Текст книги "Военная фортуна"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
– Значит, сэр Джозеф снова в седле?
– И сидит крепче, чем когда-либо. Наделен даже еще большими полномочиями.
Агенты обменялись улыбками. Сэр Джозеф Блейн являлся исключительно талантливым шефом морской разведки. Обоим им были известны тонкие подковерные маневры, приведшие к его преждевременной отставке, как и маневры еще более тонкие и продуманные, которые возвратили сэра Джозефа на должность.
Стивен Мэтьюрин прихлебывал обжигающий кофе – это был настоящий мокко, привезенный из Счастливой Аравии на возвращающемся домой дхоу паломников, и размышлял. По натуре он был сдержанным, даже замкнутым человеком. Рождение вне брака (отец его был ирландским офицером на службе наихристианнейшего короля Испании, а мать – каталанской сеньорой) наложило свой отпечаток, деятельность по освобождению Ирландии – внесло новый вклад, а добровольное и бесплатное сотрудничество с военно-морской разведкой, на что он пошел исключительно из стремления уничтожить Бонапарта, которого ненавидел всеми фибрами души как подлого тирана, человека низкого, душителя свободы народов, предавшего все святое, что было в революции, увенчало формирование характера. К тому же умение держать рот на замке было у него врожденными. Наверное, сочетание этих качеств и сделало из него одного из самых ценных секретных агентов Адмиралтейства, особенно в Каталонии. Тайное обличье Мэтьюрина прекрасно скрывалось под обликом практикующего корабельного хирурга, а также пользующегося международной славой естествоиспытателя, имя которого было хорошо знакомо всем, кого волновали вымершие дронты Родригеса (близкие кузены додо), большие сухопутные черепахи Testudo aubreii Индийского океана или повадки африканского зубкотруба.
При всех своих талантах агента, Стивен страдал от сердца, израненного любящего сердца, почти разбитого женщиной по имени Диана Вильерс. Она предпочла ему американца – выбор очевидный, поскольку мистер Джонсон был человеком благородным и весьма состоятельным, тогда как Стивен являлся ублюдком как по происхождению, так и по части внешности: желтоватая кожа, бесцветные глаза, жидкие волосы и костлявые руки-ноги, да еще и без гроша за душой. Впавший в отчаяние Мэтьюрин стал совершать ошибки в обоих своих призваниях – промахи эти в значительной степени объяснялись излишними дозами настойки лауданума, к которому он пристрастился – и когда вышло так, что Луизу Воган, американскую приятельницу Дианы Вильерс, поймали за шпионаж и приговорили к каторге, Стивен вызвался плыть с ней в качестве врача на «Леопарде». Миссия эта была совершенно пустяковой по сравнению с прежними его заданиями, и со временем стало ясно, что сэр Джозеф таким образом просто услал его прочь. Тем временем отношения доктора с миссис Уоган приняли неожиданный оборот… Насколько откровенным стоит быть с Уоллисом? Как много ему уже известно?
– Вы, кажется, употребили по отношению к тону писем сэра Джозефа эпитет «восторженный», не так ли? – проговорил Стивен. – Сильное выражение.
Это был адресованный Уоллису сигнал выложить карты на стол, если он намерен и впредь придерживаться принятых ими рамок откровенности. Тот незамедлительно откликнулся на зов.
– И это слабо сказано, Мэтьюрин, уверяю вас, – ответил Уоллис, потянувшись за папкой. – Получив ваше донесение из Бразилии, из Ресифи, он написал, что вы достигли блестящего успеха, вытянув из леди все известные ей сведения за время намного меньшее, чем ожидалось; что у него сложилась теперь довольно полная картина американской шпионской организации; что он намерен истребовать вас назад с Мыса, каковое распоряжение отошлет на эту станцию с первым же кораблем, и даже если вернуть вас не удастся, будет считать каждую минуту вашего отсутствия потраченной не напрасно. Это уже неимоверно эмоциональный для сэра Джозефа стиль, но он не идет ни в какое сравнение с тем панегириком, что написал наш начальник, получив ваши документы, пересланные с Мыса.
– Выходит, шлюпки дошли?
– Одна. Баркас под командой мистера Гранта, который и передал бумаги старшему морскому офицеру порта.
– Можно хоть было разобрать, что написано? Я наскреб их на коленке.
