Текст книги "Том 11. Монти Бодкин и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

Навязчивые страхи, обуревавшие Монти, были того же происхождения, что и страхи Альберта Пизмарча: он боялся забыть слова.

Поначалу поручение занять Фуксию Флокс пятнадцатиминутной беседой, пока Реджи Теннисон обшарит ее каюту, показалось ему несложным. Он опрометчиво согласился. И только сейчас, представив возможность провала, он стал судорожно подбирать магические слова, которыми можно на целых четверть часа удержать на продуваемой насквозь палубе особу с таким порывистым темпераментом. В этот мрачный час ему казалось, что самый сладкоречивый демагог, и тот бы не справился с поручением.

Безусловно, Альберт Пизмарч был в более выгодном положении. Благодаря доброму совету Гертруды он мог надеяться, что в самом крайнем случае пробелы можно будет заполнить спасительной «маньяной». Монти не мог взбодрить себя такими приятными мыслями. Нечего греха таить, не было у него в запасе своих «маньян». Ему надо было изобрести что-нибудь содержательное, мало того – интересное. Да что там, занимательное, увлекательное, захватывающее дух.

И пока он сидел, боясь заглянуть в будущее, на табурет рядом с ним неожиданно плюхнулось массивное тело – на его одиночество посягнул мистер Лльюэлин.

– Можно составить вам компанию? – поинтересовался магнат.

– Можно, – ответил Монти сквозь зубы.

– Поболтаем? – предложил король кинематографа. Качества, незаменимые для человека, желающего стать президентом крупной кинокомпании, – стойкость духа и бульдожье упорство, не дающее смириться с поражением. Айвор Лльюэлин ими обладал.

Многие на его месте впали бы в отчаяние, спасовав перед непреклонностью таможенного сыщика, который весьма недвусмысленно отклонил предложение о сотрудничестве. Они повели бы себя, как Альберт Пизмарч, запутавшийся в сетях злодейки-судьбы: оскорбились, ушли в себя, хотя виду бы не показали. Они бы признали, что продолжать борьбу бесполезно.

Именно это твердил себе Айвор Лльюэлин целый день и вечер в придачу.

Но за обедом его взгляды претерпели метаморфозу. Он вновь обрел веру в собственные силы. Он проглотил вермишелевый суп, палтуса с отварным картофелем, две порции куриного рагу, кусок кабаньей головы, суфле, вальдшнепа по-шотландски, вазочку мороженого и напоследок кофе с коньяком. Человек, сильный духом, так нагрузив свой желудок, непременно обнаружит последствия. И они не замедлили сказаться: у мистера Лльюэлина вспыхнула надежда. Пока он сидел в салоне, сытый буквально по горло, его внезапно озарило: вполне может быть, запорол все дело посланник, которому было поручено передать предложение.

И чем дольше он рассматривал эту гипотезу, тем более она казалась правдоподобной. Мало того, что Амброз – неправильный Теннисон; вдобавок ко всему, ему не хватает обаяния. Теперь он припоминал: когда того послали к Монти с предложением от «Супербы», вид у него был какой-то отсутствующий. Должно быть, вступая в переговоры, он был либо излишне прямолинеен, либо излишне витиеват, либо что-нибудь еще. Вот так всегда, подумал мистер Лльюэлин, никакой лояльности. Придется действовать самому. Тогда все встанет на свои места. И он приступил к осуществлению задуманного.

Трудно было выбрать более неподходящий момент. Монти и без того дрожал, как осиновый лист, а непрошеное вторжение окончательно выбило его из колеи. Как он уже признавался Амброзу, с мистером Лльюэлином он был едва знаком, если не считать консультаций по вопросам правописания, но сейчас он бы спровадил и самого близкого друга. Ему хотелось побыть в одиночестве и прикинуть, что же наплести Фуксии, чтобы на четверть часа приковать ее внимание.

Он вытащил сигарету и нервно закурил.

– Красота! – воскликнул мистер Лльюэлин.

– Что?

– Красота! – повторил мистер Лльюэлин, кивая в экстазе, как будто ему показали «Мону Лизу». – О, как вы прикурили! Какое изящество… Легкость… И что там еще… Точь-в-точь Лесли Говард.[70]70
  Лесли Говард (1893–1943) – английский киноактер, снимался в фильме «Унесенные ветром».


