Текст книги "Том 11. Монти Бодкин и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Увидев ее, Монти вновь метнулся под одеяло. Ни одна испуганная нимфа не сделала бы этого проворней.

Фуксия не заметила смущения.

– Привет, красавчик, – сказала она. – Зарядку делаете?

– Нет, я…

Монти с трудом давалась роль радушного хозяина. Проявлять учтивость в данных обстоятельствах было выше его сил. Очевидно, посетительница намеревалась превратить его каюту в филиал собственной, и такая перспектива его не радовала. Конечно, Альберт Пизмарч справедливо заметил, что чистая, нежная английская девушка вряд ли нагрянет в холостяцкую спальню, но полностью исключать такую возможность все же не следовало. Глядя из-под одеяла, как непрошеная гостья устраивается на краешке кровати, он с нарастающим беспокойством стал думать о Гертруде.

И еще, подумалось ему, лучше бы мисс Флокс пришла без крокодила.

Впрочем, сейчас Фуксия была сама учтивость. Грусть, посетившая ее два дня назад, когда она сидела здесь, в этой каюте, и рыдала, была для нее не характерна. И кроме того, сейчас она сияла от счастья, как может сиять только рыжеволосая девица, которая пережила хорошую эмоциональную встряску. Настоящая жизнь в ее представлении состояла из серии душераздирающих ссор и мучительных примирений. Фуксия Флокс была по духу Мерфи из Хобокена,[43]43
  Хобокен – пригород Нью-Йорка.


[Закрыть] а хобокенские Мерфи все такие.

Со словами: «Ну, малыш, как жизнь?» – она осторожно положила крокодила на край покрывала и огляделась вокруг, как изгнанник, вернувшийся в родимый дом.

– Давненько я здесь не была. Но все до боли знакомо. Как там наш Ужас на стене ванной? На месте?

– На месте, – кивнул Монти.

Это настроило Фуксию на философский лад:

– Все-таки странно. Если бы это написал какой-нибудь Синклер Льюис,[44]44
  Синклер Льюис (1885–1951) – американский писатель-публицист, лауреат Нобелевской премии 1930 г.


[Закрыть] ему бы предложили по доллару за слово. А мне – ничегошеньки. Такие дела.

Монти молча кивнул в знак согласия. Да, словно говорил он, такие дела.

– Скажите, – спросил он, переводя тему разговора на то, что его сейчас более всего волновало, – с этой зверюгой все в порядке?

– С крокодилом-то?

– Да.

Мисс Флокс удивилась:

– Конечно. Здесь совершенно безопасно.

– Я хотел сказать, – пробормотал Монти, чувствуя, что не так выразился, – не куснет ли он кого?

– Нет, – успокоила мисс Флокс, – если его не дразнить. На вашем месте я бы подобрала ноги и не шевелила пальцами. Он может кинуться на движущиеся объекты.

Пальцы ног у Монти окаменели.

– Хорошо, – сказала Фуксия, возвращаясь к прежней теме, – как жизнь? Вы вчера неважно себя чувствовали. Впервые в океане?

Монти чуть было не кивнул, но сдержался, вовремя вспомнив привычку крокодила бросаться на все, что движется.

– Да, – сказал он.

– Наверно, вы плохо переносите шторм. А мне лично понравилось. У меня всегда такое чувство, что буря и есть настоящая жизнь. Кстати о бурях, я встретила в коридоре Амброза.

– Да, он заходил сюда.

– И как он вам показался?

– Немного расстроен.

– Я тоже так подумала. – Мисс Флокс улыбнулась нежной улыбкой. – Бедняжка, – сказала она, и голос ее задрожал от любви. – Я расторгла нашу помолвку.

– Неужели?

– Да. Это я и имела в виду, когда говорила о бурях. Небольшая перебранка.

– И помолвка расстроена?

– Скорее, разбита. Ничего страшного, сегодня я собираюсь с ним помириться.

– Отлично. А то, по-моему, он страдает.

– Да, ему прилично досталось. Но все это для его же блага. Пусть раз и навсегда зарубит себе на носу, что нельзя срывать на мне зло. Подумать только! Как с цепи сорвался – и все из-за того, что я поцеловала Реджи!

– Да уж!

– Я думаю, девушка вправе подложить динамиту под любимое существо, если оно срывается по любому поводу и без повода.

– Ну конечно.

– Нужно же сохранять достоинство.

– Определенно.

– Это уже в третий раз. Я имею в виду, помолвка срывается. В первый раз это случилось через сорок три секунды после того, как я согласилась выйти за него.