– На документах имелись водяные разводы и кровавые пятна – у мистера Гранта возникли трудности с подчиненными, – но, не считая двух листов, все оказалось вполне читабельно. Сэр Джозеф направил мне основную выборку, как разумеется, сообщил все, касающееся ситуации здесь. А заодно приложил письмо, – Уоллис протянул Стивену документ, – в котором привел вас в пример по части умения обманывать врагов и сеять рознь. Мне, по его словам, необходимо продолжать, насколько возможно, начатое вами в этой части света. Пакеты продолжали прибывать, и каждый с письмом для вас. Тон посланий, как уже говорилось, изменялся в сторону беспокойного и даже, с ходом времени, до отчаянного. Но каждое сводилось к тому, что в один прекрасный момент вы вернетесь, дабы воспользоваться посеянными плодами удара, нанесенного по французским тайным службам, и возобновите свою деятельность в Каталонии. Вот здесь я подготовил для вас сжатый отчет о состоянии дел здесь.
Уоллис был старым, проверенным коллегой, лишенным грехов, если не считать скаредности, подлости и похотливости, так часто встречающихся среди агентов разведки; не вызывало сомнений, что он до тонкостей знаком со своим делом, а также отдает себе отчет в следующем: если Стивен Мэтьюрин почти сгинул на пути сюда, то с таким же успехом может сгинуть по пути обратно. Море – предательская стихия, корабль – утлый челн, fragilis ratis, швыряемый волнами и служащий игрушкой ветров. Даже к лучшему, если Уоллис будет в курсе.
– Послушайте, – начал Стивен, и Уоллис весь обратился в слух. Лицо его выражало крайнюю степень заинтересованности и любопытства. – Начнем с того, что вам наверняка известно про арест Уоган с поличным, с бумагами из Адмиралтейства?
Уоллис кивнул.
– Она была агентом мелким, но преданным и самоотверженным, такого не купишь. Естественно, она постаралась сделать все возможное, чтобы дать своему шефу знать о своем провале и о том, кто оказался скомпрометирован по ее вине, а кто нет. Случилось так, что на борту вместе с ней очутился любовник, ее соотечественник, блестяще образованный молодой человек по фамилии Хирепат. Он сам устроился на корабль, чтобы быть рядом. Она использовала его для передачи информации, которую я перехватил в Ресифи. На ней и основывался первый мой доклад. С самого начала путешествия мне придали ассистента, некоего Мартина, уроженца Нормандских островов, выросшего во Франции. Он умер, и мне пришло в голову, что из человека с таким прошлым может выйти идеальный тайный агент. Тогда я, как будто от его имени, сфабриковал общий отчет о состоянии дел, затрагивающий деятельность нашей разведки в Европе и с отсылками на Соединенные Штаты и к некоему отдельному документу, охватывающему Ост-Индию. Я не располагал достаточной информацией по Ост-Индии, чтобы состряпанный мною рапорт мог обмануть знатока, и потому даже не брался за него. Зато льщу себя надеждой, что обстоятельный анализ европейской ситуации с мимолетными ремарками касательно США способен убедить даже такого скептика как Дюран-Рюэль.
– Вряд ли стоит говорить вам, дорогой Уоллис, что моя бумага содержала детали о двойных агентах, подкупах, источниках информации в различных министерствах самой Франции и ее союзников. По сути, она была направлена на то, чтобы скомпрометировать их политиков, вывести из игры самых способных людей и посеять взаимное недоверие. Сей документ был обнаружен среди вещей умершего и сразу возбудил подозрения. С него сняли несколько копий, чтобы отправить в Англию с Мыса посредством тамошних властей. Из владеющих французским на корабле были только я и Хирепат; поскольку у меня времени не имелось, переписывать пришлось американцу, которого назначили моим новым ассистентом. Я не сомневался, что он проговорится своей возлюбленной, и благодаря безраздельной ее над ним власти одна из копий перекочует к ней, чтобы отправиться в Америку с Мыса. Копия перекочевала, и Луиза зашифровала ее – я, кстати, нашел ключ к их коду, – но мы не зашли на Мыс, поскольку за нами погналось голландское судно, превосходящее нас силой.
