Текст книги "PR-проект «Пророк» "

Автор книги: Павел Минайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Слушай, – сказал он как-то жене, – Санька подрастает, не заняться ли ей спортом? Я видел на стадионе объявление о приеме девочек в секцию спортивной гимнастики.

– Она и так не успевает в школе.

– Ты что, академика из нее готовишь? – резко спросил Вадим.

– А почему гимнастика?

– Ты знаешь, сколько зарабатывают проститутки? Я имею в виду настоящих, дорогих, не тех, которые на улице.

– Ты говорил что-то, – насторожилась жена, – кажется, триста, что ли, долларов…

– А тысячу не хочешь? И посчитай за месяц.

– Так ты что, хочешь сделать Сашу проституткой?

– Я хочу, чтобы она жила нормально. Не так, как быдло. Сколько получают твои подруги?

Супруга помолчала, соображая.

– Ну, вот Валя пятьсот долларов.

– Эта очкастая? Бухгалтер?

– Да.

– И чего? С утра до ночи мотается, сидит по выходным с бумажками. Что она видела? Сашка пойдет в проститутки. Еще спасибо скажет. Вот увидишь. И я не вечный. Ну, может, еще лет десять поработаю. А ей уже будет двадцать один. Так что – молись на дочь.

В субботу Татьяна пошла устраивать дочь в секцию.

Шустер выделял Вадима из остальных телохранителей, даже не задумываясь, почему. Возможно, причина заключалась в том, что однажды Вадим видел, как Шустер на даче у одного крупного предпринимателя выходил из бани в обнимку с двумя девушками. О частной жизни Шустера все равно не могла не знать его охрана, и он решил, что будет лучше, если о ней будет знать кто-то один. После случая на даче этим одним стал Вадим.

Чтобы оборвать его старые связи, Шустер предложил Вадиму создать собственную службу охраны. И в скором времени Вадим остался единственным из старой тройки телохранителей Шустера. Он управлял и дополнительной охраной, которая полагалась Александру Яковлевичу во время поездок, нанял еще нескольких охранников, в том числе для членов семьи Шустера и на дачу, и создал небольшую службу разведки.

Теперь под постоянным наблюдением Шустера были жена и дочь, с которыми он жил отдельно, но формально сохранял отношения. Кроме того, он избавился от старой охраны, которая наверняка передавала сведения о нем своему начальству. Он надеялся, что вытащенный из казенной рутины Вадим будет ему предан. Ведь именно он, Шустер, возвысил его из простых телохранителей до начальника службы, благодаря ему Вадим может позволить себе то, о чем раньше и подумать не мог. Кроме того, Шустер обещал ему квартиру в Москве.

Так что Вадим Татаркин был очень доволен своей работой.

XXII. Секс и революция (июнь)

На очередном совещании Совета по идеологии, куда, кроме президента и его советника Маковского, входили премьер, Шустер, другие замы, московский и питерский секретари Комитета, а также был вхож Антонович, Анатолий Фимин произнес короткую речь:

– Уважаемые коллеги, хочу обратить ваше внимание на один аспект нашей идеологической работы. То, что происходит сейчас в России, можно назвать революцией. Революцией сознания, равной которой еще не знала наша история. Любая революция несет в себе какие-то новые сексуальные свободы. О большевиках говорили, что они – за отмену собственности на женщин, за отмену семьи. Это воспринимали как вседозволенность. Из этой серии, помните: «Жену отдай дяде, а сам иди к б…» И действительно, с тех пор у нас все браки – гражданские. В смысле – не церковные. Но это – из другой оперы. Не будь этих провозглашаемых сексуальных свобод, неизвестно еще, что было бы в семнадцатом году и кто бы победил.

