Текст книги "Том 11. Монти Бодкин и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Глава XXIV

В облике мистера Лльюэлина, когда он пружинистой походкой переступил порог, ничто не напоминало о физическом и моральном упадке, подкосившем его в процессе телефонного разговора. То была минутная слабость, и с ней было покончено. Президенты крупных кинокорпораций выносливы и жизнестойки. Они быстро приходят в себя. Вы можете довести Айвора Лльюэлина до белого каления, но вам не удастся сломить его доблестный дух. Он был человеком, умеющим не только получать, но и давать сдачи. За долгие годы усердных тренировок он выработал в себе навык с достоинством сносить удары Судьбы[89]89
  …с достоинством сносить удары Судьбы – А. Теннисон. «In Memoriam A. H. Н.» (1850).


[Закрыть] и, перешагнув через низшее «я», силой своего гения обратить поражение в победу.

За этим он сюда и явился. После скоропалительных переговоров с Мейбл его планы получили окончательное оформление, а схемы обрели завершенный вид. Его мало смущал тот факт, что ради достижения своих целей ему предстоит полностью пересмотреть тактику и не только отказаться от растирания гремучих змей в порошок, а первым делом помириться с гремучими змеями и установить с ними братские отношения. Киномагнаты не смущаются, совершая поворот на сто восемьдесят градусов.

– Приветствую вас, мистер Бодкин, – благосклонно пророкотал он, производя первый залп.

Монти тем временем с головой увяз в персональной пучине отчаяния, и только поистине сногсшибательное и поразительное происшествие способно было выудить его оттуда. Перемена в мистере Лльюэлине и его странная приветливость сделали свое дело – Монти от изумления вытаращил глаза.

– Здравствуйте, – ответил он.

– Послушайте, мистер Бодкин, мне необходимо с вами объясниться. – Мистер Лльюэлин умолк. Казалось, его внимание моментально переключилось на что-то другое. – Какая прелесть, – произнес он. – Чудная мышка. Ваша?

– Ее хозяйка – мисс Баттервик.

– Если память мне не изменяет, я не имел чести быть представленным мисс Баттервик.

– Ой, извините. Мисс Баттервик, моя невеста. Мистер Лльюэлин.

– Очень рад.

– Я тоже, – сказала Гертруда.

– С обоими Теннисонами я знаком, с Фукси, разумеется, тоже. Чудненько, чудненько, – проговорил мистер Лльюэлин благодушно. – Похоже, мы здесь все друзья. Ха-ха.

– Ха-ха, – произнес Монти.

– Ха-ха, – произнесла Гертруда.

Фуксия, Амброз и Реджи не произнесли «ха-ха», но мистер Лльюэлин, по всей видимости, вполне удовлетворился теми «ха-ха», которые сорвал. Ему показалось, что вокруг установилась благоприятная атмосфера. Он еще немного посиял, затем улыбка сползла с его лица, оно приняло сосредоточенное и озабоченное выражение.

– Видите ли, мистер Бодкин. Как я уже говорил, мне надобно с вами объясниться. Так-то. Дело в том, что после вашего ухода примчалась моя свояченица, и я ей пересказал содержание нашей маленькой беседы, и то, что она сказала, заставило меня взглянуть на вещи под иным углом зрения. Пока я слушал ее, меня вдруг как громом поразило: вдруг вы всерьез восприняли мою манеру вести разговор? Мне даже стало не по себе, я страшно взвинтился, правда, Мейбл?

– Верно, – сказала Мейбл Спенс. Она не была подхалимкой, но знала, что порой поддакнуть – дело святое.

– В общем, я страшно взвинтился, – продолжал Лльюэлин. – Меньше всего на свете я ожидал, что вы примете мои словоизлияния за чистую монету. Я-то не сомневался, что вы сразу поняли шутку. Ну, естественно! У нас это зовется розыгрышем. Со временем вы освоитесь в наших краях и привыкнете к американским обычаям. Черт! – сказал мистер Лльюэлин с неподдельным удивлением. – Если бы не Мейбл, мне бы в голову не пришло, что вы можете предположить, будто я все переиграл и не хочу вас брать в «Супербу». Нет уж, сэр, я вам не хамелеон какой-нибудь! В моем бизнесе необходимо хорошо знать, что у тебя на уме, иначе не заработаешь. Уж если я что решил, на том и стою.

