Текст книги "Сыны Амарны (СИ)"

Автор книги: Павел Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Сыны Амарны

Глава 1

Здесь и сейчас, на борту фрегата «Амарна», когда отпуск подошел к концу, и близится боевой рубеж, время течет мучительно медленно. Вынужденное бездействие растягивает часы до предела сумасшествия, пробуя границы рассудка на прочность. Тишина и спокойствие, царящие на третьей палубе, где расположены каюты космической пехоты, нарушаются исключительно монотонным гулом ССД [СверхСветовой Двигатель]. Но тишина и спокойствие совершенно не присущи жилой палубе, несмотря на ночь по местному времени.

Большую часть пути, здесь буйствовало оживление. Кто-то "надирался в дрова", кто-то "толкал железо" в спортзале, а кто-то перекидывался в карты на… да все, что только способен возжелать человеческий разум! Начиная с банальных сигарет, кофе и прочих, более сильных стимуляторов, нелегальных во всем пространстве подвластном Объединению Солнечных Систем. И заканчивая, не менее банальным, раздеванием и сексом – часть нашего взвода составляют девушки, а они тоже любят секс. Кто-то же активно "злоупотреблял", как стимуляторами, так и сексом, спеша пресытиться перед очередной высадкой – из кают доносились поскрипывания и стоны. Да, веселье не затихало большую часть пути.

Но большая часть пути пройдена. И сейчас все отдыхают от дикого безумства, которому предавались всего пару дней назад. Отдыхают, потому как устали "отдыхать".

Я мысленно усмехнулся нелепому парадоксу.

Помню, спросил как-то Джонса – одного из моих сержантов, – не надоело ли ему, вот так, постоянно то пить, то трахаться, то "вбухивать" жалованье в "холдем"?

"А чо надоест-то, капитан? – удивился тот. – Нет сил пить – "поскрипи койку". А когда совсем приестся – тут и очередной бой не за горами. А там, в бою-то, только и думаешь, что о "виськах" да сиськах!"

И надо признать, понимаю его логику. "Лучший отдых – смена занятий", – всплывало в памяти выражение, неизвестно где и когда слышанное. И, как ни крути, обстоит все именно так. Все приедается рано или поздно. Всегда хочется чего-то другого. Чего-то большего. Нового.

Я прислушался – мерное "бормотание" ССД успокаивало и убаюкивало, навевая безмятежную дрему. Лучшая колыбельная на моей памяти.

Впрочем, я и знаю-то их всего две. Эту – чарующую своим однообразием, укачивающую плавными вибрациями, разливающимися по корпусу корабля, и окутывающую сладким умиротворением. Словно кто-то бубнит за стенкой. Словно тихо напевающий голос, что доносится сквозь сон.

Шепот Амарны – так ее здесь называют.

Мне доводилось бывать и на других кораблях, но нигде я не встречал ничего похожего. Фрегаты новых поколений, как и корабли других классов, лишены подобного "недостатка". Моя "Амарна" осталась самой "опытной" из всех, что еще не списали. И именно такой она мне и приглянулась.

Формально, конечно, она принадлежит Флоту, но черта с два, я позволю кому-нибудь забрать ее! Только через мой хладный труп, распиленный на мелкие кубики!.. Что, скорее всего, недалеко от истины. Флотские, наверняка, спят и видят, как из очередной высадки 9-й взвод Первого Штурмового вернется без капитана и они смогут, наконец, заменить древний фрегат, что тормозит весь батальон…

Другую же "песню на ночь" космопехи слышат гораздо чаще. Она грохочет и сотрясает. Стрекочет тысячью свинцовых кузнечиков, звенит в ушах и терзает перепонки раскатами взрывов. И оглушает до такой степени, что фильтры боевой брони перестают пропускать звуки "снаружи", оставляя только голоса в коммуникаторе: яростную ругань, упоминания мифических богов в самом нелицеприятном свете, и крики. Крики восторга и радости. Крики предостережения. Крики боли и ужаса. Осознания неизбежности. И предсмертной агонии.

Удивительно, но под этот "полет валькирий" тоже можно засыпать и смотреть весьма "радужные" сны. Не сразу, конечно. После Шепота Амарны, многообразие голосов, несущих в себе лишь одно – уничтожение, – несколько сбивает с ритма. Но не более. Космопехов не напугать взрывами и грохотом, стрекотом очередей, дикими воплями предсмертных мук. Придуманы даже сотни поэтичных называний хаосу в эфире коммуникатора. Так уж космопехи воспитаны.

