Текст книги "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920"

Автор книги: Павел Рогозный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Церковный большевизм

Большевики относительно бескровно пришли к власти в Петрограде, в Москве же жертвами переворота стали сотни человек. Первое время у большевиков не было времени заниматься церковными проблемами. Однако очень скоро церковный вопрос стал на повестку дня Совета народных комиссаров. И большую помощь в этом ему оказали церковные большевики.

Появление этого термина можно точно датировать – апрель 1917 г. Именно после приезда Ленина в Россию и обнародования знаменитых «Апрельских тезисов» термин «церковный большевизм» или близкий ему по значению «церковное ленинство» получил большое распространение внутри Церкви.

Такая ранняя констатация факта значительной роли большевиков вроде бы должна удивить, однако это так и приходится признать правоту советских историков о большом влиянии большевизма уже весной, конкретно после приезда Ленина в Россию. На протяжении года этот термин трансформировался: вначале он часто подразумевал под собой неподчинение церковным властям, а впоследствии, уже после большевистского переворота, и реальное сотрудничество священнослужителей с новой властью.

Крупный историк-медиевист Александр Савин записал в дневник 26 апреля свой разговор с министром просвещения Временного правительства Мануиловым (у Савина – Мануйлов), который уже тогда предположил, что «очень скоро правительством станет кабинет Керенского, а потом власть может докатиться до большевиков, если только раньше не произойдет резни между солдатами, стоящими за порядок, и солдатами, которые упиваются анархией». Его запись подтверждается письмами церковных деятелей в Синод и обер-прокурору.

«Наша губерния во власти большевиков, – писал 23 апреля 1917 г. Тверской архиепископ Серафим (Чичагов) обер-прокурору Синода В.Н. Львову, – для меня теперь неоспоримо, что большевики создают церковную революцию с намереньем ослабить духовенство и сделать его беззащитным». В другом письме Серафим жаловался на своего викарного епископа Арсения (Смоленца), который, по его мнению, сумел найти общий язык с бунтующим духовенством; он сравнивал действия своих противников с действиями большевиков, захвативших особняк Кшесинской: «...занявши мой дом и действовали оттуда наподобие ленинцев».

Екатеринославский архиерей Агапит (Вишневский) «со слезами коленопреклоненно» просил Синод «изъять» из епархии «большевиков» протоиерея Кречетовича и священника Мурина, которые, по его словам, «сеют в епархии смуту и раздоры». Показательно, что в следующем письме Агапита в Синод Кречетович уже именуется «охранником», то есть агентом охранного отделения. Тут важно отметить, что в 1917 г. термины «большевик», «охранник», «черносотенец» часто использовались как синонимы для выражения отрицательной оценки. Сам термин «большевизм» принял особенно негативное значение после появление слухов о государственной измене и немецких деньгах.

Красноярский архиерей Никон (Безсонов), описывая обер-прокурору ситуацию в епархии, пессимистично заверял: «Верьте, всё ленинцы испортят». Епископ Орловский Макарий (Гневушев) сообщал в Синод о своих противниках из Исполнительного комитета духовенства как о «бывших ярых членах Союза русского народа, ставших террористами-социалистами». Впоследствии он писал о членах Комитета, «творящих то же дело погибели, что и известный Ленин со товарищи». По словам Макария, «воинство явных и тайных ленинцев разрушает основы русской жизни». Томский епископ Анатолий Каменский отмечал, что часть делегатов местного съезда духовенства под руководством преподавателя епархиального училища Смирнова, «типичного ленинца», «представляли сплошную банду насильников».

Рассуждения о «церковном большевизме» и «церковном ленинстве» появились и на страницах самой влиятельной церковной газеты «Всероссийский церковно-общественный вестник», издаваемой либеральной профессурой Петроградской духовной академии. Однако смысл, вкладывавшийся в этот термин, был иным, чем у архиереев, писавших в Синод. Явление «церковного ленинства» было столь значительно, что мы считаем нужным на нем подробнее остановиться.

«Церковные элементы воспользовались примером пресловутого Ленина, до которого им, впрочем, далеко. Они выкинули знамя свободы над свободой и начали кричать о засилье обер-прокурора, о неправомочности нового Синода. Словом, полный сколок с лозунга «Долой Временное буржуазное правительство».