Монти почувствовал, как у него защемило в груди и сперло дыхание. Он был не из тех молодых людей, которые схватывают все на лету, но здесь было нечто такое, что он затрепетал от внезапно нахлынувшей надежды.

– Вы…

– Да?

– Вы приглашаете меня в Голливуд?

– Совершенно верно, – сказал Лльюэлин сердечно.

– И Амброза тоже? – спросила Фуксия Флокс.

– Разумеется, – сказал мистер Лльюэлин с не меньшей сердечностью.

– И вы заключите с нами официальный контракт?

– Само собой. Конечно. Все подпишу. В любое время, ребятки, заглядывайте ко мне в контору. Ясное дело, я не могу это сделать здесь, – заметил Лльюэлин и радостно загоготал, настолько нелепой выглядела сама идея о подписании контракта в гостиничном номере.

Мейбл Спенс исправила эту точку зрения.

– А что такого! – сказала она обнадеживающим тоном, открывая косметичку. – У меня с собой контракт Реджи. Ты пока поболтай о том, о сем, а мы с Реджи сделаем копии, перед уходом ты поставишь свою подпись – и дело в шляпе.

Лльюэлин перестал гоготать. В пределах данной комнаты он планировал выдерживать тон добросердечности на высоте, но при последнем предложении проницательный наблюдатель уловил бы в его облике отчетливые признаки состояния, называемого мукой.

– Можно, конечно, и так, – сказал он.

Последние слова он произнес уже не прежним звенящим голосом, а выговорил медленно и сипло, словно в горле у него застрял какой-то острый предмет. Одновременно он наградил свою свояченицу одним из тех взглядов, которым мужчины удостаивают родственников супруги, страдающих, по их мнению, недостатком такта.

Мейбл Спенс, по-видимому, оставила этот взгляд без внимания.

– Я что говорю? – произнесла она бодро. – Изменить придется всего пару строчек. Итак, мистера Бодкина ты берешь экспертом по производственной части, а мистера Теннисона – сценаристом. Будь повнимательней, Реджи, когда дойдешь до этого пункта.

– Не беспокойся, – сказал Реджи. – Эксперт по производственной части… Сценарист… Понятно.

– Тогда остается уладить последнее, – продолжала Мейбл, – а именно: условия. Я хочу сказать, штрафные санкции и всякое такое мы перепишем в том виде, в каком они есть.

– Точно, – поддакнул Реджи.

– Точно, – поддакнул Амброз.

– Точно, – поддакнул Лльюэлин. Ему по-прежнему мешал предмет, застрявший вдыхательных путях.

– По моему разумению…

– Знаешь что, послушай…

– С Амброзом вопрос решенный, – подчеркнул Реджи. – Все честь по чести. Он будет получать обещанные тысячу пятьсот.

– Верно. А мистер Бодкин?

– Как насчет тысячи? Прекрасная круглая сумма. Помните, мы сошлись во взглядах?

– Знаешь что, – произнес мистер Лльюэлин с дрожью в голосе, – тысяча долларов – это куча денег. Я даже кузине своей жены плачу три с половиной сотни, а ведь она ценнейший кадр… Плюс ко всему, на дворе депрессия… Кино переживает не лучшие времена…

– Ладно, пусть будет тысяча, – вмешался Реджи, которому надоело это крохоборство. – Тебе, Монти, тысячи хватит?

– Ага. – У Монти, как и у Лльюэлина, что-то произошло с дыхательными путями. – Хватит.

– Вот и отлично. Вопросов больше нет. Теперь за дело.

Двое писцов ретировались к письменному столу, и с их удалением из эпицентра событий в беседе наступило затишье. Переваривание сведений о том, что из-за своей настырной свояченицы ему придется подписать контракты прежде, чем он заполучит мышь, вместо того чтобы сначала заполучить мышь, а потом ничего не подписывать, привело мистера Лльюэлина в тихое, меланхоличное настроение. А поскольку у прочих присутствующих вроде бы не было мыслей, которые нужно незамедлительно выразить вслух, в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием ручек, которого мистер Лльюэлин старался не слушать.