С самой "учебки" каждому вдалбливают, что все обязательно умрут. И не просто умрут, а задолго до того, как волосы тронет седина и лицо покроют морщины. Умрут, скорее всего, крайне мучительной и болезненной смертью. И если очень повезет – не разбросанными по кускам на несколько метров вокруг так, что не разобрать кто есть кто… "Не бывает старых космопехов", – гласит переиначенная на новый лад поговорка.

И все же, головы многих в моем взводе уже серебрятся, а лица исполосованы складками, несмотря на то, что большинству нет и двадцати пяти. Седина – следствие постоянного нервного напряжения и употребления различного рода препаратов. Начиная с тех, которыми "пичкает" боевая броня, и заканчивая теми, которыми многие "накачиваются" добровольно. А складки – и не складки вовсе, а шрамы, избороздившие молодые лица. Косметическая медицина, конечно, может с легкостью убрать любой рубец, или восстановить оторванное ухо. И эти операции входят в военную "страховку". Но космопехи крайне пренебрежительно относятся к данным процедурам. "Шрамы украшают, а седина придает солидности", – гордо отвечает каждый.

Большинство девушек, впрочем, убирают самые "красивые" рубцы, да и части лица у них, чаще всего, присутствуют в полном объеме.

Но никто из космопехов никогда не задумывается, что ждет впереди. Никто кроме меня…

"Может, старею?"

Если честно, даже представить не могу каково это – стареть. Когда уже ходишь с трудом, ложишься спать и понимаешь, что завтра можешь не проснуться. А утром первая мысль – а не тот ли самый это день? И все выливается в бездеятельное ожидание…

Но здесь об этом не думают. Здесь некогда об этом думать. Да и незачем. Мысли космопехов концентрируются исключительно на насущном: один день – одна жизнь. Таковы местные реалии. И никто на борту "Амарны" не задумывается о смерти. Никто кроме меня…

В космической пехоте, впрочем, любой день может оказаться последним. Расстаться с жизнью представляется возможным не только в бою, но и вне его: законы цивилизованного общества в этой среде отсутствуют напрочь. Смерть не просто – "ходит по пятам", она "держит за руку" каждого с самой "учебки". Ее ласково называют сестренкой – вроде как, "хвостиком" увивается за старшим братом. А в моем случае – матерью…

"Мать не обидит свое дитя", – говорят одни, шепотом рассказывая обо мне новобранцам. "Капитан бессмертен!" – поддакивают другие вдохновенно. Но, конечно, дерзкие и заносчивые "зеленые", уважающие только силу мышц – и, естественно, своих! – не верят ни единому слову. Таковы все космопехи. Такими они приходят из учебки. Таким же, наверное, был и я. Когда-то давно. Слишком давно…

Большинство из тех, кто сейчас спит и набирается сил – возможно, в последний раз, – большинство из них не знает моего настоящего возраста. Иногда кажется, я и сам его не знаю. Или, как минимум, знаю не точно, где-то сбился в счете. Слишком уж много "жизней" осталось позади. Слишком странные мысли посещают все чаще: "А что потом?"

Я прекрасно знаю ответ на этот вопрос: нет никакого "потом". Не бывает старых космопехов. И тем более – бывших…

"Тридцать один… – не открывая глаз, попытался вспомнить я. – А сколько еще впереди?"

Язык коснулся разбитой нижней губы.

Щенка, что разбил ее, я произвел в капралы – будет командовать своим отделением, как только срастется сломанная рука. Которую я же и сломал…

Космопехи не признают иных авторитетов, кроме силы и страха перед более сильным. Такими они рождаются. И так воспитывают с малолетства. И именно на силе и страхе, строится и держится субординация – командир, не способный сломать дерзкому новобранцу руку, быстро перестает быть командиром.

И я ломаю. Не только руки, но и ноги, ребра, челюсти. И не только юношам. Но никогда не испытываю стыда, или угрызений совести. Так заведено. Так должно быть: в космической пехоте каждый должен знать свое место. В конце концов, мы не в "дочки-матери" играем!

