Текст книги "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920"

Автор книги: Павел Рогозный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

На заседании Синода 5 мая Виноградов сделал пространный доклад о Саратовской епархии, по мнению члена Синода Н. Любимова, вполне «благоприятный» для Палладия. Говоря о Леонтии, ревизор «прямо признал его интриганом». По его мнению, Леонтий, как «человек зловредный, должен быть удален из Саратова». Обер-прокурора не совсем устраивал такой вывод. Он считал, что «Палладий – несомненный распутинец, что он сам сознался в своей близости к Распутину и подал прошение об увольнении на покой». В конечном счете Синод принял соломоново решение: уволил обоих епископов. Разница заключалась лишь в том, что Леонтия уволили без пенсии.

Леонтий с таким решением был не согласен. «Не вижу за собой никакой вины, – писал он обер-прокурору, – а ревизия Виноградова была в мое отсутствие, и никто из лиц, которые могли бы дать показания в мою пользу, не допрашивались. Все это не соответствует обновленному православному строю».

Писал Леонтий и на имя председателя Временного правительства, жалуясь на несправедливое увольнение. Г.Е. Львов запросил обер-прокурора Синода о подробностях настоящего дела и о причинах увольнения епископа.

Обер-прокурор в ответном послании кратко изложил биографию Леонтия, особо отмечая его родственную связь с бывшим дворцовым комендантом В.И. Воейковым, и «крайнюю неуживчивость» владыки, вследствие чего он не мог долго оставаться на одном месте. По словам В.Н. Львова, в Саратове Леонтий проявил «крайне враждебное отношение» к епархиальному епископу Палладию, «выразившееся.... в прекращении молитвенного общения с ним, возбуждении против паствы и в жалобах в Священный Синод, голословных или вовсе не соответствующих действительности».

Такой ответ обер-прокурора, не совпадавший с его предшествующей позицией по отношению к обвинениям, высказанным викарием епархии Леонтием против преосвященного Палладия (как уже было сказано, В.Н. Львов верил, что Палладий был «распутинец»), видимо, объясняется желанием оправдать перед правительством решение об увольнении викария Саратовской епархии.

Напряженная ситуация сложилась и в Томской епархии, где против местного архиерея, члена последней Государственной думы Анатолия (Каменского) сложилась сильная оппозиция, которая сразу после революции стала забрасывать Синод телеграммами с требованием уволить владыку, деятельность которого, по их мнению, «носит явно реакционный характер». Вскоре местное духовенство и миряне из числа противников Анатолия получили сильную поддержку в лице общественного Комитета. Наиболее активно оппозиция выступила на съезде духовенства и мирян, открывшемся в Томске 25 мая.

Сам Анатолий отправил в Синод подробный и яркий отчет. По его словам, уже открытие съезда «ознаменовалось бурными сценами». Проблема, по мнению владыки, заключалась в том, что на заседание попало много посторонних людей, не имеющих на то полномочий. Так, например, из одного прихода со священником Шигаревым прибыло сразу 12 человек, которые «составляли такую сплоченную банду насильников, что по мановению своего отца-настоятеля, по характеру и внешнему виду настоящего демагога (бывшего келейника митрополита Макария), готовы были всякого растерзать».

Выяснение отношений, по словам Анатолия (владыка в докладе именовал их «разъяснениями»), начались и в среде его противников. Так, были «разъяснены» и Шигарев, как участник погрома в 1905 г., и другой противник епископа – священник Панов, «стучавший по кафедре кулаком на председателя съезда, вопивший неистово: “Ты буржуй!”»

Миряне, считал епископ, попали под руководство преподавателя Томского епархиального училища А. Смирнова, «типичного “ЛЕНИНЦА”», которого, в конце концов, тоже «разъяснили», уличив в подлогах в приходно-расходной книге училища. К Смирнову присоединились несколько священников «одинакового с ним настроения». В числе их был протоиерей Макарий Топоров, «родной племянник бывшего митрополита Макария, который, пользуясь покровительством своего дяди, творил беззакония и избегал ответственности». Этот протоиерей, по словам Анатолия, «до государственного переворота сидел тихо... но когда начались митинги, стал выступать на них., появляются его статьи провокационного характера в “Сибирской жизни”, направленные против меня. Вот эта компания и повела борьбу против меня».

