Текст книги "Ферма трупов"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Где именно?

– По моим сведениям, ее поставляет одна компания в Силвер-Спринг, штат Мэриленд.

Уэсли взглянул на меня.

– Видимо, нам надо установить, кто в Блэк-Маунтин занимается ремонтом ювелирных изделий.

– Что-то я очень сомневаюсь в том, что там есть ювелир, – возразила я.

– Помимо всего вышеупомянутого, – снова вступил Картрайт, – были также обнаружены микрочастицы насекомых: жуков, сверчков, тараканов – в общем, ничего особенного. Также чешуйки черной и белой красок – не автомобильного типа. Кроме того, в волосах найдены опилки.

– От какой породы дерева? – спросила я.

– В основном орех, но некоторые удалось идентифицировать как красное дерево. – Картрайт посмотрел на Уэсли, взгляд которого не отрывался от окна. – На фрагментах кожи, найденных в морозильнике, ничего из перечисленного нет, но на самих ранах есть.

– То есть получается, повреждения были нанесены до того, как тело оказалось в каком-то месте, где соприкасалось со всеми этими материалами? – спросил Бентон.

– Такой вывод напрашивается сам собой, – согласилась я. – Если только тот, кто срезал и хранил у себя кожу, не промыл ее – ведь она наверняка была в крови.

– Может быть, внутри автомобиля? – развивал свою мысль Уэсли. – В багажнике, например?

– Вполне возможно, – кивнул Килби.

Я знала, о чем думает Уэсли. Тринадцатилетнего Эдди Хита Голт убил в подержанном, видавшем виды фургоне, и огромное количество трасологических следов на теле просто обескураживало. Говоря коротко, этот психопат, сын богатого плантатора из Джорджии, прямо-таки обожал подбрасывать нам совершенно бессмысленные улики.

– По поводу ярко-оранжевой клейкой ленты, – произнес Картрайт, добравшись наконец до нужной темы. – Я правильно понимаю, что местонахождение самого рулона все еще остается неизвестным?

– Пока ничего похожего, – подтвердил Уэсли.

Картрайт повернулся к Ричардсу, листавшему свои записи.

– Что ж, перейдем к предмету, который я лично считаю самой важной уликой в деле.

Ричардс увлеченно начал свой рассказ – он, как и каждый преданный своему делу криминалист, горячо любил свою профессию. Для идентификации клейкой ленты, использованной при совершении преступления, в справочном аппарате ФБР имелись данные о сотне различных ее типов. Преступники так часто применяли ее, что вид серебристых рулонов в хозяйственном или бакалее всякий раз вызывал у меня ставшие уже привычными кошмарные воспоминания. Мне приходилось собирать фрагменты тел, разорванных бомбой, обмотанной подобной лентой. Я снимала ее с жертв изощренных садистов и с трупов, сброшенных в воду с привязанными к ногам шлакоблоками. Бессчетное количество раз я убирала ее со рта людей, крики которых никто не должен был услышать. Лишь когда тело уже ввозили в морг, убитый мог наконец «рассказать» обо всех ужасах, произошедших с ним, и только там кому-то было до этого дело.

– С такой лентой мне никогда прежде сталкиваться не доводилось, – рассказывал Ричардс. – И, судя по высокой плотности плетения тканевой подложки, могу также утверждать, что приобретали ее не в магазине.

– Почему вы так думаете? – спросил Уэсли.

– Это лента промышленного качества, с плотностью шестьдесят две нити на дюйм по основе и пятьдесят шесть по утку против примерно двадцати на десять у обычной, которую можно купить в любом супермаркете за пару баксов. Рулон промышленной стоит от десяти долларов и выше.

– Удалось узнать, где ее изготовили? – поинтересовалась я.

– «Шаффорд Миллс», Хикори, Северная Каролина. Один из самых крупных производителей в стране, самая известная марка – «Шуртэйп».

– Хикори всего милях в шестидесяти к востоку от Блэк-Маунтин, – заметила я.

– Вы обращались в компанию? – спросил Уэсли у Ричардса.

– Да. Они попытаются предоставить более точную информацию, но кое-что уже установили: ограниченную партию ярко-оранжевой ленты выпустили по спецзаказу одного из клиентов в конце восьмидесятых.