В каждом пополнении из "учебки" являются желающие подвергнуть сомнению мое право носить капитанские "лычки". Приходится "вправлять мозги". Жестко и беспощадно: Сыны Амарны не ведают жалости, ни к чужим, ни к своим! Никаких двойных стандартов! Но уж если стал одним из нас, будь уверен, из боя вернешься точно. Может, не совсем целым и живым, но вернешься. А там, глядишь, и доктора "подшаманят". Если еще будет что…

Наш импровизированный "обряд посвящения", вылился в настоящий праздник для взвода. Первое развлечение, знаменующее отпуск – куча кредитов меняют хозяев за один день. Сержанты умело "подогревают" самомнение новобранцев. Пичкают их различными историями, многие из которых ныне обросли такими подробностями, что и специально не выдумаешь. И, конечно, принимают ставки у всех желающих. А уж список вариантов предлагается огромный! Кроме, разве что, победы, потому что настоящая победа для космопеха – смерть противника. Что, все же, не является целью "посвящения". Хотя пару раз и случались неприятные "казусы"…

"Сам же положил начало…" – пронеслось в голове воспоминание о зарождении "традиции".

Мне тогда исполнилось двадцать два. Капральские "лычки" Санчеза перекочевали на мою форму буквально перед высадкой – не задался у нас "диалог". К слову сказать, капрал сам напросился. Да и хорошим человеком он не был. Впрочем, как и "человеком"…

Как бы то ни было, капитан наш, Эдгар Томпсон, погиб тогда в самый разгар первого же боя, и я занял его место. Занял, не спросив никого. Потеснив всех возможных кандидатов. Просто, потому что мог.

Мы тогда впервые за всю историю космопехоты вынесли всех своих с поля боя. Большинство, конечно, по частям, но все же. Двое даже в строй вернулись. С тех пор Сыны Амарны никого не бросают…

Помню, как тащил верхнюю половину Томпсона из-под артобстрела на своем горбу.

– Она твоя, – прохрипел он в коммуникатор. – Знаю, ты ее не отдашь…

Тот рейд для "Амарны" планировался стать последним. После – ее ждало списание и, в лучшем случае, "сухой док". А то и вовсе, превратили бы в "тематическую забегаловку".

Может, конечно, и благословение Томпсона подействовало в какой-то мере… Но тогда никто не решился оспаривать мое право отдавать приказы. Никто из тех, кто меня знал. Ни в бою, ни после. Что, конечно же, "ломало" традиционную карьерную лестницу, при живых-то лейтенантах. Но в космической пехоте свои законы. Космопехи сами назначают себе командиров. Точнее, сами решают, кто хочет ими стать, и вес имеют исключительно предоставленные "аргументы": правый кулак и левый. А с моими спорить, ох, как не выгодно!

Подозреваю, по большей части, благодаря моему "назначению" ВКС и решили повременить тогда со списанием "Амарны", и не давать "зеленому" капитану новехонький, технически совершенный, на тот момент, фрегат "Верула". И мой категоричный отказ сыграл лишь второстепенную роль.

Но в пополнение нам прислали новобранцев, которые обо мне и слыхом не слыхивали – все рвались на корабль, потерявший в рейде большую часть личного состава. И, как всегда, прислали их перед отпуском, чтобы к очередному рейду каждый знал свое место в "пищевой цепи".

Среди новобранцев прибыл и Альберт Джонс – мой нынешний первый сержант, отвечающий в "мирное" время за физподготовку и дисциплину. Черт! Каким же он показался тогда огромным! В свои восемнадцать он на голову превосходил меня – далеко не маленького! – в росте, "косая сажень" в плечах и "лысая морда кирпичом". И весь бугристый, словно каменный голем. Да и дикий взгляд "отдавал" безумием, лучась "молоком" белков – при смуглой-то коже!

"Где мы возьмем броню на эту гориллу?!" – ошарашила тогда первая мысль.

Как и ожидалось, Джонс оказался самым дерзким из того пополнения. Что неудивительно, при его-то горе мускулов он мог себе это позволить! И, конечно, он первым усомнился в моих "капитанских способностях". Едва не с "порога".

Как он тогда сказал? "Чтоб мной командовал какой-то щенок?!" И от глубины его басовитого рева в плечи вжалась не одна голова…

Он – второй, кто сломал мне нос. Кровь залила всю графитовую "термушку". До сих пор осталось пятно, к которому за годы "посвящений" прибавились новые. Теперь использую ее, как "ритуальную": знающим – напоминание, а будущим "несогласным" – предостережение.

