Текст книги "Том 11. Монти Бодкин и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Глава XXVIII

В кабинете Джеф встал и оперся на край стола. Приятно было ощущать под рукой что-то прочное. Это убеждало, что он не спит, а Джеф сейчас очень нуждался в таких ручательствах. Нельзя получить тяжелой банкой по голове и не ощущать некоторого тумана, а Джефу казалось, что некоторые из его недавних ощущений вполне могут быть следствием умственного расстройства.

Энн сидела на ручке кресла и нежно смотрела на Джефа, словно мать – на ребенка, выздоровевшего после трудной детской болезни. Она тоже осознавала, что случилось нечто необычайное, но одно знала твердо: вот человек, которого она любит. Это тоже было странно, но не вызывало ни малейших сомнений.

– Как вы? – спросила она.

Джеф провел рукой по лбу. Издалека доносились слабые крики пленных зануд.

– Ошарашен.

– Не удивляюсь.

– Это была самая большая неожиданность в моей жизни.

– Когда миссис Моллой ударила вас банкой по голове?

– Когда я вдруг понял, что вы меня целуете. Вы правда меня целовали? Или это был дивный сон?

– Нет. Я вас целовала. Я думала, вы умерли.

Джеф помолчал. Они приближались к сути дела. С этого мига ему надо было очень внимательно следить за ее ответами.

– Да? Думали, я умер? Что изменилось теперь, когда вы видите, что я жив?

– Ничего.

– Вы не жалеете, что я уцелел?

– Ничуть.

Лоб Джефа все еще не вполне разгладился.

– Не понимаю.

– Что вас смущает?

– Ну, – сказал Джеф и снова умолк. Наконец он понял, в чем затруднение, – До последнего времени вы вели себя так, будто я вам не совсем нравлюсь.

– Так и было.

– А теперь…

– Меня словно подменили, да?

– Неужели я вам нравлюсь?

– Очень.

– Вы одумались?

– Одумалась.

И снова Джеф замолчал. От ее ответа на следующий вопрос зависело все.

– Вы, часом, меня не… любите?

– Люблю.

– О, Господи!

– Сама удивляюсь. Это нахлынуло на меня, когда миссис Моллой ударила вас банкой.

Глаза у Джефа зажглись. В голове по-прежнему стоял звон, но и душа звенела от радости.

– Да здравствует миссис Моллой! – вскричал он. – Я не всегда одобрял ее привычку бить людей тяжелыми предметами по голове, но сейчас я кричу: «Да здравствует милая маленькая особа!»

Окончательно разрешив сомнения, он привлек Энн к себе. Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь глухим ропотом зануд.

– Что это за шум? – спросила Энн, поднимая голову.

– Не знаю, – отвечал Джеф, снова привлекая ее к себе. – Какая разница?

– Никакой. Просто любопытно.

Джеф быстро поцеловал ее одиннадцать раз подряд.

– Учтите, – сказал он, – я все равно в это не верю.

– Пора бы уже.

– Нет. Я и на секунду не обманулся. Я точно знаю, что скоро снова проснусь в Ледниковом периоде и услышу от тебя «Да?». Ты даже не представляешь, что это такое.

Энн вскрикнула:

– Бедный мой ангел! Я была очень гадкая?

– Я еще до конца не оттаял.

– Прости. Я не знала своей силы. И все-таки ты это заслужил.

– Если ты будешь обращать меня в лед всякий раз, как я этого заслужу, то меня ждет мрачная жизнь.

– Больше не буду. Что бы ты ни сделал, я скажу себе: «Это всего лишь старый болван Джеф. Он ничего не может с собой поделать, но у него есть свои хорошие стороны, и я его люблю».

– Не знаю, сознаешь ли ты, что легко могла меня потерять.

– Ты бы развернулся и полюбил другую?

– Конечно, нет. Как я мог полюбить другую после того, как увидел тебя? Я хочу сказать, что еще немного твоего холода, и я стал бы как тот малый в «Эксцельсиоре». Впрочем, куда тебе. Ты не слыхала про «Эксцельсиор».

– Слыхала.

– Удивительная вещь, это твое домашнее образование. Прямо как память твоего дяди – иногда сработает.

– На этот раз сработала, – горько сказала Энн.

– Да. Кстати, что с ним случилось?

– Не знаю. Он ушел. Но почему бы ты стал как тот малый в «Эксцельсиоре»? Ты бы начал бродить со знаменем?