– У них такое практикуется? – уточнила я.

– Да, если клиенту нужна какая-то особая лента в количестве как минимум пятьсот рулонов. Существуют сотни разновидностей, о которых нам ничего не известно, пока они не всплывут подобным образом.

– Вы не могли бы пояснить на примере, кому может понадобиться свой, особый сорт клейкой ленты? – продолжала выспрашивать я.

– Знаю, что ее заказывают автогонщики в том числе, – ответил Ричардс. – Ричард Петти, скажем, для своей пит-команды выбрал красную и голубую, а Даррел Уолтрип – желтую. У «Шаффорд Миллс» несколько лет назад был клиент, строительный подрядчик, которому вконец осточертело, что рабочие тащат дорогую ленту домой, и он заказал ярко-фиолетовую. Ну, понимаете – если кто-нибудь замотает такой трубу или заклеит дырку в детском бассейне, сразу будет видно, что лента краденая.

– Может быть, и наша приобреталась с такой же целью – чтобы ее не воровали? – предположила я.

– Вполне возможно, – согласился Ричардс. – Кстати, забыл упомянуть, она еще и огнестойкая.

– А это необычно? – спросил Уэсли.

– В высшей степени, – ответил Ричардс. – У меня применение подобной ленты ассоциируется разве что с самолетами и подлодками, но вряд ли есть причины использовать там именно ярко-оранжевую. Я, во всяком случае, их не вижу.

– Зачем вообще кому-то может понадобиться лента такого цвета? – подумала я вслух.

– Вопрос вопросов, – пожал плечами Картрайт. – У меня из ярко-оранжевого всплывают в памяти только охотничьи куртки и дорожные ограничители.

– Вернемся к тому, каким образом убийца связывал миссис Стайнер и ее дочь, – предложил Уэсли. – Что вы можете рассказать о том, как это происходило?

– На концах некоторых полос ленты мы нашли следы лака – по-видимому, мебельного, – сказал Ричардс. – Кроме того, порядок, в котором их оторвали от рулона, не совпадает с тем, в каком преступник опутывал ими запястья и лодыжки матери. Получается, сперва он надергал сколько могло понадобиться и, вероятно, прилепил куски к краю какого-то предмета обстановки. Когда он начал связывать миссис Стайнер, они были у него под рукой – оставалось только брать один за другим.

– Только не подряд, а как попало, – кивнул Уэсли.

– Точно, – подтвердил Ричардс. – Я пронумеровал их в соответствии с тем, в какой последовательности он опутал ими мать, а затем дочь. Хотите взглянуть?

Мы согласились.

До самого вечера мы с Уэсли просидели в отделе исследования материалов, среди газовых хроматографов, масс-спектрометров, дифференциальных сканирующих калориметров и прочих устрашающих аппаратов, используемых для химического анализа веществ, определения температуры плавления и тому подобного. Я пристроилась у портативного детектора взрывчатки, слушая Ричардса, продолжавшего свой доклад о необычной клейкой ленте, которой связали Эмили и ее мать.

Он рассказал, что с помощью горячего воздуха ему удалось разделить то, что доставили из полицейского участка Блэк-Маунтин, на семнадцать отрезков от восьми до девятнадцати дюймов длиной. Он поместил сегменты на толстый лист прозрачного винила и пронумеровал их как в том порядке, в каком преступник отрывал ленту от рулона, так и в том, в каком использовал, связывая свои жертвы.

– С теми, которые были на матери, – полный разброд, – объяснял он. – Вот эта полоса должна идти первой, а на самом деле оказалась последней. А вот эту оторвали второй, но стала она в итоге не второй, а пятой. С девочкой дело обстояло совсем по-другому. Все семь кусков у нее на запястьях намотаны в полном соответствии с тем, как они располагались в рулоне.

– Видимо, ребенка легче было контролировать, – заметил Уэсли.

– Похоже на то, – согласилась я и обратилась к Ричардсу: – А на фрагментах ленты, снятых с тела девочки, тоже обнаружены частицы мебельного лака?

– Нет, – ответил он.