В интерпретации газеты «церковные большевики» – это лица, недовольные действиями обер-прокурора Синода. «Церковные большевики, как и политические, не унимаются», – констатировал «Вестник». Штаб-квартирой церковных большевиков редакция «Вестника» считала редакцию «Московских ведомостей», издание консервативное. По иронии судьбы редакцию и «Церковно-общественного вестника» впоследствии стали обвинять и в «большевизме» и в антицерковности.

В свою очередь, «Московские ведомости», обличая «Вестник», писали о «большевизме», «который ясно и определенно заявил о себе в области нашей церковной жизни: здесь тоже был свой «Ленин», хотя и не такой же умный, как настоящий». Называла газета и имена «церковных большевиков». Это были епископы Андрей (Ухтомский), «вступивший в сношения с главарями старообрядческой лжеиерархии», и Сергий (Страгородский), «стяжавший себе репутацию человека с очень гибкой совестью». Оба архиерея обвинялись в связях с Распутиным. Сергию в вину ставилось и то, что он «сел на кафедру епископа, в увольнении которого без суда и следствия он сам участвовал». Последнее обвинение, надо сказать, действительно имело основания: Сергий голосовал в Синоде за увольнение из Владимира епископа Алексея.

Вскоре появилось обращение «жертвы церковного большевизма», предшественника Сергия, бывшего Владимирского архиерея Алексия (Дородницына), который жаловался на увольнение «без прошения». (Впоследствии Поместный собор расследовал деятельность Алексия на Украине в 1917—1918 гг., правда, уже не как жертву «большевизма», а как «церковного большевика», вставшего на путь украинофильства.)

Статьи «Московских ведомостей», посвященные церковной жизни, носили чрезвычайно резкий характер. Появилась постоянная передовица «Львовцы», в разряд которых зачислялись К.М. Агеев, Н.В. Цветков, Н.Д. Кузнецов, А.А. Папков, П.В. Верховский, Б.В. Титлинов и др. Даже Собор именовался «синодально-протестантским».

Статьи в газете подписывались инициалами или псевдонимами типа «Ревнитель церковного благочестия». Активно писал в «Ведомостях» известный правый деятель протоиерей Восторгов, правда, на религиозные темы. В августе Восторгов возобновил издание журнала «Церковность», прерванного после Февральской революции. В нем перепечатывались все церковно-политические статьи из «Московских ведомостей». Возможно, Восторгов и был автором этих публикаций.

Возможно, одним из самых показательных случаев так называемого «церковного большевизма» был бунт монахов Московского Данилова монастыря. 6 мая 1917 г. в газете «Утро России» появилась статья, в которой рассказывалось о невиданном дотоле происшествии – бунте монахов Московского Данилова монастыря.

По сообщению газеты, в начале марта, после получения известий об отречении императора, к настоятелю монастыря архимандриту Иоакиму пришли «уполномоченные всей братией» иеромонах казначей Иоанн и делопроизводитель Смирнов и потребовали от него, «по примеру других монастырей», официально огласить текст манифеста об отречении. Однако Иоаким, по словам газетной статьи, отказался это делать, заявив, что «эти манифесты выдумка», и распорядился уволить Смирнова, а сам спешно покинул монастырь.

После отъезда настоятеля монастырская братия устроила митинг, где обсуждался только один вопрос – о настоятеле архимандрите Иоакиме, которого тут же записали в ставленники Саблера и Распутина, в силу чего «он и не может быть предан новому строю». По словам газеты, на другой день, а затем и почти ежедневно монахи стали устраивать подобные митинги. По приглашению братии участие в них стали принимать рабочие соседних фабрик и солдаты расположенного поблизости полка. Теперь, видимо, обсуждались уже и общеполитические проблемы, но основной протест звучал по поводу деяний архимандрита Иоакима.