Я утешал себя мыслью, что она наверняка исхитрится отослать добычу из Ботани-Бей, и потеря нескольких месяцев хотя и бесконечно прискорбна, но не смертельна. Ведь пока мы не находимся в состоянии действительной, объявленной войны с Соединенными Штатами, все равно нельзя питать совершенную уверенность, что американцы передадут информацию своим французским друзьям или хотя бы их союзникам. Но все-таки возможно, даже в мирное время, что в порядке обмена добрыми услугами она до них дойдет, пусть и неофициально. Американский шеф разведки, мистер Фокс, в очень хороших отношениях с Дюран-Рюэлем. Но скажите, война уже объявлена?
– Нет, благодаря нашим настояниям. Но думаю, если правительство будет и дальше следовать своим курсом, долго ждать не придется. Мы душим их торговлю, а также похищаем или задираем их матросов.
– Идиотский, бессмысленный, безнравственный и ошибочный курс, – яростно бросил Стивен. – Помимо всех прочих издержек, война приведет к глупейшему разбазариванию наших сил и средств. Неужели правительство в самом деле намерено устроить передышку этому подлецу Бонапарту, исключительно из желания добраться до горстки предположительных дезертиров – от которых на флоте и так толку не было – и потешить свою неугомонную мстительность? Это полное безумие. Но я отвлекся. Предполагалось, что миссис Уоган отошлет документ из Ботани-Бей. И все было бы чудесно, доберись она до этого пункта. Но не вышло. Наш корабль налетел на ледяную гору и едва не затонул. Некоторые из команды ушли в шлюпках, с ними я передал копию своего отчета, чтобы в случае, если они доберутся до Мыса, сэр Джозеф мог получить представление о моей затее и действовать соответственно. Вот вам и второй мой рапорт.
Я тогда уже практически не сомневался, – продолжал Стивен, – что капитан Обри вытащит нас из беды, но должен признать, задержка разрывала мне сердце. Можете представить мою радость, когда американское китобойное судно причалило к тому самому острову, где мы нашли приют. Это остров Отчаяния, место, которое я даже не берусь описать: какие там птицы, какие тюлени! А лишайники, Уоллис! Сущий рай для меня! Китобой возвращался домой, в Нантакет. С неимоверным трудом я организовал, чтобы Хирепат и Уоган пробрались вместе с бумагами на борт «американца» и уплыли. На душевные терзания Хирепата, разрывавшегося надвое между любовью и долгом, больно было смотреть, Уоллис. Еще труднее было утаить от его метрессы факт, что я манипулирую им. И даже тогда рвение моего капитана едва не похоронило всю затею – однажды рано утром, прежде чем я вышел на палубу, на горизонте были замечены паруса нашего китобоя. Только пригрозив, что повешусь на грота-лисель-шмарке или как уж он там называется, я сумел убедить его отказаться от преследования и продолжить наш путь к Новой Голландии, этому интереснейшему континенту. Когда китобой скрывался из виду, он под всеми парусами направлялся к Америке, и потому, надеюсь, что Луиза Уоган должна уже была с непоколебимой уверенностью и искренностью вручить начальству отравленный дар.
– Так она и сделала! – вскричал Уоллис. – Да-да, и семена уже дают всходы, как вы легко убедитесь из писем сэра Джозефа. Он сообщает, что Кавиньяк был расстрелян, и что, следуя вашему намеку, некоторым членам комитета Демулена, вроде как в благодарность за оказанные услуги, были посланы через Пруссию сравнительно легко перехваченные властями подарки. Результатом, по мнению шефа, станет хорошенькая кровавая баня. Очевидно, закручиваются большие дела. Господи, Мэтьюрин, какой блестящий удар!
Глаза Стивена блеснули. Он любил Францию и представления французов о жизни, но люто ненавидел секретную службу Бонапарта. Неудивительно: в свое время некоторые ее представители допрашивали доктора, и памятные следы от этого знакомства ему предстояло унести с собой в могилу.
– Какая удача, что Луиза Уоган встретилась на моем пути, – сказал Стивен. – Я еще не упомянул о главном, быть может, событии из нашего с ней знакомства. Она знала, что я друг свободы, но, видимо, не совсем правильно истолковала значение этих слов, потому как перед самым нашим расставанием выразила желание, сопровожденное многозначительным взглядом, чтобы я посетил одного ее лондонского приятеля, мистера Поула из министерства иностранных дел.
– Чарльза Поула? Из американского департамента? – воскликнул Уоллис, меняясь в лице.
Стивен кивнул. Агенты обменялись взглядом, еще более многозначительным, чем у миссис Уоган. Удовлетворенный эффектом своих слов, доктор встал.