– Интересно, – произнесла я. Эта деталь меня по-чему-то насторожила.

Жирные следы на ленте мы оставили напоследок. Их состав определили как «углеводороды», то есть, говоря проще, обычное машинное масло. Такой вывод не давал нам ни малейшей зацепки – масло, как известно, везде масло. Попасть на ленту оно могло откуда угодно – хоть с грузовика, проезжавшего через Блэк-Маунтин откуда-нибудь из Аризоны.

12

В половине пятого мы с Уэсли поехали в «Ред Сэйдж». Для алкоголя было рановато, но и он, и я, снова оказавшись наедине, чувствовали себя будто не в своей тарелке.

После той ночи я избегала встречаться с ним глазами, надеясь, что он первым заговорит об этом. Мне не хотелось думать, что произошедшее имело значение только для меня.

– У них есть бочковое пиво из мини-пивоварни, – сказал он, пока я просматривала меню. – Если ты любитель – рекомендую.

– Будь сейчас лето и отработай я пару часов на жаре – тогда еще можно утолить жажду или запить кусок пиццы, – ответила я, слегка задетая тем, что он не знает моих привычек. – А так я пива не люблю и раньше никогда не любила. Пью, только если нет ничего другого, и то без особого удовольствия.

– Не вижу причины из-за этого злиться.

– Вовсе я не злюсь.

– А по голосу не скажешь. И еще ты избегаешь смотреть на меня.

– Со мной все в порядке.

– Эмоции и чувства людей – мой профиль, и сейчас для меня очевидно, что с тобой не все в порядке.

– Твой профиль – эмоции и чувства маньяков и психопатов, – огрызнулась я. – Это не относится к главным судмедэкспертам женского пола, которые не преступают закон, а просто хотят расслабиться после длинного утомительного дня, проведенного за анализом дела об убийстве ребенка.

– Между прочим, в этот ресторан очень нелегко попасть.

– И я могу понять почему. Спасибо за предпринятые усилия.

– Пришлось кое на кого надавить.

– Я не сомневаюсь.

– Закажем вино к ужину. Кстати, не ожидал, что у них есть калифорнийское «Опус Уан». Может, оно поднимет тебе настроение?

– Оно не стоит своих денег, к тому же тяжеловато, наподобие бордо, и пить его просто так не стоит, а ужинать я тут не собиралась. У меня вообще-то самолет через два часа. Я, пожалуй, возьму бокал каберне.

– Как хочешь.

Если б я сама знала, чего хочу и что мне сейчас нужно!

– Завтра я отправляюсь в Эшвилл, – продолжал Уэсли. – Если останешься сегодня в Вашингтоне, могли бы полететь вместе.

– Зачем тебе туда возвращаться?

– Полиция Блэк-Маунтин запросила нашего содействия еще до того, как Фергюсон погиб, а Мот слег с инфарктом. Уж поверь, сейчас они в панике и с радостью примут любую помощь. А я обещал им, что мы сделаем все, что в наших силах. Если понадобится, я и других агентов привлеку.

В любом заведении Уэсли всегда узнавал, как зовут официанта, и в дальнейшем обращался к нему только по имени. Нынешнего звали Стэн, и все время, пока они обсуждали блюда и вина, только и слышалось – Стэн то, да Стэн это. Единственная идиотская черта, водившаяся за Бентоном, единственная манерность в его поведении сегодня бесила меня со страшной силой.

– Это не приближает официанта к тебе, Бентон. Даже наоборот, выглядит так, будто ты относишься к нему покровительственно и снисходительно, словно какая-ни-будь знаменитость.

– О чем ты? – искренне удивился он.

– О том, как ты называешь официанта по имени. Я имею в виду, ты постоянно повторяешь его.

Он уставился на меня.

– Я ведь не собираюсь тебя поучать, – продолжала я, только усугубляя ситуацию. – Просто говорю по-дружески – кто же еще откроет тебе глаза? Только друг – настоящий друг – может честно сказать тебе об этом.

– Надеюсь, ты закончила? – спросил он.

– Да. – Я едва смогла выдавить натянутую улыбку.

– Ну так расскажешь теперь, из-за чего ты переживаешь на самом деле, или мне самому отважиться на догадку?