С первых дней революции, писалось в статье, монахи стали вести распутный образ жизни. «Играют в карты, приводят в монастырский корпус женщин, пьют ханжу, ругаются и дерутся». Так, иеромонах Софроний, «руководитель всех бунтующих монахов», достал приспособления для перегонки денатурированного спирта и целыми днями пьяный валяется у ворот монастыря. Иеромонах Сергий, регент хора, приводит в келью певчих и также распивает с ними спиртные напитки. Другой монах, Антоний, по сообщению газеты, «человек явно германского происхождения, целыми днями расхаживает с фотографическим аппаратом и снимает какие-то виды». Иеродьякон Серафим открыл у себя фабрику ханжи и спаивает ею всех монахов. Иеромонахи Феодосий и Иасон вымазали нечистотами дверь благочинного иеромонаха Амвросия, который встал на защиту настоятеля монастыря. Певчий Токарев в присутствии Виленского архимандрита Тихона с ножом в руках грозил убить настоятеля. Чтобы обуздать певчего, потребовалась помощь милиции, которою он и был арестован».

Сотрудник «Утра России» побывал в монастыре и поделился своими впечатлениями от увиденного. По его словам, «повсюду в кельях валяются окурки, на столах бутылки с вином и ханжою». Взять интервью у «руководителя восстания» корреспондент не смог: иеродиакон Софроний в момент посещения монастыря оказался пьяным и его, как утверждал монастырский сторож, «и до сих пор еще не могут вытрезвить». Сами монахи сидят в кельях, курят папиросы и ругаются. В монастырской церкви происходит богослужение, но никого из монахов на нем не бывает. Управляющий Московской епархией епископ Иоасав заявил корреспонденту газеты, что ему известно о том, что делается в Даниловом монастыре. «Нет слов выразить возмущение по этому поводу... Я назначил ревизию... архимандрит Иоаким не на своем месте. Хорошо, что его уволили. Придется разогнать и монахов».

Информация о событиях в Даниловом монастыре дошла до Синода раньше газетной статьи. Еще 1 мая 1917 г. Святейший Синод Российской Православной Церкви принял постановление о ревизии Московского Данилова монастыря в связи с возникшими в нем «нестроениями». Настоятелем монастыря был назначен уволенный за «деспотизм» ректор Московской духовной академии епископ Феодор (Поздеевский). Высший церковный орган также постановил послать в монастырь с целью выяснения обстановки члена Синода московского протопресвитера Николая Любимова. Одновременно послало в монастырь своих представителей и местное епархиальное начальство.

Любимов прочитал вышеуказанную статью, находясь в поезде из Петрограда в Москву, и, прибыв в монастырь, признал факты газетного сообщения за «вполне соответствующие действительности». Протопресвитер сообщал обер-прокурору, что назначение и приезд в монастырь епископа Феодора «не внесет мира в среду бунтующих монахов, но вызовет по отношению к нему такие эксцессы, какие. имели место и по отношению к архимандриту Иоакиму, вплоть до поножовщины». Любимов сообщал также о том, что, по его мнению (к которому присоединился и управляющий епархией епископ Иоасав), «сам Феодор будет рад, если Синод. отменит свое постановление о его назначении в Данилов монастырь, ибо этот последний доведен до такой степени разрухи, что быть настоятелем этого монастыря равносильно каторге».

Однако официально проводить ревизию монастыря протопресвитер по каким-то неизвестным причинам не захотел. Определением Синода от 10 мая он был освобожден от возложенной на него обязанности. Данное поручение было возложено на местную власть в лице епископа Иоакима. Владыка должен был через «доверенных лиц» провести ревизию злополучного монастыря с последующим докладом ее результатов Синоду. Епископу Феодору было предписано пребывать в Донском монастыре и не вступать в управление Даниловым вплоть до особого распоряжения Синода.

Бывший настоятель монастыря архимандрит Иоаким о своем увольнении узнал из газетных сообщений. В своем письме обер-прокурору он назвал «клеветническими» отзывы о себе со стороны «некоторых из монастырской братии». По его словам, это была месть за то, что он ставил «препоны их разнузданности, особенно проявившейся во дни свободы, понятой ими в смысле своеволия и преступного произвола». Узнав о назначенной ревизии монастыря, архимандрит Иоаким писал обер-прокурору, что назначенный руководителем комиссии Феодосий уже производил ревизию Данилова монастыря, при этом полностью «игнорировал настоятеля и обращался только к монахам». Архимандрит писал, что он не надеется на «беспристрастность» данного действа.

