Текст книги "Том 11. Монти Бодкин и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Глава VII

Потрясенный сильнее прежнего, мистер Лльюэлин некоторое время сидел как истукан. Затем в библиотеку ворвался девичий рой в сопровождении какого-то юнги, Лльюэлин выбрался из кресла и вышел на воздух. Он должен был побыть один.

Слова Амброза убили в нем затеплившуюся было надежду, оставив от нее лишь хладный труп, который не подавал больше признаков жизни.

Ощущение, с каким он выходил из библиотеки и шел по палубе, было точь-в-точь как год назад, когда однажды утром, по совету врача решив заняться гимнастикой, на пляже Малибу он бросил мячиком в одного мускулистого типа, а мускулистый тип поспешил вернуть мяч обратно и попал ему прямо в солнечное сплетение. Помнится, земля под ним покачнулась – и сейчас то же самое.

Он шел в свою каюту, как раненый зверь в берлогу, едва ли осознавая, зачем он это делает, – и первое, что он там увидел, была Мейбл, сестра его жены. Засучив рукава, она склонилась над стулом, на котором восседал тощий юноша с серым лицом. Судя по всему, то был сеанс остеопатии.

Когда человек входит в комнату, рассчитывая побыть наедине со своими мыслями, и обнаруживает, что его свояченица, которую он всегда недолюбливал, превратила его убежище в клинику, – что он почувствует, сделав такое открытие? Скорее всего, его первые чувства будут настолько сильны, что для них не найдется слов. Так было и с мистером Лльюэлином. Он стоял и молчал, а Мейбл Спенс смотрела на него через плечо спокойным и, как ему показалось, снисходительным взглядом. Ему этот взгляд не нравился. Однажды некий английский сценарист в очках в черепаховой оправе, нанятый его корпорацией, осмелился посмотреть на него подобным образом, и этого было достаточно, чтобы Айвор Лльюэлин невзлюбил всех английских сценаристов (что стало впоследствии отличительной его чертой).

– Привет, – сказала Мейбл. – Заходи.

Ее пациент радушно поддержал приглашение.

– Да-да, входите, – сказал он. – Не знаю, кто вы, сэр, и что вы делаете в этой каюте, но можете войти.

– Я ненадолго. Я тут лечу головную боль мистера Тенни-сона.

– Головную боль мистера Теннисона-младшего.

– Да, Теннисона младшего.

– Не путать, – продолжал пациент, – с головной болью мистера Теннисона-старшего, если она у него бывает, – хотя, боюсь, это не так. Не знаю, кто вы, сэр, и что вы делаете в этой частной каюте, но должен сказать вам, что эта малышка – вы не возражаете против того, чтобы я называл вас «малышка»?

– Не отвлекайтесь.

– Эта малышка, – сказал Реджи, – ангел милосердия. Самое точное определение. Точнее не бывает. Она увидела меня на палубе, с первого взгляда определила, что у меня болит, привела меня сюда и стала мною заниматься. Надо бы потом посмотреться в зеркало – на месте ли голова или ее оторвали, но в остальном я чувствую себя намного лучше.

– У мистера Теннисона…

– Мистера Теннисона-младшего.

– У мистера Теннисона-младшего был похмельный синдром.

– Был. Никому бы такого не пожелал, сэр, не знаю, кто вы и что вы делаете здесь, в частной каюте…

– Это мой шурин, Айвор Лльюэлин.

– А, волшебный фонарь… – сообразил Реджи. – Добрый день, мистер Лльюэлин. Рад с вами познакомиться. Мой брат Амброз рассказывал мне о вас. Он вас очень высоко ценит, Лльюэлин, очень высоко.

На киномагната вежливые слова не подействовали. Он мрачно глянул на молодого человека.

– Мне нужно поговорить с тобой, Мейбл.

– Хорошо. Начинай.

– С глазу на глаз.

– Ах так? Ну ладно, сейчас закончу.

Она мертвой хваткой вцепилась в шею Реджи, он только слабо вскрикнул.

– Ну-ну, потерпите, – успокоила она.

– Легко сказать «потерпите», а что если я у вас в руках развалюсь на части?

– Вот. Теперь все. Что скажете? Реджи чуть покрутил головой.

– Скажите «Бу».

– Бу!

– Громче.

– Бу!

– Теперь мне на ухо.

– Бу!