Атаку на преосвященного оппозиция вела чрезвычайно грамотно. Среди противников архиерея был и секретарь консистории С. Шаламов, который благодаря своему служебному положению был в курсе всех дел епархиального управления и активно делился со съездом «компроматом» на епископа. Основным обвинением Анатолия послужила его резолюция от 11 марта 1917 г., разрешающая освятить иконы на знаменах-хоругвях, присланных из Петроградского отдела Союза Михаила Архангела В.М. Пуришкевичем. Неблагоприятную роль против архиерея сыграло и то, что депутатом местного исполнительного комитета был также противник епископа, псаломщик села Павловского И.М. Смирнов. Вместе с ним на съезд пришли представители комитета прапорщик Сизов, Наумов и «полдюжины вооруженных солдат—милиционеров, которые разместились в различных местах входной лестницы и при дверях».

По словам Анатолия, делегаты исполнительного комитета заявили, что «необходимо вопрос об отношении съезда к епископу решить в смысле отрицательном. если же духовенство не захочет высказаться в этом направлении, будут приняты меры». Как бы то ни было, съезд духовенства большинством голосов 73 против 34 выразил недоверие своему епископу. Анатолий сообщал в Синод, что «по непроверенным, правда, сведениям. среди депутатов съезда было много если не пьяных, то сильно подвыпивших. Говорят, – продолжал епископ, – всего было выпито 10 ведер. Один ящик вина, присланного депутатам из свечного завода 18 июня утром, до сей поры находится в помещении съезда в духовной семинарии».

Вмешательство Комитета в работу зафиксировано и в напечатанных протоколах съезда. Интересно отметить, что на протоколе о вынесении недоверия владыке сам Анатолий поставил резолюцию: «Только бы Господь не оставил меня своим доверием и милостью...»

Свой рапорт в Синод прислал и главный противник Анатолия – секретарь консистории Шаламов. Он представил перед депутатами негативный образ преосвященного.

Съездом была создана ревизионная комиссия, которая проверяла хозяйственную и денежную часть деятельности местной церковной власти. Основным обвинителем выступил секретарь местной консистории. Однако все финансовые дела оказались в исправном состоянии. Тогда, по словам секретаря, съезд обратил «особое внимание» на те дела консистории, которые, так или иначе, освещали церковно-общественную позицию архиерея. На съезде стали зачитывать резолюции Преосвященного на протоколах консистории. Например, такие многозначительные, как «красножабрый, краснощея, пантофельный, кошерный и т.п.». Что конкретно означали эти резолюции и на каких документах их ставил Анатолий, секретарь консистории не пояснил.

Особое внимание, конечно, привлекла уже известная резолюция от 11 марта, положенная преосвященным на отношении Усть-Калманского отдела Союза Михаила Архангела, разрешающая освятить и хранить в местной церкви знамена союза. По словам Шаламова, данная резолюция была получена консисторией 13 марта, и он, как секретарь, «решительно запротестовал против исполнения означенной резолюции, считая ее. после государственного переворота провокационным актом».

Излагая далее свой отчет о съезде, секретарь консистории начинает говорить о собственных действиях уже в третьем лице. Во время «заседания съезда секретарю консистории многократно приходилось выступать с различного рода разъяснениями. секретарь консистории счастлив засвидетельствовать, что исчерпывающие его разъяснения неоднократно сопровождались аплодисментами депутатов съезда». А после освещения вопроса о союзническом знамени «была выражена благодарность депутатов мирян и группы духовенства “за высокопонятый и исполненный долг гражданина”».

Правда, писал Шаламов, «некоторая группа депутатов, преимущественно клириков, настроенных реакционно, и названная на съезде темными силами», посчитала секретаря “церковным революционером”, с чем сам Шаламов в принципе согласился, «если разуметь под “церковным революционером” борьбу с самодержавием епископата».

Вместе с тем значительная часть духовенства все же поддерживала Анатолия. Многие были недовольны активным вмешательством в церковные дела Исполнительного Комитета. Последний и после съезда продолжал забрасывать посланиями столичные власти, как светские, так и церковные, с ультимативными требованиями устранить преосвященного, который не только «терроризирует» духовенство, но и в «настоящее время распространяет книгу “Печаль Русской земли”».