Крах советской системы, в свою очередь, был связан с неартикулированным обещанием сексуального раскрепощения, с которым у нас ассоциировался «Прогнивший» Запад с его пороками, «утопающий в разврате». Думаю, что во многом из-за этого образ Запада был так привлекателен для нас, и в первую очередь для молодежи – наиболее социально активной части населения. Интересная историческая ирония: Советы сами создавали привлекательный образ, который их и сокрушил. Помните знаменитую песню: «Нас так долго учили любить твои запретные плоды». То, о чем я говорю – явление глобальное. Вспомните студенческие волнения в Париже в шестьдесят восьмом. Они имеют ярко выраженную сексуальную подоплеку.

Думаю, все поняли, о чем я говорю и куда клоню. Нам… В смысле не нам, а Пророку необходимо провозгласить новые сексуальные свободы, снять некоторые табу. Только тогда можно говорить о новой революции, можно надеяться, что она победит.

– Какие именно табу? – спросил кто-то из присутствующих.

– Я понимаю, это сложно принять на уровне конкретики, а не абстрактно. Я считаю необходимым легализовать то, что реально давно легализовано. Снять запрет с плода, которым лакомились всегда, а сейчас уже едят очень многие.

– И все же?

– Думаю, надо снять табу с института семьи и брака. Считается, что нельзя разводиться хотя бы ради детей. Но это не касается молодежи. Ей нужно поострее. И мы дадим это поострее. Это – так называемый свальный грех. Какой юноша не мечтал о нем? Думаю, большинство девушек – тоже. Но на нем негласно лежит запрет. Секс в публичном месте считается хулиганством. Почему? Это – как раз те скрытые резервы, которые мы имеем. Как говорится, разврат – это секс, в котором мы не принимаем участия.

– А не отпугнем ли мы этими свободами?

– Стоит, конечно, еще раз все просчитать, но основной тезис справедлив. В этом я уверен.

– Раздача презервативов в школах – это пропаганда безопасного секса. Но в первую очередь – секса. Во вторую – безопасного. Думаю, их стоит раздавать только в специальной упаковке – «От Пророка» или что-то в этом духе. У меня уже есть производитель, готовый начать выпуск таких презервативов.

– Опять эксклюзив? – это спросил премьер. Даже здесь немногие могли позволить себе задать такой вопрос.

– Нет, почему же… При чем тут эксклюзив? – Анатолий невинно поднял брови. – Просто человек уже готов выпускать. Не более.

– A-а… ну ладно, – сказал премьер.

– Я только не совсем понял, при чем здесь революция? – спросил один из вице-премьеров.

– Видите ли, – ответил ему Фимин, – прошлое системы не является гомоморфным отображением будущего российского политикума. Но такие изменения в массовом сознании необходимы для успешных изменений в сознании. Эти изменения будет проводить Экономическая церковь, так что правительство здесь де-факто ни при чем.

– Понятно, – ответил вице.

– Необходимость таких изменений очевидна, – заговорил следующим Шустер, – но насколько она связана с текущим моментом? Должны ли они проходить подспудно, или нам следует приложиться к этому процессу?

– Я понял ваш вопрос, – ответил Фимин. – Я не отвечу на него прямо. Я скажу о связи новой сексуальной революции с революцией экономической, с революцией сознания. Выводы сделайте сами. Экономическое общество не только максимально освобождает производительные силы. Оно должно предоставлять максимальные возможности для получения вознаграждения. Только в этом случае производительные силы и могут быть освобождены.

Вознаграждения могут иметь любые формы, но в конце концов все это сводится к возможности максимального получения удовольствия. Человек – машина для получения удовольствия. Причем как реального, так и мнимого – я имею в виду психологические формы, связанные с реализацией комплексов и с формированием сложных рефлексов.

Через два дня Шустер вызвал Терещенко:

– Виктор Иванович, позавчера вы были на совещании. Сами все слышали. Я считаю, что работу необходимо начать с Московского комитета. Вы должны показать пример. Но не вздумайте трубить об этом. Подумайте, как все подать без лишнего шума. Вернее, не должно быть понятно, откуда ветер дует. Все должно произойти само собой. Но – в столице. Вы прекрасно знаете, что любая мода в России идет из столицы. Или через столицу. Не мне вас учить. Все. Бесплатно дарю идею: устройте концерт или там фестиваль… секса. И намекните редакторам, что можно освещать, а что нельзя. Вернее, что можно.