Реджи встал и блаженно улыбнулся.

– Чудо! Вот что это было. Обыкновенное чудо! Я стал другим человеком.

– Хорошо.

– И теперь я должен сказать, что был несказанно счастлив познакомиться с вашим семейством. В жизни не встречал такой дивной и благодетельной семьи. Вы, мисс…

– Спенс моя фамилия.

– Вы, мисс Спенс, мертвых возрождаете к жизни. Вы, Лльюэлин, первый заплатили реальные деньги моему брату Амброзу. Такое знакомство выпадает не каждому. Я должен чаще с вами видеться, мисс Спенс, и с вами, Лльюэлин. Подумать только! – воскликнул Реджи. – Если бы полчаса назад кто-нибудь сказал мне, что я буду ждать сегодняшнего ужина как изголодавшийся червь, я бы не поверил. Прощайте, мисс Спенс, и вы, Лльюэлин, или лучше сказать «до свидания», и спасибо, спасибо вам, мисс Спенс, и вам, Лльюэлин, тысяча благодарностей. Как вас зовут?

– Мейбл.

– Отлично, – сказал Реджи.

Дверь закрылась. Мейбл Спенс улыбнулась. Мистер Лльюэлин улыбаться не стал.

– Итак, – сказала Мейбл, – на сегодня добрых дел достаточно. Не представляю, где юноша мог так нагрузиться, Но он явно перестарался. Сейчас трудно поверить, что он может произвести впечатление. А мне всегда нравились такие сухопарые, длинноногие…

Мистер Лльюэлин был не в настроении выслушивать лекции о внешних параметрах Реджи Теннисона, о чем и дал понять, заметавшись по комнате в буре эмоций, на манер умирающего лебедя.

– Послушай! Да будешь ты слушать, наконец!

– Хороший шаг. Что?

– Ты знаешь, кто с нами на корабле?

– Ну, теперь я знаю про Теннисона-старшего и Теннисона-младшего, потом по пути я встретила Фуксию Флокс, но кроме них…

– Тогда слушай, кто еще с нами плывет. Тот тип, который был в Каннах. Там, на террасе отеля. Который хотел узнать, как пишется «ишиас».

– Чушь.

– Чушь, говоришь?

– Ты все время о нем думаешь. Вот он тебе и мерещится.

– Разве? Ну хорошо, тогда слушай. Когда ты ушла, я пошел в библиотеку, сижу, а он вдруг выскочил как из-под земли, подкрался, в затылок дышит. На этот раз он хотел узнать, как пишется «беспрецедентно».

– Хотел узнать?

– Хотел.

– Так-так… Кажется, мальчик увлекся самообразованием. Такими темпами он наберет довольно приличный словарик. Ты подсказал ему?

Мистер Лльюэлин сделал пару танцевальных па.

– Конечно, не объяснил. Откуда мне знать, как это пишется? А даже если бы и знал – что я, всем подряд должен растолковывать? Я просто сидел, смотрел на него и старался ровно дышать, чтобы сердце не выскочило.

– Может, он подошел случайно? Многие подходят случайно. Не вижу ничего страшного в том, что он плывет вместе с нами. И постарайся, – добавила Мейбл Спенс, – на досуге узнать, как пишется это слово.

– А ты не можешь?

– Я – нет.

– Тогда послушай и заруби себе на носу, – занервничал мистер Лльюэлин. – Амброз Теннисон, как выяснилось, знает этого типа, и я спросил его, чем тот занимается, а Теннисон ответил: он детектив.

– Детектив?

– Детектив. «Дэ», «е», «те»… В общем, сыщик, – сказал Лльюэлин.

Это на Мейбл подействовало. Она задумчиво закусила губу.

– Точно?

– Куда уж точней!

– А ты уверен, что это тот самый человек?

– Разумеется, уверен.

– Странно.

– Что тут странного? Я тебе еще в Каннах говорил, что это таможенный шпион, и если ты мне не веришь, тогда, может, ты поверишь стюарду. Стюард ведь должен отвечать за свои слова? А он сказал мне, что в каннских отелях этих сыщиков как собак нерезаных. Он говорит, они так и вьются вокруг, подслушивают разговоры. В один прекрасный день какая-нибудь глупая женщина сболтнет, как бы ей провезти что-нибудь, а им только того и надо. Этот парень здесь специально, чтобы следить за мной. Они так делают. Мне стюард рассказывал. Напав на след, они не отступают. Ну, что ты теперь скажешь? – вопросил мистер Лльюэлин, плюхаясь на кровать и пыхтя как паровоз.