Но поторопился Джонс тогда с выводами. "Щенок" знатно потрепал его. Так потрепал, что в свою новенькую броню, выполненную по спецзаказу, он впихивал себя с трудом: два, из пяти сломанных ребер, не срослись окончательно, а "вывернутая наизнанку" левая рука двигалась неуклюже. Даже под завязку накачанная морфином.

– Смотрю на тебя, капрал, здоровый, а ума нет, – качал я головой, помогая ему подняться. – Ничему тебя в «учебке» не научили. Сперва подумал бы, почему я – капитан, и никто из «стариков» с этим не спорит. Топай в лазарет и скажи, что это я сделал, и чтоб к концу отпуска привели тебя в боевое состояние. Иначе приду и сделаю тоже самое с лечащим.

И вот – смотрел я на него и начинал сомневаться, что после слова "капрал", он слышал хоть что-либо. Кровь из рассеченной брови заливала его правый, начинающий заплывать глаз, но левый блестел радостью, как у получившего подарок ребенка. Джонс отер багрянец, стараясь глянуть на меня обоими, видимо, не до конца веря, что правильно истолковал. И губы неуверенно расползались в улыбке.

– Да, ты правильно понял, КАПРАЛ, – усмехнулся я. – Теперь-то тебе хватило сообразительности.

Губы Джонса перестали сдерживаться, он "расплылся", заливаясь довольным румянцем.

– Так меня ж, это, в честь ученого назвали, – гордо заявил он. – Ну, того, который смешной.

Спазм, зародившийся у меня в животе, настолько резко подкатил к горлу, что потребовалась масса усилий и несколько секунд, чтобы обуздать его и не дать вылиться в "бурное проявление эмоций". Масла подливали улыбки на лицах остального взвода, которые я наблюдал краем глаза. Хотя, вряд ли они понимали о ком речь, и реагировали на комбинацию "Джонс – ученый".

Я всеми силами держался, считая алые капли, капающие с подбородка Джонса. Кап, кап, кап…

– Уж не Эйнштейна ли? – решил я все-таки уточнить, пытаясь сохранить остатки серьезности в голосе.

– Ага, его самого! – затряс Джонс "лысой шевелюрой", прищелкнув пальцами уцелевшей правой руки.

Именно это меня тогда и спасло от истеричного хохота: кровь брызнула мне в лицо, напомнив, что ему нужен врач. Сознание отвлеклось на мгновение, и спазм, раздирающий изнутри, стих.

– Если кто-то считает, что Альберт Джонс не достоин "лычек" капрала… – хрустнул вправленный мной самому себе нос, я многозначительно высморкал кровавые сгустки на решетчатый пол, – …можете "обжаловать" назначение, когда его подлатают.

– А чо ждать-то?! – встрепенулся теперь уже капрал Джонс, обводя взвод горящим решимостью глазом, мигом гася все веселье. – Я готов. Тока это, – он дернул левым плечом, ничуть не поморщившись, – руку примотайте, чтоб не мешала.

И правый кулак сжался в кузнечный молот готовый "перековывать" лица и крушить черепа.

"Да, – мелькнуло в моей голове, – серьезно промахнулись с именем-то. Дуэйн бы тебе больше подошло… А теперь, как пить дать, станешь Эйнштейном".

Но никто не вышел против уже порядком искалеченного Джонса: правый хук, что, несмотря на блок, свернул мне нос, запомнился всем.

– В лазарет, Эйнштейн! – скомандовал я, и тут же чертыхнулся про себя: "Все, теперь точно прилипнет!" Но поправляться поздно. – Запомнил, что передать? Или повторить?

– Так точно, капитан, запомнил! – вытянулся новоиспеченный капрал. – Чтоб к концу отпуска привели в боевое состояние, иначе то же самое будет с лечащим! – оттарабанил он, как по учебнику, и вскинул руку "под козырек".

– С непокрытой головой честь не отдают, – строго заметил я, протягивая руку.

Он смущенно принял мою ладонь.

– Почту за честь служить под вашим командованием. Сэр.

"Ишь, как запел!" – усмехнулся я про себя, изо всех сил стискивая лопатообразную пятерню.

– Принимай, капитан, – улыбался позже майор Грэйс, лично контролируя выгрузку брони для Джонса, – как твоя "Амарна" стоит. Для вас первых руками поработали. Как бы не стать первыми, кто закажет для нее космопеха.