– Через сорок три секунды?

– Да, через сорок три секунды. Думаю, это рекорд. По крайней мере, европейский. Я разорвала помолвку, потому что он замахнулся на Уилфреда.

– Это ваш младший братик?

– Нет, мой крокодильчик. Я поднесла Уилфреда к его лицу и сказала: «Поцелуй папу», – а Амброз завопил и выбил его у меня из рук. Представляете! Мог ведь покалечить.

Она так и кипела негодованием, в полной уверенности, что слушатель ей сочувствует, но Монти был всецело на стороне Амброза. Он подумал, что в описанной сцене писатель действовал отважно и решительно – хотел бы он сам (Уилфред, широко зевая, уселся около его правой ноги) совершить нечто подобное. Крокодил этот, судя по всему, представлял для гостьи большую ценность в профессиональном плане, но в плане социальном, так сказать, встреча с ним не радовала.

«Интересно, как долго мисс Флокс здесь пробудет?» – подумал он.

– В тот раз все уладилось через неделю. Второй раз было серьезнее, потому что и правда похоже было на то, что это конец. Мы стали думать, куда поедем после свадьбы. Он хотел жить в Лондоне, а я – на милом побережье, там, где у меня так чудесно сложилась карьера. Да, мы спорили до хрипоты и так и не договорились. Амброз ведь упрям, как осел, но и меня не переупрямить, и в конце концов я разозлилась и сказала: «Все! Между нами все кончено!» – и все было кончено. Но вдруг, откуда ни возьмись, появляется Айвор Лльюэлин, предлагает работу, и все тип-топ.

Мисс Флокс принялась пудрить носик. Монти кашлянул. Он смотрел на нее, как хозяйка на гостей в конце долгого обеда. Нельзя сказать, что он был утомлен разговором; напротив, беседа казалась ему весьма занимательной. Тем не менее он не мог избавиться от мысли, что не стоит так уж полагаться на суждение Альберта Пизмарча о привычках нежных, чистых английских девушек.

– Э-э, в общем… – сказал он.

– В тот раз, – подытожила мисс Флокс, изучая в зеркале свой нос и припудривая его в последний раз, – казалось, что все очень серьезно. Да. А то, что сейчас, – полная чепуха. Через полчаса он будет обнимать меня и просить прощения, а я скажу: «О, Амброз!» – а он скажет, что страдает не только потому, что заставил меня страдать, хотя от этого он тоже страдает, а еще оттого, что знает, как я страдаю, зная, что он страдает оттого, что заставил меня страдать. А каков он был в коридоре – вот умора! Он смешной, честное слово, и я очень люблю его. Гордый такой. Сказал «доброе утро», глянул на меня, нос задрал и испарился. Все-таки мужчины – ненормальные. Ничего не поделаешь. Монти вновь кашлянул.

– Ну да, – сказал он. – А сейчас, поскольку, как я полагаю, у вас на утро столько дел…

– Вы правы.

– Помолвка там, помолвка здесь…

– Нет, у меня больше женихов нет.

Монти очень не хотелось, но он вынужден был пояснить:

– Не кажется ли вам, – вежливо заметил он, – что вам пора идти?

– Пора идти?

– И поскорее, – пояснил Монти.

Фуксия Флокс в немом изумлении уставилась на него. Это было что-то новенькое. Мужчины, как класс, обычно искали ее общества. Взять хотя бы испанцев – их надо было палкой отгонять!

– Но мы ведь еще не поболтали как следует. Посидим рядком, поговорим ладком. Или я вам надоела, соседушка Бодкин?

– Нет-нет.

– Тогда какая муха вас укусила? Монти ухватился за покрывало:

– Тут… дело в том… мне кажется… я подумал… а вдруг случайно, знаете ли… Гертруда…

– Какая Гертруда?

– Моя невеста… Мне подумалось, что вдруг Гертруде придет в голову зайти ко мне посмотреть, проснулся ли я… В таком случае…

– Вот уж не знала, что у вас есть невеста!

– Да. Честно говоря, есть.

– Это та самая девушка, которую я видела здесь в самый первый день?

– Да.

– Милая.

– Да, очень.

– Вы сказали: Гертруда?

– Точно, Гертруда. Мисс Флокс задумалась.

– Гертруда? Звучит не слишком благозвучно. Конечно, есть Гертруда Лоуренс…

– Да, – прервал ее Монти. – Но не о ней сейчас речь. Понимаете, именно сейчас я не хотел бы расстраивать другую Гертруду – Баттервик.