Мейбл Спенс никогда не была горячей поклонницей своего шурина, но чисто по-женски ей стало его жалко. Она могла много чего сказать, и непременно сказала бы, и про его кровяное давление, и про то, что ему пора сесть на строгую диету, но она промолчала. Она подумала немного, пытаясь оценить ситуацию с чисто женской, практической точки зрения. И вскоре ее проницательный ум подсказал ей правильный выход.

– Не волнуйся, – сказала она.

Учитывая взвинченное состояние мистера Лльюэлина, ей следовало бы произнести эту фразу более радостно. Лицо киномагната, и без того розовато-сиреневое, запылало королевским пурпуром.

– Не волноваться? Хороший совет.

– Не о чем волноваться.

– Значит, не о чем? Ну спасибо.

– Я знаю, что говорю. Сначала я думала, что ты преувеличиваешь, но раз этот человек – детектив, тогда ты, наверное, прав, и он ходит за нами из-за тех слов, которые тогда услышал. Но страшного ничего нет. Все очень просто. Он, вероятно, из того же теста, что и все, – ждет, когда ему предложат нормальную цену.

Мистер Лльюэлин, видимо, хотел что-то сказать (должно быть, в ответ на слова «очень просто»). Он вздрогнул, проглотил что-то, и цвет его лица начал меняться к лучшему. Из пурпурного оно постепенно становилось розовато-сиреневым.

– Это верно.

– Еще бы!

– Я думаю, ты права. Он именно этого и ждет.

От этих слов он почувствовал себя так, словно после долгих блужданий по болоту выбрался наконец на твердую почву. В чем, в чем, а в том, как и за сколько нанимают людей, он разбирался.

Но радость недолго сияла в его глазах, он стал сомневаться:

– Как же это сделать? Нельзя просто так подойти к нему и спросить, сколько он берет.

– А тебе и не надо этого делать. – Мейбл посочувствовала неповоротливости мужского ума. – Ты хорошо разглядел его?

– Хорошо ли я его разглядел?! – повторил мистер Лльюэлин. – А на что я, по-твоему, любовался битый час! Если бы у него были прыщи, я бы все их уже знал наперечет.

– Прыщей у него как раз нет. В этом-то все и дело. Он довольно симпатичный.

– А мне не нравится.

– Нет, он симпатичный. Похож на Боба Монтгомери. Наверняка он сам знает об этом. Более того, я уверена, что он мечтает сняться в кино с тех самых пор, как в первый раз побрился. Думаю, если ты поговоришь с ним с глазу на глаз и предложишь ему работу на киностудии, он за нее ухватится. И тогда…

– Тогда он не станет выдавать меня этим акулам!

– Разумеется, не станет. Это будет не в его интересах. Вообще, раз у тебя есть возможность раздавать работу в кино, ты можешь нанять кого угодно. Он клюнет на это, едва ты раскроешь рот.

– М-да, – заметил Айвор Лльюэлин, после чего заметно погрустнел и задумался.

Пока его не принуждали крайние обстоятельства, он не спешил добавлять новые имена к списку паразитов, присосавшихся к его кинокомпании. Каждое субботнее утро он выкладывал кругленькую сумму для родственников своей жены: свояка Джорджа, дядюшки Уилмота, двоюродного братца Эгберта и его сестры Женевьевы, которая, хотя он сильно сомневался в ее умении читать, состояла в его компании на должности чтицы с окладом триста пятьдесят долларов в неделю. Конечно, в случае крайней необходимости он мог бы добавить к ним и Монти Бодкина за любую фантастическую сумму, которую потребует эта кровожадная ищейка, но так ли уж это необходимо – вот в чем вопрос.

И тут он понял, что другого выхода нет. Старый, проверенный веками способ закрыть рот тому, кто много знает, – чего уж лучше! Прежде этот способ срабатывал безотказно, не подведет и на этот раз.

– Хорошо, – сказал он. – Амброз Теннисон с ним дружит, он-то все и провернет. Все лучше, чем идти на прямой контакт. Солиднее. Думаю, ты права. Он клюнет.