Второй рапорт направил в Синод и секретарь консистории Шаламов, сообщая, что в Анатолии продолжает «плотно сидеть епископское самодержавие». Он вновь затронул свою любимую тему – резолюции преосвященного на документах. По его словам, «если до революции какое-либо епархиальное учреждение проявляло инициативу, эта инициатива подвергалась осмеянию в резолюции в таком роде: “Шумим, братцы, шумим”». «Конечно, в другой раз, – продолжал Шаламов, – никому не хотелось фигурировать в роли Репетилова, и творческий порыв замирал». В заключение доклада секретарь консистории сообщал в Синод, что Анатолий «все так же стоит на том же пути, что и до революции, а игнорирование церковного общества есть дело контрреволюционное и поэтому нетерпимое». Такая резко антиепископская позиция человека, занимавшего должность секретаря консистории и бывшего фактически независимым от местного архиерея, не могла не обратить на себя внимание членов Синода.

Двадцать первого июля архиепископ Сергий телеграммой предложил Анатолию добровольно подать прошение об увольнении на покой. Владыка требуемое прошение написал, мотивируя свою просьбу «переутомлением и нуждой в продолжительном лечении». Синод не стал сразу принимать решение об устранении Томского епископа, возможно, по причине усилившейся активности сторонников Анатолия. Последние сообщали, что решение съезда – результат сведения личных счетов. По их словам, преосвященный «вполне, безусловно, признает Временное правительство... и с негодованием отвергает всякую мысль о контрреволюции».

Восьмого августа Анатолий написал в Синод еще одно письмо «в дополнение прошению об увольнении». Владыка просил назначить расследование его деятельности, и только «если по проведении расследования окажется невозможным остаться в епархии, прошу вместо увольнения назначить викарием в одну из приволжский епархий».

Очевидно, епископ нашел удачное время для своего протеста: ситуация в Синоде поменялась, и Анатолий не был уволен, а лишь отправлен в отпуск. Никакое расследование его деяний не проводилось. Епископ представлял епархию на Поместном соборе, а 14 декабря приехал в Томск и лично вступил в управление епархией.

Не все увольнения епископата в 1917 г. следует связывать с политической борьбой за власть. Очевидно, увольнение некоторых архиереев произошло по каким-то другим причинам. Так, например, 23 мая согласно прошению по причине болезни был уволен Тульский епископ Парфений.

Также 26 июня направил в Синод прошение об увольнении и епископ Полоцкий Кирион. Он жаловался на «расстроенное» здоровье и просил уволить его с 1 августа. 12 июля епископ прислал в Синод телеграмму, сообщая, что по совету врачей ему «необходимо отправиться на юг». 1 августа просьба Кириона была удовлетворена, он был уволен и стал просить пособие на лечение. И до своего увольнения по причине нездоровья он фактически епархией не управлял. Правда, следует отметить, что епископ Кирион, грузин по национальности, 8 сентября 1917 г. был избран католикосом Грузии. Его самочинные и «автокефалисские» действия были подвергнуты осуждению в послании патриарха Тихона от 29 декабря 1917 г. Сам Кирион, очевидно, страдал острой формой душевного расстройства и летом следующего года покончил жизнь самоубийством.

Не совсем ясны причины увольнения архиепископа Херсонского и Одесского Назария (Кириллова). Он был уволен от управления епархией согласно прошению 28 сентября и одновременно назначен членом Московской синодальной конторы и управляющим Симоновым монастырем.

Также были уволены епархиальные архиереи в Чернигове, Курске, Рязани и Харькове. (Подробно о ситуации в этих епархиях рассказывается в главе о выборах архиереев.)

Особая ситуации сложилась в Грузии, где сразу после революции необычайно сильно проявилось движение церковного сепаратизма. Уже 12 марта собравшийся в Мцхете собор хотя и отслужил благодарственный молебен об «укреплении нового русского правительства», в то же время объявил об автокефалии Грузинской церкви с полной независимостью от Синода.

Экзарх Грузии архиепископ Платон (Рождественский) сообщал в Синод, что ему предъявили заявление об автокефалии, в котором говорилось: «...с этого дня вы юридически и фактически перестаете быть экзархом Грузии. и лишаетесь права распоряжаться грузинскими епархиями и приходами». Согласно этому заявлению в управление местной церковью до выборов католикоса вступил епископ Леонид. По словам Платона, он заявил, что не может подчиниться постановлению Собора и что только высшая духовная власть «может лишить меня должности и звания, а не их собор из канонически подчиненных мне иерархов».