[Закрыть]

Не в привычках Айвора Лльюэлина было расточать комплименты потенциальным работникам, обычно он упорно старался привить им комплекс неполноценности, что оказывалось весьма кстати, когда вставал вопрос о деньгах. Но сейчас был случай особый, редчайшая ситуация, когда подействовать мог только старый добрый елей, причем в обильных дозах.

– Вы наверняка полагаете, – продолжал он, – что в прикуривании сигареты нет ничего особенного, – подумаешь, взял и прикурил. Но, позволю себе заметить, именно по таким мелочам узнается настоящий актер. Вы созданы для экрана. Да, сэр. Именно так! – воскликнул мистер Лльюэлин в новом приливе энтузиазма. – Этот жест, которым вы опрокидываете виски. Шикарно! Вылитый Рональд Колман.[71]71
  Рональд Колман (1891–1958) – английский киноактер, играющий романтических героев.


[Закрыть]

Довольный тем, что начало получилось удачным и наживка заброшена, он умолк, дожидаясь, когда лесть подействует. Он умильно посмотрел на своего даровитого собеседника, и ничуть не смутился, наткнувшись на взгляд, от которого другой бы сразу увял. Даже для этой брезгливой гримасы у него нашлось доброе словцо.

– Кларк Гейбл[72]72
  Кларк Гейбл (1901–1960) – знаменитый американский киноактер, снялся более чем в девяноста кинофильмах.


[Закрыть] тоже вращает глазами, – сказал он. – Но не так выразительно.

Монти почувствовал себя, как чувствует себя застенчивая золотая рыбка. Казалось, он не может и пальцем шевельнуть, не вызвав комментариев. Даже то, что на данном этапе все комментарии носили благожелательный характер, не радовало. У него засвербило в носу, но он удержался и не почесал его, как сделал бы при более благоприятных обстоятельствах, чувствуя, что мистер Лльюэлин непременно сравнит его с приемом какого-нибудь Носаки Терпенте или кого он там вспомнит.

И в нем вскипела злость. Хватит, сказал он себе, сколько можно! Сначала Амброз, потом эта Фуксия, а теперь еще и Лльюэлин! Настоящая облава.

– Знаете что, – сказал он с жаром, – если вы все это затеяли ради того, чтобы заманить меня в актеры, то зря стараетесь. Меня это не интересует.

У мистера Лльюэлина екнуло сердце, но он не сдался. Даже столкнувшись с категорическим отказом, он все еще не верил, что есть на свете человек, который воротит нос от его киностудии.

– Выслушайте меня, – начал он.

– Не желаю ничего слушать! – вскричал Монти. – Надоело. С утра и до вечера я только и делаю, что гоняю людей, которые хотят завербовать меня в киноактеры. Амброзу Теннисону я уже сказал: нет. Фуксии сказал: нет. И вот, только я уселся подумать о… в общем, подумать, как появляетесь вы – и опять мне приходится отвлекаться и говорить: «Нет». Все. Сыт по горло.

– Неужели вы не хотите, – спросил мистер Лльюэлин дрогнувшим голосом, – видеть свое имя в лучах славы?

– Не хочу.

– Не хотите, чтобы миллионы девушек мечтали о вашем автографе?

– Не хочу.

Несмотря на весь заряд оптимизма после куриного рагу, мистер Лльюэлин не мог больше скрывать от себя, что сдает позиции.

– Не хотите познакомиться с Луэллой Парсонс?[73]73
  Луэлла Парсонс (1893–1972) – американская журналистка, вела газетную колонку и популярную радиопередачу о жизни кинозвезд.


[Закрыть]

– Не хочу.

– Не хотите играть в дуэте с Джин Харлоу?

– Даже с Клеопатрой.

Внезапно мистера Лльюэлина осенило. Ему показалось, он догадался, где зарыта собака.

– А, понял! – воскликнул он. – Ясно как божий день. Вам не нравится это занятие. Что ж, давайте подыщем другое. Как насчет эксперта по производственной части?

– Какой смысл звать меня в эксперты? Я мало что знаю.

– Чтобы быть экспертом, не нужно много знать, – заметил мистер Лльюэлин и хотел было для убедительности добавить, что с этой должностью справляется даже свояк Джордж, но в этот момент Монти, взглянув на часы, вскрикнул и соскочил с табурета. Увлекшись беседой, он не заметил, как промелькнуло время. Стрелки часов неумолимо приближались к десяти.

