Текст книги "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920"

Автор книги: Павел Рогозный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Многочисленные сторонники Никона, также писавшие в Синод, иначе излагали ситуацию вокруг съезда. По их словам, на съезде присутствовали посторонние лица, многие вели себя «крайне постыдно, все время шумно аплодировали, грубили шуткам докладчика, громко хохотали, когда докладчик издевался над епископом».

Приверженцы владыки писали, что инициатива собраться параллельно работе съезда в зале Общественного собрания исходила от «Бюро скорой помощи амнистированным уголовным арестантам», когда им стало известно, что на съезде в течение нескольких дней «обсуждался вопрос, как бы отрешить Преосвященного от занимаемой должности и даже как бы его арестовать». По их словам, «произведенное немедленно расследование» установило, что съезд далеко не представляет собой все духовенство и на нем сводятся личные счеты с епископом под влиянием некоторых священников с явно уголовным прошлым».

На собрании «никониан» председательствовал «военный следователь» полковник Н.И. Рудьков в «присутствии приглашенного от Совета рабочих, солдат и казаков депутата гражданина-солдата Ревича». Собрание выслушало речь председателя местной еврейской общины Гефтера, «явившегося для того, чтобы засвидетельствовать благодарность от всего еврейского общества епископу Никону за многое добро, им сотворенное». Другие ораторы отмечали «выдающиеся заслуги Никона, являющегося одним из наиболее достойных иерархов Православной Церкви». Наконец, было решено послать делегатов на съезд с предложением «объединиться». Однако президиум съезда, «приняв делегацию в коридоре», попросил подождать ответа и, удалившись на заседание, распустил съезд, так ничего и не ответив сторонникам владыки.

Далее, по словам авторов записки, в девятом часу вечера, когда сторонники Никона продолжали заседать, в зал Общественного собрания «буквально ворвалась кучка людей во главе с членом съезда, огромного роста дьяконом Сергеевым, который вскочил на стол и стал произносить речь явно угрожающего характера. В это время кто-то из ворвавшихся схватил за грудь одного из выступавших и стал его трясти. Все собравшиеся граждане и гражданки, испугавшись погрома, бросились к дверям и в панике, плача и крича, бежали. Таким образом, митинг протеста против “съезда духовенства” был насильственно разогнан провокаторами [и] агентами последнего».

Сообщая эти сведения в Синод, сторонники владыки в конце записки составили «справку», в которой сообщалось, что во главе съезда духовенства стоят: «бывший руководитель Красноярского Союза русского народа, на днях изгнанный воспитанниками женской гимназии, инспектор Всеволод Афанасьевич Смирнов, священник Муратов, спаивающий и обирающий инородцев, дьякон Сергеев, пьяница (ушел в дьяконы, чтобы избавиться от воинский службы). А за ними в тени идейный вдохновитель, выпущенный на днях из тюрьмы, обвиняемый в государственной измене, знаменитый провокатор Алексей Степанович Блиц (Арон Иоськов)». Данное послание заканчивалось словами: «Дай Бог таких [как Никон] светлых и больших людей побольше на Руси». Направлено оно было не только в Синод, но и председателю Государственной Думы М.В. Родзянко. Реакции на записки и сторонников, и противников Никона из Синода не последовало.

Сам епископ отправил в Синод только одну телеграмму: «...Озлобленные пастыри мною же созванного съезда превратили съезд в митинг, суд над епископом, полная мерзость». Таким образом, ситуация в епархии стала патовой. Съезд духовенства, завершив работу, выбрал из своего состава Епархиально-наблюдательный совет, который, по их мнению, должен был управлять епархией. Сам Никон, понимая, что прямая конфронтация может привести к непредвиденным последствиям, решил действовать закулисно. Можно думать, что, собирая съезд, владыка не представлял, с какой оппозицией он столкнется. Управляя епархией в течение пяти лет и постепенно превращая ее в свою «вотчину», Никон мог считать, что в корне уничтожил среди духовенства возможность даже самого слабого протеста. Однако он не учел изменившиеся политические обстоятельства, того, что, как выразился протоиерей Пальмин, «была объявлена свобода».