На следующий день Пророк с Колей Вернером был у Шустера. Шустер принимал их не за официальным столом переговоров. Они сидели в коричневых кожаных креслах вокруг чайного столика, который стоял неподалеку от рабочего стола Шустера.

– Илья, тебе необходимо завести собственную службу охраны, – мягко сказал Шустер, отпивая чай из тонкой фарфоровой чашки.

– Зачем это еще?

– Не все же время тебе висеть на балансе Комитета.

– А как это отразится на моей безопасности?

– Сэкономишь на гриме. – Александр Яковлевич усмехнулся.

Илья никак не отреагировал на этот укол. На последнем выступлении Пророка в конце проповеди на сцену прорвалась толпа поклонников. Одежда Ильи была разорвана в клочья. Если бы не милиция, его самого могли бы разобрать на сувениры. Теперь на его лице был толстый слой грима, скрывавший несколько ссадин.

– Как знаете, – безразлично ответил Илья.

– Ну и отлично. Сейчас я познакомлю тебя с человеком, который это организует. – Александр Яковлевич встал, подошел к столу и нажал кнопку громкой связи. – Светочка, позови Вадима. Пусть сейчас зайдет ко мне.

В дверях показался мужчина лет тридцати пяти в черном костюме и белоснежной рубашке. Судя по коротким волосам, парикмахерские изыски он не любил. Трудно было не угадать в нем охранника.

– Звали, Александр Яковлевич?

– Проходи, проходи, садись.

Охранник прошел к столику и сел в свободное кресло. По скованным движениям было видно, что он чувствует себя неловко в этой компании.

– Вадим, э-э Николаевич. Прошу любить и жаловать, – слащаво произнес Шустер, обводя взглядом присутствующих. – Работал еще в КГБ. Не в ФСБ, а в КГБ. Ну, и в ФСБ тоже. Был у меня личным телохранителем. Практически создал мою личную службу охраны. Круче, чем любое агентство. Специалист высочайшего класса.

Шустер посмотрел на Вадима и продолжил, обращаясь только к нему:

– Этих людей представлять тебе не надо: это сам Пророк – Илья Викторович, это – его помощник. Он отвечает за организацию всех мероприятий, где бывает Илья Викторович. Будешь с ним взаимодействовать. Тебе надо создать еще одну службу охраны. Можешь считать это повышением. Или командировкой. Это уже не пять – десять человек. Это должно быть целое агентство. Ты знаешь, сколько людей любят Пророка и сколько желают его гибели. Это тебе не каникулы. Это серьезная работа. Так что идешь на повышение. Согласен?

Вадим не был готов к такой развязке и не нашел ничего лучшего, как спросить:

– А как же вы?

– Сначала подготовишь замену, а потом отправишься к Илье. Все понятно?

– Понятно.

– Можешь идти.

XXIII. Качество информационных сигналов (август-сентябрь)

На улице было темно и холодно. Наташу трясло. Чувства, переполнявшие ее, были настолько противоречивы и несовместимы, что, казалось, вот-вот ее взорвут. Она готова была закричать, надрывая связки, она готова была разрыдаться и рвать на себе волосы. Ей хотелось бежать – все равно куда, просто бежать навстречу свободе, навстречу свежему ветру и безграничным просторам. Ей хотелось биться лбом о стену, ущипнуть или укусить себя – лишь бы почувствовать боль и осознать, что она на этом свете. Ей хотелось рассказать всем, как хорошо она знает Пророка – не Илию, а просто Илью. И ей было бы стыдно, если бы все узнали, что она так давно и так хорошо знала Илью и у них никогда ничего не было. Она корила и ненавидела себя за это.