Судя по всему, московские церковные власти не спешили с докладом о результатах проведенной ревизии, дело затягивалось. Назначенный управлять монастырем епископ Феодор жаловался Московскому митрополиту Тихону, что он с начала мая по сентябрь не получает никакого содержания и испытывает «затруднения в средствах». Тихон обратился к Синоду с просьбой разрешить Феодору вступить в управление монастырем, сообщая, что ревизия уже проведена и отчет скоро поступит в Синод. Только 23 октября Феодору было разрешено вступить в управление Даниловым монастырем.

Отчет о проведенной ревизии поступил в Синод в ноябре 1917 г. В нем сообщалось, что комиссия в составе наместника Симонова монастыря архимандрита Филиппа и бывшего духовного следователя священника Полозова по «обревизировании монастыря установила, что к концу трехлетнего настоятельства архимандрита Иоакима монастырь доведен до крайней степени разрухи в административном и нравственном отношении и до настоящего развала в отношении хозяйственно-экономическом».

По мнению комиссии, главным виновником этого следовало считать самого Иоакима. Он не оправдал тех надежд, которые возлагались на него, «он оказался просто непригодным и неспособным». Ревизоры считали, что настоятель не имел того нравственного достоинства, чтобы достойно управлять и руководить многочисленной распущенной братией. У Иоакима «не было никакого плана в действии, никакой системы в руководстве. Он для братии был только товарищ, сослуживец, приятель, а никак не начальник. Человек добрый, простой, с открытой душой, с русской широкой размашистой натурою, но совершенно необразованный, неначитанный, невоспитанный человек, безыдейный, неуравновешенный, не могущий владеть собою, недисциплинированный, он и собою не мог часто управлять. Почему и доброта его оказалась “хуже воровства”».

В докладе отмечалось, что было время, когда архимандрит угощал братию медовой брагою и арбузами, сливами и вишнями, «а потом оказывалась полная нищета – даже не было чем разговеться на первый день Святой Пасхи. Он любил общаться с братией... просто, по-братски, по-товарищески беседовал, а потом своих приятелей. преследовал, лишал должности, запрещал в священническое служение. допускал мстительный произвол, превышение власти».

Монастырская братия, по мнению комиссии, отличалась «полной распущенностью», настоятель же «еще более расслабил ее». Так, иеромонах Стефан изобличен в пьянстве, картежничестве, свободном обращении с женщинами, мясоедении. Иеромонах Иасон. в близости с женщинами, даже связи, отчего предполагаются дети. Иасон – главный агитатор и деятель в стачке против настоятеля. Иеромонах Сергий – буян, грубиян, агитатор против настоятеля, пьяница и развратный человек. Иеродьякон Софроний, горький пьяница и алкоголик, грубиян, крайне невоспитанный сквернослов и вообще позор монастыря и монашества – секретарь или делопроизводитель стачечного комитета».

Иеродьякон Стефан изобличался в пьянстве и в том, что организовал в монастыре фабрику ханжи, которую поставлял для выпивающей братии. Иеромонах Нектарий – в клеветничестве, сплетничестве и кощунстве. Феодосий – в том, что «повел настоящий поход против настоятеля и объединил около себя всех восставших против архимандрита». Монах Антоний, по мнению членов комиссии, «не инок и не монах. не любит богослужения, не ходит в церковь. а указной послушник Евграфов. повинен в мясоедении и вольном обращении с женщинами».

Касаясь хозяйственного положения монастыря, ревизия констатировала большую задолженность последнего и полное отсутствие в нем какого-либо продовольствия и топлива. В этом также обвинили бывшего настоятеля, который к тому же пустил в монастырь для бесплатного проживания Литовскую духовную консисторию с 36 служащими, а также лазарет Зеленого Креста. Контракты монастыря со съемщиками земельных участков были заключены «не всегда осмотрительно».

Вместе с тем отмечалось, что монастырь «позволял себе крайние перерасходы». Всеми покупками заправлял простой монах Сергий, который «покупал что хотел, где хотел, сколько и за сколько хотел». Например, по его отчетности выходило, что монастырь на один из годов закупил 1265 метелок, а на один из месяцев – 15 фунтов чаю и 11 пудов постного масла. В отчетности царила «поразительная беспорядочность». Сергий вместо счетов представлял кассовые талоны или писал монастырские счета от себя, «много счетов без подписи получателя денег, есть счета, сфабрикованные одним каким-то лицом и одним и тем же лицом, подписанные от разных продавцов». Долг монастыря на 1 сентября 1917 г. исчислялся в сумму 54 204 рубля. Более того, при ревизии выяснилось, что братия монастыря изготовила для собственного пользования печать для ризницы, а решение епархиального начальства о проверке ризницы так и не было исполнено.