Реджи с Мейбл были скоры на руку. Через некоторое время они, сделав дело, поднялись из-за стола и предъявили плоды своих трудов.

– Вот ручка, – сказала Мейбл.

– Распишитесь вот здесь, – сказал Реджи. – Там, где мой большой палец.

– Только не на пальце, – добавила Мейбл. – Ха-ха.

– Ха-ха, – сказал Реджи.

Обоих распирало от радости и жизнелюбия, и, видимо, эта веселость разъедала душу Айвора Лльюэлина подобно купоросу. Когда он ставил свою подпись, его страдания вырвались наружу, и в сердце Мейбл Спенс шевельнулась жалость. Она сочла, что пора озарить его жизнь солнечным светом за все пролившиеся над ней дожди.

– Какой у вас симпатичный мышонок, мисс Баттер-вик, – проговорила она, и мистер Лльюэлин нервно вздрогнул и поставил кляксу. – Видимо, вы с ним не расстанетесь.

– Боже упаси! – вскрикнул потрясенный Монти.

– Да, никак не могу, – ответила Гертруда. Мейбл кивнула.

– Именно этого я и боялась, – сказала она. – А я-то, Ай-ки, тешила себя надеждой, что мы подарим его Жозефине.

– Да? – осторожно ответил мистер Лльюэлин. Он впервые слышал о существовании Жозефины.

– У Айки, – Мейбл пустилась в объяснения, – есть маленькая калека-племянница, которая жить не может без Микки Мауса.

У Гертруды неприятно засосало под ложечкой. У Монти неприятно засосало под ложечкой. У мистера Лльюэлина приятно засосало под ложечкой. Он недолюбливал Мейбл, но ему нравилось, как она делает дело. Он взглянул на нее с неожиданным восхищением. «Калека!» На редкость меткий штрих.

– Калека? – переспросил Монти.

– Калека? – переспросила Гертруда.

– В прошлом году она попала под машину.

– «Роллс-ройс», – уточнил мистер Лльюэлин, любивший филигранную отделку.

– И с тех пор она прикована к постели. Ну что ж, – сказала Мейбл со вздохом, – придется побегать по магазинам. Хотя, боюсь, у них нет того, что нужно. Ей ужасно тяжело угодить. Кто не знает, какими капризными становятся дети, когда они болеют и страдают…

– У нее золотые кудри, – сказал мистер Лльюэлин.

– Монти, – проговорил Реджи, зная, что его работодатель неравнодушен к идеям взаимопомощи и сотрудничества, – не будь негодяем, не отнимай мышку у несчастного увечного ребенка.

– И голубые глаза, – сказал мистер Лльюэлин.

– Монти! – воскликнула Гертруда с мольбой в голосе.

– Э-э… – ответил Монти.

– Разумеется, бедняжка имеет полное право на мышь, – сказала Гертруда. – Я и не думала оставить ее себе.

– Отлично сказано, юный хоккейный ас, – сказал Реджи от всего сердца.

– Ты точно решила? – спросила Мейбл.

– Да ради Бога! – сказала Гертруда, буравя Реджи взглядом, полным неприязни. – Мистер Лльюэлин, возьмите.

По всему было видно, что ей чрезвычайно тяжело разлучаться с сокровищем, и человек, хорошо воспитанный, принимая этот дар, помялся бы и поотнекивался хотя бы ради приличия.

Мистер Лльюэлин выхватил мышь, как обезьяна, прыгающая на дерево за кокосом. В следующий миг он уже пятился к дверям, будто опасался, что решение пересмотрят.

Уже в дверях он, видимо, смекнул, что не проявил достаточной куртуазности.

– Ну, ладно… – начал он.

По всей вероятности, он сочинял в уме благодарственную речь. Но слова не лезли в голову. Он еще немного постоял, светясь смущенной улыбкой, а затем ушел. Когда за ним затворилась дверь, зазвонил телефон.