– Еще бы не клюнул! С чего ему отказываться? Я не думаю, что им много платят. Кругленькая сумма от кинокомпании Лльюэлина покажется ему манной небесной. Говорила я, тебе не о чем беспокоиться?

– Говорила.

– И разве я была не права?

– Права, права, – кивнул мистер Лльюэлин.

Он пристально посмотрел на свояченицу и подумал: как это раньше ему казалось, что он ее недолюбливает? В какой-то момент ему даже захотелось расцеловать ее.

Но, одумавшись, он потянулся к чемодану, достал сигару и принялся ее жевать.

Глава VIII

Монти Бодкин, пропустив рюмочку, не задержался в курительной, хотя там было много достойных людей, с которыми в иной момент приятно провести время. Он сошел вниз, чтобы произвести осмотр каюты, прежде принадлежащей Реджинальду Теннисону, – в ближайшие пять дней она должна была стать его пристанищем. Там он имел счастье лицезреть Альберта Юстаса Пизмарча, стюарда, обслуживающего этот сектор палубы «С». Сей ревностный муж не сразу попал в его поле зрения; вначале о его присутствии говорили лишь тяжкие вздохи, доносившиеся из ванной комнаты, но минуту спустя он вышел оттуда, и Монти смог оглядеть его в полный рост.

Поначалу ему показалось, что любоваться тут особо не на что. Вот если бы он встретил Альберта Пизмарча десятью годами раньше, когда время еще не сделало свое черное дело!.. А сейчас стюарду было уже за сорок. Время избавило его практически от всех волос, оставив взамен розовое пятнышко на носу. Его стройная некогда фигура тоже претерпела с годами частичные изменения. Кто видел Айвора Лльюэлина, ни за что не назвал бы Пизмарча толстым, но все же для своего роста он был полноват. У него было круглое лунообразное лицо, на котором, как изюминки в тесте, сидели маленькие карие глазки. И при виде этих глаз дух беспечной радости, с которым Монти ворвался в комнату, стал понемногу улетучиваться.

Дело не в том, что у Альберта Пизмарча были такие маленькие глаза. У многих знакомых Монти были маленькие глаза. Смутило другое: во взгляде этих глаз Монти почудилось некое осуждение, словно стюарду не нравится его внешность. А мысль о том, что кому-то может не нравиться его внешность, особенно после того как он только что помирился с Гертрудой Баттервик, была для Монти как нож острый.

И он решил постепенно завоевать расположение Пизмарча, расточая улыбки и всячески показывая, что даже если почему-либо он, Монти, не соответствует его представлениям о физической красоте, то внутренний мир Бодкина отвечает самым высоким требованиям.

«Он, конечно, не Аполлон, – рассказывал бы потом Альберт в своей компании, хотя, конечно, не ему бы критиковать, – но очень приятный молодой человек. Тихий такой, вежливый. Выражается обходительно», – или как там обычно говорят слуги, когда хотят сказать, что кто-то умеет поддержать разговор.

Под прицелом карих глаз Монти выпалил задорно и звонко:

– Добрый день!

– Добрый день, сэр, – сухо отвечал Альберт Пизмарч.

Монти Лишний раз убедился, что стюард его недооценивает. Очень уж неприветливо тот себя вел. Для Монти это было первое морское путешествие, у него еще не было опыта, исходя из которого он мог бы вывести среднюю степень доброжелательности стюардов, но в данном случае он явно имел право рассчитывать на более теплый прием.

Тогда он мысленно провел параллель со слугами. Если бы он приехал погостить в загородное имение и слуга оказался бы столь же непочтительным, у него были бы серьезные опасения, что тот подслушал, как хозяин за обедом нелестно отзывается о госте. Значит, у Альберта Пизмарча сложилось о нем предвзятое мнение.

Несмотря ни на что, он постарался поддержать приятную беседу.

– Добрый день, – еще раз сказал он. – Вы, как я понимаю, обслуживаете эту каюту?

– Эту и соседние с ней, сэр.

– Вижу, вы вовсю трудитесь. Честно исполняете свой долг.

– Я наводил тут порядок, сэр.

– Отлично.

– Я только что разместил в ванной ваши бритвы, зубные щетки, зубную пасту, флаконы, губку, мешочек для губки и помазок, сэр.

– Мощно поработали, – сказал Монти и сам понял, что в данных обстоятельствах эта фраза звучит бестактно и может быть неправильно истолкована, – спасибо.