Проповедь давно закончилась. Наташа шла пешком по пустеющему городу и не знала, что ей нужно делать. Она знает Пророка, она видела его когда-то так близко. Миллионы женщин и девушек отдали бы все, чтобы оказаться с ним рядом. Они бы не упустили эту возможность. А сейчас ее и Илью разделяет пропасть. Или нет?

Наташа добралась до дома, но так и не смогла прийти в себя. Она сидела за крохотным, еще школьным письменным столом, на котором теперь громоздился подержанный компьютер, в своей маленькой комнате и тупо смотрела на белый лист бумаги перед собой. Вдруг из глаз полились слезы. И Наташа начала писать.

«Рио отдыхает… Всю прошедшую неделю пульс сексуальной жизни планеты бился в Москве».

Она писала, видя перед собой потные мужские и женские спины, цвет которых менялся по нескольку раз за секунду, спокойные, кричащие, улыбающиеся лица, слипшиеся волосы, бритые черепа, колыхающиеся груди, лоснящиеся бедра, мелькающие руки.

Наташа писала ручкой на бумаге, хотя рядом стоял компьютер. Она переживала то состояние, которое, наверное, называется вдохновением, и ей некогда было ждать, когда оживет монитор, сменятся картинки и откроется нужное окно.

«Десятки тысяч людей приехали в город, чтобы принять участие в празднествах чувств и плоти, сливающихся в одно сплошное феерическое шествие, в карнавал желаний, в парад страстей, раньше скупо, капля за каплей сочившихся, а теперь фонтанирующих из глубин подсознания двуногих серых созданий, ежедневно окружавших нас. А в эти дни стало ясно, что все они созданы по образу и подобию греческих богов. И, сбросив лохмотья комплексов, мы узнали друг в друге богоподобных героев, привлекательных в своем уродстве сатиров, страшных карликов и несуразных гигантов, речных нимф и бесстыжих русалок, героинь и героев Рубенса, вдруг шевельнувшихся, сошедших с полотен и закрутившихся в конвульсиях, которые должны были означать танец.

Любой, пришедший сегодня на Праздник либидо в „Олимпийский“, мог увидеть анимацию полотен художников эпохи позднего Ренессанса. Биологический вид под названием „голая обезьяна“ выглянул из-под неумело напяленной самозваной маски „человек разумный“. Он увидел свое отражение в тысячах любопытных глаз подобных себе и не понял еще, как относиться к увиденному. Зрелище его заворожило и покорило, пронзило душу и огромной занозой застряло в подсознании. Но какова бы ни была последующая реакция узнавания, будь это очарование или отвращение, мы уже никогда не станем такими, какими были прежде. Вся разница будет состоять в том, как мы назовем то, во власть чего будем отдавать себя все больше и больше – грязный разврат или божественный акт творения, адские печи или райские кущи.

Десятки тысяч людей, ждавших этого праздника, стали сердцем небывалого действа: они приехали из Европы, Африки, Азии, Америки и Австралии. Сотни тысяч людей вылезли из своих берлог, чтобы посмотреть на незабываемое шоу, и стали его главными исполнителями. Миллионы людей увидели воочию то, что видели в смутных грезах, в чем стеснялись признаться себе и старались забыть, опасаясь прослыть извращенцами. Эти миллионы опалены дыханием биологического вулкана человеческих страстей, извергающихся из бездонного жерла жизни, древнего, как бактерии, и юного, как липкая распускающаяся почка.

И этот вулкан грозит стереть с лица земли ту ханжескую цивилизацию, то противное естеству мироустройство, которое еще вчера казалось всем нам единственно возможным, а сегодня кажется тесным, как собственные детские брюки. Этот вулкан мощнее, чем тот, который похоронил Помпею, а его исполненный жизнью пепел станет плодородной почвой для того неведомого, что последует дальше…

Но откуда это в нас, откуда это в мещанской Москве, в общинной России, прятавшейся в сарафаны и многочисленные, как капустные листья, юбки, и в „плат узорный до бровей“?