Реджи подошел и снял трубку.

– Алло!.. Все правильно. Пришлите его наверх. Там внизу Альберт Пизмарч, – сказал он, – просит аудиенции.

Монти хлопнул себя по лбу.

– О Господи! Я ни разу не дал ему на чай! Хотя проплыл с ним пол-океана.

В интервале, промелькнувшем между объявлением о визите Альберта Пизмарча и возникновением Альберта Пизмарча собственной персоной, в гостиной состоялась неформальная дискуссия по вопросам этики. Фуксия Флокс выступила против Пизмарча, упирая на то, что если позволять стюардам океанских лайнеров гоняться за забывчивыми клиентами по нью-йоркским гостиницам, вскоре эти стюарды станут рыскать за ними с собаками по всей Америке. Реджи, человек более гуманный, заявил, что справедливость есть справедливость и надо ему сколько-нибудь сунуть. Монти был занят тем, что пытался разменять десятку на две пятерки.

Лицо Альберта Пизмарча, когда он наконец вошел в комнату, выражало хорошо знакомый почтительный упрек. Он воззрился на Монти, как на блудного сына.

– Сэр, – произнес он.

– Знаю, знаю.

– Не слишком порядочно с вашей стороны, сэр, уйти, и концы в воду…

Монти и думать забыл про размен десятки на две пятерки. Глядя в эти глаза, полные укора, слыша этот укоризненный голос, он сгорал от стыда и раскаяния. С десяткой в руке он подскочил к Альберту Пизмарчу.

– Знаю, знаю, – сказал он. – Вы абсолютно правы. И как я мог забыть! Вот, держите.

Альберт взглянул на купюру, и вся суровость его моментально растаяла.

– Благодарю, сэр.

– Не за что.

– Очень великодушно с вашей стороны.

– Да что вы, нисколько.

– Спасибо за подарок и за проявленную заботу, – сказал Альберт Пизмарч.

Он аккуратно сложил купюру и засунул ее в носок.

– Признаться, не ожидал. Теперь мне несколько затруднительно говорить с вами напрямоту. И тем не менее, сэр, я вынужден с вами потолковать. Как я уже говорил, сэр, не слишком порядочно с вашей стороны было уйти, и концы в воду. Поступок бывает либо порядочным, либо непорядочным, и при виде непорядочности долг каждого человека, особенно когда он, если можно так выразиться, питает душевное расположение к вышеупомянутому индивиду, вроде как я к вам, желая ему всяческого добра и надеясь на его будущее процветание и успех…

В мире не так много людей, способных заткнуть Альберта Пизмарча, когда из него начинает бить словесный фонтан, но, на удачу, один из них оказался в комнате.

– Эй! – произнесла Фуксия.

– Простите, мисс?

Фуксия была настроена решительно.

– С какой стати, – задушевно осведомилась она, – вы нарушаете нашу честную дружескую компанию и что-то такое мелете? У нас здесь что, по-вашему? Общественная трибуна? Или выпускной вечер, на котором вы произносите прощальное слово?

– Я не очень улавливаю ход вашей мысли, мисс.

– Ах так! Тогда объясните вот что. Откуда вы набрались такого нахальства? Зачем сюда явились? К чему все эти словеса? И когда вы, в конце концов, удосужитесь объяснить, о чем, собственно, речь?

Альберта Пизмарча обидела такая манера.

– Мистер Бодкин понимает, о чем я говорю, мисс.

– Ты что-нибудь понимаешь? – Фуксия повернулась к Монти.

– Нет, – ответил Монти. – Сам гадаю.

– Ну же, сэр, – сказал Альберт Пизмарч. – Загляните к себе в душу.

– Заглянуть к себе…

– Прислушайтесь к голосу совести. Ни для кого не секрет, – заговорил Альберт Пизмарч, с легкостью садясь на любимого конька, – что есть вещи, о которых джентльмен в присутствии посторонних предпочитает умалчивать, но это отнюдь не то же самое, что утверждать, будто вы не знаете, о чем речь. Загляните к себе в душу, сэр, и прочтите ее сообщения. Поразмыслите, сэр… Напрягите ум…

– Стюард, – сказала Фуксия.