– Не за что, сэр.

Помолчали. Солнечный луч так и не заблистал в глазах стюарда. Да, подумал Монти, с непринужденностью он переборщил. И тем не менее продолжил беседу:

– Так много пассажиров!..

– Да, сэр.

– Думаю, нас ждет приятное путешествие.

– Да, сэр.

– Конечно, если не будет шторма.

– Да, сэр.

– Прекрасный корабль.

– Да, сэр.

– Совсем не то, что в прежние времена, правда? То есть, я хочу сказать, что, если бы Колумб увидел такой корабль, он бы глазам своим не поверил.

– Да, сэр, – подтвердил Альберт Пизмарч все так же сдержанно.

Монти сдался. Он сделал все, что мог. И чего ради он торчит здесь, пытаясь задобрить этого твердокаменного стюарда, который никак не желает задабриваться, вместо того чтобы гулять с Гертрудой по палубе и дышать свежим воздухом? В конце концов, решил он (хотя на первый взгляд Бодкины дружелюбны, у них есть собственная гордость), в конце концов, какого черта! Если этот тип не сумел его по достоинству оценить, то есть другие, которые сумели! Надувшись, о» направился к двери, но едва взялся за ручку, как услышал сдержанное покашливание:

– Извините, сэр.

– Да?

– Вам не следовало этого делать, право, не следовало. Монти вдруг заметил, что Пизмарч смотрит на него с укором. Это еще почему?

– Да? – повторил он. Бывают ситуации, в которых «да?» – единственный возможный ответ.

– Не могу понять, как вы позволили себе это сделать, сэр.

– Что именно?

Стюард ответил жестом, полным достоинства, но в самый последний момент он подпортил его, почесав левое ухо.

– Вы можете подумать, что за вольности я себе позволяю, подобным образом разговаривая с вами…

– Нет-нет…

– Да, сэр, – настаивал Альберт Пизмарч, почему-то снова теребя себя за ухо. – С технической точки зрения это вольность. До тех пор, пока корабль не пристанет в нью-йоркской гавани, наши отношения приравнены к отношениям «хозяин – слуга». В общении с моими подопечными, с любым из джентльменов, занимающих вверенные мне каюты, я всегда говорю себе, что на время путешествия я вассал, а они – временно – мои сюзерены.

– Ого! – воскликнул Монти. – Здорово сказано.

– Благодарю вас, сэр.

– Лучше не скажешь.

– У меня хорошая школа, сэр.

– Случайно, не Итон?

– Нет, сэр.

– Ну, все равно здорово сказано. Но я, кажется, перебил вас.

– Ничего страшного, сэр. Я только хотел сказать, что, поскольку наши отношения строятся по принципу «вассал – сюзерен», я не имею права говорить с вами подобным образом. Я вправе пойти к Джимми Первому…

– К кому?

– К старшему стюарду, сэр. По правилам, я должен был бы пойти к старшему стюарду, доложить и оставить дело на его усмотрение. Но мне не хочется огорчать такого человека, как вы, причиняя ему неприятности…

– То есть?

– …потому что я очень хорошо представляю, что всему виной беспечность, и ничего более. Поэтому, надеюсь, вы не обидитесь, если я, не называя имен, просто скажу, что вам не следовало этого делать. Я по возрасту гожусь вам в отцы…

– По возрасту? – удивился Монти. – Сколько же вам лет?

– Сорок шесть, сэр.

– Ну, нет, тогда не годитесь. Мне двадцать восемь.

– А выглядите моложе, сэр.

– Не важно, как я выгляжу, главное – сколько мне лет. Мне двадцать восемь. Вы должны тогда жениться в… – он напрягся и пощелкал пальцами, – …семнадцать. – Монти улыбнулся.

– Мужчины женятся и в семнадцать, сэр.

– Назовите хоть одного.

– Рыжий Перкинс, грузчик во Фрэттоне, – на удивление быстро нашелся Альберт Пизмарч. – Так что, видите, я был прав, когда говорил, что гожусь вам в отцы.

– Но вы мне не отец.

– Нет, сэр.

– Мы с вами даже не родственники, насколько мне известно.

– Нет, сэр.

– Ну, тогда, – сказал Монти, – честно скажу вам, что вы меня совсем запутали. Вы что-то сказали насчет того, что мне не следовало чего-то делать.

– Да, сэр. И готов еще раз это повторить. Вам не следовало этого делать.