– Мне совершенно не из-за чего переживать, – заявила я уже сквозь слезы.

– Господи, Кей. – Он протянул мне носовой платок.

– У меня свой есть. – Я промокнула глаза.

– Все из-за той ночи, да?

– Может, стоит уточнить, из-за какой именно? Может, для тебя такие ночи дело обычное?

Уэсли пытайся сдержать смех, но ему это не удалось. Несколько минут мы не могли произнести ни слова – он смеялся, а я и плакала, и смеялась одновременно.

Стэн вернулся с напитками, и, прежде чем заговорить снова, я сделала несколько глотков.

– Слушай, – выдавила я наконец, – прости. Я устала, дело – просто кошмар, с Марино мы на ножах, а тут еще Люси попала в беду.

– Да, на твоем месте любой бы заплакал, – согласился Уэсли, видимо, задетый тем, что его в перечень своих несчастий я не включила. Его обида доставила мне какое-то извращенное удовольствие.

– И разумеется, то, что произошло в Северной Каролине, не может меня не беспокоить, – добавила я.

– Ты жалеешь о том, что случилось?

– Что толку теперь говорить – жалею я или нет?

– Меня обрадует, если ты скажешь, что нет.

– Не могу, – ответила я.

– Значит, все-таки жалеешь.

– Нет.

– Так, значит, ты не жалеешь?

– Черт возьми, Бентон, давай оставим эту тему в покое.

– И не подумаю, – заявил он. – Я был там вместе с тобой.

– Что, прости? – Его слова привели меня в замешательство.

– Ночью. Помнишь? Вообще-то было уже раннее утро. То, что произошло, произошло с двумя людьми, не с тобой одной. Я тоже был там. И не только тебя терзали мысли о случившемся. Не хочешь спросить меня – жалею ли я о той ночи?

– Не хочу, – ответила я. – Из нас двоих женат ты один.

– Если это была супружеская измена, ты тоже в ней участвовала. Для этого нужны двое, – повторил он.

– У меня самолет через час. Мне пора.

– Надо было думать, прежде чем начинать этот разговор. Ты не можешь сейчас вот так просто взять и уйти.

– А по-моему, могу.

– Кей? – произнес он, понизив голос и глядя мне в глаза. Его рука, протянувшись через стол, нашла мою.

Ночь я провела в четырехзвездочном «Уиллард интерконтинентал». С Уэсли мы проговорили весь вечер и сошлись на том, что самым лучшим выходом будет избегать повторения случившегося. Следующим утром мы, вместе спустившись на лифте в холл отеля, держались друг с другом сдержанно и предупредительно. Со стороны, наверное, казалось, будто мы едва знакомы, но все же нашли уже общий язык. Мы доехали на такси до аэропорта «Нэшнл» и вылетели в Шарлотт. Там я целый час провела на телефоне в комнате отдыха, разговаривая с Люси.

– Да-да, – уверяла я ее. – Я стараюсь найти кого-то и уже предприняла определенные шаги.

– Я тоже не собираюсь сидеть сложа руки, – повторила она в очередной раз.

– Пожалуйста, постарайся набраться терпения.

– Ну уж нет. Я знаю, кто за всем стоит, и так этого не оставлю.

– О ком ты? – встревоженно спросила я.

– Узнаешь, когда придет время.

– Люси, скажи мне, кого ты имеешь в виду? И за чем он стоит?

– Пока не могу, сперва мне надо кое-что сделать. Ты когда приезжаешь?

– Еще не знаю. Позвоню тебе из Эшвилла, как только станет понятно, что к чему.

– Значит, твоей машиной пользоваться можно?

– Да, конечно.

– Она ведь тебе еще минимум пару дней не понадобится?

– Скорее всего да. Что ты все-таки задумала? – спросила я со все возрастающим беспокойством.

– Может, надо будет смотаться в Квонтико. Если я поеду и останусь там на ночь, ты ведь не станешь возражать?

– Не стану, – ответила я, – если ты будешь осторожна. Это единственное, что меня беспокоит.

