоровится. Сочувствую, Дж. Б., сочувствую.

– На целый час!

– Что поделаешь, проспал. Я только что говорил дивной Дафне, что меня соблазнили. Ввязался в игру, изничтожил противников, как огонь поядающий.[31]31
  Огонь поядающий. – См. Библия, Евр., 12:29, и соответствующие места Ветхого Завета.


[Закрыть] Придет время, будете мной гордиться.

– Вы еще и в карты режетесь?

– Бывает, бывает. Ну, к делу. Вот новые рисунки. Не понравятся ли?

– Нет.

– Вы же их не видели!

– Мне и незачем.

Художник взглянул на него. Он любил хозяина, но сейчас склонялся к мысли, что хорошо бы стукнуть его все тем же пресс-папье.

– Знаете, Дж. Б., – сказал он, – когда вас найдут на полу, с богато инкрустированным кинжалом в области подреберья, многих заподозрят. Ох, многих!..

– Знаете, Джос, – отвечал хозяин, – вы все наглее и наглее. Если так пойдет, выгоню.

– Ну что вы! Я вас спас.

– Очень жаль. Да? – обратился он к секретарше.

– К вам пришли, сэр. Какая-то дама.

– Под вуалью, – прибавил Джос, – окутанная тяжким, таинственным запахом. Ходят и ходят…

– Вы не заткнетесь? – спросил хозяин.

– Заткнусь, если нужно.

– Фамилию сказала?

– Да. Леди Чевендер.

– Чевендер… – протянул Джос. – Есть такая леди. Интересно, та это или не та? Пусть идет.

– Ни в коем случае! – заорал хозяин, словно раненый тюлень. – Почему вы распоряжаетесь? Меня нет! Я ушел!

– Хорошо, сэр. Джос опять удивился.

– Не понимаю, – сказал он. – Если это моя леди Чевендер, она вам понравится. Хорошая тетка, что там – из самых лучших. Я ее писал.

Тут вернулась Дафна.

– Ничего не получается, сэр. Идет сюда. Хозяин заметался, крича:

– Ухожу!

– Встретитесь в коридоре, – сказал Джос, невольно испытывая жалость. – Я не совсем вас понимаю, Дж. Б., но на вашем месте предпочел бы балкон. Дверь я закрою, вас отсюда не увидят.

Совет понравился. Джеймс Бьюкенен Дафф выскочил, словно кролик, – и тут же, едва постучавшись, в комнату вплыла дама с коробкой в руках.

– Где Джимми? – сказала она.

– Вышел на минутку.

– А вы кто такой?

– Его лучший друг и строжайший критик. Вижу, вы меня забыли.

Дама извлекла лорнет.

– Черт! А вы меня – писали.

– Вот именно. Где картина?

– У сестры моего покойного мужа. Я там живу. Висит в столовой, где мы завтракаем.

– Возбуждая аппетит. Посмотришь, вдохновишься – и кинешься на яичницу с ветчиной!

– Вы все такой же бойкий. Что до ветчины…

– Странно! Мистер Дафф счел меня наглым. Я бы скорее назвал это милой легкостью манер.

– Вы у него работаете?

– Он бы ответил: «Нет». Работаю, как бобер.

– Видимо, у Джимми нелегкий характер. Женат он?

– Что вы!

– То-то и оно. Жениться надо непременно.

– О, как вы правы!

– Знаете по опыту?

– Пока что нет. Жду. Ничего, появится ОНА – мигом управлюсь. Раз – и готово!

Леди Чевендер окинула его придирчивым взглядом.

– У вас неплохая внешность.

– Это мягко сказано!

– А у Джимми? Когда мы с ним… общались, он был недурен.

– При слабом свете он и сейчас ничего. Могу изобразить. Рисунок на фирменном бланке напоминал карикатуру, но гостье понравился.

– Джимми, вылитый! – сказала она. – После нашей встречи он станет попечальней.

– Простите, не совсем понял.

– Что там, слезами обольется! Вот, смотрите. Джос заглянул в коробку.

– Вроде бы ветчина.

– Да, сходство есть. Я пришла с жалобой.