– Мне пора, – сказал он. – Спокойной ночи.

– Эй, погодите!

– Не могу.

– Послушайте! – сказал мистер Лльюэлин, убеждаясь, что словами этого сумасброда не удержать. – Поразмышляйте на досуге на эту тему, и если надумаете играть в эту игру, дайте мне знать, и мы все уладим.

Монти невольно растрогался. Как это мило, подумал он, – деловой человек, акула кинобизнеса, а ведь не зачерствел за годы яростной конкурентной борьбы, а даже наоборот, сумел сохранить в душе столько юношеского задора. Он подобревшими глазами посмотрел на мистера Лльюэлина.

– Хорошо, я подумаю, – сказал он.

– Ну и отлично.

– Вряд ли в ближайшие дни у меня будет настроение для игры.

– Ничего страшного, – сказал мистер Лльюэлин. – Подумаете об эксперте по производственной части.

– Давайте к этому вернемся позднее, когда у меня будет больше свободного времени, – сказал Монти. – А сейчас, пока! Мне пора двигаться.

Он оставил салон, взял курс на противоположный конец корабля и развил такую скорость, что минуты не прошло, как он оказался на тускло освещенной прогулочной палубе второго класса. Оглядевшись, он не заметил ни души, чему весьма обрадовался. Фуксия еще не пришла.

Он закурил, вернулся мыслями к предстоящему разговору—и опять отвлекся прежде, чем мыслительный процесс набрал обороты. До ушей донеслись звуки музыки.

Должно быть, где-то неподалеку полным ходом шло веселье. Он услышал треньканье пианино, а в следующую минуту чей-то голос, похожий на корабельную сирену, затянул песню. Это мучение продолжалось несколько минут. Затем голос умолк, и раздался гром аплодисментов.

Песня окончилась, но мелодия все еще звенела в воздухе, Монти мурлыкал ее себе под нос. Ибо это была песня, которую он хорошо знал и частенько исполнял, песня, которая пробуждала в нем светлые воспоминания, – словом, «Бандольеро».

Его распирало от избытка чувств. К «Бандольеро» он пристрастился еще на первом курсе и удерживать его от пения стало главной заботой его друзей, но с недавних пор этот номер путем сложных ассоциаций навевал ему мысли о Гертруде.

Дважды на деревенских ярмарках он пел под ее аккомпанемент, и оба эти концерта вместе с предшествующими репетициями были свежи в его памяти. Теперь, когда он слышал «Бандольеро», или думал о «Бандольеро», или, сидя в ванне, напевал отрывки из «Бандольеро», он видел перед собой милые черты.

Казалось, они и сейчас у него перед глазами. Да, так оно и было. Гертруда только что вышла из дверей напротив и стояла, глядя на него с явным изумлением. И припомнив, что с минуты на минуту из ночи должна выскочить Фуксия, превратив их тет-а-тет в любовный треугольник, он до того ужаснулся, что покачнулся назад, словно возлюбленная огрела его хоккейной клюшкой.

Гертруда опомнилась первая. Кичливые аристократы, путешествующие по морю первым классом, не имеют обычая вторгаться на территорию второго, и она удивилась при виде Монти не меньше, чем он при виде ее. Но потом догадалась:

– Привет, дорогой, – сказала она. – Ты тоже пришел послушать?

– Что?..

– Как поет Альберт Пизмарч.

Ни один утопающий, в третий раз идущий ко дну, не цепляется за спасательный круг с такой бешеной энергией, с какой Монти уцепился за это спасительное предположение.

– Ага. Именно. Пришел послушать. Гертруда улыбнулась:

– Он, бедняга, очень нервничал. И попросил меня поддержать его аплодисментами.

Эти слова всколыхнули застарелые анти-пизмарчевские настроения, возникшие после дурацкой выходки с Микки Маусом. Так вот зачем она сюда явилась! Чтобы аплодировать этому гнусному Пизмарчу!