Однако в скором времени Платону все же пришлось покинуть Грузию. Архиепископ был включен в новый состав Синода. Автокефалия Грузии хотя и не была признана Синодом юридически, фактически все же состоялась. Так, на заседании 23 июня Синод признал «создавшийся факт независимой организации грузинской церкви... откладывая вопрос о правовом признании. до предстоящего Поместного Собора». Однако позиция Синода начала меняться после поездки в Грузию и доклада профессора В.Н. Бенешевича на заседании Синода 28 июня. Именно после этого, как писал епископ Андрей (Ухтомский), «раздалось в Синоде страшное слово “схизма”».

В состав Грузинского экзархата входила и Сухумская епархия, которую составляли в большинстве абхазские и русские приходы. В Сухум в мае 1917 г. приезжала специальная делегация от грузинских «автокефалистов» с целью переговоров о возможном церковном слиянии с Грузией. Эту перспективу абхазские представители на переговорах отвергли. Сами абхазцы желали отделения от Грузинского экзархата либо провозглашения их собственной автокефалии. Однако все-таки соблюдая каноническую субординацию, остались в подчинении местному епископу и запросили о решении их вопроса Синод. Только спустя несколько месяцев оттуда пришла телеграмма о передаче решения их вопроса Поместному собору.

Поместный собор не успел рассмотреть ситуацию в Грузии, но совершенно ясно, что он бы не признал ее автокефалии. 29 декабря 1917 г. патриарх Тихон выпустил послание грузинским епископам-«автокефалистам», призывая их «подчиниться требованию церковных правил и, следуя каноническому порядку, явиться на Всероссийский Священный собор и, сознавая свои заблуждения, предать свои вожделения об автокефальном устроении Грузинской Церкви на суд сего Всероссийского собора.» Деяния грузинских епископов также рассматривались на соборе как факт «церковного большевизма».

Работа с источниками убеждает в том, что выводы обобщающего характера о причинах, ходе и результатах внутрицерковной борьбы, а также об участии в ней архиереев можно делать только при более детальном рассмотрении конкретных случаев. Наиболее показательна в этом отношении ситуация, сложившаяся в трех наиболее неблагополучных епархиях – Тверской, Орловской и Енисейской.

Церковная революция в Тверской епархии,
или Архиепископ Серафим против дьяконов и псаломщиков

Тверской архиепископ Серафим (Чичагов) (1856—1937) был крупным церковным и политическим деятелем предреволюционного периода. Представитель известного дворянского рода, боевой гвардейский офицер, он, приняв священство, а после смерти жены и монашество, быстро сделал карьеру и в духовном ведомстве. В 1903 г. принял активное участие в деле подготовки канонизации Серафима Саровского. К началу 1917 г. архиепископ Серафим был членом Синода и выборным представителем от монашества в Государственном совете, являлся одним из влиятельных иерархов Церкви. Тверской владыка был активным противником синодального строя и сторонником коренных реформ в области церковного управления.

Так, в 1916 г. на собрании благочинных Серафим развил свои мысли по поводу церковных реформ. «Вот уже 200 лет русская церковь лишена строгого канонического управления на началах соборности, много делалось для разъединения епископов между собой и Св. Синода. Но всему бывает предел, и наша церковь дошла до критического угрожающего положения. Продолжение этого состояния невыносимо для всех верующих, опасно для церкви и самого государства. Уничтожение свободы в церкви неизбежно приводит к внутреннему духовному разложению. Многое старое должно измениться, улучшиться, а иначе угрожают государству жестокие потрясения»

Возможно, именно поэтому Серафим так искренне приветствовал Февральскую революцию. Находясь в дни переворота в Петрограде, преосвященный, по всей видимости, не спешил в Тверь, где и до этого он появлялся не особенно часто. Большинство текущих дел по управлению епархией выполнял викарный епископ Арсений (Смоленец).

Арсений (Смоленец) был человеком высокообразованным, с не совсем обычной для епископа биографией: поляк по национальности, он перешел в православие, окончил юридический факультет Варшавского университета и Казанскую духовную академию.

