Текст книги "Военная фортуна"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
– У нас есть превосходная поговорка, что человек не может служить двум хозяевам, – сказал Стивен, улыбаясь.
– Верно – ответил Джонсон, возвращая улыбку, – но он может служить цели, которая превыше их. Дорогой доктор, я не приму ваш отказ. – Американец позвонил в колокольчик.
– Попросите, чтобы господа зашли, – сказал он слуге. Потом повернулся к Стивену, – Простите, я на минуту. Мне надо только передать письмо господам французам.
Вошел Дюбрей в сопровождении высокого Понте-Кане. Стивен сразу узнал Дюбрея – в конце концов, он видел его входящим и выходящим из посольства в Лиссабоне и из окна служанки напротив министерства в Париже, хотя сам был почти уверен, что Дюбрей ничего не знает о нем, кроме описания. Дюбрей холодно кивнул, Стивен склонил голову в ответ. Понте-Кане поинтересовался, как дела. Их не представили, и французы, получив конверт, удалились.
– Вы обратили внимание на этого человека? – спросил Джонсон. – Маленького, неприметного человечка? Ни за что не подумаешь, но это просто дьявольское отродье. У французов был агент на канадской границе, который думал, что намного выгоднее получать плату от обеих сторон: они схватили его, и то, что с ним сделали, я даже не стану описывать, хоть вы и медик. Вид тела, уверяю, преследовал меня в течение многих недель. У них есть взгляды, которые я не могу с готовностью одобрить, хотя эти люди умеют достигать цели. Это было грубым нарушением нашего суверенитета, но в эти критические времена мы не можем быть столь строгими с нашими французскими коллегами, как мне бы того хотелось. Однако, давайте встретимся завтра: есть некоторые формальности, с которыми мы можем покончить для обмена капитана Обри. Уверен, в нынешнем печальном положении его не стоит беспокоить, и, когда вы обдумаете все за ночь, то надеюсь, не станете возражать против того, чтобы проконсультировать меня по нескольким пунктам чисто европейской политики.
Глава седьмая
Стивен догадывался о мотивах Джонсона: они были весьма очевидны, и, не смотря на всё, весьма неуклюжи. В нем не было никакого актерства, хотя уклонение от любого намека на материальное вознаграждение являлось хорошей находкой, а упоминание о Каталонии еще лучше. Чего Стивен не знал, так это насколько Джонсон и Дюбрей уверены в своих предположениях. Каталонцы, возможно, были не больше, чем выстрелом навскидку: после обеда высказывалось очень много предположений различного рода, иногда относящихся к областям совершенно далеким от занятий Стивена, таким как Москва, Пруссия и Вена. Много зависело от того, что Джонсон узнал от Джека.
Их встреча неотрывно крутилась у него в голове в течение всего вечера с Дианой, иногда занимая все его мысли, иногда отступая холодной призрачной тенью куда-то далеко, и теперь, когда он торопился назад в «Асклепию», он прокручивал в уме рассказ Джонсона по этому поводу. Рассказ, как он был уверен, правдивый: никто не смог бы выдумать золотого тельца или призрачного адмирала. Он вздрогнул от аллегории с адмиралом Крайтоном и ускорил шаги.
– Вот ты где, Стивен, – сказал Джек. – Рад тебя видеть. Тебя угостили достойным обедом? А у нас тут постное блюдо из трески и бобов.
– Обед? Великолепный, я полагаю. Да, да, великолепный, с превосходным аперитивом. Диана шлет тебе привет.
– Что ж, очень мило с ее стороны. Мы же кузены, в конце концов. И теперь, раз я знаю, где она, то пошлю ей подходящую случаю благодарность за то, что написала Софи. Её, если так можно сказать, г-н Джонсон приходил ко мне этим днем. Кажется, что он большая правительственная шишка в этом регионе – Чоут был впечатлен.
– Как вы с ним поладили?
– На удивление хорошо. Я был довольно осторожен и начал издалека, но он объяснил, что основная причина в том, что все дело с самого начала попало не в те руки. Джонсон изучил вопрос с бригом «Элис Б. Сойер», и согласился, что, так как курсы судов не пресекались, было нонсенсом заявить, будто «Леопард» обстрелял его – имела место глупая ошибка где-нибудь в Департаменте, и он знает человека, который это исправит.