– Я бы пропал в пурге. На следующее утро сенбернары нашли бы меня под снегом. Я бы лежал, безжизненный и прекрасный.

– Ну уж, прекрасный!

– Ты так считаешь?

– Определенно. И слава Богу.

– Что ж, может быть, ты права. Хотя ты видишь меня не в лучшем виде. Мужчина, которого прихлопнули, как муху, теряет часть привлекательности. И все же я тебя понял. Простое, честное лицо, и ничего более.

– Правильно.

– Бедные девушки. Мечтают о Прекрасном принце, а получают кого-то вроде меня.

– Я не жалею.

– Ничуть?

– Ничуть.

– Энн, мой ангел, – сказал Джеф с чувством. – Если бы ты знала, какой ты ангел, ты бы не поверила.

Объятие, последовавшее за этими словами, одобрил бы сам лорд Аффенхем. Наконец Энн высвободилась из рук Джефа. Вид у нее был немного задумчивый. Она вздохнула.

– Знаешь, – сказала она, – жизнь сурова. Джеф не мог с этим согласиться.

– Ничуть. Не желаю ничего слышать против жизни. Она прекрасна. О чем ты?

– Моллои уехали с нашими бриллиантами.

– Ну и что?

– Ты не расстроен? Джеф взглянул озадаченно.

– Не понимаю. Ты сказала, что любишь меля?

– Да, припоминаю что-то такое.

– И выйдешь за меня замуж?

– Да.

– И ты думаешь, что я буду убиваться из-за каких-то бриллиантов?

– Я просто сказала, что жаль. Разве ты не предпочел бы жену с приданым?

– Ты знаешь, что такое приданое?

– Конечно.

– Удивительно. Домашние уроки истории, классической литературы…

– Так предпочел бы?

– Жену с приданым? Конечно, нет. Что деньги? Не будь у нее ни гроша, честная, милая английская девушка достойна составить пару знатнейшему из людей страны.

– Счет в банке не помешает английской девушке быть такой же честной и милой. При всей любви к дяде Джорджу, я бы с радостью огрела его банкой по голове.

– Милости прошу. Вот и он. Уверен, у него отыщется еще банка.

Лорд Аффенхем всегда ступал тяжело, и глаза у него нередко были стеклянные, но сейчас Джефу показалось, что походка его еще тяжелее обычного, а глаза – еще стекляннее. В целом (если не считать того, что лицо его было покрыто угольной пылью, не вполне уместной на траурной церемонии), он выглядел так, словно только что похоронил лучшего друга.

Энн, как любая женщина, заметила прежде всего телесный изъян.

– Милый, что ты сделал со своим лицом? – вскричала она.

Взгляд лорда Аффенхема из стеклянного стал горящим. Было ясно, что его гнетут какие-то тягостные воспоминания.

– Это не я, а подлая тварь Трампер. Он кидался в меня углем.

– Углем? – удивилась Энн.

– Углем очень удобно кидаться, – заверил Джеф. – Вообще полезная вещь. А за что? Или он не объяснил?

– Ему не понравилось, что я целую миссис Корк.

Весь вечер Энн не покидало ощущение, что она спит и видит сон; сейчас оно еще усилилось.

– Ты поцеловал миссис Корк? Зачем?

– Я хотел, чтобы она вышла за меня замуж.

– И естественно, – объяснил Джеф, – твой дядя ее поцеловал. Когда хочешь на ком-то жениться, поцелуй – первое дело. Взять хсть нас с тобой. Если б ты меня не поцеловала, я, может быть, и не сделал бы тебе предложения. Я был на перепутье.

Энн строго взглянула на него.

– Не знаю, сознаете ли вы, Дж. Дж. Миллер, – сказала она, – что вам грозит серьезная опасность снова услышать от меня «Да»?

– Ты уже попробовала и видишь, что вышло. Я совсем не то жалкое существо, которое сжималось под твоим взглядом сегодня вечером. Ты не представляешь, как смелеет человек, узнав, что ты его любишь. – Он повернулся к лорду Аффенхему – Не обращайте внимания. Любовная воркотня. Мы помолвлены.

– Лопни кочерыжка. Неужели?

– Да. Она одумалась. Миссис Корк, насколько я могу заключить по вашему виду, – нет. Что случилось? Не смогли ее уломать?

– Все пошло не так. Я открыл дверь, она вышла, я ее поцеловал.

– Вам не пришло в голову сказать, что вы и есть пропавший лорд Аффенхем?