Совершил архиерей и тактическую ошибку. Обладая полнотой всей духовной власти и претендуя на власть светскую, Никон мог воздействовать на выборы участников съезда в соответствии со своими пожеланиями, но по каким-то причинам проявил тут несвойственную ему пассивность. Возможно, сыграла свою роль и его самоуверенность. Как бы то ни было, ранее забитое и запуганное енисейское духовенство дружно выступило против своего начальства. Следует отметить и то, что Никон пользовался большой поддержкой именно среди мирян. Широкая просветительская, благотворительная деятельность владыки снискала ему популярность среди местной буржуазии, интеллигенции и крестьян. Другими словами, Никона поддерживали те, на кого не распространялась непосредственная власть епископа. Тем более все «проекты» владыки тяжким бременем ложились именно на плечи или скорее на карман духовенства. Да и такие его кампании, например, как антиалкогольная, явно не прибавляли ему популярности в духовной среде. Это косвенно подтверждает и тот факт, что среди многочисленных подписей под петициями, направленными в Синод сторонниками владыки, очень мало подписей духовных лиц.

Сам Никон, уезжая в отпуск, оставил своему преемнику епископу Барнаульскому Гавриилу (Воеводину), назначенному Синодом по его совету, временно управлять епархией, записку: «Никаких распоряжений, которые, может быть, будут исходить от свободного собрания духовенства и мирян... не исполнять... Экстренный епархиальный съезд считать несостоявшимся». Духовной консистории было приказано «все дела незамедлительно представлять для решения и подписи мне».

Прибыв в Красноярск, епископ Гавриил сразу вступил в резкий конфликт с Епархиально-наблюдательным советом, который, по его словам, избран съездом незаконно «явочным порядком», и отказался сотрудничать с ним. Посылая в Синод «журналы» совета со своими комментариями, Гавриил писал, что они «подделаны. и было бы очень интересно для истории Енисейской Поместной Церкви (так. – П.Р.) сохранить эту “книгу”, боюсь, что члены совета, способные на разные подлоги и обман, уничтожат ее».

В свою очередь, члены Епархиально-наблюдательного совета жаловались в Синод на Гавриила, что он не имеет «самостоятельности», действуя по указке проживающего в Черноморской области Никона, и посылает ему на утверждение все дела. Таким образом, в епархии фактически установилось «двоевластие», или, как писали в прессе, «гибельное многовластие». Епархиально-наблюдательный совет действовал параллельно с консисторией и епископом Гавриилом. «Официальные известия по Енисейской епархии» отмечали, что всем, как и раньше, «руководит Никон, с той лишь разницей, что раньше он жил в Красноярске, а теперь в Черноморской области».

Однако, по всей видимости, борьба за власть внутри епархии носила локальный характер и ей явно недоставало масштабов никоновской эпохи. «Епархиальная жизнь со времени отъезда Никона как бы замерла», – писали в церковной прессе. «Высшая церковная власть по неизвестным нам причинам безмолвствует».

Епископ Гавриил, по его словам, связанный, с одной стороны, «наказом Никона», с другой стороны, «членами самодержцами наблюдательного совета с функциями выше епископских», чувствовал себя крайне неуютно и не желал оставаться в Красноярске. «Боюсь, как бы сей совет не провозгласил “самостоятельности” Енисейской епархии», – писал он в Синод. Уезжая из Красноярска в Барнаул, Гавриил напоследок оригинально расправился с конкурирующей организацией: одних членов совета он отлучил от церкви, других запретил в служении. Еще раньше Гавриил, как писали в Синод, по «подаче Никона» запретил в служение священника Муратова и отлучил от церкви мирянина Крылова, наиболее активно выступавших на съезде против Никона.

Епархия, по сути, осталась без епископа. Духовенство и миряне активно писали в Синод, прося разрешить проблемы церковной власти в епархии. Так, например, члены Красноярского железнодорожного приходского совета просили Синод назначить в епархию строгого и сильного епископа, «опирающегося на православный пролетариат». Никон между тем продолжал отдыхать в Туапсе и изредка напоминал о себе письмами в Синод. «Виновным себя признать не могу. Болото и гнилое болото сибиряки», – писал Никон обер-прокурору Синода. Когда срок отпуска истек, владыка попросил его продлить для «завершения лечения».