Может, истоки надо искать в ночных клубах для секс-меньшинств или иностранных студентов, где с недавнего времени принято танцевать голышом? Или в песенках, которые кажутся сейчас наивными, если кому-нибудь удастся их вспомнить: „Секс, секс, как это мило, секс, секс без перерыва…“ А может быть, в представлениях наших родителей о далекой загнивающей Америке, где „царят секс и насилие“. Или в знаменитом крике, полном негодования или сожаления: „Секса у нас нету!“ А может быть, семена того, что вырвалось в эти дни на поверхность, зрели тогда, когда наши далекие предки праздновали ночь на Ивана Купалу?

Хотя не пришло еще время для анализа происходящего и взвешенные оценки можно будет давать недели и месяцы спустя, „Либидо“ можно назвать кульминацией московского фестиваля секса. Более сорока тысяч человек собрались на трибунах, чтобы увидеть новых героев – людей, освобожденных от условностей заскорузлого социума, чтобы уподобиться им и вслед за ними принять участие в фантастической оргии, в которую вылилось ключевое шоу фестиваля. Взрослые люди, подростки и почти дети, забыв стыд и заражая куражом друг друга, принимали участие в вальпургиевой ночи, втиснутой в три часа шоу в „Олимпийском“.

Секс, секс и секс на пределе желания, на пределе возможностей организма – это был лейтмотив вчерашнего праздника „Либидо“. Везде ощущался запах легких наркотиков, алкоголь лился рекой, но все это не вызывало никакой агрессии, так что для милиции, которая присутствовала там, в этот вечер не было работы.

Теперь не в Рио, не в Амстердаме и не в Бангкоке растет пальма первенства самого свободного города мира. Она растет в снежной Москве…»

Наташа задумалась, глядя перед собой. Потом дописала: «Не знаю, но почему-то вспоминаются строчки Блока: „И девушка… под снегом точит лезвие“. Не по той ли причине, по которой подсознание знаменитого режиссера с основным инстинктом связало кинжал для колки льда?»

Терещенко встал, держа в руках бумаги.

– Передо мной отчет о реакции средств массовой информации на проведенный секс-фестиваль, – начал он. – Это анализ всего лишь небольшой части того процесса, который начал наш Московский комитет. Мы гордимся тем, что эта революция, охватывающая всю страну, началась в нашем городе, что именно нашему Комитету оказаны эта высокая честь и огромное доверие.

Виктор Иванович сделал паузу, необходимую после торжественного вступления.

Хотя совещание было рабочим и на нем присутствовало всего одиннадцать человек, оно реально подводило итоги прошедшего фестиваля, главную ответственность за который нес Терещенко. Сейчас надо было поставить достойную точку. От реакции присутствующих зависела его дальнейшая карьера. Председательствовал Шустер. К этому его обязывали ведомственный профиль мероприятия и новая должность вице-президента. Антонович и премьер сидели с видом скромных приглашенных.

– За последние десять дней только в печатных СМИ федерального значения вышло более шестисот сорока материалов о прошедшем фестивале. – Терещенко левой рукой приподнял над столом внушительную стопку в мягком пластиковом переплете. – Количество информационных сигналов в электронных СМИ не поддается столь строгому учету. По нашим данным, по трем каналам была организована прямая трансляция с мероприятий фестиваля. Практически в каждом выпуске новостей ведущих телеканалов вниманию зрителей предлагался репортаж о фестивале. Это более ста двадцати трансляций. Количество упоминаний о фестивале учету не поддается.

С каждой фразой Терещенко будто прибавлял в весе.