– С чем? – переспросил Джос. – С ЖАЛОБОЙ? На нашу ветчину?

– Позор для фирмы, обман для публики. Сплошное сало с ниточкой розовой резины.

– Не говорите ему! Он умрет с горя.

– И прекрасно.

– Слава Богу, его нет.

– Надолго он ушел?

– Может – на час, может – на вечность.

– Черт, опоздаю в Брайтон! Раздаю девицам призы, чтобы им всем треснуть. Скажете вы, а потом – позвоните, как он это принял. Луз Чиппингз, 803. А можете написать. Сассекс, Луз Чиппингз, Клейнс-холл. Ну, я пошла. Рада была повидаться. Да, что сказать девицам?

– «Привет, девицы».

– Неплохо, но мало. Надо продержать их полчаса и еще наставить на путь. Ладно, по дороге придумаю.

Проводив ее до лифта, Джос обнаружил, что хозяин вышел из укрытия и сидит за столом, вытирая лоб.

– Ф-фу! – проговорил он. – Еле спасся. Налейте-ка мне шерри.

– Шерри?

– Там, в шкафу.

– Пьете тайком? – заинтересовался художник. – Да, а почему вы сбежали от леди Чевендер?

Хозяин метнул в него кроличий взгляд.

– Мы чуть не поженились. Нет, что ей надо? Зачем она пришла? Оттуда ничего не слышно.

Сердобольный Джос пощадил простодушную бабочку, опрометчиво присевшую на колесо.

– Просто заглянула.

– Мы не виделись пятнадцать лет!

– Вас забыть нелегко. Как жевательная резинка – ее нет, а вкус остался.

– Она не изменилась.

– Резинка?

– Беатрис.

– Вы рассмотрели?

– Да, в щелочку. Совершенно такая же. Глаза. Улыбка… если это улыбка. Ладно, давайте рисунки.

Джослин открыл папку и вывалил содержимое – штук десять девиц с несомненной улыбкой и непомерными глазами.

– Просто султан в гареме, – заметил он, разложив их полукругом. Хозяин придирчиво вгляделся и произнес:

– Какая гадость!

– Прелесть, вы хотели сказать. Кто их рисовал? Уэзерби? Вот это – художник!

– Опять эти мерзкие девицы, – откликнулся хозяин. – Не могу, тошнит.

– О, как я вас понимаю! – признался Джос, усаживаясь на край стола. – Но я – подневольный человек. Власти и силы не дают мне выразить себя. Не знаю, Приходилось ли вам видеть плененных орлов. Это – я. Власти велят: «Девица с зубами и глазами!» – а я рисую, совершенно не понимая, почему сытая фифа побудит купить ветчину. Что поделаешь, не моя воля!

Пока он говорил, на лице мистера Даффа появилась небесная улыбка. Брови раздвинулись, сам он приосанился, и все это означало, что его посетила новая творческая мысль. Художник прекрасно знал, что в такие минуты хозяин его – Наполеон торгового мира.

– Эй, слушайте!

– Да, Дж. Б.?

– У меня мысль.

– Я замер.

– Публику тоже тошнит от этих девиц. Надо придумать что-то новое.

– Золотые слова!

– Так вот…

– Да, да?

– Знаете, что мы сделаем?

– Назначим меня начальником рекламного отдела.

– Незачем. Работайте.

– С удовольствием.

– Вот как? Ладно, не буду томить. Вместо восторженных кретинок мы рисуем Беатрис. Смотрит так это. Кривит губы. Надпись: «Уберите немедленно! Где ветчина ПАРАМАУНТ?»

Джос не любил хвалить хозяина, но у него просто вырвалось:

– Здорово!

– Гениально, – поправил мистер Дафф.

– Да, да. Я и сам, знаете, думал, такая дама, вроде леди Чевендер…

– Почему «вроде»? Она сама. Вы ее писали. Портрет хороший?

– И вы спрашиваете?!

– Выражение уловили?

– Еще как!

– Плакат сделать можно?

– В высшей степени. Все англичанки как одна поскачут за нашей ветчиной.

– Вот я и говорю. Значит, печатаем портрет.