– Слушаю, мисс.

– Мистер Лльюэлин только что подписал с мистером Теннисоном контракт на пять лет. Мистер Теннисон отправится в Голливуд писать сценарии для кино, и мы с ним сразу поженимся.

– Счастлив за вас, мисс.

– Еще бы. Иначе я бы так двинула вас по башке, весь остаток жизни бы помнили. Если бы я не была такой счастливой, вас бы уже сейчас везли в больницу. А теперь, стюард, послушайте меня. Не объясните ли вы – но только коротко и понятно, – что именно вы пытаетесь выдавить из своей жирной груди.

Альберт Пизмарч, рыцарь без страха и упрека и сама галантность в отношении к противоположному полу, склонил голову.

– Разумеется, мисс, если мистер Бодкин не против.

– С удовольствием послушаю, – сказал Монти.

– Итак, мисс, я намекаю на акцию мистера Бодкина, сомнительную с моральной точки зрения, которая заключалась в попытке пронести через нью-йоркскую таможню дорогостоящее жемчужное ожерелье, не заплатив пошлину, как это положено по закону.

– Что?

– Все обстоит именно так.

– Это правда?

– Нет, конечно, – ответил Монти. – Бредни полоумного.

– В таком случае, сэр, быть может, вы объясните, – проговорил Альберт с тихим торжеством в голосе, – каким образом эта штука попала внутрь Микки Мауса, которого вы вчера вечером поручили мне упаковать в оберточную бумагу?

– Как!

– Вот именно – как? Вчера вечером, – продолжал Альберт Пизмарч, обращаясь ко всей компании в целом, – присутствующий здесь мистер Бодкин вызвал к себе стюарда и сказал, чтобы тот разыскал меня и попросил зайти к мистеру Бодкину, а когда я явился, мистер Бодкин говорит: «Пизмарч», а я: «Что угодно, сэр?», а мистер Бодкин: «Пизмарч, у меня есть плюшевый Микки Маус, будьте столь добры, упакуйте его в оберточную бумагу», а я: «Будет исполнено, сэр» – и несу Микки Мауса в себе, но только я принялся за упаковку, как сказал про себя: «Ого! Там внутри что-то есть». Расследование подтвердило правильность моих подозрений. Я отвинтил Микки Маусу голову и обнаружил внутри то самое дорогостоящее жемчужное ожерелье, на которое сейчас намекал. «Ого!» – сказал я себе. Я был изумлен, сэр, – сказал Альберт Пизмарч, глядя на Монти, как гувернантка. – Изумлен и огорчен.

– Но…

– Вот именно, сэр, – с твердостью повторил Альберт Пизмарч. – Изумлен и огорчен.

– Но я понятия не имею…

Реджи почувствовал, что ему необходимо вмешаться:

– Дело в том – какое там у тебя выражение? – в общем, все проще пареной репы, старина. Ожерелье принадлежит Лльюэлину. В обмен на некоторые уступки я взялся протащить его через таможню. В тот вечер, когда мы болтали в твоей каюте, я наблюдал, как ты откручиваешь и прикручиваешь Микки Маусу голову, и меня посетила идея…

– Теперь ясно, – сказала Мейбл, – почему Айки так охотился за мышью.

Альберт Пизмарч, казалось, пропустил этот обмен мнениями мимо ушей.

– Вот именно, сэр, – подытожил он, – я сказал себе «Ого!» и был изумлен и огорчен, поскольку провоз контрабанды есть нарушение закона, а я придерживался о вас значительно лучшего мнения, сэр. Итак, я подумал про себя…

– Не все ли равно, что вы подумали! – оборвала его Фуксия. – Что с ожерельем?

– На этот счет существует жесткая инструкция, которая распространяется на весь корпус стюардов, мисс, и эта инструкция предписывает все ценные вещи, найденные случайно либо припрятанные умышленно, незамедлительно сдавать казначею.

– Черт! – сказала Фуксия.

Она повернулась к другим и прочитала по их глазам, что это слово как нельзя лучше отражает всеобщее настроение. Первым заговорил Монти:

– Бедняга Айки!