– Нет. А что?

– Она могла удивиться, что ее целует дворецкий.

– Об этом я не подумал. – Лорд Аффенхем понимающе кивнул. – Вот, наверное, почему она решила, что я пьян, и велела пойти проспаться.

– Наверное, поэтому.

– Да это и неважно, потому что она выходит за Трампера. Оттого он и кидался в меня углем. Кончилось тем, что она меня уволила. Сказала, ей плевать, что там в договоре, и если лорд Аффенхем подаст на нее в суд, она обратится в Палату Лордов. Впрочем, вряд ли я стану с ней судиться. Было бы из-за чего.

Энн, которая столкнулась с обычной трудностью, подстерегавшей в диалогах Аффенхем – Миллер, воспользовалась короткой паузой, чтобы вставить слово.

– Бедная Энн! – сказала она. – Бедное маленькое дитя. Что ждет эту милую девушку с чокнутым мужем и полоумным дядей! Джеф?

– Да, моя радость?

– Поскольку ты кажешься мне чуть более нормальным, чем дядя, не объяснишь ли ты, что здесь происходит?

– Объясню. Ты видишь перед собой, – начал Джеф, – белейшего человека в мире. Нет. В данных обстоятельствах это не подходит. Я хотел сказать, что твой дядя – герой. Он собирался жениться на миссис Корк, чтобы вернуть тебе утраченное состояние.

– Дядя Джо-ордж! – вскричала Энн, совершенно сраженная.

– Все в порядке, дорогая, – сказал лорд Аффенхем. – Ничего другого не оставалось. Noblesse oblige, понимаешь, noblesse oblige.

Он так явно любовался собой, что Джеф пожалел о своих словах. Как часто искренняя хвала неоправданно кружит голову!

Он поспешил внести коррективы.

– Хорошо вам стоять тут, как Сидни Картон,[26]26
  Сидни Картон – герой «Повести о двух городах» Ч. Диккенса, добровольно пошедший за другого на гильотину.


[Закрыть] – холодно сказал он. – Самопожертвования не потребовалось бы, будь у вас хоть унцией больше мозгов, чем на бильярдный шар.

– Выбирайте слова, Джеф, – обиделся лорд Аффенхем, и Энн, по-видимому, согласилась.

– Этот Миллер, – сказала она, – невесть что о себе думает. Наглый, заносчивый тип, каких я на дух не выношу.

Джеф стоял на своем.

– Я сказал, на бильярдный шар, и не отступлю от своих слов. Почему этот болван не положил бриллианты в банк?

– Ты назвал моего дядю болваном?

– Да.

– Наверное, пора было кому-то это сказать, – промолвила Энн. – Впрочем, ты же знаешь, он не доверяет банкам.

– Ну, конечно.

– А если человек не доверяет банкам, он, естественно, не хочет, чтобы банку достались его бриллианты.

– Не понимаю, чем в банке хуже, чем у Моллоев.

– Согласна.

Лорд Аффенхем не участвовал в разговоре. Заявив протест, он по обыкновению ушел в себя. Подрагивание бровей показывало, что мозг его трудится. Теперь он вынырнул из забытья с громким «Лопни кочерыжка!»

– Минуточку, – вскричал он. – Сейчас, сейчас. Джеф!

– Милорд?

– Продолжайте, пожалуйста, говорить «в банке».

– «В банке»?

– Он просит говорить «в банке», – объяснила Энн.

– Да? Хорошо. В банке… в банке… в банке… Долго еще? – спросил Джеф.

– Вот что я вам скажу, – объявил лорд Аффенхем. – Я серьезно сомневаюсь, что положил бриллианты в табачную банку. И все же слова «в банке» очень важны. Как и слово «пруд». А пока не говорите со мной. Я хочу подумать.

Он впал в прострацию, и Джеф повернулся к Энн.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Это хорошо, – отвечала Энн.

– И буду любить всю жизнь.

– Лучше и лучше.

– Ты знаешь, что муравьи бегают быстрее в жаркую погоду?

– Быстрее кого?

– Быстрее других муравьев в холодную, вероятно.

– Ты не обманываешь?

– Нет.

– Это правда?

– Чистая правда. И я люблю тебя.

Лорд Аффенхем тяжело поднялся с кресла. Все его лицо – брови, нос, глаза, подбородок и верхняя губа – лучилось довольством. Даже уши слегка подрагивали от восторга.