Монти чуть плохо не стало. Дело было не только в том, что этот тип честолюбив до омерзения, хотя, было бы кому аплодировать! – истинный артист выше мнений толпы. Его чувства были значительно более глубокими. Все мы заражены крупицей суеверия, и у Монти появилось ощущение, что в том постоянстве, с которым Альберт Пизмарч возникает у него на пути, есть нечто мистическое, вроде семейного проклятия. У этих, как их там, был монах без головы, у тех – забыл, ну, эти – призрак охотника, а у него – Альберт Пизмарч.

В ослепительной вспышке озарения Альберт впервые предстал перед ним в истинном свете – не прозаическим стюардом, а колдуном, наводящим порчу.

– Ты опоздал. Он только что выступил. Довольно удачно получилось. Даже очень. Но никто не поет «Бандольеро» так, как ты, Монти.

Это был комплимент, и при более благоприятном стечении обстоятельств Монти оценил бы его по достоинству. Но сейчас он пребывал в душевном смятении и пропустил фразу мимо ушей, поскольку озирался кругом, словно Макбет, ожидающий призрака Банко. Оговаривая условия совещания Бодкин – Флокс, Реджи сказал: «десять ноль-ноль», а десять ноль-ноль наступило несколько минут назад. То есть в любой момент из темноты могла вынырнуть рыжеволосая голова.

И что тогда делать?

– Кстати, – заволновался он, – который час?

– Зачем тебе?

– Так просто. Хочу проверить часы.

– Сколько на твоих?

– Пять минут одиннадцатого.

Гертруда взглянула на свои изящные часики.

– Твои спешат. На моих – без пяти. Монти вздохнул с облегчением.

– Пошли отсюда, – предложил он.

– Почему? Здесь так занятно.

– Занятно?

– Словно другой корабль.

– А мне не нравится.

– Да почему?

– Слишком… э-э-э… темно.

– А мне нравится. И потом, я хочу дождаться Альберта Пизмарча.

– Это еще зачем?

– Чтобы его поздравить. Он неплохо выступил, и так, бедняга, нервничал – в самый последний момент его заставили поменять песню. Сейчас у него, наверное, как гора с плеч. Он может обидеться, если я не скажу, что мне понравилось.

– Верно, – сказал он. – Конечно. Точно. Да. Ты абсолютно права. Жди здесь. Сейчас я его приведу.

– Зачем, не надо!

– Нет, надо. Я хочу сказать, может, он пойдет другим путем… Ну, например, через люк или еще как…

– Об этом я не подумала. Хорошо. Только не приводи его прямо сейчас. Пусть он сначала зайдет ко мне в каюту и прихватит шаль, а ты возвращайся.

– Договорились.

– Может, мне сходить с тобой?

– Нет, – сказал Монти. – Нет-нет. Не беспокойся. Не нужно.

Через несколько минут Монти вернулся заметно повеселевшим. Он больше не хмурился и не отирал лоб носовым платком. У него был вид человека, который прошел через горнило и обрел наконец место попрохладнее.

– До чего же хорошо, – сказал он. – Как будто другой корабль.

– А я что говорила?

– И была абсолютно права.

– Темнота не смущает?

– Нет, так даже лучше.

– Нашел Пизмарча?

– Ага. Он как раз допивал пиво, которым его угостили друзья и поклонники.

– Наверное, он рад, что песня имела успех.

– Еще бы! Насколько я понял, он собирается включить «Бандольеро» в постоянный репертуар. Судя по всему, до этого он специализировался на «Свадебной песне пахаря».

– А ты попросил его принести шаль?

– Да. Я распорядился на этот счет, скоро явится.

Он умолчал о том (у мужчин бывают свои маленькие секреты), что прежде чем исполнять поручение, наказал Альберту Пизмарчу занять наблюдательный пост у перехода из первого класса во второй и, подобно Горацию на мосту,[74]74
  подобно Горацию на мосту – согласно легенде Гораций Коклес защищал мост через Тибр от этрусских войск Порсены.


[Закрыть] предотвратить вторжение Фуксии. После этого маневра ему полегчало. Теперь полный порядок, думал он. Как мы уже убедились, он не причислял стюарда к выдающимся стратегам нашего времени, однако такую простую и бесхитростную операцию, казалось, трудно провалить.

Он вдохнул полной грудью свежий океанский воздух, чувствуя себя генералом в конце триумфального сражения. И нежно поцеловал Гертруду, причем не один, а множество раз.