Мы с Уэсли пересели на легкий самолет местной авиалинии. Разговаривать во время полета было невозможно – слишком шумел винт. Бентон дремал, а я неподвижно сидела с закрытыми глазами. Солнце, светившее в иллюминатор, заливало веки изнутри красным. Мысли мои свободно блуждали, и из потаенных уголков сознания возникали давно, казалось бы, забытые образы.

Я видела отца с неизменным перстнем белого золота на левой руке. Свое обручальное кольцо он потерял на пляже, а на другое у него не хватало денег. Отец не учился в колледже, и перстень был знаком окончания средней школы. Как мне хотелось, чтобы красный камень на нем оказался рубином – тогда мы бы его продали и выбрались из бедности, в которой жили. Я помню свое разочарование, когда отец наконец объяснил мне, что его стоимости не хватило бы даже на несколько галлонов бензина. Что-то в его словах подсказало мне, что он не терял своего обручального кольца, а продал его, когда не осталось другого выхода.

Матери я сказать не могла – это убило бы ее. С тех пор прошло много лет, и она, наверное, все еще хранила тот школьный перстень, если только отца не похоронили вместе с ним. Возможно, так оно и было – я не могла припомнить точно. Отец умер, когда мне исполнилось двенадцать.

Я оказывалась то в одном месте, то в другом, и перед глазами разыгрывались немые сцены – вдруг, ниоткуда, без приглашения, появлялись люди из моего прошлого. Почему, например, мне привиделась пишущая что-то мелом на доске сестра Марта, моя учительница в третьем классе? Или девочка по имени Дженнифер, выходящая из дверей школы в проливной дождь с градом?

Те, кого я знала когда-то, вплывали в этот странный полусон и вновь исчезали, и сердце мое наполнялось грустью, заставившей меня в конце концов очнуться. Уэсли был совсем рядом. Мы слегка соприкасались плечами, и я вся сосредоточилась на ощущении. Я чувствовала, как пахнет ткань его пиджака, нагретая солнцем, вспоминала его изящные руки с тонкими пальцами – их легко было представить порхающими по клавишам пианино, держащими элегантный «Паркер» или подсвеченный пламенем камина бокал бренди.

Думаю, именно тогда я поняла, что люблю Бентона Уэсли и очень боюсь его потерять, как всех тех мужчин, кого любила прежде. Я сидела с закрытыми глазами, пока бортпроводник не известил нас о скором приземлении, попросив поднять спинки кресел.

– Нас кто-нибудь встретит? – спросила я так, будто только это и беспокоило меня на протяжении часового полета.

Уэсли устремил на меня долгий, внимательный взгляд. Глаза у него сейчас, на свету, переливались янтарем, как только что налитое пиво, но потом их омрачила тень заботы, и они снова стали обычными, карими с золотистыми искорками. По тому, как он безмолвно отвернулся, я поняла, что все это слишком даже для него.

– Мы возвращаемся в мотель? – снова задала я вопрос, когда Бентон, уже держа портфель наготове, расстегивал ремень безопасности. Посадку еще не объявляли, но бортпроводник сделал вид, что ничего не замечает, – Уэсли умел создавать вокруг себя особую ауру, и большинство людей слегка его побаивались.

– Ты в Шарлотте долго разговаривала с Люси, – заметил он.

– Да.

Самолет прокатился мимо полосатого ветрового мешка, безвольно свисавшего вниз.

– И?.. – Он повернулся к солнцу, и его глаза снова наполнились переливчатым светом.

– Она считает, что ей известно, кто стоит за случившимся.

– В каком смысле? – нахмурился он.

– Смысл, по-моему, очевиден, – ответила я. – Если только ты не считаешь, что это сделала сама Люси, и никто другой.

– Кей, в три часа ночи сканер распознал отпечаток большого пальца Люси.

– Я в курсе.

– Тогда ты также должна быть в курсе, что для этого нужно непосредственное присутствие самого пальца вместе с рукой, плечом и всем прочим в то самое время, которое сохранено в системе.

– Я полностью отдаю себе отчет в том, как это выглядит со стороны.

Уэсли надел солнцезащитные очки, и мы поднялись со своих мест.

– И я хочу, чтобы ты не забывала об этом, – сказал он мне в самое ухо, идя позади по проходу между кресел.