Мисс Флокс рассмеялась:

– Как-как ее фамилия? Баттервик?

– Да.

– Ужас!

– Мне и самому не очень нравится, – согласился Монти. – Напоминает о ее отце, торговая фирма «Баттервик, Прайс и Мандельбаум». Но это не важно. Важно…

– Вы думаете, ей будет неприятно, если она увидит меня здесь?

– Думаю, сильно не обрадуется. В прошлый раз не обрадовалась. Из-за вас мне пришлось с ней объясняться.

Мисс Флокс прикусила губу. Ей все это явно не нравилось.

– Примитивно мыслит эта ваша мисс Баттеркрик.

– Ну, что вы! – улыбнулся Монти. – Она умная и благородная. И фамилия ее не Баттеркрик, а Баттервик.

– Все равно звучит кошмарно, – скривилась мисс Флокс.

– Не так уж и кошмарно. И в конце концов, дело не в фамилии, а в том, что она подумает, если застанет вас здесь, можно сказать, на моих ногах. Она в обморок упадет. Знаете, везде есть тайные пружины. Реджи Теннисон, осел, пошел и наговорил ей про меня, что я вроде Дон-Жуана. И это после истории с татуировкой…

– Какой татуировкой?

– Долго рассказывать. Если коротко, то у меня была невеста по имени Сью Браун, и я сделал на груди татуировку: сердце, а в нем – ее имя.

– Вот это да! – воскликнула мисс Флокс. Ей стало любопытно:

– А дайте посмотреть!

Монти сидел, откинувшись на спинку кровати, и не мог отпрянуть. Но попытался.

– Нет, ни за что!

– Да ладно, покажите.

– Сказано вам, нет.

– Да что с вами? Какие у друзей секреты? Тем более на груди. За меня не беспокойтесь, я однажды играла в сцене соблазнения, фильм «Бозо, мужчина-обезьяна».

– Но я бы не…

– Да ладно, давайте.

– Нет, не могу.

– Ну и ладно. Ну и любуйтесь сами на свою дурацкую грудь.

Разобиженная, мисс Флокс подобрала крокодила, поправила на его шее розовый бантик и вышла из комнаты. Когда она закрыла за собой дверь и шагнула к своей каюте, чтобы положить Уилфреда в корзинку, в коридоре появилась Гертруда.

Гертруда хотела постучать в дверь Монти и сказать, что солнышко сияет и пора вставать. Теперь она передумала. Она постояла, посмотрела, развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла обратно на палубу.

Над головой в тот день сияло безоблачное небо, дул легкий ветерок, но время от времени Монти замечал, что любимая девушка ведет себя как-то странно. Вроде ничего особенного, но как-то не так… Она неожиданно умолкала. Порой он ловил на себе ее задумчивый взгляд. Не столько задумчивый, сколько… ну да, странный. Вроде как оценивающий.

К вечеру, однако, настроение его улучшилось. Будучи по природе человеком жизнерадостным, после великолепного обеда он и вовсе развеселился.

Составители меню, знатоки своего дела, понимали: ничто так не поднимает дух, как вкусная и здоровая пища, и предложили на выбор пять видов супа, шесть вариантов рыбных блюд и вдобавок к этому запеченную курицу, ростбиф, бычьи хвосты, свиные отбивные, бараньи котлетки, сосиски, бифштекс, оленину под соусом, говяжье филе, фрикадельки, телячью печенку, зельц, три вида ветчины, рагу из утки под острым соусом и кабанью голову, затем шесть видов пудинга, несколько сортов сыра, мороженое и фрукты, чтобы уж совсем пустого места в желудке не осталось. Монти попробовал не все, но вполне достаточно, так что на шлюпочную палубу он вышел бодрым, свежим и настроенным на сентиментальный лад, как влюбленный питон.

Атмосфера на шлюпочной палубе также располагала к сентиментальности. Был тихий теплый вечер со звездами и закатом, и если бы у Монти не кончились сигареты, он так бы и стоял там и даже, глядишь, сочинил бы какие-нибудь стихи.

Но примерно через час, открыв портсигар и убедившись, что он пуст, Монти решил сходить в каюту и пополнить запас сигарет. Если бы Гертруда в этот момент была рядом, мысль о сигаретах ему бы и в голову не пришла, но Гертруда ушла играть в бридж с Джейн Пассенджер и двумя другими хоккеистками. Поэтому Монти спустился в каюту и стал открывать дверь, как вдруг услышал за спиной приглушенный вскрик. Обернувшись, он увидел Альберта Пизмарча.