Можно представить себе удивление членов Синода, когда они в начале августа получили от Никона сразу несколько писем. «Я глубоко разочаровался в русском православии, а также в верхах и низах русского духовенства, посему считаю дальнейшее пребывание в сане епископа для себя недопустимым лицемерием... прошу меня не считать членом церкви, именующей себя “православной”. Покорнейше прошу никаким увещаниям меня не подвергать, это излишняя трата времени: мое решение окончательное, продуманное и выстраданное». Правда, сняв сан, Никон писал, что он остается христианином, и просил пенсии: «все отдал службе», а также высказал свои пожелания об устройстве церкви в будущем. «Необходимо полное и немедленное отделение церкви от государства. многому хорошему надо поучиться у католиков, достойных не одного лишь неразумного поношения. Церковь Украинская должна быть особо – автономна».

Определением Св. Синода от 1 августа Никон был низвергнут из епископского сана и монашества. Синод также обвинил Никона, что он снял сан не по правилам, так как «лица, желающие снять сан, подают церковной власти соответствующее прошение. Преосвященный же Никон. заявил о том, что сам снял с себя сан и монашество, тем самым допустил самовольное деяние, вносящее соблазн в церковную жизнь». Однако довести лично до бывшего епископа это решение секретарю Синода не удалось. Никон, как выяснилось, еще в конце июля прибыл в Петроград и остановился в Александро-Невской лавре, откуда, по-видимому, и писал свои послания, а через несколько дней выехал в Могилев.

В начале сентября бывший владыка прислал в Синод еще одно письмо, в котором просил выслать ему документы об образовании и формулярный список, так как он «должен занять какое-либо место и служить (за неимением средств)». В письме содержалось также напоминание о «заслуженной» пенсии. «Не думаю, что в цели и задачи даже и Синода “православной” русской церкви было заставлять меня голодать и мучиться». Под письмом стояла выразительная подпись: «Гражданин Николай Николаевич Безсонов (б. епископ Енисейский и Красноярский Никон)».

После снятия сана бывший владыка женился на своей «бывшей» племяннице. Митрополит Евлогий вспоминал: «Брак его кончился трагично. Жена его была найдена в постели мертвой с револьверной раной. Безсонов нахально похоронил ее в Покровском женском монастыре. Покойнице на грудь он положил свою панагию, в ноги – клобук; на ленте была отпечатана наглая кощунственная надпись». Я не склонен верить митрополиту, в том, что касается кощунственной надписи на ленте, ну это единственное свидетельство о последующей судьбе возлюбленной Никона.

(Интересно отметить, что, очевидно, сибирский климат как-то влиял на любвеобильных владык. На место Никона в Красноярск был назначен епископ Зосима (Сидоровский). Через несколько лет Зосима тоже снял сан и женился.)

По словам митрополита Евлогия, Безсонов вначале сотрудничал в газетах в качестве театрального рецензента. Позднее он стал исполняющим обязанности начальника Департамента исповеданий в Министерстве внутренних дел Украинской Народной Республики. Евлогий вспоминал, что ему пришлось вести деловую переписку с «новоявленным министром». По его словам, он даже ездил в Киев «переговорить» с председателем Рады Голубовичем на предмет удалить «ренегата, осквернившего духовный сан. Мой протест ни к чему не привел. Безсонов оставался министром», – заканчивал свой рассказ Евлогий

В рассказе Евлогия о Никоне есть ряд хронологических неувязок. Так, Никон снял сан, не «когда вспыхнула революция», а 1 августа. Летом 1917 г. Никон не мог быть министром в Раде, а Голубович не был председателем Рады. Очевидно, Евлогий путает должность Никона. Сведения о последующей судьбе Никона (Безсонова) отсутствуют. Митрополит Мануил (Лемешевский) в справочнике об архиереях пишет, что «из рукописных источников известно, что он скончался в 1919 году».

Ясно представить себе мотивы Никона, решившегося снять сан, трудно. Возможно, он понимал, что возвращение в Красноярск не принесет ему ничего кроме неприятностей. Конфликт с местным духовенством мог вспыхнуть с новой силой. Да и как прагматичный политик, Никон не мог не понимать, что в условиях «углубления революции» сан епископа не сулит его владельцу ничего хорошего. Сетования на нехватку средств и бедность вряд ли можно рассматривать как банальную просьбу, наличных денег у Никона, видимо, не было. Все было вложено в многочисленные проекты, концессии, недвижимость в Енисейской епархии. Даже противники не обвиняли владыку в растрате средств на личные нужды. Так, И. Пальмин писал, что, уезжая в отпуск, Никон был вынужден занимать деньги.