– Я знал, что вспомню, – сказал он. – Я никогда ничего не забываю начисто. Надо было только дать мне время. Бриллианты целы. Они – в банке.

– Правда? – вскричал Джеф.

– В каком банке? – воскликнула Энн.

– Не в каком, а в какой. В лодочной банке, – сказал лорд Аффенхем. – Не знаю, известно ли вам, но скамейка в лодке зовется банкой. Я отчетливо все помню. Был чудесный весенний день. Я гулял по берегу и просто из любопытства заглянул в лодку. Под банкой оказалось что-то вроде ящика. Я сходил за бриллиантами и спрятал их там.

Он вышел в стеклянную дверь. Энн с надеждой взглянула на Джефа.

– Думаешь, они там?

– Конечно, нет.

– Ты – пессимист.

– Я просто смотрю на вещи здраво, – сказал он. – Ни за что не поверю, что твой дядя спрятал бриллианты в таком простом, надежном месте, как лодочная банка. Нет, это его очередной фальстарт. Нам надо тихо и спокойно подумать о будущем, забыв про всякие бриллианты.

– Мое приданое!

– Брось.

– Я хочу принести тебе приданое.

– Я сказал, что мне не надо твоего приданого. Неужели Миллер из Холси-корта не сможет прожить с женой без ее денег? В скромном довольстве, учти, не в роскоши. Поначалу, конечно, придется экономить. Ты будешь готовить, я – мыть посуду. Нет, черт возьми, не буду. Посуду будет мыть твой дядя. Разумеется, он поселится с нами, так что пусть отрабатывает свой хлеб. Что толку иметь в доме опытного дворецкого, если не можешь приставить его к делу? Значит, договорились. Ты будешь готовить, твой дядя – мыть посуду, прислуживать за столом, отвечать на дверные звонки, исполнять мелкие поручения, чистить серебро…

– Какое серебро?

– У меня есть маленький кубок. Я выиграл его в школе в забеге на четверть мили.

– А ты?

– Я буду лежать на диване с трубочкой и приглядывать за всем.

– Вот как?

– И, разумеется, вносить неповторимый миллеровский штрих.

Снаружи послышалась тяжелая поступь.

– Ну вот, – сказал лорд Аффенхем. – Я же вам говорил. Небрежным жестом он, словно гейзер, принялся рассыпать бриллианты по столу.

Глава XXIX

Долли Моллой остановила машину.

– А теперь, пупсик, давай на них поглядим.

Она подкрашивала губы, поэтому не сразу заметила зловещую тишину. Долли быстро повернулась, и расстроенное выражение любимых глаз поведало ей скорбную повесть. Она шумно выдохнула:

– Их там нет?

– Нет, киска.

В такие минуты и проявляется подлинное величие женщины. Мгновение Долли сидела, словно раздавленная пятой рока. Потом минутная слабость прошла. Долли вновь стала собой. Она поцеловала Мыльного – нежно, звучно, так что эхо прокатилось по темным полям.

– Не горюй, пупсик, – сказала она. – Хрен с ними. Главное, у нас есть мы.

Мистер Моллой не мог не откликнуться на такие слова. По природе он был оптимист. Только оптимист может торговать фальшивыми акциями.

– Верно, – вскричал он, распускаясь, как политый цветок, – и Корки на тысяча фунтов.

– И еще я прибила Шимпа, – сказала Долли, перечисляя свои удачи. – На круг выходит не так и мало. Да, в целом все обернулось очень даже неплохо.

Она выжала сцепление, и машина вновь двинулась сквозь тьму. Долли рулила молча. Она думала, как сильно любит Мыльного, и гадала, успеют ли они продать машину где-нибудь по дороге, пока Корка не подняла на ноги полицию.

Везет же этим Бодкинам

Перевод с английского Н. Усовой, А. Соколинской

Глава I

1

Молодой человек, сидевший на террасе каннского отеля «Манифик», смутился – верный знак, что англичанину сейчас придется объясняться по-французски. Провожая его в отпуск, Гертруда Баттервик настоятельно просила при всяком удобном случае улучшать свой французский, а слово Гертруды для него – закон. И потому сейчас, заранее зная, что будет щекотно в носу, он решительно произнес:

– Э, гаг'сон.

– Мсье?

– Э, гаг'сон, эске вузаве ан по де лянкр этюн пиес де па-пье – нот-папье, ву савэ – этюн энвелоп этюн плюм?[27]27
  То есть он попросил лист писчей бумаги, конверт и перо.