Реджи поддержал эту точку зрения:

– Точно. Папаша Лльюэлин – не тот человек, с которым хочется отправиться в долгий поход, однако его жаль.

– Хочешь – не хочешь, придется ему заплатить пошлину, – заметила Мейбл.

– Айки может себе это позволить, – возразила Фуксия.

– Может, конечно. Но Грейс сказала: не платить. Вот в чем беда. Боюсь, эта новость ее огорчит. Ты ведь ее знаешь.

Фуксия согласно кивнула. Миссис Лльюэлин не была для нее человеком посторонним.

– Она вполне способна взбелениться и получить парижский развод.

– Твоя правда.

– Есть еще один аспект, – подчеркнул Реджи, – когда известие дойдет до папаши Лльюэлина, он запросто может взорваться. Как известно, под воздействием неожиданных потрясений мужчины плотной комплекции имеют свойство взвинчиваться и откидывать копыта. С ними случается так называемая кондрашка. Они вцепляются себе в горло и рушатся на пол.

– Истинная правда, – согласилась Фуксия.

– Все верно, – поддержала Мейбл.

– Как пить дать, – благоразумно заметил Реджи, – когда Лльюэлину откроется, что он нанял меня специалистом по английским эпизодам, Амброза – сценаристом, а Монти – экспертом по производственной части, положил нам всем огромное жалованье и обязался держать пять лет – и все это впустую, он сгорит от горя.

– Итак, я подумал про себя: «Ого!», – продолжил Альберт Пизмарч, вновь овладевая вниманием аудитории благодаря паузе, последовавшей вслед за последней ремаркой. – «Ого!» сказал я про себя. Затем я еще чуточку подумал и сказал себе: «Хмм…». Потом еще капельку подумал и сказал себе: «Ага! Вот что я сделаю. Я не стал бы этого делать ради других», сказал я себе, «только ради мистера Бодкина, ибо он проявил себя как приятный и обходительный молодой джентльмен, и таким молодым джентльменам хочется оказать добрую услугу». В конечном итоге я не понес ожерелье казначею, как это предписывает жесткая инструкция, а просто-напросто сунул его в карман, и вот оно тут.

С этими словами он извлек из брючного кармана карандаш, моток бечевки, ластик, три пенса мелочью, ожерелье, пачку жвачки, две пуговицы, пастилки от кашля и положил все это на стол. Затем взял карандаш, моток бечевки, ластик, три пенса мелочью, пачку жвачки, пуговицы и пастилки от кашля и отправил их обратно на хранение.

Прошло некоторое время, прежде чем кто-либо из присутствующих сумел заговорить.

Первым нарушил молчание Монти.

– Вот это да! – изрек Монти. – Хорошо бы сюда эту штуку.

– Какую штуку, мой милый? – спросила Гертруда.

– Шампанское, – ответил Монти. – По мне, ситуация требует бутылок шесть – самого лучшего. Я хочу сказать, у нас с тобой – полный порядок, у Амброза с мисс Флокс – полный порядок, у Реджи с мисс Спенс – полный порядок, и в ближайшем будущем я намерен озолотить Альберта Пизмарча, хотя во многих отношениях он форменный осел. Но обмыть это дело мы сможем в лучшем случае лимонадом. У них в Америке, – разъяснил он Гертруде, – есть такая жуткая штука под названием «сухой закон»,[90]90
  Сухой закон – период в истории США с 1919 по 1933 г., когда были запрещены производство и употребление спиртных напитков.


[Закрыть] не разрешающая….

Фуксия уставилась на него, поражаясь, что существует человек, настолько оторванный от фактов реальной жизни.

– Простофиля ты мой, сухой закон давным-давно отменили.

– Правда? – Монти был потрясен. – А мне никто не сказал.

– Конечно, отменили. Если ты подойдешь к телефону и сделаешь заказ, тебе принесут столько шампанского, сколько пожелаешь.

Еще с минуту Монти, оцепенев, стоял столбом. Затем твердым шагом двинулся к телефону.

– Примите заказ! – сказал он.