– К пропаганде мероприятия были привлечены звезды эстрады, театра и кино, литераторы и журналисты. По правде говоря, обычный набор лиц, всем хорошо известных. В рамках фестиваля были проведены 118 отдельных мероприятий, по нашим данным, в них участвовало более трех с половиной миллионов человек. Здесь, конечно, имеется в виду количество посещений, а не просто людей. Сюда также включены и гости Москвы, около полумиллиона которых приняла в этот период столица. Не буду останавливаться на подробностях или живописать отдельные мероприятия. В целом вы имеете представление о фестивале. Расскажу о планах. Теперь такие фестивали мы планируем проводить ежегодно. Пятнадцать городов обратились к нам с просьбой помочь в организации таких же торжеств у них. Резюмируя, можно сказать, что один барьер взят. Очередь за следующими и в первую очередь за законодателями. Насколько я знаю, в течение ближайших двух недель Федеральное собрание рассмотрит поправки к Закону о печати и СМИ. Я убежден, что последний бастион цензуры и ханжества падет. Слова, которые многие ханжи называли нецензурными, займут свое законное место в нашей письменной речи. Надеюсь, законодатели сделают то, что давно сделал наш свободолюбивый народ в своей повседневной речи, – будет законодательно закреплена норма, которая давно является нормой в цивилизованных странах.

Терещенко сел.

– Да, кстати, вот еще что, – снова поднялся Виктор Иванович. – Еще месяц назад я выписал несколько заголовков из одного номера женского журнала. Послушайте: «Появление каждого нового мужа связано у меня со сменой собаки», «Слушай свое сердце, дай свободу душе», «Успехи в делах весьма сексапильны», «Измена к лучшему», «Секс в больнице – откуда влечение больных к докторам», «Сексуальный голод», «Победил голый секс», «Гуляй смело!», «Абсолютное наслаждение».

– К чему все это? – спросил Маковский.

– К тому, что сегодня это уже неактуально…

Здесь поднял указательный палец Фимин. Председательствующий Шустер заметил его жест и дал ему слово.

– Несколько слов в этом контексте о программе моего исследовательского центра. Как совершенно правильно заметил Виктор Иванович, – Анатолий с плохо скрываемым пренебрежением взглянул в сторону Терещенко, – и как я давно говорил, снятие запретов с так называемых нецензурных или матерных слов является важнейшим пунктом того процесса, который мы с вами начали. Его необходимым условием. По инициативе нашего центра первый канал государственного телевидения подготовил к выпуску серию передач под рабочим названием «Мат и матика». Совместно с городским комитетом, – он кивнул в сторону Терещенко, – и каналом «Культура» мы готовим к эфиру программу «Культура мата». – Анатолий всем своим видом стремился показать, кто истинный автор прошедшего фестиваля, а кто играл роль тупого исполнителя. – Также мы планируем проведение конференции и серии семинаров для средств массовой информации по этому поводу. О сроках проведения конференции могу сказать только то, что она начнется через три недели после утверждения поправок.

– Вы коснулись семинаров, – не вставая, сказал премьер. – Что в этой области предпринимает Министерство высшего и среднего образования?

– Подготовлены коррективы для внесения в школьную программу с первого по одиннадцатый класс. Пока готовятся к выпуску учебники по русскому языку в новой редакции, будут выпущены специальные пособия по изучению русского мата. Выпуск новых учебников будет поручен «Научиздату» и Издательскому дому Аверхольда, хорошо зарекомендовавшим себя при выполнении прошлых госзаказов.

На следующий день при обсуждении Наташиной статьи, рассматривая более чем откровенные фотографии, сделанные во время шоу, главный редактор сказал: «Наташа, думаю, тебе необходимо добавить в материал ненормативную лексику. Нет смысла ожидать закона. Мы должны быть первыми – табу снято».

XXIV. Менеджмент и имиджинг (июнь-август)

На следующий день в кабинете Шустера раздался звонок.

– Александр Яковлевич, вас спрашивает какой-то Борисов, Андрей Егорович, – донесся из трубки голос секретарши. – Он говорит, что вы договаривались о встрече.

«Борисов, Борисов, что-то знакомое», – думал Шустер, перелистывая записную книжку, а потом еженедельник.

– Давай, – сказал он секретарше.

– Александр Яковлевич? Здравствуйте, – послышался в трубке приятный мужской голос. – Меня зовут Андрей Егорович Борисов. Вам должны были говорить обо мне.