– Не будете ли любезны передать мне остальные письма сэра Джозефа? – спросил он. – Я не прочь поликовать немножко в уединении своей каюты.
– Извольте, – ответил Уоллис, протягивая после молчаливой паузы пачку бумаг. – Вот они. Личная корреспонденция находится в конторе секретаря. Это в Резиденции, большом белом здании. Хотите, пошлю за почтой боя?
– Вы очень добры, но я, пожалуй, прогуляюсь, – произнес Стивен. – Мне так давно хотелось поглядеть на казуаров.
– Ну, тогда у вас есть все шансы увидеть целую стаю или стадо во дворе адмиральской усадьбы. Его голландский предшественник был помешан на казуарах и завозил их сюда из Керама. Адмирал живет в большом белом доме с флагштоками, вы его не пропустите. Боже, Мэтьюрин, какой блестящий удар!
Дом Стивен не пропустил, но казуаров не увидел. Это были очень робкие птицы, и вид ватаги моряков, возвращающихся с крикетного поля, перепугал их, заставив вскочить на длиннющие ноги и спрятаться в тени саговых пальм.
Номинально матросы находились под началом худосочного юного мичмана с «Камберленда», но уравнительный дух игры еще владел ими. Выкрикивая «Как дела, „Леопард“? Вам краски не подкинуть?» или «Одолжите у нас дюжину мушкетов, сойдете за военный корабль, ха-ха!», они размахивали битами с энергией, перед которой меркли призывы мичмана к дисциплине, а казуары, хотя и ручные с рождения, предпочли, щелкая клювами, забиться еще дальше в тень.
Едва крикетисты скрылись из виду, как Стивен встретил капитана Обри, спускающегося по ступенькам с пакетом под мышкой.
– Эге, Стивен, вот он ты! А я как раз про тебя думал. Нам приказано немедленно возвращаться в Англию. Мне дают «Акасту». А вот твои письма.
– Что за «Акаста»? – спросил доктор, без особого интереса глянув на не слишком толстый пакет.
– Сорокапушечный фрегат, пожалуй, один из самых мощных на флоте, если не считать «Эгиптьен», «Эндимиона» и «Индефатигебла» с их двадцатичетырех фунтовыми, конечно. И лучший ходок среди всей братии, на крутых курсах. Идя в два румба от ветра, «Акаста» способна дать форы даже старине «Сюрпризу». Настоящая игрушка с обшитым медью днищем, Стивен. Да, надо думать, следующим моим кораблем станет уже какой-нибудь тоскливый линейный, на котором предстоит безвылазно торчать под Брестом или полировать мыс Сисье. Фрегатные мои годы безнадежно подходят к концу.
– А что будет с «Леопардом»?
– Переоборудуют в транспорт, как я уже тебе говорил в Порт-Джексоне. А когда адмирал увидит в каком состоянии его футоксы, он, полагаю, даже перевозить что-то ценное на нем поостережется. Лед нанес корпусу самые тяжелые повреждения, какие мог получить корабль и остаться в то же время на плаву. Да-да, «Леопарду» предстоит закончить свои дни в качестве грузового судна, и да поможет Бог бедняге, который будет командовать им, когда пробьет час.
– Так мы что, отправляемся домой тотчас же? – сердито воскликнул Стивен.
– Как только «Ля Флеш» зайдет сюда за почтой. Не завтра так послезавтра он придет, ляжет в дрейф вон там, за мысом, дабы не терять ни минуты муссона на выборку якоря, и будет ждать ровно столько, сколько понадобится Йорку, чтобы забрать адмиральские billets doux, пару списанных по болезни людей да нас, и помчится дальше, трепеща от киля до клотика.
– Весьма хрупкий корабль, надо полагать. Ну да ладно, не все ли равно.
– Дрожа, я имел в виду, дрожа как стрела в полете. Так тебе больше по вкусу?
– Как можешь ты шутить, секунду назад сообщив мне, что мы уезжаем домой, не получив даже шанса полюбоваться чудесами Индий? Оставить эту флору и фауну без внимания, совершенно неисследованной? Не увидеть даже легендарного дерева упас? Неужели такое возможно?
– Боюсь, что так. Но ты же набрал столько всего на Отчаянии: чучела тюленей, пингвинов, яйца альбатросов и этих птиц с чудными клювами. «Леопард» буквально до верху набит этим добром. И разве ты не славно пополнил свои запасы в Новой Голландии, нахватав этих чертовых вомбатов и прочей нечисти?