Взгляд стюарда был суров и непроницаем.

– Туда нельзя, сэр, – сказал он.

Монти смотрел на него и ничего не понимал. С каждой новой встречей вассал все больше его озадачивал.

– Что вы хотите этим сказать?

Альберт Пизмарч, казалось, был удивлен такой постановкой вопроса:

– Разве молодая дама не поставила вас в известность?

– О чем?

– О том, что произошло. Я имею в виду не даму из соседней каюты, а другую, мисс Баттервик. Разве она не сказала вам, что поменялась с вами каютами, и вы теперь в номере В-36?

Монти стал тихо сползать по стене. Как и в прошлый раз, стюард раздвоился и заколыхался в воздухе.

– Да, сэр, именно так. Она поменялась с вами каютами. В этом плавании с вами обращаются как с посылкой, сэр, – сочувственно проговорил Пизмарч. – Как в песне поется, «нынче здесь, завтра там», и никогда заранее не знаешь где. Сперва тот джентльмен меняется с вами, теперь эта дама. Скоро вам придется памятку себе составлять, чтобы точно знать, где сегодня ваш угол.

Он фыркнул от смеха, потом помолчал, подумал над тем, что сказал, и, чувствуя, что сказано неплохо, решил повторить:

– Скоро вам придется памятку себе составлять, чтобы точно знать, где сегодня ваш угол. Но не думайте, сэр, – продолжал Альберт Пизмарч уже вполне серьезно, – что я одобряю все эти перемещения. Я осмелился заметить мисс Баттервик, что этого не следует делать, не спросив разрешения у судового казначея, но она сказала только: «Да бросьте вы, стюард» или что-то в этом роде, «делайте, что велят и поменьше болтайте». Я и перенес ваши вещи, как было велено. Но я, естественно, полагал, что она вас поставила в известность.

– Стюард, – тихо позвал Монти.

– Сэр?

– Пизмарч… Вы случайно не знаете, Пизмарч, мисс Баттервик входила… входила в ванную?

– Да, сэр, – бодро отвечал Пизмарч. – Первым делом вошла.

– И что?

– Да, сэр, она видела эту несмываемую надпись. Ее трудно не заметить, не так ли? И, судя по всему, очень ею заинтересовалась. Какое-то время она ее рассматривала, а затем повернулась ко мне и говорит: «Что это, стюард?» А я ответил: «Надпись помадой, мисс». А она сказала: «Ой!»

Монти схватился за стенку – единственное, что оставалось незыблемым в этом рушащемся мире.

– Ой?

– Ну да, сэр, так и сказала: «Ой!». Потом она меня отпустила и прикрыла дверь. А через некоторое время позвонила старой сплетнице – стюардессе, и попросила отнести вам записку в каюту В-36 – если помните, сэр, это на палубе, которая прямо над нами, ибо мы с вами находимся на палубе «С». Там она и лежит.

Монти ушел. Он уже вполне насладился обществом Альберта Пизмарча. У стюарда был такой вид, словно он вот-вот сообщит, что все это очередное проявление неисповедимых путей Провидения. Наверняка, так оно и было. Если бы, как сейчас осознал Монти, Гертруда Баттервик не родилась на свет (либо родилась однорукой или с укороченной ногой), она бы не попала в женскую хоккейную сборную и не поехала бы в Америку: в этом случае ее не было бы на «Атлантике», и тогда никто бы не додумался, что Монти Бодкину будет значительно лучше на палубе «D», чем по соседству с мисс Фуксией Флокс.

Все это было истинной правдой, тем не менее Монти мало улыбалось торчать здесь и слушать, как вещает Пизмарч.

На ватных ногах он приплелся в каюту В-36, в которой еще витал слабый аромат его любимого одеколона, которым пользовалась Гертруда Баттервик, но он не стал сентиментальничать и нюхать воздух. Его внимание было всецело сосредоточено на двух предметах, лежащих на столе.

Один из них был конверт, на котором стояло его имя, выведенное до боли знакомым почерком. Другой – плюшевый коричневый Микки Маус с розовыми глазами.

Микки Маус лучился улыбкой, которая в данных обстоятельствах показалась Монти приторной и абсолютно неуместной.

Глава XIV

Наутро после всех этих ужасных событий Природа рассиялась улыбками, по мнению Монти, крайне отвратительными и циничными. Но так уж сложилось, что на следующий день погода стояла и впрямь бесподобная: не было ни дождя, ни тумана, даже не веял легкий северо-восточный ветерок. Не обращая внимания на то, что в каюте под номером Б-36 разместился молодой человек, полностью утративший смысл жизни, в иллюминатор шпарило солнце, а на потолке резвились зайчики, словно все было к лучшему в этом лучшем из миров.