Джос посмотрел на него с восторгом. У хозяина бывали идеи, но такой высоты он еще не достигал.

– Вы не шутите?

– Как можно!

– Ничего у нас не выйдет.

– Почему?

– Во-первых, она подаст в суд, сдерет много денег.

– Пускай. Спишем на ваш отдел. Реклама всегда дорого стоит.

– И вообще, как-то неудобно… Хозяин отмахнулся.

– Портрет у нее?

– У ее золовки. Она там живет. Сассекс, Луз Чиппингз, Клейнс-холл. Миссис Стиптоу.

– Пусть Дафна выяснит номер.

– Я и так знаю. Тот же Луз Чиппингз, 803.

– Позвоню из клуба. Сейчас иду к врачу. Может, что-нибудь сделает.

– Правильно. Хвост трубой. Даффы не сдаются. Только…

– Если я нужен, его фамилия – Кланк.

– Не нужны, не нужны. Никто не заметит.

– Наглее и наглее… – вздохнул хозяин.

– Только, Дж. Б., насчет портрета…

– Ничего не буду слушать.

– Я просто хотел сказать…

– Незачем. То-то в вас и плохо, слишком много болтаете. Джос пожал плечами. Он знал, что у хозяина бывают не идеи, а мании. Одержимый Джеймс Бьюкенен, как герой известной поэмы, не слышит ничего, и вам остается очертить магический круг, приговаривая: «О, берегись! Глаза его блестят, взлетают кудри».[32]32
  О, берегись! Глаза его блестят… – Строка из поэмы английского поэта-романтика Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834) «Кубла хан, или Видение во сне».


[Закрыть]

– Что ж, дело ваше, – сказал, художник. – Помните, я вам говорил!

– О чем?

– Да так, о чем-то.

Мистер Дафф на минутку задумался, потом со вкусом крякнул.

– Давайте я вам скажу.

– Давайте.

– Шутка в том, что Беатрис не любила мою ветчину.

– Не любила?

– Да. Потому мы и разошлись. Ну, как сейчас помню! Лето, луна, мы идем по берегу. Кто-то где-то поет под гитару. Я говорю о ветчине, вдруг Беатрис ощерилась, заорала: «К черту!» – и вышла за Отиса. Да, милостив Бог, – благочестиво прибавил он.

Как мы уже знаем, Джос романтику любил. Собственно говоря, он был современным трубадуром, а потому с неприязнью взглянул на хозяина.

– Не хотел бы ранить ваших чувств, – заметил он, – но душа у вас – как у тапира, и не из самых приятных. Вам нравится холостая жизнь?

– Еще как!

– Видимо, вы нездоровы. А вот я, – мечтательно признался Джос, – только и мечтаю о девушке, которая войдет в мою жизнь, словно нежная фея, посмотрит мне в глаза и скажет: «Это – ты!»

– Бр-р-р! – произнес мистер Дафф. – Не надо. Мне станет хуже.

Когда он ушел, художник переместился в кресло, на священный престол хозяина. Немного посидев там, он резко позвонил и был очень рад, когда вбежала Дафна с блокнотом.

– Учебная тревога, недомерок, – объяснил он. – Можете идти.

Снова откинувшись в кресле, он забросил ноги на стол, все лучше понимая, что у «Даффа & Троттера», как говорится, работа непыльная. Сколько они тут пробыли, а дел – никаких. Он давно подозревал, что акулы торговли получают деньги даром.

Когда безделье уже начинало его утомлять, пришла секретарша.

– Я не звонил, – строго сказал он.

– Сама знаю.

– Вот и не шли бы. Идите к себе, я позвоню, тогда входите. Я у вас наведу порядок!

Дафна к себе не пошла, она волновалась.

– Я вам говорила!

– О чем?

– Сыщик вас видел.

– А, чтоб его!

– И настучит боссу, когда тот вернется. Джос пригорюнился.

– Чудовищно! – заметил он. – Любой врач вам скажет, что утром надо есть фрукты. Между первым завтраком и вторым. Увижу хозяина, сообщу. Где мы, в конце концов? Это магазин или лагерь?