…Доктора, конечно же, не справились: погорячился я слегка, видать, с переломами. Но, само собой, не стал ломать лечащему пять ребер, руку и разбивать в кровь лицо. Ограничился тем, что не зажило до конца: "док" отделался двумя ребрами и легким вывихом локтевого сустава.

Ох, и скулил же он! Уверял, что за такой короткий срок невозможно вылечить столь тяжкие увечья. И слушая его вопли – которые, впрочем, слышал весь экипаж "Амарны", включая "флотских", – я начинал ему верить.

Но слово, опять же, сказано. А капитан должен держать свое слово! И лечащий продолжал скулить. А остальные медики сбились в кучку углу лазарета и, трясясь, наблюдали за процессом в "ознакомительных целях": приказы капитана должны выполняться!

А позже выяснилось, что "док" нагло лгал… К трем ребрам и перелому руки, я накинул проценты, набежавшие за время пока нас "трепали свинцом". Взыскал я тогда по весьма усредненной ставке, но после "расчета" его кости, и в самом деле, срастались о-очень долго. Весь отпуск он не высовывался из медблока, а под конец – исчез. Сказали, перевелся на "гражданку". Что, в общем-то, жаль, конечно, врач был хороший. Но, куда важнее, все усвоили – капитан Сынов Амарны держит слово! И лгать капитану – себе дороже!

С тех пор ни один боец не проводил в лазарете больше двух недель, и то – если пришивали что-то «жизненно необходимое». Оставшиеся доктора, памятуя произошедшие события, регулярно отсылают запросы на самое передовое медицинское оборудование, такое, что и рожденному без ног вырастит эти самые ноги, и обезьяне мозг увеличит, чтоб она рассказать смогла о своей обезьяньей жизни.

Медиков с тех пор я ни разу не трогал. Как и остальных "флотских" на "Амарне". Думаю, они на всю жизнь усвоили, что слова тоже могут ранить. Хотя и я с тех пор приказы формулирую осторожнее…

Я вновь коснулся разбитой губы языком, покусал, раскровил. И лишь ощутив во рту сладкий, металлический привкус, успокоился.

С тех пор так и идет. Из каждого пополнения, я калечу одного, реже, двух самых дерзких. Доктора за отпуск ставят их на ноги, и весь взвод дружно бросается в очередной бой. Иногда за одно такое "посвящение" ВКС лишается многих миллионов кредитов. Но "флотским" ли роптать? Сыны Амарны из любого боя возвращаются с победой! Хоть и не все живыми да невредимыми…

Слухи о моем взводе, который с легкой руки майора Грэйса гордо нарекли 9-м Легионом, разлетелись по всем космопехотным войскам. В "учебке" о нас слагают легенды. Шепчутся, что если на "посвящении" разбить капитану губу или нос, он сразу производит в капралы, а если сломать руку, то и на сержантские "лычки" расщедрится.

Правды в них, само собой, ни на грош. Капралами я действительно ставлю самых бойких, но отнюдь не за разбитую губу, и далеко не всегда новобранцев – с Джонсом, мне необходим был капрал: мы тогда многих потеряли. Да он и без меня бы им стал. Так что, получается, я лишь сделал его карьерный рост контролируемым… А про сержантов – миф чистой воды. Никто еще не ломал мне руку на "посвящении". Как, впрочем, и нос. Джонс был и остается единственным, кому это удалось. Но если учесть, что его "правый" обычно сразу проламывает череп и после уже вообще не встают, не трудно понять истоки и размах мифического ареола окружающего меня.

Но в этот раз все пошло несколько иначе…

Да, очередная победа. Да, вернулись почти без потерь. Впереди – отпуск. Джонс, по обыкновению, собрал ставки: кто решится, сколько выстоит, какие кости будут принесены в "жертву". Новобранцев пичкали историями о моей неуязвимости, подогревая тщеславие, чтобы каждому захотелось не только "капрала выторговать", но и мои капитанские "лычки" – оспорить.

И, конечно, нашелся "доброволец" – Эрик Сандерс.

Вот только… Он не походил на одного из тех, кто обычно выходят против меня. Невысокого роста, стройный, не одаренный "кубовой" мускулатурой – жилистый, говорят про себя такие. Вел он себя на удивление тихо, никого не задирал. И голубые глаза не горели тем диким огнем, что, как правило, присутствует у дерзких новобранцев. Но вышел. И сломал мне нос и разбил губу. Хоть и заплатив за это тремя ребрами и левым запястьем…

– Хочешь «серебряную галочку»? – бросил я, разминая шею.