Можно было бы сменить мотель на что-то более комфортабельное в самом Эшвилле, но после встречи с Марино такие вещи как-то перестали нас волновать. Увиделись мы в весьма популярном в городе заведении под названием «Каретный сарай».

Какое-то непонятное предчувствие посетило меня, как только полицейский, встречавший нас в аэропорту, высадил нас у ресторана и тут же укатил. «Шевроле» Марино, оснащенный по последнему слову техники, стоял прямо у дверей. Пит сидел внутри, совершенно один, заняв стратегическую позицию за угловым столиком напротив кассы – привычка любого, кто имеет хоть какое-то отношение к закону.

Он не поднялся нам навстречу, просто смотрел, бесстрастно помешивая чай со льдом в высоком стакане. У меня возникло странное ощущение, будто этот уличный волкодав, с которым я проработала не один год и который на дух не выносил любой официоз, дает нам аудиенцию. Уэсли насторожился, видно, тоже почувствовав неладное. Взять хотя бы то, что на Марино был новенький, с иголочки, темный костюм.

– Пит, – поприветствовал его Уэсли, усаживаясь за стол.

– Здравствуй, – произнесла я, занимая свое место.

– Тут подают отличные отбивные в панировке, – проговорил он, не глядя на нас. – И салат «Цезарь», если хотите что-нибудь полегче, – добавил он, видимо, имея в виду меня.

Официантка разлила по стаканам воду, подала нам меню, на одном дыхании отбарабанила список блюд дня и удалилась с нашими через силу сделанными заказами. Напряжение за столом стало почти непереносимым.

– Есть немало информации от криминалистов, которая тебя наверняка заинтересует, – начал Уэсли. – Но может быть, сперва сообщишь, что нового произошло здесь?

Никогда еще я не видела Марино в таком ужасном состоянии. Он протянул руку за чаем и тут же поставил его обратно нетронутым. Похлопал себя по карману, ища сигареты, потом взял пачку со стола и закурил. Больше всего меня пугало го, что он не смотрит нам в глаза. Он вел себя так отчужденно, будто мы были вовсе не знакомы. Если кто-то из коллег начинает вести себя подобным образом, значит, с человеком что-то стряслось. Марино словно отгородился от нас глухой стеной, чтобы не показывать, что творится у него в душе.

– Самая многообещающая нить, – заговорил он наконец, выдыхая дым и нервно стряхивая пепел с сигареты, – это уборщик из школы Эмили. В общем, зовут его Крид Линдси, белый, возраст – тридцать четыре. Работает там уже два года, до того был уборщиком в публичной библиотеке Блэк-Маунтин, а еще раньше тем же самым занимался в начальной школе в Уивервилле. И между прочим, как раз когда он там шваброй махал, десятилетний мальчик из этой школы попал под машину. Водитель скрылся с места происшествия, но подозревали, что к делу может быть причастен Линдси…

– Подожди-ка, – сказал Уэсли.

– Мальчик попал под машину? – переспросила я. – Что значит – «может быть причастен»?

– Стоп, – вмешался Бентон. – Минуточку. Ты говорил с самим Кридом Линдси?

Марино встретил взгляд Уэсли и тут же отвел глаза.

– Я к тому и веду. Этот паразит исчез. Как прослышал, что у нас к нему есть вопросы, так сразу же свалил куда-то. Уж не знаю, у кого тут язык за зубами не держится, но какая-то тварь ему точно напела. На работе не показывается, дома не появляется.

Он закурил вторую сигарету. Бесшумно появилась официантка, принесла ему еще стакан, и Марино кивнул ей с видом завсегдатая, всегда оставлявшего щедрые чаевые.

– Поподробнее о том, что случилось с мальчиком, – попросила я.

– Четыре года назад, в ноябре, десятилетнего школьника на велосипеде сбил какой-то вылетевший из-за поворота лихач. Парнишка умер по дороге в больницу, и копам удалось выяснить только, что примерно в это же время в окрестностях видели белый пикап, мчавшийся на большой скорости. На джинсах мальчика нашли частицы белой краски. А у Линдси как раз был старый «форд»-пикап белого цвета, и все знали, что он ездит по той самой дороге. Еще он обычно в получку затаривался в местном магазинчике спиртным, а в день, когда сбили мальчика, в школе как раз выдавали деньги.