Между тем ситуация в епархии накалялась. Сказалось и то, что в отличие от большинства провинциальных городов, где смена власти произошла спокойно, а иногда и незаметно, в Твери мартовские беспорядки, по выражению очевидцев, приняли «грозную и зверскую форму».

Тверь тут была исключением: бесчинствующие толпы солдат и обывателей в прямом смысле слова громили город в течение нескольких дней. Губернатора в буквальном смысле растерзали на центральной площади. Предвидя свою кончину и видя, как толпы народа идут на его резиденцию, он позвонил викарному епископу Арсению (Смоленцу) и начал исповедоваться ему по телефону. Это, по всей видимости, уникальный случай исповеди по телефону.

Работая с документами Тверской губернии, сидя в уютном архиве города, я так и не понял, почему именно в Твери Февральская революция приняла такие жестокие формы!

С этим явно диссонировали слова архипастырского воззвания Серафима о «Божьей милости народном восстании... обошедшемся без многочисленных жертв». Только 20 марта владыка прибыл в Тверь и попытался взять инициативу реформ церковного управления в свои руки. На собрании городского духовенства архиепископ выступил с инициативой скорейшего проведения съезда. Также был решен вопрос о переизбрании благочинных, благочиннических советов и духовных следователей. (Сам Серафим в 1914 г. отменил выборы благочинных как «незаконные и вредные».)

«Однако, – как сообщал Серафим в Синод, – мое стремление внести некоторое успокоение в духовенство и прихожан оказалось безрезультативным». На местах вместо благочинных и их помощников духовенство и прихожане стихийно создавали исполнительные комитеты, которые и взяли в свои руки процесс избрания представителей на епархиальный съезд. На фоне пассивности городского духовенства особую активность показало сельское население. Наибольшую организованность проявили низшие священно– и церковнослужители уездного Ржева, образовав «союз дьяконов и псаломщиков», чрезвычайно радикальная программа которого была опубликована даже в центральной прессе.

На открывшийся 20 апреля в здании женского епархиального училища Чрезвычайный съезд прибыло депутатов гораздо больше предусмотренного числа, но право решающего голоса было дано всем. «Отслужив перед открытием съезда молебен, – сообщал в Синод Серафим, – я увидел, церковных ревнителей нет ни одного из известных мне в епархии. Все были новые неведомые лица или давно прославившиеся дурными поступками люди. Сильно пахло спиртом, ханжою. Несомненно, прошли в число депутатов сектанты и большевики».

Председателем большинством голосов был избран бывший священник, депутат II Государственной думы Ф.В. Тихвинский, лишенный сана за отказ выйти из фракции трудовиков. Съезд сразу принял радикальный характер, особенно, по словам архиепископа, «в крайнем революционном настроении» пребывали ржевские депутаты, их «поддерживала кучка крикунов, которая набрасывалась буквально с кулаками на всякого несогласного с ними».

Попытка приглашенного на съезд Серафимом профессора Московской духовной академии И.М. Громогласова внести успокоение в ряды депутатов закончилась неудачей. По словам владыки, профессор «признал съезд сборищем врагов церкви и отказался прочесть лекцию». Неудивительно, что при таком настроении депутатов вопрос о переизбрании епископов, как гласят официальные протоколы съезда, был сведен «с принципиальной точки зрения к местному архиепископу». Серафима обвиняли в неискренности, деспотизме, потворстве доносам, «введении полицейского строя в епархии, что он проведен в Тверь темными силами, что он слуга старого режима». В результате съезд вынес решение об оставлении Серафимом епархии «ввиду явно выраженного недоверия к его церковно-общественной деятельности». Когда депутаты перешли к обсуждению викарного епископа Арсения, последний пришел на съезд и, говоря словами официального протокола, «проявил сердечное и корректное отношение к епархиальному съезду».

Архиепископа чрезвычайно удивил и даже обескуражил такой ход дела. «Наша губерния во власти большевиков, – писал владыка обер-прокурору Синода Львову, – а потому стоит рядом с Кронштадтом по настроению и возбуждению... Для меня теперь ясно неоспоримо, что большевики создают церковную революцию с намереньем ослабить духовенство и сделать его беззащитным». Более того, Серафим считал, видимо, что возможности остаться в Твери у него нет, поэтому и просил помощи у своего давнего «приятеля» Львова: «Усердно прошу вас помочь мне в такую трудную минуту моей жизни. Хочу надеяться, что вы придумаете мне дело в Синоде и дадите таким образом пережить кризис. В голову не могло придти, что я доживу до современного положения».