Но Сандерс коротко мотнул головой. Что слегка меня удивило, потому что одно место капрала вообще-то есть.

– Про сержантские "лычки" – это миф. Слышал мифы про меня? Про Сынов Амарны?

– Слышал, – односложно ответил Сандерс.

– Значит, не веришь, – усмехнулся я.

– Верю, – ответил он тихим, но твердым голосом.

И по глазам становилось ясно, что действительно верит! Осознает, что день этот может стать для него последним! И все же стоит здесь. Преисполненный убежденной решимости, что должен это сделать.

Запястье я сломал ему практически сразу. Потом к запястью присоединились ребра, нос, разбитая бровь. Лицо Сандерса "лоснилось" от крови и пота, "багрянец" слепил глаза. Но он упрямо лез под мои кулаки. Вот только… Совершенно не так, как прет обычный "зеленый": яростно и бездумно. А расчетливо, преследуя какую-то, лишь ему понятную цель. Словно чего-то выжидая…

Удар покалеченной левой оказался для меня неожиданностью. Я заметил, как исказилось от боли лицо Сандерса, когда локоть врезался мне в нос – раздался хруст, – и тут же последовал второй удар, разбивший губу… А я уже и забыл, какова на вкус моя собственная кровь…

"В капитаны метишь!" – мелькнуло в голове.

И я вырубил его. Быстро и хладнокровно. Но совершенно без злости, азарта или наслаждения, как бывало прежде. Раньше я ломал бы ему кость за костью, пока он сам не отступит. Но одного взгляда хватило понять, он не отступит: победа или смерть, другое его не устроит. Я видел, что у него не осталось сил, и парень отчетливо понимает это. Как понимает и то, что шансов не было с самого начала. И я дал ему почетное поражение. На мгновение показалось, что на юном лице, перед тем, как разум провалился в беспамятство, мелькнуло удивление…

«А, может, старею? Размяк?» – вернулась назойливая мысль.

Протяжный стон отвлек от раздумий. Груди коснулась влажная кожа, на лицо упали черные пряди, исходящие свежим ароматом ментола – стандартного и привычного армейского шампуня. Но к шампуню примешивался еще один более индивидуальный и приятный запах.

Я потянул шею, высвобождаясь из-под спутанных локонов, облизал губы и сплюнул волосы, заползшие в рот.

– Грубо, капитан, – донесся женский голос, – очень грубо.

– Кто здесь?! – воскликнул я, приподнимаясь.

– Не смешно, – Серафина подняла голову с моего плеча.

Глазам предстало светлое лицо, не состаренное косметикой: "мягкие" скулы, прямой нос, широкая челюсть с острым подбородком. Женское дыхание звучало сбивчиво и устало, высокий лоб покрылся испариной – в каюте и впрямь несколько жарко, – но из-под черных, растрепанных прядей бодро искрились серые глаза; длинные ресницы хлопали за ниточной шторой волос; холмики грудей острыми кончиками упирались мне в ребра.

Я улыбнулся и аккуратно отвел непослушные локоны за ухо. Серафина не отдернула голову, как делают многие, несмотря на то, что именно на открывшейся щеке "красовался" шрам. И продолжала вдумчиво разглядывать хищный оскал, каким казалось любое выражение моего "украшенного" лица.

– Почему не уберешь? – дотронулся я до рубца, протянувшегося от ее правого глаза по скуле на щеку.

Она ничуть не смутилась – ее, вообще, трудно смутить или вывести из себя. Положила ладонь мне на плечо, опустила на нее голову, но глаз не отвела ни на секунду.

– Противно? – изогнулась "разрубленная" шрамом правая бровь.

– Видела б ты себя, когда я тебя бессознательную в лазарет приволок! – хмыкнул я. – Да, можно спросить у медиков, наверняка, снимки сохранились. Они ж тебя полностью раздетой на стол уложили!.. Ты в беспамятстве, пол лица в ошметки, вся в крови, а им – сиськи! Твари извратные… Но хочешь, поговорю, копию сделают? Посмотришь, что значит "противно", когда глаз на щеке болтается.

– Не нужно. Я верю.

– Так почему оставила?

– На память. О том, что обязана тебе жизнью.

– Ни чем ты мне не обязана, – скривился я. – Капитан, как Бог, за своих отвечает головой, иначе он – не капитан!