– Чего делать?

– Молодость, молодость…

– Ну конечно, что же еще?..

– На мой взгляд, это не оправдание. Молодость! – воскликнул Альберт Пизмарч. – Молодо-зелено…

– Что вы все говорите загадками?

– Какие уж тут загадки: я имею в виду ванную, сэр.

– Ванную?

– То, что в ванной, сэр.

– Мыло?

– Нет, сэр. То, что на стене.

– Полотенце?

– Вы отлично знаете, что я имею в виду, сэр. Эта красная надпись. Много сил и времени придется потратить на то, чтобы ее оттереть. Но вы, конечно, об этом не подумали. Юность беспечна, не думает о завтрашнем дне.

Монти абсолютно ничего не понимал. Если бы не четкая артикуляция и не логичный подбор слов, можно было бы подумать, что стюард пьян и несет околесицу.

– Какая красная надпись? – растерянно переспросил Монти.

Потом пошел, заглянул в ванную; и застыл как вкопанный.

Все было именно так, как говорил Альберт Пизмарч. На стене была надпись.

Глава IX

Надпись была сделана лихо и размашисто, и человеку, который видел ее впервые, как сейчас Монти, поначалу казалось, что она гораздо больше, чем на самом деле. Создавалось впечатление, что это не стена с надписью, а, наоборот, гигантская надпись с крохотным кусочком стены.

На самом деле все произведение, если позволено будет так его назвать, состояло из двух высказываний: одно над зеркалом, другое – слева от него.

Первое высказывание гласило:

«Привет, малыш!»

Второе:

«Приветик, кися!»

Эксперт по каллиграфии, вероятно, сделал бы вывод, что автор был человеком добрым и впечатлительным.

В другом известном случае с надписью на стене, той, что появилась во время Валтасарова пира и, по словам Валтасара, испортила ему весь праздник, неприятными были сами слова «Мене, мене, текел, упарсин», почему-то огорчившие вавилонского царя. Странное дело: если бы кто-то написал эти слова в ванной Бодкина, он бы и не думал расстраиваться; хотя, конечно, зная нрав вавилонских царей, вполне можно допустить, что Валтасар, увидев нынешнюю надпись, только порадовался бы. О вкусах не спорят.

Монти было от чего прийти в ужас. Кроме слов: «Приветик, кися!» и т. д. ничего по-настоящему угрожающего не было. И все же, глядя сейчас на эти слова, он ощущал примерно то же, что мистер Лльюэлин, когда его мускулистый товарищ попал ему мячиком в солнечное сплетение. Ванная поплыла у него перед глазами, и на какое-то мгновение он увидел двух Альбертов Пизмарчей, причем оба странно колебались из стороны в сторону.

Затем нормальное зрение вернулось к нему, и он уставился на стюарда. В голове его мелькнуло дикое подозрение:

– Кто это сделал?

– С кем не бывает, сэр…

– Безмозглый вы осел! – вскричал Монти. – Вы что, думаете, это я написал? Чего ради я стал бы писать такое? Это женская рука.

Именно это открытие привело Бодкина в такое смятение, и кто скажет, что у него не было причин волноваться? Ни один человек, невеста которого плывет на одном с ним корабле, не обрадуется, если обнаружит в своей каюте любовные послания, сделанные девичьей рукой, но меньше всего обрадуется тот, который только что благополучно выпутался из объяснений по поводу татуировки с сердечком. С чувством обреченности Монти отметил, что слова «Привет, малыш!» жирно обведены линией в форме сердца.

Но замечание Монти Бодкина о женской руке оказалось весьма кстати. От этих слов Альберт Пизмарч воспрял духом. Пафос пророка-обличителя слетел с него, и оказалось, он умеет по-человечески удивляться и даже радоваться.

– Теперь мне все ясно, сэр. Это молодая дама из соседней каюты.

– Что?

Альберт Пизмарч кашлянул в кулак.