Марино все говорил и говорил, а глаза у него не переставая бегали по сторонам. И меня, и Уэсли все сильнее тревожило его поведение.

– Ну и когда копы решили его допросить, он р-раз – и испарился, – продолжал Марино. – Пять недель в городке носа не казал, а потом наплел, что якобы ездил к больному родственнику или другую какую-то фигню в том же роде. Ну и, когда вернулся, конечно, долбаный пикап стал голубеньким-преголубеньким. Все знают, что этот сукин сын натворил, но улик никаких.

– Так, – скомандовал Уэсли, и Марино заткнулся. – История интересная, и, возможно, уборщик действительно имел отношение к аварии. Но дальше-то что?

– По-моему, все как раз понятно.

– Нет, Пит, не понятно. Объясни мне, сделай милость.

– Линдси любит детей, вот и все. Поэтому и работу себе такую подбирает, чтобы быть к ним поближе.

– А мне кажется, что он этим занимается просто потому, что ничего другого не умеет, кроме как пол мести.

– Черт, ну так мог бы убираться в магазине, в доме престарелых или еще где – так нет же, он устраивается только туда, где куча ребятишек.

– Ну хорошо, пусть так. Допустим, он работает там, где много детей. И что? – Уэсли изучающе посмотрел на Марино, у которого, видимо, была какая-то своя теория и он не собирался от нее отказываться.

– Значит, четыре года назад из-за него погиб мальчуган, и, наверное, Линдси ничего такого не хотел и так далее. Но все равно это сделал он, и ему приходится врать, и вина его гложет как я не знаю что – в общем, все наперекосяк из-за кошмара, который ему приходится носить в себе. Вот так оно все и начинается.

– Что начинается? – переспросил Уэсли ровным тоном. – О чем ты, Пит?

– Дети вызывают у него чувство вины. Он их видит каждый божий день и все хочет как-то с ними сблизиться, заслужить прошение, не знаю там – короче, исправить то, что натворил. Тут он встречает эту девчушку – она ему понравилась, нахлынули эмоции, то да сё. В общем, пытается завязать с ней дружбу. Может, он встретил Эмили, когда она возвращалась домой из церкви. Может, заговорил с ней. Да елки-палки, выяснить, где она живет – раз плюнуть. Городишко-то маленький. Одним словом, Линдси решился.

Марино отхлебнул чаю и закурил очередную сигарету, не переставая говорить.

– Он ее похищает, потому что думает, мол, если она побудет с ним, то поймет, что он хороший и никому не желал ничего дурного. Он хочет, чтобы они стали друзьями, чтобы она его полюбила, и тогда все встанет на место, кошмар прекратится. Но ничего не выходит. Она не идет ему навстречу, она до смерти напугана. И в итоге, когда реальность не совпадает с тем, что он себе напридумывал, он выходит из себя и убивает ее. И – вот проклятие – получается, теперь у него на совести уже двое.

Уэсли начал что-то говорить, но в это время на большом коричневом подносе принесли наш заказ. Официантка, пожилая женщина с опухшими, натруженными ногами, обслуживала нас очень медленно. Она во что бы то ни стало хотела угодить важному гостю в новехоньком темно-синем костюме – только и слышалось «да, сэр». Я поблагодарила ее за салат, и она зарделась от удовольствия. Есть я, правда, не собиралась: если я и была голодна до того, как переступила порог ресторана – так и не вспомнила, чем же он все-таки знаменит, – то сейчас аппетит у меня пропал совершенно. Я не могла смотреть на тонкие ломтики ветчины, индейки и сыра и особенно на вареные яйца кружочками – меня просто тошнило.

– Может быть, желаете чего-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

– Выглядит просто здорово, Дот. Да, и масла еще принесите!

– Конечно, сэр, сейчас будет. А вам, мэм? Не нужно ли добавить заправки к салату?

– Нет-нет, благодарю вас. Салат и так просто замечательный.

– Спасибо на добром слове. Мы таким хорошим клиентам, как вы, завсегда рады. Кстати, у нас тут каждое воскресенье шведский стол, после церковной службы.