Впрочем, члены ревизионной комиссии отмечали сердечное отношение Иоакима к положению монастыря. Так, он пожертвовал из своих личных средств более 200 тысяч рублей на монастырское хозяйство. (Интересно отметить, что весь капитал Данилова монастыря в 1915—1916 гг. исчислялся в сумму 274 961 рубль. Капитал монастырей складывался из пожертвований частных лиц и хозяйственной деятельности самой обители. Очевидно, что подавляющую часть капитала Данилова монастыря составляли как раз пожертвования его настоятеля архимандрита Иоакима.) Благодаря таким пожертвованиям был приобретен большой колокол, пополнена ризница, обустроен монастырский хутор, к нему проложена дорога, сделан мост и «возведено много ценных строений».

Окончательный вывод звучал так: архимандрит Иоаким был признан неподходящим для руководства монастыря «в силу его административной неспособности и полной нравственной неавторитетности». Однако ввиду принесенных им весьма значительных жертв в пользу монастыря было решено поручить его особому отеческому вниманию нового настоятеля. Иоаким получил также «звание почетного блюстителя по управлению монастырским хутором».

Основные зачинщики бунта был разосланы по различным удаленным от Москвы монастырям. Задолженность монастыря было решено погасить за счет личных средств архимандрита Иоакима, который должен был выплатить сумму в размере 1838 рублей и 1 копейки. Казначей иеромонах Иасон должен был погасить сумму в размере 627 рублей и 25 копеек, так как на нее не было представлено оправдательных документов.

События в Даниловом монастыре представляются чрезвычайно показательными при изучении общего контекста предреволюционной и революционной ситуации в России в целом. В них можно увидеть отражение той ситуации, которая возникла после падения самодержавия. Сам бунт против властей, который впоследствии перерастает в анархическое движение, когда наступившая свобода понимается как возможность делать то, что хочешь. Старая власть воспринимается однозначно как преступная, и на нее сваливаются все обвинения, в том числе и за то положение, которое сложилось уже после революции. Интересно, что главным виновником бунта монахов признается настоятель монастыря, против которого он и был направлен. Среди перечисленных вин архимандрита чрезвычайно показательно обвинение его в «безыдейности».

Особенно следует отметить тот факт, что первым толчком к восстанию послужил именно отказ Иоакима от чтения манифеста об отречении императора. Очевидно, что настоятель отказывался признать факт свержения монархии, не признавая тем самым и новую власть. Практически при любой интерпретации данной ситуации это говорит, наоборот, о принципиальной идейности Иоакима, который оказался тверже не только громадного большинства рядового духовенства, но и почти всей высшей иерархии Церкви, быстро сменившей идеологические ориентиры. Показательно, однако, что, оправдываясь от возводимых на него обвинений, архимандрит совсем не затронул факта своего отказа от официального чтения манифеста.

Нельзя не отметить и явно пристрастный подход ревизии к личности настоятеля. Вместо констатации каких-либо реальных злоупотреблений или нарушений монастырского устава ему приписываются какие-то абстрактные характеристики и обвинения. То утверждается, что он слишком добрый, с открытой душой, то – что он злопамятный и допускающий служебный произвол, однако непонятно, какой и в отношении кого. Такие характеристики особенно выделяются на фоне доказанных проступков взбунтовавшихся монахов.

Интересно, что с Иоакима, пожертвовавшего на монастырь огромные суммы, было решено частично взыскать долги самого монастыря, хотя с казначея взыскивается только сумма, по которой он не смог предоставить никаких бумаг. Выходит, что явно подделанные счета или якобы покупка в год 1265 метелок – дело хоть и нехорошее, но вполне укладывающееся в понятие тогдашней отчетности. По сути, ревизия продемонстрировала как раз факты разложения самой братии, а не должностные преступления архимандрита.