– Кто?

– Анатолий Фимин.

– Да-да-да, припоминаю…

– Мне хотелось бы с вами встретиться.

– Что-то важное?

– В общем, да. Анатолий очень просил меня встретиться с вами и поговорить.

– Но меня он об этом не просил. – Александр Яковлевич замолчал. Повисла тяжелая пауза.

– Но… речь идет о выгодном проекте, который касается только вашего Комитета.

– Да-да-да, – промычал Шустер, – давайте на следующей неделе.

– Александр Яковлевич…

Тут Шустер нашел в еженедельнике то, что искал. О Борисове хлопотал Фимин. Шустер подумал, что этот выскочка Фимин все равно добьется своего и лучше сейчас пойти навстречу его протеже, чем сдаться после прямого давления.

– Ладно. Я могу принять вас, скажем, в четверг. В шестнадцать ноль-ноль у меня. Позвоните секретарю – она вам выпишет пропуск. Еще раз, как вас зовут?

– Борисов Андрей Егорович.

В четверг без пяти четыре секретарша доложила Шустеру, что к нему – Борисов. Шустер велел впустить минут через двадцать.

Через двадцать минут на пороге кабинета появился заискивающе улыбающийся молодой человек лет тридцати, невысокий, полный, с залысинами в черных, зачесанных назад волосах. Поздоровавшись, Шустер пригласил его сесть.

– Анатолий мне сказал, что Комитет готов финансировать новый проект, – начал Борисов, протягивая министру визитку.

– Борисов Андрей Егорович, – медленно прочитал Шустер. – Какой проект?

– С презервативами для школьников.

– Финансировать?

– Анатолий сказал, что да. Никто же не станет выпускать их бесплатно.

– Логично. Так вы, значит, хотите их выпускать? И как вы это видите?

– Я предлагаю такую схему. Комитет не может заниматься раздачей презервативов. Это – не по профилю. Следовательно, это может делать какая-нибудь общественная организация или лучше фонд. Создать его несложно. Вы будете его финансировать. Я – выполнять заказ фонда. Он – раздавать презервативы. Кто выступит учредителем фонда, меня, понятно, не интересует. – Борисов посмотрел в глаза Шустеру и встретил ответный внимательный взгляд. – При необходимости и моя фирма может выступить его учредителем.

– В этом, думаю, нет необходимости.

– Тридцать процентов прибыли я готов перечислять в фонд в качестве пожертвования.

– Это благородно… Думаю, можно и шестьдесят.

– Необходимо просчитать рентабельность…

– Просчитайте.

– Могу оказать содействие в регистрации фонда, – суетился Борисов.

– Повторяю: в этом нет необходимости.

– Я в том смысле, чтобы ускорить процесс. Чем быстрее начнем, тем быстрее кончим, – попытался шутить Андрей Егорович. – Готов хоть завтра перечислить первый взнос.

– Хорошо. Мы проработаем документы… У вас есть что-нибудь?

– Да, вот здесь все подробно изложено. – Борисов протянул зеленую замшевую папку.

– Хорошо. На следующей неделе с вами свяжется юрист, и можете приступать.

Через полтора месяца Борисов снова неожиданно позвонил Александру Яковлевичу. Со времени первой встречи они виделись уже не раз, и в общем молодой бизнесмен показался Шустеру симпатичым.

– Что у вас теперь? Опять что-то важное?

– Чрезвычайно. Новый проект. Речь идет о сотнях миллионов долларов.

– Но мы же не Центробанк и не Министерство финансов. Ну хорошо. Завтра в три. Устроит?

В три часа следующего дня Татьяна, секретарь Шустера, сообщила, что к нему пришел Борисов. Шустер просил подождать, дочитал интересную статью в «Профиле», поискал новую пачку сигарет, закурил, посмотрел на часы, задумался и попросил позвать визитера.

– Ну, что же у вас на этот раз? Как дела на ниве менеджмента и имиджмента?

– Маркетинга и имиджинга? Нормально.