Все складывалось замечательным образом. Вне всяких сомнений. Она оценила его порыв, однако особой пылкости он не заметил. Манеры ее были сдержанны и в голосе сквозил холодок. По всему видно было, что-то ее смущает.

– Монти, – тихо сказала она.

– А?

Молчание. Потом, после паузы:

– Монти, помнишь, о чем мы с тобой говорили перед ланчем?

– А?

– Про мисс Флокс и про то, чтобы вы не общались.

– Ах это! Ну да…

– Ты с ней не разговаривал?

Монти выпятил грудь колесом. Будь на нем накрахмаленная сорочка, а не более современная рубашка из мягкого пике она бы в момент лопнула. Ни одну грудь не распирает так, как грудь человека с чистой совестью.

– Нет!

– Я очень рада.

– Я с ней даже не виделся!

В голосе Гертруды опять послышался холодок:

– Ясно. А если бы встретил, заговорил бы?

– Нет-нет. Ничего подобного. Я бы с ней даже не поздоровался.

– Здороваться нужно.

– Не всегда.

– Я против этого не возражаю.

– Ну хорошо, поздоровался бы – холодно.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Тогда я спокойна. Она нехороший человек.

– Точно.

– Наверное, потому что из Голливуда.

– Совершенно верно.

– Или потому, что рыжая.

– Тоже возможно.

– Значит, ты с ней не разговаривал?

– Ни словом не обмолвился.

– Я так счастлива… Монти!

– Гертруда!

– Ой, кто-то идет.

Кто-то в белой куртке двигался прямо на них из темноты. Он тяжело дышал, но упорно напевал «Бандольеро».

– Пизмарч? – окликнула его Гертруда.

– А, вот вы где, мисс, – сказал Пизмарч вежливо. – Я принес вам шаль.

– Спасибо большое.

– Не знаю, ту или нет – она висела у вас в шкафу. Голубая и пушистая на ощупь.

– Да, это она. Все правильно. Спасибо большое. Выступление прошло великолепно, от всей души поздравляю.

– Благодарю, мисс. Да, пожалуй, я и впрямь всех сразил наповал. Публика неистовствовала. Отличный номер, мисс. Вы правильно отметили, очень зажигательный. Я намерен чаще исполнять его в будущем.

– Мистер Бодкин так и сказал.

Стюард стал вглядываться во тьму:

– А, так это мистер Бодкин рядом с вами, мисс? Я его не узнал. У меня для вас сообщение, сэр, – сказал Альберт Пизмарч учтиво. – Следуя вашей инструкции, сэр, я подстерег мисс Флокс и отослал ее назад, уведомив, что в настоящий момент вы не можете встретиться с ней, как было ранее условлено, а она попросила передать, что все понимает, ничего страшного, и будет ждать вас у себя в каюте в любое время между одиннадцатью вечера и полуночью.

Глава XIX

Украдкой пробираясь по коридорам, на цыпочках спускаясь по лестницам, уворачиваясь от встречных стюардов, стюардесс и пассажиров, Реджи Теннисон, покинув салон в десять ноль-ноль, в три с половиной минуты одиннадцатого стоял возле дверей Фуксии. Сердце его бешено колотилось и, казалось, вот-вот лопнет от натуги, а позвоночник под смокингом извивался, как змея. Он так долго не смел дохнуть, что почти забыл, как это делается. Как Монти Бодкина перед свиданием с Фуксией и Альберта Пизмарча перед исполнением «Бандольеро», его одолела трусость.

Собираясь надело, он был настроен на легкий и непринужденный лад, точно юный фланер, решивший размять ноги после обеда. Однако с каждым шагом образ беспечного гуляки становился все менее убедительным, и когда наконец он остановился в тиши коридора, испуганно озираясь по сторонам и настороженно прислушиваясь к глухому и зловещему поскрипыванию половиц, от которого сердце уходило в пятки, трактовка роли кардинально изменилась. В настоящий момент он весьма талантливо изображал одного из тех подозрительных субъектов, которых любит задерживать полиция. Полицейский, случись таковому оказаться рядом, не сказал бы наверняка, что именно замыслил Реджи – убийство, поджог, кражу со взломом или покупку шоколадки после восьми вечера, но ясно было одно: он замыслил что-то нехорошее.