– Это верно, Джек, не сочти меня неблагодарным. Я сгораю от нетерпения поскорее переправить свою коллекцию домой: гигантский кальмар уже стремительно разлагается, а кенгуру становятся все более раздражительными из-за отсутствия должного корма. Но мне так давно хотелось поглядеть на казуаров.
– Мне очень жаль, честное слово, но требования службы… – пробормотал Джек, опасавшийся свежего поступления экспонатов в виде суматранских носорогов, орангутангов и детенышей птицы рух. – Стивен, полагаю, ты не слишком ловок в обращении с мячом и битой?
– Откуда родилось столь обидное предположение? Да по части управляться с херли, или битой, как ты ее называешь, я не имел равных от Малин-Хеда до Скиберина.
– Мне просто казалось, что ты выше подобных забав. Но очень рад слышать, что это не так. Адмирал вызывает нас на матч, а среди «леопардовцев» слишком мало пригодных для крикетной команды.
Хотя капитан «Леопарда» был закоренелым «жаворонком», он уже не застал хирурга за завтраком, так же как не нашел за столом ни одного лейтенанта или вахтенного мичмана. Последнее его не слишком удивило, поскольку, по уши погрузившись в чтение писем из дома, он напрочь забыл пригласить офицеров. Но доктор Мэтьюрин был неизменным его сотрапезником, поэтому Джеку хотелось выяснить причину отсутствия оного.
– Эй, Киллик! А где у нас доктор?
– Чем свет отбыл на берег с маркитантской лодкой, – ответил вестовой с похотливой улыбкой, поскольку по его мнению, помимо желания напиться для отлучки на берег имелось только одно оправдание. Киллик отважился даже на дерзость, заметив, что капитан нынче утром выглядит не бодрым и румяным, как обычно, а посеревшим и уставшим, будто провел бессонную ночь.
– А, не обращай внимания, – ответил Джек таким тоном, что Киллик поглядел на него с непритворным сочувствием.
Капитан влил в себя пинту кофе, выложил письма на стол и принялся раскладывать их в хронологическом порядке – задача непростая, потому что вопреки всем его напоминаниям Софи редко удосуживалась поставить дату.
Среди писем попадались счета, и время от времени Джек, присвистнув, приплюсовывал сумму, и становился еще мрачнее. В каюту проскользнул Киллик с блюдом из почек, любимым угощением капитана, но тот только поставил тарелку среди бумаг.
– Спасибо, Киллик, – не глядя, бросил он.
Почки так и оставались там, остывшие, насколько позволяло тропическое солнце, до той минуты, когда вернулся доктор Мэтьюрин. На борт он поднялся в обычной своей элегантной манере: стукаясь о крышки портов, он поливал бранью матросов, раскачивающих его из стороны в сторону, и, отдуваясь, рухнул на палубу, будто бегом взобрался на Монумент. [2]2
«Монумент» – колонна, воздвигнутая в лондонском Сити в 1671-77 в память о Великом лондонском пожаре. Считается, что её высота – 61,5 м – равна расстоянию от «Монумента» до лавки пекаря на Пуддинг-Лейн, где начался пожар. Наверху имеется смотровая площадка, на которую ведёт винтовая лестница.
[Закрыть]Он был тяжело нагружен, и его корабельные товарищи резко упали духом, распознав, как им показалось, что в одной из плоских накрытых корзинок находится питон. Впрочем, желающих проверить догадку, помогая доктору распаковывать багаж, нашлось немного: выделить для этой цели оказалось возможным только обиженных умом или здоровьем членов экипажа, остальные были заняты срочными делами. Оставшиеся мичманы собрались на переходном мостике левого борта, яростно метая набитые пенькой и обтянутые парусиной мячи в Шустрика Дудля, викет-кипера, [3]3
Член крикетной команды, располагающийся сразу за калиткой и призванный перехватывать мячи, пропущенные отбивающим.