В самом начале десятого по ковру в коридоре прошаркали шлепанцы, и в дверях возник Реджи Теннисон.

При виде закадычного приятеля на сердце у Монти не сделалось легче. В настоящий момент своими взглядами на человечество он диаметрально расходился с Юлием Цезарем. Ему вовсе не хотелось видеть вокруг себя людей тучных, прилизанных и крепко спящих ночью.[45]45
  …тучных, прилизанных и крепко спящих ночью – строка из «Юлия Цезаря» Шекспира, акт 1, сцена 2. Перевод М. Зенкевича.


[Закрыть] Реджи хоть и не был тучным, зато превосходно выспался и был в добром расположении духа. В комнату он шагнул, улыбаясь во весь рот, точь-в-точь Микки Маус. Неистощимое жизнелюбие этой мыши с утра действовало Монти на нервы. Неудивительно, что его «привет» прозвучал натужно и сухо.

Он только приступил к завтраку и надеялся побыть наедине со своими печалями и копченой селедкой. На худой конец, если не судьба побыть в одиночестве, он бы примирился с гостем вроде Амброза. Тощий Амброз с голодным блеском в глазах[46]46
  Тощий Амброз с голодным блеском в глазах – «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск…» – строка из «Юлия Цезаря» Шекспира, акт 1, сцена 2. Перевод М. Зенкевича


[Закрыть] – это бы он еще пережил. Но выносить Реджи – это уже сверх человеческой мочи.

Однако будучи человеком воспитанным, он приготовился завязать беседу:

– Что-то ты рано сегодня, – буркнул он хмуро. Реджи облокотился о спинку кровати и запахнул халат.

– Твоя правда! – откликнулся он с энтузиазмом бойскаута, и селедка во рту у Монти обратилась в пепел.[47]47
  селедка во рту у Монти обратилась в пепел – обыгрывается строка из Пс. 101:10 (в синод, переводе – «Я ем пепел как хлеб»).


[Закрыть] – Делать мне больше нечего – в постели валяться? Утро-то какое! Красотища! Давно такого не было! Солнышко блестит…

– Знаю, знаю, – пробрюзжал Монти. – Видел. Восторженности у Реджи чуть поубавилось. Он был задет.

На лице его появилось почти пизмарчевское выражение обиды:

– Ты чего надулся? Разве я виноват, что солнышко? Со мной не посоветовались. О погоде – это я так, к слову, чтобы ты понял, с какой радости я встал смело на работу, отдаю все силы ей,[48]48
  встал смело на работу, отдавая все силы ей – Г.У. Лонгфелло. «Псалом жизни», 9. Перевод И.Бунина.


[Закрыть] в такое дурацкое время. Я хочу разыскать Мейбл Спенс и сразиться с ней в шашки. Ты знаком с Мейбл?

– Только шапочно.

– Большой души человек!

– Возможно.

– Что значит «возможно»? – разгорячился Реджи. – Я тебе говорю, это самая замечательная девушка на свете. Жаль, что я не Амброз.

– Почему?

– Потому что он едет в ее родной Голливуд, а я – в Монреаль, пропади он пропадом вместе с его кленами, хоть бы их червь пожрал. Может, я ее больше не увижу. Ладно, что зря душу травить. – Реджи приободрился. – Бутоны роз срывай в пору цветенья.[49]49
  Бутоны роз срывай в пору цветенья – стихи Роберта Геррика (1591–1674).


[Закрыть] Кстати, о бутонах, старина, помнишь галстук, который ты купил в Берлингтонском пассаже и завалился в нем в «Трутни» на обед? Это было примерно за неделю до скачек в Суффолке. Ну же, поройся в памяти. Такой сизоватый в бледную розочку. Так вот, он идеально подходит к костюму, в котором я собираюсь блеснуть перед Мейбл. Ты случайно его не прихватил? Я бы его одолжил у тебя.

– Посмотри в левом верхнем ящике, – вяло отозвался Монти, меланхолично заглатывая свешивающуюся с вилки селедку. Он был не расположен говорить о галстуках.

– Нашел, – сообщил Реджи, заглядывая в ящик.

Он вернулся к кровати. Мимолетная хандра, навеянная мыслями о разлуке с Мейбл, исчезла без следа. Он опять улыбался, словно припомнил что-то смешное.