Секунд сорок молодой человек простоял в неподвижности, лишь глазами бешено вращал. Затем, когда ему показалось, что так может длиться до бесконечности, внезапно в голове у него промелькнула мысль, от которой он вновь осмелел и приободрился, а легкие обрели былую эластичность. Лицо его посуровело, плечи расправились, а губы беззвучно зашевелились, словно внутренний голос шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов», а он ответил: «Помню, помню, не забыл». Он судорожно рванул дверную ручку и вошел внутрь.

Учитывая, что хозяйка каюты когда-то была ему дорога – однажды дело даже дошло до предложения руки и сердца, – можно было бы подумать, что, оглядывая ее апартаменты и натыкаясь глазами на ее вещи, Реджи Теннисон настроится на сентиментальный лад – в порыве, скажем, нежности схватит щетку для волос и с легким вздохом прижмет к губам, ласково коснется оранжевой губной помады или пинцета для бровей.

Однако случай был явно не тот. Эмоции Реджи были в точности как у Десмонта Каррузерса – героя книги, которую он сегодня утром взял почитать в библиотеке, – когда тот вступал под сень индийского храма, чтобы похитить гигантский сапфир из глазницы местного божества. Десмонт был сосредоточен наделе, и Реджи следовал его примеру. Он сконцентрировал внимание на комоде, который стоял в углу. Когда после обследования выяснилось, что тот заперт на ключ, он почувствовал себя примерно так же, как Десмонт Каррузерс, когда обнаружил между собой и идолом пару огромных кобр, которых туда подложил коварный жрец. Подобное чувство всегда посещает человека, когда он замечает, что его выставили на посмешище.

Некоторое время он простоял, не зная что делать.

Но это длилось недолго. Разум ему подсказал, что где есть комоды, там есть и ключи, а внутреннее чутье привело к туалетному столику. Ключи нашлись в верхнем ящике, и он уже было собрался вернуться к комоду, но тут взгляд его упал на фотографию в серебряной рамочке, прислоненную к зеркалу. Это был его брат Амброз, снятый анфас с дымящейся трубкой во рту.

Романистам, пишущим о героических подвигах и приключениях, следует в законодательном порядке запретить фотографироваться с трубкой. Это несправедливо по отношению к читателям, которым этот снимок может попасться на глаза. Они получаются такими мужественными и суровыми, что испугаться можно. Это и произошло с Реджи. В лихости, с которой Амброз закусил трубку, ему почудилось что-то жутковатое. При мысли о том, что этот здоровяк спокойно разгуливает по кораблю и в любой момент может вломиться в дверь и его застукать, Реджи Теннисона прошиб холодный пот.

Но тут внутренний голос опять шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов!», и он поборол минутную слабость. Он вернулся к комоду, подобрал подходящий ключ и, стиснув зубы, начал лихорадочный обыск.

Он совершенно напрасно тратил силы и нервы. Уже после беглого осмотра стало ясно, что Микки Маус может быть где угодно, только не в комоде. Сама природа Микки Маусов такова, что любой охотник за ними может сразу сказать, есть он в данном месте или нет. Это вам не рубин магараджи или секретный договор, которые можно незаметно сунуть под камзол, укрыв от настырных глаз. У Микки Мауса есть габариты. Если, выдвинув ящик, вы не находите его сразу, следовательно, он не здесь, и рыться в женском белье – пустая потеря времени.

Тем не менее несколько мучительных минут Реджи в белье рылся. Слишком много было поставлено на кон, и в такой ситуации человеку нелегко сдаться и признать поражение. Внутренний голос – быть может, несколько занудливо, если вообще уместно к нему придираться, – продолжал нашептывать про две тысячи фунтов, и эти слова подстегивали его как шпоры. Будь он даже одним из тех таможенников, которые являлись мистеру Лльюэлину в ночных кошмарах, и тогда бы он не перетряхивал вещи с большим рвением.

Ему казалось абсолютно невероятным, что эта мебель не выдаст искомое, обеспечив счастливый финал. Где же еще в этой чертовой комнате, спрашивал он себя, может храниться Микки Маус?