После Февральской революции стало чрезвычайно модно создавать всяческие ревизии и комиссии по расследованию преступлений старых властей. Синодские ревизии ездили в провинциальные епархии, а на местах создавались комиссии по расследованию «преступных деяний» прежних властей. Самой крупной и известной в общероссийском масштабе стала Чрезвычайная следственная комиссия Н.К. Муравьева, которая с марта по декабрь 1917 г. тщетно пыталась обнаружить преступления и факты измены старых властей. Эта комиссия, даже по мнению, может быть, и не совсем справедливому, либерала и личного друга самого Муравьева В.А. Маклакова, своими «юридическими гнусностями далеко превзошла все беззакония» старой власти.

Среди многочисленных отчетов и писаний данной комиссии нет ответа на один важный вопрос: почему старая «преступная» власть могла поддерживать относительно стабильный порядок в воевавшей стране, а после свержения «изменнической клики» Россию буквально захлестнул поток ничем и никем не сдерживаемой кровавой агрессии?

В советской историографии, например, избиение пьяными солдатами офицера могло интерпретироваться как проявление революционной сознательности, а массовый грабеж ценностей из монастыря мог рассматриваться как проявление атеистических настроений в крестьянской среде. В таком ракурсе и события в Даниловом монастыре можно было бы рассматривать как проявление «классовой борьбы» по отношению к буржую-настоятелю, конечно, с той оговоркой, что монахи, как люди темные, использовали и такие «реакционные формы» «классовой борьбы», как пьяный дебош. (Данную фразу я обнаружил в одном из исследований по истории России XVII в.; в нем говорилось, что «старообрядцы использовали такие реакционные формы классовой борьбы, как самосожжение».)

С другой стороны, в современной историографии явно прослеживается другая линия – списывать все случившееся после революции на разрушительную деятельность оппозиции, которая сама пилила сук, на котором сидела. Следуя этой логике, можно идти и дальше, вплоть до признания причиной этих событий масонского заговора и прихода к власти инородцев-космополитов, а потом и «еврейских большевиков». В этом свете особенно легко интерпретировать последующие гонения на Церковь со стороны новой власти.

Широко известен эпизод из воспоминаний А.И. Деникина, позволяющий по-другому взглянуть на эти и последующие события. Он рассказывает, как в одном из полков солдаты любовно и искусно построили возле позиций походную церковь. Сразу после революции «демагог-поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм – предрассудок. Поставил в нем роту, а в алтаре вырыли ровик для...» Самого Деникина удивил не факт приказа, отданного «негодяем-офицером», а молчание трех—четырех тысяч православных людей, которые равнодушно отнеслись к данному событию. Показательно то, что превратили храм в отхожее место те же солдаты, которые некоторое время перед этим так благоговейно его сооружали.

Приведенный рассказ удивительно перекликается с событиями в Даниловом монастыре. Среди монахов не было «жидомасонов», и руководил ими даже не «демагог-поручик», а монах-алкоголик, однако и они смогли превратить весь монастырь, который сами же благоустраивали, в отхожее место.

При этом, конечно, нельзя утверждать, что и солдаты злополучной дивизии, про которых писал Деникин, и монахи Данилова монастыря вдруг стали антиклерикалами и атеистами. Насилие и грабеж вполне уживались в народном сознании рядом с религиозным чувством. Митрополит Евлогий вспоминал о том времени, когда вначале «деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы».

Конечно, при этом не следует оправдывать и старые власти, доведшие и страну до возможности таких эксцессов. В лице настоятеля Данилова монастыря архимандрита Иоакима отразились как раз те черты, которые были характерны для монархической власти в России в целом. Будучи человеком добрым и бескорыстным, архимандрит вместе с тем проявлял и такие черты, как мстительность и административный произвол. Потеря авторитета, или десакрализация, как церковной, так и светской власти служила источником бунтарских настроений, которыми в конце концов оказались охвачены широкие массы населения. По сути, ни на чем не основанные слухи о вмешательстве «темных сил» и об измене сверху всячески тиражировались и распространялись, в том числе и в кругах образованной публики.

И монахам Данилова монастыря, видимо, было легко поверить, что добрый настоятель – ставленник «темных сил», скинув которого они наконец почувствуют истинную свободу. Однако бунт против настоятеля трансформировался в полное разложение самих монахов, в уменьшенном масштабе повторив события, произошедшие в целой стране.