В череде маргинальных типов архиереев предреволюционной России, таких как Антонин (Грановский), Варнава (Накропин), Владимир (Путята), Никон выглядит фигурой исключительной и необычайно яркой. Конечно, никакой церковности в действиях владыки не было. Даже его проповеди носят экономический или политический характер. На посту губернатора или министра Никон чувствовал бы себя гораздо лучше. Постоянное вмешательство владыки в гражданские дела и конфликты с губернской властью можно тоже рассматривать как исключение. Хотя ссоры епископа с губернатором были явлением относительно частым. Однако наступающей стороной в таких конфликтах была светская власть, в пользу которой всегда они и разрешались.

Возникает также вопрос, насколько типична ситуация, сложившаяся в Красноярске в 1917 г., в сравнении с другими епархиями Российской Церкви.

Тремя основными силами, влиявшими на исход внутрицерковной борьбы, были: Синод и обер-прокурор, белое духовенство, прихожане и епархиальный епископат. Постепенно набирал силу еще один фактор, ставший впоследствии решающим, – революционная власть (Комитеты общественной безопасности, Советы). В нашем случае высшая церковная власть в лице обер-прокурора и Синода молчала. «Война» шла лицом к лицу: Никон и его сторонники против местного духовенства.

Насколько же вообще вся никоновская история была исключением? Енисейский владыка был единственный архиерей, снявший сан в 1917 г. Явно не типичным является полное невмешательство в конфликт высшей церковной власти, которая, несмотря на стремительно надвигающийся хаос, оставалась все равно последней решающей инстанцией. В то же время можно отметить и некоторые типичные черты, характерные для эпохи в целом: острота противостояния архиерея и белого духовенства и, как следствие, стремление последнего узурпировать всю епархиальную власть.

Енисейская история дает возможность взглянуть по-иному на ряд вопросов, казалось бы, достаточно освещенных в историографии: взаимоотношения светской и духовной власти, границы власти епархиального архиерея, а также жизнь российской провинции, разительно отличающейся от жизни столиц. Вряд ли деятельность Никона могла бы происходить в Петрограде или Москве. Наиболее непонятным остается вопрос о позиции Синода и обер-прокурора, которые в течение пяти лет закрывали глаза на деятельность Никона. Скорее всего, у Никона были широкие связи в церковных верхах, а также, возможно, и в светских. Все это и позволило Никону создать в епархии свою «вотчину» и управлять ею, руководствуясь лишь собственным нравом.

Историки по-разному определяют количество архиереев, уволенных после Февральской революции. Б.В. Титлинов называет цифру от 6 до 7 человек к лету 1917 г., Д.В. Поспеловский – 12, Т.Г. Фруменкова – 20, С.Л. Фирсов – не более 40. Лишь Фруменкова строила свои расчеты на основе архивных материалов, однако и ее подсчеты не являются верными.

По моим данным, в период с марта по октябрь 1917 г. было уволено 15 епархиальных архиереев. Это митрополит Московский Макарий (Невский), митрополит Петроградский Питирим (Окнов), архиепископ Черниговский Василий (Богоявленский), архиепископ Рязанский Димитрий (Сперовский), архиепископ Тобольский Варнава (Накропин), архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), архиепископ Владимирский Алексий (Дородницын), архиепископ Херсонский Назарий (Кириллов), епископ Орловский Макарий (Гневушев), епископ Екатеринбургский Серафим (Голубятников), епископ Курский Тихон (Василевский), епископ Саратовский Палладий (Добронравов), епископ Енисейский Никон (Безсонов), епископ Тульский Парфений (Левицкий), епископ Полоцкий Кирион (Садзегелли).

В списке у Фруменковой также значатся Нижегородская, Пензенская, Владикавказская, Томская и Имеретинская епархии, где, по ее мнению, также произошла смена епархиальных архиереев. Разница моих подсчетов с данными Фруменковой объясняется

«Американскаяжизнь» Енисейской епархии,,, следующими обстоятельствами. Как уже отмечалось, однозначно можно сказать, что епархиальных архиереев из Томска и Нижнего Новгорода в 1917 г. не увольняли. Глава Владикавказской епархии Антонин (Грановский), впоследствии один из лидеров обновленческого движения, был уволен еще до революции, 16 января 1917 г. Вместо него епархиальным архиереем Синод поставил 28 января епископа Макария (Павлова), который сохранял этот пост на протяжении всего 1917 г., участвуя в деятельности Собора как Владикавказский владыка.