Ящик за ящиком он обшарил туалетный столик. Обыскал гардероб. Ощупал пространство вверху гардероба за спасательным кругом. Нигде ничего. Достаточно было один раз хорошенько оглядеться вокруг, чтобы убедиться, что Микки Маус не лежит на стуле и не валяется на кровати. Он где-то в этом проклятом комоде, это точно, сказал себе Реджи и погрузил дрожащие пальцы в стопки носовых платков, шарфов, поясов, шерстяных джемперов, шелковых джемперов, зеленых джемперов, красных джемперов, странных причиндалов в кружавчиках, странных причиндалов без кружавчиков итого, что, как подсказывал ему жизненный опыт, называлось «трусики».

Ничего хорошего. Пришлось бросить это занятие. Скрепя сердце, он запер комод и, не переставая бросать через плечо долгие тоскливые взоры, вернулся к туалетному столику и положил ключи на место, стараясь при этом не смотреть на фотографию Амброза. Но не сумел, содрогнулся, вышел на середину комнаты и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, шаря глазами по ковру, словно надеялся увидеть там секретные лазы или тайники.

И внезапно, пока он так поворачивался, в глазах его вновь вспыхнул огонек. Он кое-что приметил. Нет, не секретный лаз и не тайник, а плетеную корзинку, притулившуюся возле кровати, – не большую, но и не маленькую, идеально подходящую для того, чтобы девушка с изобретательным умом, которой нужно припрятать коричневого плюшевого Микки Мауса, использовала ее по этому назначению.

«Гип-гип ура!» – воскликнул внутренний голос, сменив пластинку.

«Ага!» – отозвался Реджи.

«Две тысячи фунтов!» – сказал внутренний голос, опять принимаясь за старое.

«Они самые!» – ответил Реджи.

Он бодро подскакал к плетеной корзинке, наклонился, приподнял крышку и сунул руку внутрь.

Фуксия Флокс пила с Амброзом послеобеденный кофе. Она сидела в салоне битый час, а, может, и больше, осторожно стараясь разогнать его уныние. Она высказывалась в том духе, что не все еще потеряно, и, вероятно, найдется выход из той плачевной ситуации, в которой они оказались. Так проходило время. Вдруг, мельком взглянув на часы, Фуксия увидела, что стрелки подбираются к десяти – а в это время она условилась встретиться с Монти во втором классе на палубе и обсудить дела.

Поскольку раньше, чем будут выполнены ее условия, расставаться с роковой мышью она не собиралась, беседа с Монти представлялась ей пустопорожней тратой времени, но она дала слово, и потому, в десять часов одну минуту приложив ладонь ко лбу, мастерски изобразила недомогание, и, сославшись на головную боль, предложила разойтись по каютам и лечь спать.

Это вышло настолько естественно, что Амброз перепугался, и еще пять минут ушло на то, чтобы его успокоить и убедить, что болезнь, хоть и мучительна, но не смертельна. Она смогла уйти только в десять часов семь минут.

Она припустилась бежать и за минуту и тридцать шесть секунд добралась до назначенного места. Здесь, как уже было описано, она наткнулась на Альберта Пизмарча, который, широко расставив ноги, стоял поперек пути, как Аполлион.[75]75
  …стоял поперек пути как Аполлион – по-видимому, аллюзия на «Путь паломника» Дж. Бэньяна.


[Закрыть]

Переговоры с Альбертом были краткими. Отнюдь не по инициативе стюарда, ибо он мог говорить долго и самозабвенно, вспоминая о своем триумфе на подмостках эстрады. Но годы, проведенные на голливудских киностудиях, сделали Фуксию непревзойденной специалисткой в искусстве отшивать хвастунов. И в двенадцать минут одиннадцатого Альберт Пизмарч, передав сообщение Монти, растворился в ночи, а мисс Флокс развернулась и пошла вниз по направлению к своей каюте.

Она была раздосадована, и не без причины. Ей совершенно не улыбалось киснуть в четырех стенах в такое детское время, ибо она была любительницей ночной жизни как в городе, так и на корабле, и обычно резвилась примерно до половины пятого утра, веселея прямо на глазах. Но она сама лишила себя выбора. Непревзойденный артистизм, с которым она сыграла роль хрупкого создания, умирающего от головной боли, закрыл ей дорогу обратно в салон, где звучала музыка и сияли огни. Вернись она назад, Амброз точно решит, что она изображает геройство и молча страдает ради того, чтобы скрасить его одиночество, и его рыцарская душа этого не потерпит. Он будет носиться с ней как с малым ребенком: отправит ее в постель, так что этот вариант отпадал.