– Он говорил о твоем обмене?
– Не особенно. Он, кажется, считает естественным, что когда ошибка будет исправлена, все будет хорошо, и я не давил на него. Я пришел к мысли, что это слишком большой человек, чтобы обращать внимание на детали. Покончив с бригом, мы в основном говорили о Нельсоне – он великий поклонник лорда Нельсона – и о шхуне, на которой Джонсон прибыл из Чезапика – одной из тех быстрых американских шхун, которые могут плыть так круто к ветру, но еще больше о тебе. Он восхищен доктором Мэтьюрином.
– В самом деле?
– Да. Говорил такие приятные вещи о твоих птицах и исследованиях, твоей латыни и греческом; и чтобы не оставаться в долгу, я добавил про французский как у француза, а так же про испанский и каталанский языки, не говоря уже о диковинных наречиях, которые ты изучил на Востоке.
«Брат», – подумал про себя Стивен. – Ты едва не поджарил меня со своей добротой.
– Он горевал, что так и не осилил французский, – продолжал Джек. – Также как и я. Мы некоторое время пытались разобраться с письмом, которое кто-то послал ему из Луизианы: без хвастовства могу сказать, что понял из него больше, чем он. Между прочим, что означает «Pong?». Это было написано в письме.
– Я полагаю, что это означает «павлин».
– Не мост?
Стивен покачал головой.
– Ладно, забудь. При случае разберемся с этим павлином. Затем ему было любопытно знать, откуда ты знаешь каталанский, такой редкий вид языка; но зная, что есть некоторые вещи, которые ты предпочитаешь хранить в секрете, я сказал себе: «Джек, тебе лучше помолчать», и оставил его не солоно хлебавши. Я могу быть дипломатичным, когда захочу.
Не хватало только еще неуклюжей дипломатии Джека, чтобы завершить картину: ничто не могло более остро привлечь внимание Джонсона к единственному штриху, который способен помочь Дюбрею в его идентификации. Но, с другой стороны, единственные французы, которые знали о деятельности Стивена в Каталонии, – причем непосредственно, и в лицо, хоть и не по имени, – не могли (благодаря дорогому Джеку) ничего поведать. Еще не все потеряно, в любом случае – он все еще может остаться анонимным доктором С., рядовым орнитологом.
– Джек, – сказал он, – я очень тебе обязан за твои добрые намерения, но в принципе, мой дорогой, когда мы за границей, лучше тебе избегать рассказов обо мне незнакомцам, иначе это может навести их на мысль, что я умен – даже слишком умен. С другой стороны, о нашей же службе ты можешь говорить все, что пожелаешь, и чем больше, тем лучше.
– Бог мой, Стивен, – вскричал Джек, – я совершил ошибку? Я был дипломатичен, как я сказал, и нем как, как… ну, реши сам, как кто.
– Нет, нет просто к сведению. Расскажи, какие новости с моря сегодня?
– «Шэннон» заглянул в порт перед завтраком, как я уже говорил тебе, когда ты убежал. Обнаружив, что «Президент» и «Конгресс» исчезли, он отослал своего консорта, вероятно «Тенедос», к нашей эскадре, стоящей мористее. Потом заходил Эванс и привел одного из их офицеров, Лоуренса, который командовал «Хорнетом», когда тот потопил наш «Пикок». Сейчас он командует «Чезапиком».
– Каков он? Похож на Бейнбриджа?
– Нет, совсем другой тип – более открытый и искренний, а также моложе – примерно наших лет. Мне он очень понравился. Сказать по правде, даже больше, чем Джонсон. Хотя Джонсон очень хорошо о тебе отзывался, и вообще ведет себя по-джентльменски, в нем есть что-то, что мне не по нраву. Это не тот человек, с которым мне захотелось бы вместе служить или быть под его началом, в то время как с Лоуренсом я был бы счастлив плавать вместе. Он привез послание от молодого Моуэтта, раненного и взятого в плен на «Пикоке». Сейчас тот в Нью-Йорке, и идет на поправку.