[Закрыть]ловившего подачи со сноровкой терьера, хватающего крысу, и со свойственной этому псу свирепой сосредоточенностью. Зрители же, в составе всей свободной вахты и морских пехотинцев, не скупились на нелицеприятные замечания. Пусть «Леопарду» не хватает краски на бортах, пушек и даже людей – эти немногие были полны решимости достойно провести матч против подонков с «Камберленда», а то и показать им, где раки зимуют! Среди экипажа числилось несколько уроженцев Кента и Гэмпшира, буквально взрощенных на крикетных полях, а мистер Баббингтон, первый лейтенант, прославился тем, что совершил сорок семь перебежек в игре против команды клуба «Мэрилебон», и не где-нибудь, а на самом Броуд-Хафпенни Даун. Лейтенант развил бурную деятельность – рутинные дневные обязанности были отложены прочь, – побуждая парней «поднимать повыше» и «Бога ради выдерживать дистанцию».
– Вы не забыли про матч, доктор? – воскликнул он, заметив Стивена.
– Ни за что в жизни, – ответил тот, взмахнув белой, свежеспиленной деревяшкой. – Я как раз намеревался вырезать себе херли из благородного дерева упас.
Заглянув к плотнику, он отправился в каюту и принялся разглагольствовать про дерево упас: «почти зацвело, конечно – и вовсе никаких трупов не валяется, – но любо-дорого посмотреть, похоже, это ближайший родственник инжира». Тут взгляд доктора упал на лицо друга, и он осекся.
– Надеюсь, из дома нет дурных новостей, приятель? – спросил Стивен. – Софи и детки в порядке?
– Все прекрасно, Стивен, спасибо, – отозвался Джек. – Ну, вскоре после нашего отъезда в детской объявилась свинка, а у Джорджа на Рождество выступила сыпь, но теперь все уже хорошо.
– Свинка? Замечательно, чем раньше, тем лучше. Будь у нас больше времени, я, думаю, сам завел бы детишек в хижину, где есть больной свинкой. Убежден, что правительство в обязательном порядке должно заражать всех младенцев, особенно мальчиков, этой болезнью, и желательно в самом нежном возрасте. Орхит в качестве осложнения – зрелище до крайности печальное. А с Софи все хорошо?
– Вроде так, если судить по последнему из писем. Кстати, в каждом она передает тебе самые наилучшие пожелания. Пожалуй, мне стоило с этого начать. Но это последнее было написано давным-давно, и что Софи пришлось перенести за долгое время тревожного ожидания, остается только догадываться.
– Ей известно о благополучном прибытии шлюпки Гранта на Мыс?
Джек кивнул.
– До нее дошли твои письма из Бразилии, – продолжил Стивен. – Поэтому для нее не секрет твое недовольство Грантом. Она сообразит, что тот, стараясь обелить себя, постарается представить ситуацию как можно более трагичной. Основываясь на этих двух фактах, Софи не поверит Гранту. К тому же у нее не возникнет и тени сомнения, что ты способен справиться с любой ситуацией. Как вывод, она будет склонна скорее недооценить грозившую нам опасность.
– Ты совершенно прав, Стивен. Именно так она и поступила. Она пишет так, будто точно знает, что я жив. И не исключаю, искренне убеждена в этом. Ни разу, ни в одном из писем не проскальзывает и тени сомнения, благослови ее Господь. Надеюсь, что сейчас до нее уже дошли мои послания из Порт-Джексона. Но даже так жена наверняка еще переживает из-за этого треклятого малого, Кимбера. Вот это меня по-настоящему беспокоит.
При этих словах сердце Стивена екнуло. «Треклятый малый Кимбер» ухитрился убедить Джека в том, что в отвалах расположенной на земле Обри старинной оловянной шахты содержится серебро. С помощью некоего секретного процесса можно, якобы, извлечь оттуда драгоценный металл. Разумеется, предприятие требует значительных вложений, зато отдача обещает быть грандиозной. Из того немного, что Стивен знал о металлургии, сама по себе затея могла оказаться реальной, но и он и Софи видели в Кимбере афериста, одну из многих сухопутных акул, какие намертво вгрызаются в оказавшихся на берегу моряков. Мэтьюрин знал, что в своей стихии Джек Обри демонстрирует удивительную ловкость, а в военном деле проявляет хитрость и дальновидность, достойную Улисса – часто обманывает врага и редко поддается на обман сам. Зато о способностях своего друга управляться с делами, или хотя бы следовать велениям здравого смысла во время побывок на суше, доктор придерживался крайне невысокого мнения, поэтому всячески старался оградить его от прожектера.
– Но ты ведь, как припоминаю, дал ему от ворот поворот, – произнес Стивен, глядя Джеку прямо в глаза.