Хочешь не хочешь, а на вечер у нее не оставалось ничего, кроме каюты. Свернув в коридор, она взглянула на часы: было ровно четырнадцать минут одиннадцатого. Бормоча под нос замечание, которое она как-то слышала от режиссера, когда однажды в разгар съемок она вдруг решила прогуляться на свежем воздухе, Фуксия подошла к своей каюте. Взявшись за ручку, она отдернула пальцы, словно коснулась раскаленного металла, потому что в этот момент за дверью раздался дикий крик.

Она не медлила ни секунды. У Фуксии Флокс могла быть куча пороков – Гертруда Баттервик насчитала бы с десяток, – но в недостатке храбрости ее нельзя было упрекнуть. Услышав вопль, она, конечно, вздрогнула, но другая девушка на ее месте вздрогнула бы сильнее. После этого она перешла к действиям. Оружия при ней не было, а раз в ее каюте кого-то убили, значит, там должен находиться убийца вместе с трупом, и тем не менее без малейших колебаний она рывком распахнула дверь.

Глаза ее уперлись в Реджинальда Теннисона. Сунув в рот мизинец правой руки, он кружил по комнате, выделывая танцевальные па в духе Астера.[76]76
  Фрэд Астер (1899–1987) – псевдоним Фредерика Аустрелица, американского танцора, актера, певца и хореографа. Заметим, что он играл Джорджа в экранизации романа «Дева в беде».


[Закрыть]

Девушка, которая настроилась увидеть в своей спальне самого дьявола в человечьем обличье, а вместо того обнаруживает молодого человека, с которым ей приходилось часто обедать, ужинать и прогуливаться под ручку, вероятнее всего, испытает определенные трудности при подборе слов, передающих степень ее изумления. Оттого, что он пляшет, посасывая палец, ей не становится легче. И в первые минуты негаданной встречи она просто стояла в дверях, разинув рот.

Реджи был не более многословным. Заметив ее, он прекратил кружение, однако не произнес ни слова. Сегодня вечером на пути в каюту он придумал, что скажет, если вдруг по несчастью явится хозяин и застанет его врасплох. Теперь же, когда это случилось, он молчал. У него болел палец, и он сосал его.

Первой нашлась Фуксия:

– Реджи, ты ли это?

Реджинальд Теннисон вынул палец изо рта. Если бы он с виноватым видом прятал глаза, еще куда ни шло, но он глаз не прятал. Он вел себя как человек, который кипит от возмущения и праведного гнева.

– Что за черт, – вопросил он с пафосом, – сидит у тебя в корзинке?

Фуксия стала понемногу понимать, в чем дело. Ей стало смешно. Она смотрела на вещи просто и здраво, любила незамысловатую комедию, и реакция тех, кто приоткрывал ее корзинку, всегда ее веселила.

– Это мой крокодил.

– Кто?

– Крокодил. Не знаешь, что такое крокодил? Не беда, это Дело наживное.

От того, что он услышал, Реджи не стало легче.

– Крокодил? У тебя здесь что – питомник? Что делать крокодилу в цивилизованной каюте?

Фуксии не терпелось приступить к расспросам, но у нее было такое предчувствие, что пока ее гость не получит удовлетворительных разъяснений, не стоит и пытаться переключить его внимание на иные предметы.

– Обычный рекламный трюк. По мысли моего имиджмейкера, это улучшает общую композицию. Одно время он колебался между крокодилом и мангустом, потом – между крокодилом и домоседкой, которая сидит, зарывшись в книжки, но в конце концов большинство голосов получил крокодил, и я этому рада, потому что крокодил – отличное вложение капитала. Хочешь верь, хочешь не верь, но это именно так. Он прекрасная реклама, и тот, кто не ходил с крокодилом под мышкой, не поймет, сколько радостей он приносит. А что случилось? Уилфред тебя укусил?

– Он чуть не отхватил мне руку.

– Не надо было его дразнить.

– Я его не дразнил.

– Тогда, может, он принял тебя за муху.

– Он что, дурак? Разве я похож на муху?

Во время разговора Фуксия широко улыбалась – она всегда так улыбалась, беседуя с теми, кто только что заглянул в корзинку. Но сейчас улыбка сползла с ее лица, она сурово поджала губы.