[Закрыть]

– Ben, m'sieur.

Нагрузка оказалась непомерной, и Монти перешел на родное наречие.

– Я хочу написать письмо, – сказал он и, со свойственной всем влюбленным готовностью поведать о своем счастье всему миру, чуть было не добавил «самой прекрасной девушке на свете», но официант быстро удалился и минуту спустя уже демонстрировал то, что ему удалось раздобыть.

– V'la, sir! Пжалюста, сир, – сказал официант.

У официанта в Париже тоже была невеста, которая очень просила его, пока он будет на Ривьере, не тратить времени даром и по возможности практиковаться в английском.

– Чер-ни-ля, пьеро, лист, конвег'т, плямокаска.

– Мерси, – сказал Монти, весьма довольный такой расторопностью. – Спасибо. Порядок.

– Порьядок, мсье, – откликнулся официант.

Оставшись один, Монти быстренько разложил перед собой бумаги, схватил перо и обмакнул в чернила. Пока все вроде бы шло как надо. Но в этот момент, как это часто с ним бывало, когда он садился писать письмо своей любимой, произошла заминка. Он не знал, с чего начать.

Склонности к эпистолярному жанру у него отродясь не было – печально, но факт. Гертруду Баттервик он обожал, прямо-таки боготворил. Сидя рядом с ней где-нибудь в укромном уголке (его рука обвивает ее талию, она склоняет голову к нему на плечо), он мог говорить о любви долго и красиво. Но до чего же трудно изложить то же самое на бумаге! Он завидовал таким ловкачам, как этот Амброз Теннисон, двоюродный брат Гертруды. Амброз был писатель, и накропать что-нибудь в таком духе для него – раз плюнуть. Он бы за это время восемь страниц накатал и уже конверт бы облизывал.

Но деваться некуда. Он непременно должен что-нибудь отправить с сегодняшней почтой. В последний раз он писал ей (открытки не в счет) ровно неделю назад – тогда он послал ей свою фотографию: как он в купальном костюме стоит на самой вершине Райской скалы. Он был уверен, она это оценит.

Задумчиво пожевывая перо и поглядывая по сторонам в поисках вдохновения, он решил начать с описания природы, а дальше – как пойдет.

«Отель «Мапифик»,

Канны, Франция.

Утро.

Привет, старушка! Пишу тебе с террасы отеля. Погода классная. Море синее…» —

но вдруг остановился, чувствуя, что допустил оплошность. Порвал листок и снова начал:

«Отель «Мапифик»,

Канны, Франция.

Утро.

Дорогой кроличек!

Пишу тебе с террасы отеля. Погода классная. Жаль, что тебя тут нет, потому что я по тебе очень скучаю. Страшно подумать, что, когда я вернусь, ты уже ускачешь в Америку, и я тебя еще долго не увижу. Даже не знаю, как я это переживу.

С террасы видна прогулочная площадка, она почему-то называется Круазетт.[28]28
  Крестик (франц.).


[Закрыть] Глупо, но факт. Море тут синее, песок – желтый. На горизонте маячит пара яхт. Слева – пара островов, а справа – горы».

Он снова сделал остановку. Кажется, природы получилось более чем достаточно – если продолжать в том же духе, то лучше сразу послать местный путеводитель. Теперь пора добавить что-нибудь о людях. Посплетничать, что ли, девушки это любят. Он снова поглядел по сторонам, и увиденное его вдохновило.

На террасе появилась забавная парочка: толстяк и стройная девица. Мужчину этого он и раньше видел и кое-что слышал о нем: Айвор Лльюэлин, президент голливудской кинокомпании «Суперба-Лльюэлин», – личность эта по праву заслуживала абзаца в любом частном письме.

И Монти написал:

«В это время здесь мало кого увидишь – по утрам все либо режутся в теннис, либо чешут купаться на Антибы. Но на моем горизонте только что появился типчик, о котором ты наверняка слышала, – Айвор Лльюэлин, киношник.

Если ты о нем не слышала, то по крайней мере видела его картины. Помнишь фильм, на который мы ходили в Лондоне накануне моего отъезда? Названия не помню, помню только, что про гангстеров, а Фуксия Флокс играла девицу, которая втюрилась в журналиста.

В настоящий момент он сидит за соседним столиком и беседует с какой-то дамочкой».