– Слушай, Монти, а ты как сюда попал? Ты на таких скоростях перемещаешься по кораблю – у кого хочешь голова пойдет кругом. Мог бы по старой дружбе предупредить, что переехал. А то я сейчас захожу в твою старую каюту и как наподдам тому, кто там лежит в постели…

Монти поперхнулся.

– А он как завопит – гляжу: Гертруда. Конфликтная ситуация для обеих сторон.

– Шутишь?

– Нет, правда. А вообще, зачем вы поменялись?

– А она разве не сказала?

– Думаешь, я дождался ее объяснений? Покраснел и убрался.

Монти тяжело вздохнул:

– Вчера после ужина Гертруда надумала поменяться со мною каютами. Здесь лежала ее записка. Дело в том, что вчера утром, почти сразу после твоего ухода, нагрянуло это чудовище Фуксия – и, вероятно, Гертруда видела, как она от меня выходит. Из этого наблюдения она сделала два вывода: во-первых, что мы с ней в приятельских отношениях, и, во-вторых, мы соседи. В итоге она затеяла обмен, причем без моего ведома, так что шансов ее отговорить не было. При пособничестве Альберта Пизмарча она взяла и самовольно вселилась.

Реджи выслушал это повествование с участием, что естественно, ведь друг попал в беду. Его сметливый ум моментально уяснил источник трагедии.

– Там же надпись на стене. Монти снова вздохнул.

– Она ее видела. Это было первое, что попалось ей на глаза.

– Она написала об этом в записке?

Монти обречено махнул вилкой в сторону туалетного столика.

– Видишь? Микки Маус. Я его подарил Гертруде в день отплытия. Вчера вечером он оказался тут.

– Вернула?

– Да.

– Дело труба. На все сто.

– Вот именно.

– Жуть, – проговорил Реджи задумчиво.

Помолчали. Монти прикончил селедку.

– Стало быть, она видела, как от тебя выходит Фуксия?

– Да. Так она написала! Но, Боже мой, вчера мы полдня не расставались, и хоть бы намекнула! Тогда бы я ей объяснил, что эта дама просто сидела здесь и говорила об Амброзе, о том, какой он осел и как она его любит, – совершенно невинный разговор, хоть передавай по Би-би-си в детской передаче. Теперь, понятно, поздно оправдываться – наверняка она считает меня тайным мормоном.

Реджи понимающе кивнул:

– Согласись, в ходе ее мысли прослеживается определенная логика. Сначала татуировка на груди – из этой ситуации ты кое-как выкрутился, но неприятный осадок остался. Потом, я, как последний дурак, хоть и из лучших побуждений, брякнул ей… Кстати, как ты это объяснил?

– Сказал, что другого такого вруна не сыскать во всем Лондоне.

– Молодец.

– Что нельзя верить ни единому твоему слову.

– Здорово.

– И что ты постоянно выкидываешь такие штуки, потому что у тебя мозги набекрень.

– Одобряю. Сильный ход. Лучше не придумаешь. То-то я гляжу, она меня не замечает.

– Не замечает?

– Полностью игнорирует. Единственный раз, когда хоть как-то отреагировала – это сейчас, в каюте. Гляжу: холмик на постели, – Реджи приободрился, заново переживая еще свежую в памяти сцену– Ну, говорю я себе, устрою Монти приятный сюрприз. Поплевал я на руку, размахнулся да как наподдам! Да, неловко получилось. Кстати, твои слова навели меня на мысль – я понял, как вас помирить. Проще пареной репы. Сейчас пойду к ней и скажу, что это я намалевал эту ахинею.

Поднос зазвякал, покачнувшись на коленях у Монти. Впервые за этот день он посмотрел на пляску солнечных зайчиков без отвращения. И даже взглянул в глаза Микки Мауса и внутренне не содрогнулся.

– Реджи, так ты пойдешь к ней? Честно?

– Конечно, пойду, куда денусь.

– А она поверит?

– Еще бы! Гляди, как все замечательно сходится. Ты выставил меня в таком свете, что она поверит любой небылице, раз я перед ней таким подлецом выгляжу.

– Извини.

– Ничего страшного. Весьма дальновидно с твоей стороны.

– А как ты объяснишь про помаду?

– Скажу, одолжил.

План казался осуществимым – Монти откинул последние сомнения. С волнением в груди он глядел на Реджи и видел, насколько глубоко заблуждался, поторопившись сравнить его приход с чумой и моровой язвой. Теперь Реджи предстал перед ним этаким современным Сидни Картоном.[50]50
  Сидни Картон – герой «Повести о двух городах» Ч. Диккенса, добровольно пошедший за другого на гильотину.