– Довольно жизнерадостная дама, сэр. Вполне могла это сделать. Позвольте, я приведу вам пример. Примерно полчаса назад из ее номера раздается звонок, я вхожу, а она стоит перед зеркалом и красит губы помадой. «Добрый день», – говорит она. «Добрый день», – говорю я. «Вы стюард?» – говорит она. «Да, мисс, – говорю, – я стюард. Чем могу быть полезен?» – «Вот что, стюард, – говорит она, – Не могли бы вы вон из той корзинки на полу достать мне нюхательную соль?» – «Конечно, мисс, – говорю, – с удовольствием». Иду к корзинке, открываю крышку и как сигану назад! А молодая леди: «Эй, стюард, – говорит, – что такое? Странно вы себя ведете. Вы что, пьяны?» А я отвечаю: «Известно ли вам, мисс, что там в корзинке некое существо, которое щелкает зубами, когда вы поднимаете крышку? Если бы я зазевался, оно отхватило бы мне полпальца». А она говорит: «Ах да, забыла вас предупредить. Это мой крокодильчик». Вот, сэр, такая у вас соседка.

Альберт Пизмарч помолчал, переживая все снова. Но поскольку к его сюзерену еще не вернулся дар речи, он продолжил:

– Оказалось, она киноактриса и завела это животное по совету своего имиджмейкера. Вот такая у вас соседка, и простите меня за откровенность, я думаю, что вы совершили ошибку, сэр, серьезную ошибку.

Монти все еще пытался собрать мысли воедино. Он зажмуривался и вновь открывал глаза, хмыкал, кашлял, мычал. Затем, постепенно, до его сознания стало доходить, что собеседник упомянул о какой-то ошибке.

– Ошибка?

– Да, сэр.

– Чья ошибка?

– Я говорю, вы совершили ошибку, сэр.

– Я не совершал.

Альберт Пизмарч словно окаменел.

– Хорошо, сэр, – сказал он сухо. – Как вам будет угодно. Если вы хотите, чтобы я хранил молчание и ни во что не вмешивался, я буду хранить молчание. С формальной точки зрения вы вправе на это рассчитывать. Но я полагал, что все случившееся некоторым образом сблизило нас, и если можно так выразиться, вы могли бы отказаться от отношений сюзерена и вассала – иными словами, пассажира и стюарда – и позволили мне быть откровенным.

Монти из его слов ровным счетом ничего не понял, ясно было только одно: он каким-то образом умудрился обидеть собеседника. Хоть Альберт Пизмарч и говорил загадками, лицо его было как открытая книга. На нем ясно читалось уязвленное самолюбие.

– Да-да, – поспешил успокоить его Монти. – Конечно, конечно.

– Так я могу быть откровенным? – обрадовался Альберт Пизмарч.

– Вполне.

Стюард посмотрел на него по-доброму, что так естественно для человека, который, если бы в семнадцать лет женился на матери Монти (хотя, как мы знаем, в действительности этого не произошло) вполне мог бы теперь быть его отцом.

– Благодарю вас, сэр. В таком случае, сэр, позвольте мне еще раз напомнить вам, что, по-моему, вы совершаете серьезную ошибку. Я имею в виду сердечное увлечение этой дамы, пусть даже она такая красивая, как ваша соседка.

– А?

– Ваша соседка, – продолжал Альберт Пизмарч, – актриса, сэр, ее зовут мисс Флокс, а я помню, еще моя матушка говаривала: «Держись подальше от актрис, Альберт». И была права, как выяснилось значительно позже, когда, невзирая не ее слова, я взял и влюбился в девицу, игравшую в Портсмутской пантомиме. Очень скоро я понял, что актрисы и обычные люди движутся по разным орбитам и не могут найти общий язык. Начать с того, что она понятия не имела о пунктуальности. Сколько раз я по три четверти часа ждал ее на площади, а она появится как ни в чем не бывало и говорит: «А, вот ты где, Мордашка! Я не поздно?»

Он замолчал, откашливаясь. Для пущей достоверности последние восемь слов он произнес писклявым фальцетом – и голосовые связки не выдержали напряжения. Откашлявшись, он закончил свой рассказ:

– Но отсутствие пунктуальности – это еще полбеды. Все в ней было не так. С ней я был как на пороховой бочке, честно вам скажу. Взять хотя бы простой случай с чаем и сахаром. Положишь ей сахару, она говорит: «Ты что, хочешь испортить мне фигуру?». А в другой раз не положишь, так она: «Куда ты спрятал свой проклятый сахар!» – да еще и обидное слово прибавит.