Пензенский преосвященный Владимир (Путята) был вызван в столицу обер-прокурором Синода в марте. Очевидно, Львов хотел ввести его во вновь сформированный состав высшего церковного органа, однако членом Синода Владимир не стал. В июле 1917 г. Владимиру, очевидно, был предоставлен отпуск. (Крайне скупые и плохо сохранившиеся в РНБ экземпляры местных «Епархиальных ведомостей» не позволяют точно определить дату отстранения епископа.) Временно управляющим епархией был назначен епископ Григорий (Соколов), именно он и был представителем епархии на Поместном соборе. Сам Владимир летом, по словам протопресвитера Любимова, «околачивался» в обеих столицах и требовал введения его в состав Синода. Любимов называет его «ненормальным субъектом». В 1918 г. архиепископа лишили сана по постановлению Судной комиссии Поместного собора за безнравственное поведение (владыку обвиняли в прелюбодеянии).

Епископ Имеретинский Георгий (Аладов) 8 мая направил письмо директору канцелярии Синода Яцкевичу, в котором сообщал, что исполнительный комитет местного духовенства «забрал в свои руки все управление, оставив мне только право утверждать, и непременно утверждать все его постановления. Поступиться совестью я не мог, начались конфликты, и я вынужден был в начале апреля... покинуть Кутаиси, с тем чтобы более не возвращаться». Епископ сообщал, что он уже направлял обер-прокурору прошение об увольнении, но не получил никакого ответа. Георгий просил о пенсии, взывая к Синоду: «Не дайте голодной смерти. нравственно я истерзан, жить мне недолго».

Неясно, было ли официальное определение об увольнении Георгия. Имеретинская епархия входила в состав Грузинского экзархата, но после провозглашения автокефалии Грузинской Церковью центральная церковная власть там уже не распоряжалась. Интересно отметить, что в уже упоминаемом послании патриарха Тихона грузинским епископам – «автокефалистам» в декабре 1917 г., упоминался как действующий и Имеретинский епископ Георгий (Аладов). В любом случае рассмотрение ситуации в неподконтрольной Синоду Грузии не входит в задачи моего исследования.

Следует отметить, что официальные даты увольнения многих епископов мало что дают исследователю: от фактического отстранения до официального определения могло пройти много времени. Сохранившие свой пост в 1917 г. архиереи могли фактически епархией не управлять. Так, например, было в Твери и Нижнем Новгороде.

Механизм отстранения епископов также не был одинаков, и борьба за церковную власть в епархиях носила различный характер. В одних епархиях обстановка была относительно спокойной, в других – шла настоящая война между противниками и сторонниками епископа. Почти все обвинения против архиереев разделяются на две части. Первые – это политические («черносотенство», «распутинщина», «монархизм», «контрреволюция», связь с «темными силами»). Они всегда доминировали. Вторая часть – это аморальное поведение (сексуальная распущенность, пьянство и т.п.).

Каких-либо обвинений в «ереси» почти не встречается. Весь «компромат», как правило, извлекался из доносов, в большинстве своем не подтвержденных никакими фактическими данными. Опровергая политические обвинения, архиереи сами порой переходили на революционный язык, тем самым принимая правила чужой игры, выиграть в которой у них не было никакого шанса.

Механизм устранения епископа зависел от ряда факторов: позиции духовенства и прихожан, позиции местных властей (Комитеты общественной безопасности, Советы) и, наконец, позиции обер-прокурора и Синода. Если против архиерея выступали первые две силы (местное духовенство и светская власть), он, как правило, быстро увольнялся. Когда инициативу об увольнении брали на себя только светские власти, а епископа поддерживали прихожане и духовенство, он, несмотря на возможные эксцессы (арест), оставался на своем месте. Если духовенство разделялось на два лагеря, противников и сторонников епископа, Синод и обер-прокурор стремились занять нейтральную позицию (архиерею, как правило, предоставляли временный отпуск). От самого архиерея зависело, по существу, только время увольнения, так как формально он сам должен был подать прошение, но и это не всегда соблюдалось. Почти всегда последнее слово оставалось за обер-прокурором и Синодом. Иногда они занимали вроде бы нейтральную позицию в конфликте местного духовенства с архиереем. Так было в Твери, где противостояние сторонников и противников местного архиепископа Серафима фактически раскололо епархию на две части.