Монти снова сделал передышку. Перечитывая написанное, он засомневался, годится ли это вообще в качестве письма. По части сплетен все в норме, но к чему ворошить прошлое? Зря он упомянул Фуксию… в том конкретном случае, на который он ссылается, его откровенное восхищение мисс Флокс привело к тому, что Гертруда надулась и только после двух чашек чая с самыми лучшими пирожными в «Рице» наконец оттаяла.

Вздохнув, он начал письмо по новой, побольше про природу, но не про людей. Нет! Затем его осенило: а что если сделать красивый жест и как бы между прочим упомянуть про ее отца, – наверняка, ей это будет приятно. Вообще-то он терпеть не мог старого придурка и выскочку, но из вежливости иногда лучше скрывать свои чувства.

«Греясь на солнышке, я то и дело вспоминаю твоего дорогого папашу. Как он там? (Непременно передай ему, что я о нем спрашивал.) Надеюсь, его больше не беспокоит его…»

Монти опять отложил перо и, откинувшись на стуле, мрачно уставился перед собой. Перед ним возникло новое препятствие. И зачем он только приплел сюда старика! Дело в том, что недуг, которым страдал мистер Баттервик, носил название «ишиас», а о том, как пишется это слово, Монти не имел ни малейшего представления. Может быть, через «е»?

2

Если бы Монти Бодкин был художником слова вроде Амброза Теннисона, он бы, вероятно, сопроводил сухое замечание о том, что мистер Лльюэлин беседует с дамой, выражением «по душам» или даже и целым предложением вроде: «…и, как мне кажется, о чем-то очень важном, ибо даже со стороны видно, как сильно он взволнован».

И написав так, он бы не ошибся. Киномагнат действительно был взволнован до чрезвычайности. Сидя на террасе рядом с Мейбл, которая была родной сестрой его жены, он поминутно хмурился, а три его подбородка так и ходили ходуном. И еще он яростно жестикулировал – как толстый бойскаут, подающий условные знаки.

Мистер Лльюэлин всегда недолюбливал свояченицу, а временами ему казалось, что он недолюбливал ее даже сильнее, чем свояка Джорджа (хотя это практически невозможно), но никогда еще она не вызывала в нем такой неприязни, как в данный момент. Будь она заезжей кинозвездой, выставляющей свои условия, даже и тогда он не смотрел бы на нее с большей враждебностью.

– Чего?! – заорал он.

К такому удару он был не подготовлен. Ничто его и не предвещало. Получив накануне телеграмму из Парижа от жены по имени Грейс и узнав, что ее сестрица утренним поездом прибывает в Канны, он, ясное дело, не обрадовался: он даже побрюзжал по этому поводу, но поступи карающего Рока почему-то не почувствовал. Подумал только: дурак он, что ли, тащиться ради нее на вокзал – и тут же выкинул это из головы. Его мало заботили перемещения Мейбл в пространстве.

Даже когда она попалась ему в гостиничном холле и попросила уделить ей пять минут (надо поговорить с ним с глазу на глаз об одном очень важном деле), он опять не почуял подвоха, только подумал: небось попросит у него взаймы, а он – хе-хе! – возьмет и не даст.

И только когда она, огорошив его своей новостью, как ни в чем не бывало напудривала свой (для всех, кроме него) очаровательный носик, несчастный осознал весь ужас своего положения.

– Слушай, Айки, – беспечно начала Мейбл Спенс, словно речь шла о погоде, – у нас есть к тебе дельце. Грейс купила в Париже очень милое жемчужное ожерелье и просит тебя, когда ты на будущей неделе поедешь домой, взять его с собой и тихонько пронести через таможню.

– Еще чего?!

– Больше ничего.

Нижняя челюсть Айвора Лльюэлина медленно поехала вниз, желая навеки зарыться в тройном подбородке. Брови взлетели вверх, а глаза выпучились, как улиточьи рожки. Президент кинокомпании «Суперба-Лльюэлин» держал у себя немало талантливых актеров, но никому из них не удалось бы так правдоподобно изобразить неподдельный ужас

– Кто, я?!

– Ты, ты.

– Жемчуг – через нью-йоркскую таможню?

– Ну да.

Именно в этом месте диалога Айвор Лльюэлин начал вести себя как бойскаут. Но разве он в этом виноват? У каждого человека свои тайные страхи. Одни трепещут перед налоговым инспектором, другие боятся уличных регулировщиков. Айвор Лльюэлин боялся таможенников. Под взглядом их тусклых глаз он весь съеживался. Когда таможенник при нем чавкал жевательной резинкой, он вздрагивал. Когда тот молча тыкал пальцем в его саквояж, он раскрывал его дрожащими руками, словно там спрятан труп.