Он горько усмехнулся: воспоминания были не из приятных. Потом, заметив, что Монти собирается что-то сказать, поспешил закончить свой рассказ:

– А все темперамент, сэр, артистический темперамент! Я очень скоро понял, что мы с ней несовместимы. И так во всем. Возьмите ее отношения с коллегами. Бывало, провожаю ее до сцены перед началом представления, и она все время твердит о том, какая это стерва Мод или Глэдис, а встречаю ее после представления и, чтобы ей было приятно, что я интересуюсь ее делами, говорю: «Надеюсь, дорогая, тебе сегодня не мешала стерва Мод или Глэдис?» – а она надует губы и отвечает: «Буду очень тебе благодарна, если ты впредь не будешь называть моих лучших подруг стервами». На следующий день я говорю: «Ну как там твоя подруга Мод или Глэдис?» – а она на это: «Не знаю, что ты имеешь в виду под словом «подруга». Я ее терпеть не могу». Очень утомительно это было, сэр, вот почему я советую вам, как человек, который сам через это прошел, – не связывайтесь с актрисами, даже с самыми раскрасавицами. Дышите ровнее к этой юной леди, вот мой вам совет, сэр, и сами увидите, что так будет лучше.

Монти еле сдерживался. Был момент, когда, в состоянии вселенского счастья и полной безмятежности, он любил Альберта Пизмарча. Это состояние кончилось.

– Благодарю вас, – сказал он.

– Не за что, сэр.

– Благодарю вас, – повторил Монти, – во-первых, за то, что поведали мне историю своей жуткой жизни…

– Приятно это слышать, сэр.

– …и во-вторых, за то, что дали мне ценный совет. Со своей стороны, сообщаю вам, что я не только не кручу роман с дамой из соседней каюты, но даже никогда ее не видел. И нечего, – тут Монти повысил голос, – коситься на дверь ванной, поскольку…

Лицо Альберта Пизмарча, как мы уже говорили, было как открытая книга. Сейчас на нем можно было прочесть удивление, смешанное с недоверием.

– Вы действительно ее не видели?

– Никогда.

– Тогда, сэр, – неуверенно сказал Альберт, – простите меня великодушно. Я был введен в заблуждение. Мой товарищ с палубы «В» сказал мне, что вы уговорили его хозяина поменяться каютами, и когда я увидел эту вашу соседку и понял, что нрав у нее не дай Боже, и вошел сюда, и нашел эти послания во всю стену, я, естественно, предположил, что вы решили поменяться номерами с джентльменом с палубы «В», чтобы оказаться поближе к даме из соседней каюты.

Монти весь кипел от негодования:

– Да не менялся я с джентльменом с палубы «В»! Это он поменялся со мной.

– Не вижу разницы, сэр.

– А я вижу.

– И вы не знаете даму из соседней каюты?

– Я уже говорил вам, что в жизни ее не видел.

Стюард неожиданно просиял. Сейчас он был похож на человека, долго бившегося над кроссвордом, безуспешно гадая, что бы это могло быть: «большая австралийская птица», как вдруг его осенило. И как наш кроссвордист-любитель, затрепетав, радостно воскликнет: «Эму!» – или как Архимед по одному известному поводу затрепетал и вскричал: «Эврика!», так сейчас и Альберт Пизмарч, затрепетав, воскликнул: «Ага!»

– Ага, сэр! – воскликнул Альберт Пизмарч. – Теперь мне все ясно. Дама из соседней каюты писала вот это на стене не из любви, а из озорства. Я ведь уже рассказывал вам, какая она шутница? Мне известен один подобный случай. Когда я служил на «Лорентике», Чудила устроил вечеринку для актрис, которые плыли с нами…

– Что еще за чудила?

– Второй стюард, сэр. У него было прозвище такое, Чудила. Так вот, как я уже говорил, Чудила пригласил девиц, веселье затянулось за полночь, но Чудиле нужно поспасть часок-другой, чтобы к утренней вахте быть, как огурчик, – он просит у дам извинения и заваливается спать к Фляге…

– Какая еще фляга? Ничего не понимаю!

– Старший официант, сэр. У него прозвище было – Фляга. Так вот, как я уже говорил, Чудила спал у Фляги, а когда наутро поднялся в свою каюту, то увидел, что одна из молодых девиц написала губной помадой на стене всякие ядовитые слова, и как он на это реагировал – это нельзя описать, это надо было видеть, по крайней мере так мне передавали очевидцы. Понимаете, он боялся, что в любой момент Старик вздумает провести инспекцию корабля…