– Угу, – кивнул тот, отводя взгляд. – Да, я последовал твоему совету, ну, в какой-то степени. Но дело в том, Стивен… Дело в том, что в суете сборов и будучи занят лошадьми и новой конюшней, я подмахнул несколько бумаг, которые он подсунул мне после обеда, и не просмотрел их должным образом. Судя по тому, о чем шла речь: новые дороги, выемка грунта, наклонные штреки, паровые машины, сооружения, даже о чем-то вроде акционерной компании, одним их этих документов была доверенность.
– Ты их, значит, не читал?
– Не так внимательно, как надо, иначе я бы не подмахнул, ты же меня знаешь. Я ведь не такой простофиля.
– Послушай, Джек, если ты будешь терзаться этими мыслями, не имея никаких сведений или возможности повлиять на события, это не принесет тебе добра, только выбьет из колеи. Мне известна твоя натура – кто знает ее лучше? Она не из тех, что может выдерживать долгое напряжение, а уже тем более бесплодные терзания. Тебе нужно собраться, дружище. Ухватись за мысль, что благодаря этому благословенному приказу ты окажешься дома быстрее, чем самый срочный курьер – ты сам станешь самым срочным курьером, – а пока же твой долг пребывать в бодром расположении духа, или, по крайней мере, пытаться это сделать. Пока ждем «Ля Флеш», посвяти себя спортивным занятиям, вроде сегодняшней игры. Не предавайся праздности, не сиди в одиночестве. Я совершенно серьезен, брат, это мой тебе совет как врача.
– Не сомневаюсь, что ты прав, Стивен. Грызть ногти и корить себя делу не поможет – я должен взбодриться, пока не появится «Ля Флеш». По-хорошему, я бы должен был сейчас закопаться в бумаги, готовясь передать корабль: судовая роль, баталерская ведомость, список больных, отчеты артиллериста, боцмана, плотника, общие и квартальные отчеты по расходованию припасов, книга приказов, писем и все такое прочее. Но они отправились за борт за исключением судового журнала, моих заметок и еще нескольких документов. Я их все уже передал адмиралу. Поэтому могу без угрызений совести посвятить себя игре. Но знаешь, Стивен, вынужден сказать: как сильно не обожал бы я крикет, «Ля Флеш» все равно не придет для меня слишком рано. Не получи мы приказа отправиться домой, я попросил бы отпуск, сказался больным, на крайний случай даже подал в отставку, лишь бы поскорее вернуться в Англию.
Он помолчал немного, стоя с озабоченным видом, потом, совершив видимое усилие, взял себя в руки и спросил:
– Это что, твоя бита, Стивен?
– Только что вырезал ее с помощью плотника и собирался обработать дальний конец наждаком, чтобы углубить выемку.
– Она очень похоже на ту, что была у моего дедушки, – отозвался Джек, взяв биту. – Такие же закругления на конце. Ты не находишь, что она несколько легковата, а?
– Это самая тяжелая херли, которую когда-либо вытачивали из смертоносного дерева упас.
Матч, [4]4
Крикет – вид спорта, в котором используются бита и мяч. Игра проходит между двумя командами по 11 игроков в каждой. Цель игры – заработать больше очков (пробежек (runs)), чем команда противника. Матч состоит из одной или нескольких частей, каждая из которых называется иннингом (innings). В каждом иннинге одна команда отбивает, а другая подает по одному разу.
В крикет обычно играют на траве. Поле для игры в крикет представляет собой овальную площадку (cricket field), в центре которого находится полоса земли длиной 22 ярда (20,12 метра) (cricket pitch).
На каждом конце полоски земли в поле воткнуты три столбика, сверху на которые положены две небольшие деревянные перекладины. Эта конструкция называется калиткой (wicket). У каждой калитки с битами в руках находятся игроки отбивающей команды. Игрок подающей команды, называемый подающим (bowler), подает мяч, находясь рядом с одной из калиток, в сторону другой, стараясь при этом попасть в калитку. Игрок отбивающей команды (batsman), стоящий рядом с калиткой, старается ее защитить, используя биту.