[Закрыть] Однако, размышляя о поступке, который ради него собирался совершить друг, он не мог подавить в себе легкие угрызения совести.

– Не боишься, что она взбеленится?

– Кто? Гертруда? Моя двоюродная сестра? Девочка, для которой я был заботливой нянькой и шлепал щеткою для волос? Уж не воображаешь ли ты, будто меня волнует, что обо мне подумает пампушка Гертруда? Боже упаси! Плевал я на нее с высокого дерева. Обо мне не беспокойся.

Монти раздирали противоречивые чувства. Конечно, ему неприятно было слышать, как предмет его любви именуют «пампушкой». Но радость была сильнее.

– Спасибо, – выдавил он.

– Итак, с надписями мы разобрались, – продолжал Реджи. – Перейдем к вашим с Фуксией играм в колечко…

– Не играли мы ни в какое колечко.

– Ну, в садовника, не все ли равно.

– Говорю тебе, мы беседовали об Амброзе.

– Звучит неубедительно, – заметил Реджи скептически. – Впрочем, дело твое, держись своей версии, если тебе так нравится. Я хочу сказать, тебе самому придется поднапрячься и как-то замять эту историю. Насчет надписи будь спокоен, ее я беру на себя. Сейчас схожу к Гертруде, а после займусь охмурением Мейбл Спенс. Кстати, как по-твоему, что лучше: замшевые ботинки, белые фланелевые штаны, галстук и пиджак с эмблемой «Тринити-холла»[51]51
  Тринити-холл – колледж Кембриджского университета.


[Закрыть] или замшевые ботинки, белые фланелевые штаны, галстук и голубая куртка?

Монти призадумался.

– На мой взгляд, голубая куртка.

– Резонно, – согласился Реджи.

Тем временем Мейбл Спенс, не подозревая о том, какой ей уготован сюрприз, сидела у Айвора Лльюэлина и слушала из его трепещущих уст рассказ о провале вчерашних переговоров. Мистер Лльюэлин все еще лежал в постели, и его смертельно бледное лицо составляло резкий контраст с розовой пижамой.

– Этот субъект сказал, у него другие планы.

При этих зловещих словах голос киномагната дрогнул, и его мрачность, казалось, передалась Мейбл Спенс. Она тихонько присвистнула и, глубоко задумавшись, взяла сигарету из пачки, лежащей возле кровати. Этот, казалось бы, невинный жест привел мистера Лльюэлина в чрезвычайное раздражение.

– Не трогай мои сигареты! Свои у тебя есть?

– Вот оно, традиционное южное гостеприимство. Ладно, кладу на место… Значит, говоришь, другие планы?

– Он так сказал.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже.

– Сдается мне, он не хочет играть в наши игры. Расскажи по порядку, что у вас произошло.

Мистер Лльюэлин устроился повыше на подушках.

– Я подослал к нему старшего Теннисона с готовым контрактом, только в графе о жалованье стоял пропуск. Ясно? Деньги для меня не играли роли. Главное было выяснить, согласен ли он пойти ко мне актером, и если да, он был волен проставить любую приемлемую для себя сумму. Теннисон вернулся и говорит: сказал «Спасибо», но у него другие планы.

Мейбл Спенс покачала головой:

– Мне это не нравится.

Это замечание взбесило Лльюэлина не меньше, чем самовольство с сигаретами.

– Заладила одно и то же. Естественно, тебе это не нравится. Как будто мне это нравится. Может, по-твоему, я пляшу от радости? Или распеваю песни? Или устраиваю бурные овации и кричу «бис»?

Мейбл по-прежнему пребывала в раздумьях. Она была решительно сбита с толку. Окажись в ее шкуре Монти Бодкин, он бы непременно заявил, что случай беспрецедентный. Но она призналась, что это выше ее разумения.

– Естественно, выше. Я тоже ничего не понял, – сказал мистер Лльюэлин, – пока Теннисон не сообщил дополнительную информацию. Знаешь, что он сказал? Оказывается, этот Бодкин без пяти минут миллионер. Улавливаешь, что это значит? Это значит, что шпионажем он занимается не корысти ради. Как садист какой-то. На денежную сторону ему начихать. Ему приятно упиваться человеческими страданиями. Ну, разве мыслимо совладать с таким человеком?

На миг он погрузился в раздумья. А вдруг, размышлял он, над ним тяготеет злой рок – раз в жизни судьба столкнула с таможенным сыщиком, и надо же тому оказаться миллионером да еще с изуверскими наклонностями.