– Как, кстати, наша программа?

– Все отлично. Производство выходит на цифру десять миллионов в год. И продолжаем наращивать.

– А не много?

– Да нет, даже не хватает. Теперь все упирается в финансирование, – с улыбкой ответил Борисов.

– Да уж, чтобы заработать на жизнь, надо работать. Но чтобы разбогатеть, надо придумать что-то другое. Ладно, порешаем. Не хотите кофейку? Или коньячку?

– Ну, если совсем чуть-чуть.

Шустер достал рюмки и коньяк, разлил. Они выпили.

– Так о чем сегодня речь? – с ленивым интересом спросил Шустер.

– Речь пойдет об утилизации трупов.

– О чем?

– Вы представляете, сколько денег мы теряем из-за того, что так беспечно хороним людей – просто выбрасываем трупы. А между тем это – ценнейший материал. Мы буквально ходим по деньгам. Заметьте, в буквальном смысле.

– Что вы предлагаете?

– Давайте посчитаем. – Борисов, похоже, заранее заготовил речь и собирался ее декламировать. – Во-первых, трупный материал, даже без глубокой переработки, – ценное биологическое удобрение.

– Какой материал?

– Трупный. Тела умерших. Ежегодно в стране мы имеем около двух с половиной миллионов трупов. При среднем весе в шестьдесят килограммов – это более ста пятидесяти миллионов килограммов высокоценного биологического сырья. Если исходить из самого пессимистического расчета – десять центов за килограмм – то мы придем к цифре в пятнадцать миллионов долларов в год. Если же материал подвергать более глубокой переработке, то его цена может доходить до двух и более долларов за килограмм – это уже триста миллионов долларов в год.

– А почему вы рассказываете об этом мне?

– Как же вы не понимаете? Это же огромная этическая проблема. Веками люди относились к трупам как к чему-то сакральному, мистическому и даже священному. Ваше ведомство может быть участником этого бизнеса.

– Не думаю.

– Это не обязательно делать напрямую. Можно через третьи организации или… или лица.

– Это исключено. Но… формы сотрудничества всегда можно найти.

– Совершенно правильно. Так вот, теперь, когда религиозные предрассудки – в прошлом, мы должны подойти к проблеме более утилитарно, как и подобает экономическому обществу.

– И как вы себе это представляете?

– Понимаете, в нашей идеологии главная ценность – это деньги. И еще один главный символ – это общество, на благо которого работают деньги.

– Так.

– Так вот – что может быть выше, чем упокоение члена общества в самом обществе, то есть когда его могилой, местом захоронения становится само общество. Это же практически акт бессмертия! Человек как часть общества не гниет в земле, а продолжает служить обществу, продолжает им использоваться. Его материал – материя, из которой он создан, – продолжает существовать в обществе. Что скажете?

– Да. Стройно получается. Только как это реально можно осуществить?

– Глубокая переработка не представляет для нас технической сложности. Во-первых, мы извлекаем металлические вкрапления: зубы, протезы и так далее. Среди них могут быть и драгоценные металлы, которые мы перерабатываем. Далее мы извлекаем однородные материалы: волосы, кости и все такое. Они идут на изготовление канатов, веревок, технических тканей, клея, костяной муки. Далее – кожа. Ну кожа, сами понимаете, есть кожа. Внутренние органы могут использоваться для оболочек пищевых продуктов, мясо – для изготовления мясной муки, консервов для домашних животных, а в дальнейшем – в пищу напрямую.

– Значит, варить будете.

– Ну, конечно, все должно дезинфицироваться, подвергаться термической обработке.

– Подождите. Меня не интересует технология. Меня интересует только идеологическая сторона.

– Думаю, это должен быть поэтапный план. Сначала необходимо принять закон о добровольной передачи трупа владельцем, или о завещании тела.

– Каким владельцем?

– Ну, либо бывшим хозяином тела, либо родственником. Потом мы должны принять закон об утилизации трупов бомжей и неопознанных трупов.