Если бьющий игрок отбивает мяч, он может бежать к противоположной калитке. Игрок, стоящий у другой калитки, бежит ему навстречу, стараясь занять место отбивающего. Каждая такая пробежка приносит очко отбивающей команде. В поле располагаются остальные члены подающей команды, называемые полевыми (fielders): ближе всех к калитке находится кипер (wicket-keeper), остальные рассредоточиваются на разном от нее расстоянии. Они стараются поймать мяч и вернуть его к одной из калиток. Если мяч попал в калитку в тот момент, когда хотя бы один из бегущих игроков находился между калитками (за линией), то этот бегущий игрок выходит из игры, и его место занимает другой игрок отбивающей команды. Отбивающий также выходит из игры если он не смог защитить свою калитку от мяча во время подачи или мяч был пойман игроком подающей команды после того, как отбивающий отбил мяч или коснулся мяча битой, до того как мяч ударился о землю.
Когда 10 игроков отбивающей команды выведено из игры, иннинг заканчивается и команды меняются местами. Команда, набравшая больше пробежек по завершении матча, объявляется победителем.
[Закрыть]если верить часам адмирала Друри, начался минута в минуту.
Джек выиграл жеребьевку и получил право выбирать. Игра демократична, кто бы спорил, но демократия не равняется анархии, из чего вытекала необходимость соблюсти некоторые приличия. Поэтому капитан «Леопарда» и его первый лейтенант уступили адмиралу почетное право начать, встав на подачу против Баббингтона. Друри принял от капеллана мяч, потер его рукав, не сводя с лейтенанта стального взгляда, потом разбежался и подал высоко и с подкруткой. Мяч летел к внешней стойке, и Баббингтон приготовился принимать, но на отскоке мяч нацелился ему прямо ниже пояса. Дернувшись, молодой человек несуразно взмахнул битой и буквально положил мяч адмиралу в руки, вызвав тем самым одобрительный рев собравшихся «камберлендцев».
– Ну как? – обратился Друри к капеллану.
– Красота, сэр, – отозвался тот. – Одно слово: выбит.
Баббингтон, понурив голову, поплелся к своим.
– Глядите в оба за адмиралом, – напутствовал он Мура, капитана морских пехотинцев «Леопарда», который встал вместо него. – У него самая дьявольская подкрутка из всех, которые я видел.
– Буду играть очень осторожно с час или около, чтобы измотать его, – ответил Мур.
– Вам стоит подаваться вперед и отбивать с лету, сэр, – заявил Дудль. – Это единственный способ сбить ему прицел, то бишь играть против высоких.
Некоторые из «лепардовцев» согласились, другие считали более предпочтительным выждать время, чтобы попривыкнуть к калитке, после чего отыграться на подачах, поэтому капитан Мур отправился отбивать, унося на плечах груз противоречивых советов.
Ни разу до того не видев крикетного матча, Стивен горел желанием посмотреть, какую тактику изберет Мур, да и в чем вообще заключается игра – она существенно отличалась во многих аспектах от херлинга его молодости. А еще ему хотелось улечься на траве в тени величественного камфарового дерева и любоваться на залитую ярким солнцем зеленую лужайку с белыми фигурами, совершающими нечто вроде сложного танца или религиозной церемонии – а возможно, помеси одного с другим, – и на это великолепное поле, заключенное в кольцо зрителей. Часть оных была в белом, часть в синих форменных мундирах, кое-где мелькали нарядные саронги – «камберлендцы» успели уже вытеснить голландских солдат из сердец местных красоток. Но в этот самый момент прибыл посыльный с запиской: мистеру Уоллису искренне жаль затруднять доктора Мэтьюрина, но его помощник по секретной части заболел, тогда как необходимо до прибытия «Ля Флеш» зашифровать крайне важное донесение, и если уважаемый доктор располагает временем, мистер Уоллис будет бесконечно признателен за помощь.
– Я не вполне свободен, коллега, – заявил Стивен, переступая порог захламленного маленького офиса. – Мой экипаж вызвали на крикетный матч, и мне предстоит принять в нем участие. Однако капитан Мур обещал продержаться с час или около того, хотя убейте меня, если я понимаю, как ему это удастся? Но хватит об этом: читайте текст en clair, а я буду его зашифровывать. Вы, как понимаю, используете тридцать шестой с двойным сдвигом?
Началась долгая диктовка: монотонный, невыразительный голос перечислял обстоятельства, касающиеся окольных маневров минхеера ван Бюрена при дворе султана Танджонг-Паданга и удивительно ловких контрмер, предпринятых мистером Уоллисом – Стивен даже не предполагал, насколько изобретателен его знакомый и какие огромные суммы находятся в его распоряжении – и закончил убедительным изложением всех за и против британской оккупации Явы с политической точки зрения.