– Уберу, если хочешь, – шепнула она, заглядывая мне в глаза.

– Решай сама. Мне все равно.

Женские губы поджались; она привстала, упираясь ладонью мне в грудь; показались острые розовые ореолы. Нога щекотно скользнула по моему бедру, и взору открылись "крылья угольной бабочки" внизу упругого живота.

– Что с тобой происходит? – с укором нахмурилась Серафина. – Ты, постоянно будто… "не здесь". Мне, конечно, нравится "быть на коне", но иногда хотелось бы и самой расслабиться и получать удовольствие.

– Разве не ты стонала минуту назад? – наигранно удивился я, оглядывая каюту.

Серафина состроила детскую гримасу и высунула язык.

– Ты понял, о чем я.

Моя ладонь накрыла тонкие женские пальцы, поглаживая бархатистую, "мраморную" кожу. Потянулся к ним губами… Хотелось ответить ей. Но слова вертелись на границе мысли, не позволяя за них зацепиться. И только я, казалось, ухвачусь, они выскальзывали, будто склизкие головастики. Я ощущал тепло ее нежной руки на груди, и просто хотел сказать… что-то… важное.

И просто смотрел. Смотрел, как она чуть закусила губу в ожидании. Как флуоресцентный свет играет тенями на аккуратной груди и мышцах живота в такт дыханию. Как при этих движениях то появляется, то вновь скрывается в полумраке ямочка пупка…

Раздался металлический стук по переборке и шлюз, фыркнув сервоприводами, скользнул в сторону.

– Капитан, я… – женский голос сбился. – Простите, лейтенант, я не знала, что вы здесь…

Тусклое дежурное освещение коридора выхватило, неуверенно замершую на пороге Эмилию, очерчивая стройную фигуру. Она укуталась то ли в простыню, то ли… все-таки в простыню. Светлые, по-мальчишечьи коротко остриженные волосы топорщились в разные стороны – видимо, только из душа.

– Я уже ухожу, – высвободила Серафина ладонь, попутно дернув меня за "шерсть" на груди.

Поднималась она медленно и грациозно, словно пантера только открывшая глаза ото сна и не совсем осознающая, что происходит вокруг, но понимающая, что за ней могут наблюдать и надо держать планку.

И за ней действительно наблюдали.

Мой взгляд соскользнул с ее плеч вслед за черными волосами, струящимися по ключицам, будто ленточки ручейков. Обогнул, проступающие под локонами, холмики лопаток. Устремился ниже: вдоль бугорков позвоночника, по призывно изогнутой пояснице, и уперся в бедра, что маняще колыхнулись, когда Серафина поднялась с кровати. А когда нагнулась собрать одежду, я вновь ощутил, что меня умышленно дразнят.

Она, не распрямляясь, оглянулась. И я, наткнувшись на хитрый "оскал", с вызовом усмехнулся в ответ.

– До утра, капитан, – бросила Серафина, покидая каюту.

Шлюз "фыркнул", и переборка встала на место. Но воображение дорисовывало, как она удаляется, закинув на плечо графитовую форму; как покачиваются бедра, играя тенями при точечном, дежурном освещении; и как, сквозь растворившиеся во мраке волосы, блеснул веселый взгляд, когда она обернулась…

Об Эмилии я вспомнил, когда ее икры коснулись бедер. Рядовая без разговоров взобралась на меня, холодная ладонь уперлась в грудь, другая потянулась вниз, и мой живот непроизвольно дернулся от влажного прикосновения.

– Лейтенант, похоже… О-о-ох! – раздался протяжный выдох, когда она опустилась.

Что "похоже" Эмилия так и не договорила.

Раскачивания стали быстро наращивать темп, кожа, соприкасаясь – шлепать громче. Женская грудь напряглась и колыхалась сдержанней, ореолы встопорщились. Эмилия вскинула подбородок, закрытые веки подрагивали, из горла вырывалось тяжелое дыхание…

А я все пялился на закрытый шлюз. И перед взором застыли прекрасные серые глаза, порхание длинных ресниц за ниточной шторой черных волос, и шрам, рассекший правую бровь на две части протянувшись по скуле на щеку.

"Останься…"

Мысль мелькнула, словно молния: быстро ударила и вновь скрылась за границей сознания, оставив после себя тоскливое пепелище.

"Похоже, все же стареешь, капитан…"

– О-о-о! – выгнулась Эмилия, кусая губы и содрогаясь всем телом.