– Я не буду. Она свихнулась!

– Как это?

– Просто свихнулась. Она что, не знает: стоит американке в Париже купить украшение, бандит-продавец дает сигнал на ее родную таможню, и те радуются, ножи точат.

– Поэтому она тебя и просит. Тебя не заподозрят.

– Чушь! Еще как заподозрят! Поймают и посадят! Мейбл Спенс потрясла пуховкой:

– Не посадят. Во всяком случае, – произнесла она убийственно спокойным тоном, от которого мистеру Лльюэлину так часто хотелось бросить в нее кирпичом, – не за контрабанду. Все будет легко и просто.

– Неужели?

– Да, у нас все продумано. Грейс написала Джорджу, он встретит тебя в доке.

– Чудесно. Всю жизнь мечтал.

– Как только ты спустишься по трапу на берег, он подойдет сзади и хлопнет тебя по спине.

Мистер Лльюэлин так и подскочил:

– Кто, твой брат Джордж?

– Он.

– Пусть только попробует, я его так огрею!

Мейбл Спенс хотела что-то сказать, но вовремя сдержалась. Она чувствовала себя няней, которой приходится вразумлять несмышленого младенца.

– Не говори глупостей, Айки. Послушай. Я сяду на корабль в Шербуре и передам тебе ожерелье, оно будет зашито в подкладку твоей шляпы. В этой шляпе ты сходишь на берег в Нью-Йорке. Джордж подходит, хлопает тебя по спине, шляпа падает. Джордж нагибается, чтобы ее поднять, – и роняет свою шляпу. Затем он подает тебе свою шляпу, а сам спокойно выходит из дока в твоей. Ты ничем не рискуешь.

У многих при мысли о таком хитроумном плане загорелись бы глаза, но Айвор Лльюэлин был не из тех, чьи глаза легко загораются. Взгляд его как был стеклянным, таким и остался. Единственное, что можно было заметить в его глазах, так это неподдельное удивление.

– И ты позволишь Джорджу заграбастать ожерелье ценою… сколько, говоришь, оно стоит?

– Около пятидесяти тысяч долларов.

– Значит, я буду стоять и смотреть, как Джордж уносит в шляпе ожерелье в пятьдесят тысяч? Джордж? – проговорил мистер Лльюэлин, как будто проверяя, правильно ли расслышал имя. – Джорджу я бы и детскую копилку не доверил.

Мейбл знала своего братца как облупленного. По сути, замечание было справедливым. Но она сохраняла спокойствие.

– Джордж не станет красть ожерелье у Грейс.

– С чего бы это?

– Он ее знает.

Мистер Лльюэлин вынужден был признать силу ее аргумента. Его жена когда-то была одной из лучших тигриц немого кино. Кто видел ее в роли Мими, знаменитой бандитки (фильм «Когда Париж засыпает»), или в частной жизни наблюдал, как она рассчитывает повара, сказал бы вам, ни минуты не раздумывая, что она не тот человек, у которого можно безнаказанно красть ожерелья.

– Грейс шкуру с него сдерет.

Мистер Лльюэлин улыбнулся. Мысль о том, что кто-то может содрать шкуру с его дорогого шурина Джорджа, согревала. Помнится, именно об этом мечтал он, по настоянию жены зачисляя братца на должность эксперта по постановочной части с окладом тысяча долларов в неделю.

– Может, ты и права, – сказал он. – Но мне это не нравится. Не нравится, и все. Много риска. А вдруг сорвется? У таможенников повсюду шпики, и только я с жемчугами в шляпе сойду на берег, они…

Ему не удалось закончить фразу: за его спиной кто-то тихонько кашлянул, а затем незнакомый голос произнес:

– Извините, можно вас спросить, не подскажете ли вы, как пишется слово «ишиас»?

3

Монти не сразу решился обратиться к мистеру Лльюэлину за помощью в разрешении этой непосильной для него задачи. Вероятно, усвоенные в детстве правила хорошего тона не позволяли без достаточного к тому повода бросаться на незнакомцев, а может быть, он инстинктивно почувствовал, что спрашивать у владельцев кинокомпаний, как пишется какое-нибудь слово, – все равно что хватать их за ахиллесову пяту. Как бы то ни было, сначала он обратился к своему знакомцу официанту, но официант оказался плохим помощником. Сначала он вообще делал вид, что не верит, будто такое слово есть в природе, потом вдруг ударил себя по лбу и закричал:

– А! Ля маляди!