Преследования части епископата после Февральской революции в церковной среде связывали с именем «сумасшедшего» обер-прокурора Синода. Безусловно, В.Н. Львов несет ответственность за создание истерии вокруг «реакционного епископата», за потворство доносам, в том числе анонимным. Однако его роль в гонениях на епископат кажется преувеличенной. В увольнении или неувольнении части архиереев, безусловно, определяющую роль играла и позиция членов Синода.

В то же время несомненно, что увольнение ряда иерархов содействовало очищению общей атмосферы в Церкви. Деятельность таких личностей, как Питирим (Окнов), Варнава (Накропин), Алексий (Дородницын) или даже митрополит Макарий (Невский), оказавшийся явно не на своем месте, кроме дискредитации, Церкви ничего не принесла. Это хорошо иллюстрирует случай с Агапитом (Вишневским), который благодаря невероятной изворотливости и поддержке Синода сумел удержать свой пост. Последующие похождения этого владыки только вносили смуту в и без того сложную атмосферу постреволюционного существования Церкви.

В первые недели после переворота эйфория, охватившая значительную часть общества, сравнивавшего революцию с Пасхой Христовой, затронула и духовную среду, особенно низшее и среднее духовенство. Охвачена этим настроением была и некоторая часть высших иерархов. Однако очень скоро им предстояло на себе ощутить все прелести «самодержавия организующейся демократии», потому что для революционеров всех мастей архиерей всегда являлся «агентом старой власти». А в конфликте епископата с приходскими клириками важную роль играл фактор традиционного противостояния «черного» и «белого» духовенства.

Преследование епископата в послефевральской России не следует преувеличивать. Даже в процентном отношении увольнение 15 глав епархий – цифра незначительная. В Российской империи к 1917 г. было 68 епархий. (Следует также учитывать, что в 1917 г. количество епархий, на которые фактически распространялась высшая церковная власть, сократилось: западные губернии находились под оккупацией, а Грузинская Церковь (4 епархии составляли Грузинский экзархат) заявила о своей автокефалии.)

Однако создание некоего рода истерии вокруг «распутинского» и «контрреволюционного» епископата производило на современников сильное впечатление. Да и для самих иерархов перспектива возможного ареста с последующим расследованием «преступлений» могла еще недавно казаться невероятным фактом. Обер-прокурор Синода Львов даже задумал провести суд над архиереями-«распутинцами». «Мне странно, – говорил он в беседе с корреспондентом «Русских ведомостей», – что некоторые круги и лица ставят в вину, что я выбрасываю из Церкви распутинский сброд... Я считаю это своей священной обязанностью, тем более иерархи, которых я повыгонял, принадлежат к числу уголовных преступников. Я говорю это на основе неопровержимых документов, которые будут в ближайшее время опубликованы».

Задуманный архиерейский процесс, которого Россия не знала со времени бироновщины, провести не удалось. Да и не было тех «неопровержимых документов», о которых говорил обер-прокурор. Знакомство с материалами синодских ревизий и расследования деяний даже самых скандально известных иерархов показывают, что перечисленные в них факты церковных и даже канонических правонарушений (таких, как, например, симония или непотизм) документально подтвердить вряд ли было возможно.

Важным обвинением духовенству в дни революции являлся и вопрос о так называемых протопоповских (по имени министра внутренних дел Протопопова) пулеметах. Якобы эти пулеметы были установлены и на колокольнях церквей, откуда велся огонь по гражданскому населению в дни революции в Петрограде. Якобы эти пулеметы «жарили» (выражение из дневника З. Гиппиус) по толпе чуть ли не с колоннады Исаакиевского собора. В газетах даже появилась карикатура попа, стреляющего из пулемета с колокольни.

После революции было назначено целое следствие, материалы которого публиковались в прессе, оно ни к чему не привело. Никаких фактов и пулеметов на колокольнях найти не удалось. На некоторых зданиях действительно были установлены пулеметы, например на Зимнем дворце. Они были предназначены для стрельбы по воздушным целям.

Однако, как показал питерский историк В.Ю. Черняев, пулеметы на колокольнях все-таки, видимо, были, но к их установке духовенство не имело никакого отношения. Наличие этих пулеметов, даже если они не стреляли, служило фактором обвинения духовенства в контрреволюции.