– Будем иметь в виду, – улыбнулся ей Уэсли.

Я решила, что оставлю на чай никак не меньше пяти долларов – пусть только простит меня за то, что не притронулась к еде.

Уэсли, видимо, тщательно взвешивал свои слова, прежде чем обратиться к Марино. Прежде такого никогда не было.

– Как я понимаю, мне следует сделать вывод, что от своей первоначальной теории ты полностью отказался? – спросил он наконец.

– Какой теории? – Марино пытался разрезать отбивную вилкой. Когда это ему не удалось, он потянулся за перцем и острым соусом.

– О Темпле Голте, – напомнил Уэсли. – Похоже, за ним ты уже не охотишься?

– Я ничего подобного не говорил.

– Марино, – вмешалась я, – но к чему ты тогда рассказывал нам о той аварии?

Он жестом подозвал официантку.

– Дот, думаю, без хорошего ножа мне тут не обойтись. Значение дела с аварией в том, что за парнем и в прошлом уже кое-что водилось. Местные все очень против него настроены и из-за того случая, и потому что он около самой Эмили все увивался. Так что я вам просто передаю, как тут и что.

– Ну и как эта теория объясняет человеческую кожу в морозильнике Фергюсона? – спросила я. – Да, кстати, группа крови та же, что и у девочки. Анализ ДНК пока не готов.

– Да ни черта она, конечно, не объясняет.

Дот вернулась с зубчатым ножом, и Марино, поблагодарив, принялся пилить отбивную. Уэсли ковырял жареную камбалу и слушал, не поднимая глаз от тарелки.

– В общем, получается, улики указывают на то, что девчушку убил Фергюсон. Но конечно, полностью исключить возможность того, что сюда заявился Голт, тоже нельзя. Нет, его я сбрасывать со счетов не стал бы.

– Что еще известно о Фергюсоне? – поинтересовался Уэсли. – Да, ты в курсе, что отпечаток с трусиков, которые на нем были, принадлежит Денизе Стайнер?

– Ну значит, их и украли из ее дома в ночь похищения Эмили. Помнишь, Дениза ведь говорила – она сидела в гардеробной, и ей показалось, что мерзавец рылся в ящиках и что-то прихватил с собой.

– И это, и находка в морозильнике все больше убеждают меня в том, что к Фергюсону нужно приглядеться попристальней, – заметил Уэсли. – Мог ли он встречаться с Эмили прежде?

– По работе он наверняка знал об убийствах в Виргинии, в частности, о деле Эдди Хита, – вставила я. – Возможно, он специально пытался придать своему преступлению сходство с ними. А может быть, наоборот, они подстегнули его воображение и подали ему идею.

– Фергюсон был со сдвигом, – проворчал Марино, отрезая еще кусок, – это точно, но толком его здесь никто не знал.

– А сколько он проработал в бюро расследований штата? – спросила я.

– Почти десять лет. До того был патрульным, а еще раньше служил в армии.

– Разведен? – предположил Уэсли.

– А кто сейчас не разведен?

Уэсли промолчал.

– Дважды. Одна бывшая в Теннесси, другая тут рядом, в Энке. Четверо детей, все уже взрослые, разъехались кто куда.

– И что родные о нем говорят? – поинтересовалась я.

– Слушай, я тут вообще-то не полгода просидел. – Марино снова потянулся за соусом. – Сколько, по-твоему, народа я могу расспросить в день? Да еще дозвониться до них до всех надо. Без обид, но вы двое свалили, и вся эта фигня легла на меня, а сутки, между прочим, ни хрена не резиновые.

– Пит, мы все понимаем, – произнес Уэсли как можно более убеждающим тоном. – Поэтому мы и вернулись. Мы осознаем, что для расследования дела нужно еще много что предпринять. Может быть, даже больше, чем казалось изначально, потому что пока у нас концы с концами не сходятся. Есть по меньшей мере три различных направления разработки, и общего в них я вижу пока мало. Меня сейчас крайне интересует Фергюсон. На него указывают серьезные улики – фрагменты кожи в морозильнике и белье Денизы Стайнер.