А затем понес какую-то ахинею:

– Комса, мсье. Вот так, малишь. Пиши и, ша, и, а, эс. Вуаля. Ишиас.

Выслушав всю эту белиберду, Монти, которому в данный момент было не до шуток, молча отослал официанта и решил выслушать еще одно мнение.

Реакция новой аудитории на его нехитрый вопрос оказалась довольно неожиданной. Правда, с мистером Лльюэлином он был не знаком и уж, конечно, не ждал, что тот кинется к нему на шею, но чтобы так реагировать! Ничего подобного не видел он с того памятного дня в далеком детстве, когда дядюшка Перси, большой ценитель китайского фарфора, застал юного племянника в своей гостиной с вазой династии Минь на голове.

Дама, по счастью, оказалась не такой нервной. Монти она понравилась. Маленькая изящная брюнетка с серыми глазами.

– Как вы сказали? Повторите, – попросила она.

– Мне нужно написать слово «ишиас».

– Ну так пишите, – разрешила Мейбл Спенс.

– В том-то и дело, что я не знаю, как правильно.

– Ясно. Ну, если правил правописания не отменили, то оно пишется так: и-ш-и-а-с.

– Не возражаете, если я запишу?

– Пожалуйста.

– …й-а-с. Отлично. Спасибо большое, – сказал Монти. – Ужасно вам благодарен. Я и сам так думал. Этот осел официант сбил меня с толку. Понес какую-то чушь: и-ша-эс. Я же знал, что никакого «аэ» там нет. Огромное вам спасибо.

– Не за что. Какие еще слова вас интересуют? Я знаю «параллелограмм» и «метемпсихоз», а Айки у нас специалист по коротким словам. Нет? Ну как хотите.

Проводив его ласковым взглядом, она обернулась к своему спутнику и убедилась, что тот находится в состоянии глубочайшего шока. Он таращил глаза и водил по лицу большим носовым платком.

– Что-нибудь случилось? – спросила Мейбл.

Мистер Лльюэлин не сразу подобрал слова. А когда подобрал, то ответ его был сух и краток.

– Все! – заявил он. – С этим покончено!

– С чем покончено?

– С ожерельем. Я к нему и пальцем не притронусь.

– Да что с тобой, Айки?

– «Что с тобой, что с тобой…» Подслушал он нас, вот что!

– Не думаю.

– А я думаю.

– Ну и что?

Мистер Лльюэлин фыркнул, но тихонько, словно тень Монти все еще нависала над ним:

– Как что? Говорил я тебе: у таможенников повсюду шпики, и этот тип – один из них.

– Не говори глупостей.

– Тебе хорошо советовать.

– Допускаю, что тебе это не под силу.

– Очень остроумно, – обиделся мистер Лльюэлин.

– Я вообще остроумная.

– Только не знаешь одного – как эти таможенники действуют. Именно в таких гостиницах они и держат своих шпиков.

– Зачем?

– Зачем? Затем, что однажды какая-нибудь девица возьмет да заорет во все горло, что хочет тайно провезти ожерелье.

– Здесь только ты орал.

– Я не орал.

– Ну хорошо, будь по-твоему, какая разница? Ведь этот парень не шпион.

– А я говорю, шпион.

– Не похож.

– Ты что, настолько глупа, что думаешь, будто шпион всегда похож на шпиона? Ха-ха! Да ведь он специально старается, чтобы его никто не принял за шпиона. Ночами не спит, тренируется. Если он не шпион, зачем подслушивал? Откуда он вообще взялся?

– Он хотел узнать, как пишется слово «ишиас».

– Ха!

– Не смейся!

– Да как же не смеяться? – вопросил мистер Лльюэлин, горестно закатывая глаза. – Кому это взбредет в голову ровно в полдень, да еще на юге Франции, писать по-английски слово «ишиас»? Он понял, что мы его заметили, и брякнул первое, что пришло в голову. Все, с меня хватит. Даже и смотреть не хочу на это дурацкое ожерелье. Пусть Грейс придумывает что получше. Даже за миллион к нему не притронусь.

Он откинулся на спинку стула, чтобы перевести дух. Его свояченица смотрела на него с неодобрением. Мейбл Спенс была костоправом, к ее услугам прибегали многие звезды Беверли Хиллз, и это делало ее своего рода пуристом в области физической формы.