События в Даниловом монастыре не были исключением; тогда же, весной 1917 г. забастовали представители двух певческих хоров Александро-Невской лавры. Они избрали исполнительный комитет и даже своего депутата в Петроградский Совет. Правда, таких погромов, как в Даниловом монастыре, тут не было.

В Новгороде в женском Сыркове монастыре, по сообщению местного викария епископа Алексия (Симанского), часть монахинь под руководством рясофорной послушницы Марии Глебовой «восстала против игуменьи, привлекла на помощь себе местный крестьянский комитет, избрав самочинно какой-то хозяйственный комитет, и теперь она распоряжается всем в монастыре». Это уже был, так сказать, чистый церковный большевизм с точки зрения того времени.

Новую жизнь термину «церковный большевизм» дал Октябрьский переворот. 2 апреля 1918 г. на заседании Поместного собора было зачитано заявление 87 членов Собора о необходимости борьбы с «церковным большевизмом». Один из инициаторов заявления архимандрит Матфей (Померанцев) говорил о молчании Церкви после падения монархии, когда были «созданы те структуры, которые мешают современной церковной жизни». По его мнению, Собор должен «лишить права избрания епископов те епархии, которые изгоняли своих епископов».

Говорить о молчании Церкви после падения монархии не приходится: и рядовое духовенство, и епископат в большинстве своем приветствовали новый строй. Все епархиальные архиереи признали власть Временного правительства. В тех условиях это было вполне естественно, это сделали даже члены царской фамилии. Публично заявили о своем монархизме лишь Харьковский архиерей Антоний (Храповицкий) и Пермский Андроник (Никольский). Даже архиепископ Серафим, впоследствии активно осуждавший «церковный большевизм», 3 марта 1917 г. не скрывал восторга в письме своему «приятелю» обер-прокурору Синода Львову: «...сердце мое горит желанием прибыть в Государственную думу, чтобы обнять друзей русского народа и русской церкви – М. В. Родзянко, Вас и других борцов за честь и достоинство России».

Возвращаясь к утверждению архимандрита Матфея о епархиях, изгнавших своих архиереев, трудно сказать, что он имел в виду. При такой постановке вопроса могли быть поставлены под сомнение вообще все выборы епископов в 1917 г., в первую очередь в Москве, где история удаления митрополита Макария из-за упорства последнего получила наиболее скандальный характер.

Двадцать первого марта на заседании Собора при «закрытых дверях» обсуждался вопрос о «большевизме в церкви». Была создана специальная комиссия. Но среди архиереев не нашлось желающих добровольно в нее войти. По мнению митрополита Сергия, комиссию должны были образовать люди, «стоящие совершенно в стороне от настоящего дела и лично в нем незаинтересованные», поэтому не могут войти в ее состав члены бывшего Синода или «занимающие епархии, где произошло что-либо неблагополучное». Отказался возглавить комиссию епископ Андроник, один из немногих архиереев, благодаря своей бескомпромиссной позиции после Февральской революции имевший на это моральное право. Отказались и митрополиты Кирилл (Смирнов) и Платон (Рождественский), хотя последний в конце концов был вынужден ее возглавить.

Комиссия должна была «рассмотреть дела о большевиствующих клириках и немедленно подвергнуть виновных соответствующему наказанию». В материалах комиссии отмечалось: «...к великому горю и позору нашему, многое бы не могло быть совершено мирянами под влиянием революционного угара, если бы в Церкви среди пастырей и священнослужителей не произошло раскола, не проявилась бы пагубная измена. которая началась с первых дней революции, когда съездами духовенства во многих епархиях были избраны революционные епархиальные советы, направляемые и ободряемые бывшим обер-прокурором Львовым – к самочинным и беззаконным действиям. за год своей революционной деятельности некоторые из них повергли епархии в церковную анархию и являются теперь самыми усердными помощниками социалистов-большевиков, разрушителей основ Церкви».

В этой связи показательно отношение к епархиальным советам духовенства в провинции. Благочинный протоиерей В. Образцов считал, что Тверской «епархией управляют большевики, по большей части засевшие в епархиальном совете». Епископ Алексий (Симанский) писал в июле 1917 г. архиепископу Арсению (Стадницкому) из относительно спокойной Новгородской епархии, именуя новоизбранных членов консистории «наши дурные большевики».