– Все, выхожу из игры. Меня раскрыли. Внесу ожерелье Грейс в декларацию, заплачу пошлину, и точка.

– Я бы на твоем месте поостереглась.

– Мне все равно, что бы ты делала на моем месте. Как я сказал, так оно и будет.

– Разумеется, тебе виднее.

– Правильно, мне виднее.

– Между прочим, вчера вечером пришла телеграмма от Грейс, – произнесла Мейбл задумчиво.

Железная решимость мистера Лльюэлина поколебалась. Краски на его лице пожухли. Непроизвольно копируя Монти Бодкина, он облизал губы кончиком языка.

– Телеграмма? От Грейс?

– Да.

– Покажи.

– Она у меня в каюте.

– И что же она пишет?

– Дословно не помню. Если вкратце: учти, провалишь дело – ты знаешь, что тебя ждет.

– Знаю, – прошептал мистер Лльюэлин пересохшими губами.

Мейбл Спенс взглянула на него с сочувствием.

– Айки, ей-богу, – сказала она, – я бы на твоем месте довела дело до конца. К чему искушать судьбу? Ты ведь знаешь Грейс. У нее импульсивный характер. Не забывай, она сейчас в Париже, и все, что ей нужно для развода, это надеть шляпку и вызвать такси.

Мистер Лльюэлин помнил об этом.

– Ну, не хочет Бодкин идти на сотрудничество. Допустим, он уже пронюхал о твоей затее. Допустим, он подаст сигнал на берег и накажет своим приятелям-таможенникам глаз с тебя не спускать. И что? Пока тебя не начнут проверять, тебе ничего не грозит. А к тому моменту Джордж вместе с добычей будет уже за милю от дока.

Мистер Лльюэлин не желал внимать словам утешения. Вероятно, виной тому было предубеждение к операции «эпизод со шляпой», в немалой степени – из-за участия в ней шурина, и предубеждение это было сильным. Оптимизм Мейбл вместо счастливой улыбки вызвал у него кислую ухмылку.

– Думаешь, такой смышленый парень ничего не заподозрит, когда увидит, как мы с Джорджем сшибаем друг с друга шляпы, точно пара водевильных комиков? Да он в ту же секунду раскусит, что дело нечисто!

– Ничего он не раскусит. Его там вообще не будет.

– А куда же он денется? Едва мы сойдем на берег, он тотчас сядет мне на хвост.

– Не сядет. Смело иди и встречайся с Джорджем, мы задержим его на пароходе.

– Да? И каким образом, интересно знать?

– Запросто. Например, по пути его перехватит Реджи Теннисон. Они с Бодкином большие друзья. Реджи уведет его в укромное место на пару слов. Предоставь это дело мне. Я разберусь.

Мистер Лльюэлин, как мы уже видели, никогда не испытывал к свояченице большой симпатии, но поневоле признал, что есть у нее в характере что-то, располагающее к доверию. Ему стало чуть легче дышать.

– Естественно, я не стану посвящать Реджи в наш проект. Просто объясню, что ему делать, и все.

– Думаешь, ему этого будет достаточно?

– Вполне.

– Вы с Реджи отлично спелись, как я погляжу.

– Он мне нравится. И мне его жалко, бедняжку. Домашние отсылают его в какую-то монреальскую контору, он из-за этого сам не свой. Он считает, что если вообще ему надо работать, то он предпочел бы совсем иные края – там, где просторы величественны и безбрежны, где мужчины походят на мужчин, а главное, женщины – на женщин. Что-нибудь наподобие Голливуда.

Мистер Лльюэлин настороженно прищурился, в глазах его мелькнула тень подозрения. Он нутром чуял что-то недоброе. Оно витало в воздухе.

– Ну-ну, – заинтересовался он. – Вот оно как?

– И знаешь, мне подумалось, может, подыщешь ему местечко на киностудии?

Видимая часть туловища Айвора Лльюэлина конвульсивно задергалась, а бегущая по одеялу рябь показывала, что невидимую часть также сотрясают судороги. Хотя подобные дискуссии повторялись с изрядной частотой, как только они затевались, ему всякий раз изменяло самообладание. Когда перед ним обрисовывалась перспектива подыскать местечко для родственника или знакомого родственника, родственника жены или знакомого родственника жены, у него появлялось такое ощущение, будто его внутренности перемешивают колом. В подобных ситуациях он имел обыкновение реветь как морской лев, который требует рыбу, и так он и поступил.