Между тем в столицу направилась делегация Тверского съезда во главе с председателем съезда Тихвинским. Даже видавших виды членов Синода она шокировала своим радикализмом и несговорчивостью. Депутаты информировали церковный орган, что в Твери создан Епархиальный совет, который становится во главе управления епархией; архиепископ и консистория фактически отстранены от власти; звучало также требование немедленного удаления из епархии Серафима. По словам члена Синода протопресвитера Любимова, члены делегации заявили, что «ни на какое соглашение они не пойдут. Если так, – возмущался протопресвитер, – то зачем же они пришли в Синод?» А товарищ обер-прокурора А.В. Карташев назвал действие депутатов «чем-то вроде мародерства в тылу или действом рабов, спущенных с цепи». Обер-прокурор Синода в личном разговоре все же обнадежил делегацию, заявив, что, по его мнению, Серафим в епархию не вернется, ссылаясь на только что полученное письмо архиепископа. В Тверь делегация приехала в хорошем настроении, слух об обещании Львова начал быстро распространяться, чем вызвал негодование владыки. «Прошу Синод меня не увольнять, – телеграфировал Серафим, – частное письмо не может заменить прошение».

Синод определением от 10 мая отправил Серафима в отпуск. Временное управление епархией было возложено на его викария Арсения, сумевшего найти общий язык с радикально настроенной частью тверского духовенства. Согласно постановлению съезда в Твери избрали Епархиальный совет, куда и вошли наиболее активные противники Серафима.

Однако опальный преосвященный решил не сдаваться и уже из Москвы начал вести активную борьбу за тверскую кафедру. Гнев владыки вызвали действия викария Арсения, которого Серафим стал считать своим основным соперником за власть в епархии.

В своих многочисленных письмах и докладах в Синод владыка обвинял Арсения не только в том, что он «счел возможным явиться на этот незаконный съезд.... испросил прощения и обещал исправиться», но и в том, что викарий после своего назначения временно управляющим епархией переехал жить в покои архиепископа, а также прекратил поминовения его имени за богослужением.

Сам Арсений, человек чрезвычайно осторожный, конечно же, не мог пойти на такой шаг, о чем и сообщал в Синод: «В настоящее время, – писал он, – за богослужением поминают в иных местах архиепископа Серафима, в других мое имя, в третьих не поминают никого, в некоторых городах такая разнообразная практика применяется одновременно, к смущению верующих». Члены Тверского епархиального совета заняли еще более «гибкую» позицию, сообщая в Синод, что сами «не имеют права, с канонической точки зрения, разрешить непоминовение, опасаясь, с другой стороны, всевозможных эксцессов на местах в случае распоряжения о поминовении». Члены совета просили церковную власть разрешить наконец неопределенную ситуацию в епархии, дать ей возможность избрать епископа.

Также, не дождавшись быстрого решения проблемы епископа, представители Епархиального совета обратились в тверской губернский Совет крестьянских депутатов с «просьбой содействовать удалению» Серафима. На заседании бюро Совета крестьянских депутатов 12 июня в присутствии представителей Епархиального совета (священник Вихлин, дьякон Крылов и псаломщик Воскресенский) было решено «принять активное участие в удалении Серафима». Обер-прокурор Синода получил ультимативное заявление от Совета крестьянских депутатов. В нем сообщалось, что Совет «возмущен систематическим игнорированием постановлений» Чрезвычайного съезда духовенства и мирян и «считает своим гражданским долгом немедленно принять меры к проведению в жизнь постановлений съезда». Также Совет протестовал против выдачи Серафиму содержания и требовал «немедленно взыскать деньги», полученные епископом после 25 апреля. Какие еще решения епархиального съезда «проводить в жизнь» должен был Губернский совет, не ясно. Особенное негодование обращение членов Епархиального совета к крестьянским депутатам вызвало у Серафима. «Куда мы едем? – писал он члену Синода архиепископу Михаилу. – Неужели каждый пьяный дьякон вроде Крылова имеет право бороться против архиепископа?»

Обращение к самарскому владыке Михаилу было не случайно: именно его Синод командировал в Тверь разобраться в ситуации на месте. Серафим начал забрасывать ревизора своими письмами, советуя, как разрешить конфликт его и части местного духовенства. «Сколько ни думаю, – писал архиепископ, – нахожу только два пути... чтобы Синод по вашему докладу прислал мне срочную телеграмму о сокращении отпуска. а преосвященного Арсения об освобождении от управления. Иначе преосвященный Арсений не сдаст мне управление». «Но этого мало», – добавлял владыка, советуя «немедленно» перевести своего викария в другую епархию или отправить в отпуск, а также распустить Епархиальный совет. Серафим также желал, чтобы будущий съезд, который должен был состояться 8 августа, «отменил относительно меня постановление первого».

Центром «заговора» против себя владыка считал Ржев, где продолжал действовать «союз дьяконов и псаломщиков». Основную причину недовольства низших членов клира Серафим видел в том, что он не допускал назначения на должности не кончивших курс семинарии. Между тем члены Епархиального совета, «партия клириков товарищей большевиков», по характеристике архиепископа, почувствовав опасность и, очевидно, боясь возвращения Серафима, составили и отпечатали в виде листовки обращение к Тверской епархии. Листовка была разослана по всем церквям епархии. «Стало ясно, – сообщалось в ней, – что владыка добровольно не уйдет... а при создавшемся положении жить вместе нельзя и кто-нибудь должен уйти: епархия от епископа или епископ от епархии». Члены Совета информировали также о своем совместном с делегатами от Ржева визите в Петроград, где они встречались с обер-прокурором, а также присутствовали на заседании Синода. Здесь они и получили информацию о ревизии Михаила и услышали заявление обер-прокурора, что «епископ может быть удален только по суду». Это, конечно, сильно удручило делегацию. Даже им было ясно, что документально никаких «преступлений» Серафима подтвердить не удастся. Члены Епархиального совета просили высказаться по поводу Серафима всю тверскую епархию. Сам Серафим, находящийся в Москве, назвал данный документ «экземпляром нового вранья». По его мнению, окончательно скомпрометировал себя сотрудничеством с Епархиальным советом преосвященный Арсений и «заслуживает одного порицания». Сам временно управляющий епархией сообщал, что он, «ознакомившись» с данным обращением и сделав «некоторые смягчения», все же не счел возможным его подписать. По поводу же обращения членов Епархиального совета к крестьянским депутатам Арсений заявил, что узнал об этом «post factum и считал, что члены Совета в данном случае выступили в качестве представителей епархиальной общественности».

Между тем, приехав в Тверь, архиепископ Михаил 28 июля собрал представителей духовенства и мирян для разъяснения основного вопроса – «о бывшем 22—26 апреля епархиальном съезде». Большинство собравшихся, а это были в основном представители городского духовенства, высказывались в поддержку архиепископа Серафима. Так, преподаватель местной мужской гимназии Н.Ф. Платонов, бывший в то время комиссаром по церковным делам, заявил, что сам съезд проходил в обстановке полного хаоса: «говорили сразу по 10 человек, с одним сделалась даже истерика». Отмечалось, что большинство обвинений в адрес владыки являлись голословными. Резко в защиту съезда выступил дьякон Крылов: он сравнил его с первым Вселенским собором, «который был также бурным». (Вообще дьякон Крылов был деятельным противником Серафима, составившим объемистый доклад с перечислением многочисленных «вин» архиепископа.) Однако закрытой баллотировкой 100 человек против 7 собрание высказалось за возможность возвращения Серафима в Тверь. По поводу тверского «раскола» Синод принял специальное послание, в котором призывал епархию помириться со своим архипастырем.

Несмотря на такие, казалось, благоприятные для преосвященного обстоятельства, новый съезд, открывшийся 8 августа в присутствии архиепископа Михаила, снова большинством голосов высказался против Серафима. За оставление владыки в Твери проголосовало 136 депутатов, против же было 142. Такая разница с предыдущей баллотировкой объясняется тем, что на съезде присутствовали представители всей епархии, тогда как 28 июля Серафим получил убедительную поддержку только у городского духовенства.