Они поговорили о Моуэтте, очень приятном молодом человеке, обладающем литературными способностями, и Стивен продекламировал его стихи:
Когда по кораблю лихой боцман мчит,
Как хриплый дог сквозь шторм он рычит,
Салаг он быстро поправляет,
Умелых хвалит, а робких ободряет:
До сих пор по жилам ревущее пламя гудит
Как молнии вспышка по такелажу скользит.
– Ну и память у тебя, – заметил Джек. – Как у…
– Тельца васанского?
– Именно. Немного позже заходил мистер Хирепат, что было очень любезно с его стороны, и посидел со мной после того, как навестил сестру. Ругал на чем свет стоит республиканцев, которые лишь чуть лучше, чем простые демократы, и рассказывал как сражался за короля под командованием генерала Бургойна. Хирепат хороший старикан, и пообещал заглянуть завтра и принести мне… Глянь! Вот «Шэннон», – вскричал Джек, кинувшись к своей подзорной трубе. – Смотри, он уже проходит длинный остров. Сейчас повернет руль, чтобы не сесть на мель. Там рядом есть одна, весьма неприятная, Хирепат показал мне ее, но сейчас Брок уже знает этот канал как свои пять пальцев. Смотри: он выбирает галсы и шкоты – крутанется на пятачке, великолепная работа! Развернуться на том же самом месте! Верткий, прямо как куттер. Теперь «Шэннон» остался совсем один, наблюдать то осталось только за «Чезапиком», «Конститьюш» вытащен на берег, поэтому не следует от него чего-то ждать.
– А почему один? Без сомнения, два корабля удержали бы «Чезапик» на месте намного лучше, чем один.
– В том то все и дело, – вскричал Джек. – Он хочет не заблокировать его, в этом я абсолютно уверен. Он хочет, чтобы «Чезапик» вышел из гавани. Было бы странно ожидать, что «Чезапик» выйдет против двух фрегатов. Именно поэтому Брок отослал «Тенедос» как только увидел, что «Президент» и «Конгресс» ушли. Смотри! Он обстенивает свой фор-марсель и берет бизань на гитовы, перекладывает на правый борт, снова наполняет паруса и вот – он уже развернулся: здорово проделано…
Пока «Шэннон» пробирался через извилистый фарватер Джек продолжал комментировать продвижение корабля, а Стивен в это время, задавался вопросом: «Что я скажу ему?». Физически Джек шел на поправку, но Стивен не хотел, чтобы какие-то ненужные волнения препятствовали этому, кроме того, мешала глубоко укоренившаяся привычка к скрытности и неуверенность относительно действий Дюбрея. Как понять, является ли француз чем-то большим, чем просто пешкой, которую Джонсон использует в своих собственных интересах? Что касается Джонсона, то доктор был уверен, что способен справиться с ним, хотя, без сомнения, тот очень опасен. Дюбрей же совсем другое дело, и он очень, очень сильно пострадал от действий самого Стивена.
К тому времени, когда фрегат вошел в зону досягаемости американских батарей, Стивен все еще не определился с решением.
– Он лег в дрейф, – сказал Джек. – Так и есть. И сам Филип Брок на топе мачты с подзорной трубой, разглядывает «Чезапик». Этим утром я был почти уверен, что это он и теперь, когда солнце на западе, я уверен абсолютно. Хочешь взглянуть?
Стивен навел подзорную трубу, нашел отдаленную фигуру и сказал:
– Ничего не могу сказать. Но, возможно, ты знаешь его так хорошо, что сможешь узнать на большом расстоянии?
– Конечно, могу, – сказал Джек. – Я знаю Филипа Брока с детства, лет двадцать и даже больше. Я, должно быть, рассказывал тебе о нем неоднократно?
– Никогда, – сказал Стивен. – И я никогда его не встречал. Полагаю, это неплохой моряк?
– О да, отличный. Подумать только, я никогда не рассказывал тебе о нем за эти годы! Бог мой!
– Прошу, расскажи о нем теперь, ведь до ужина еще целый час. – Стивен совсем не горел желанием что-либо узнать о Филипе Броке, но ему хотелось слышать на заднем фоне приятный голос Джека, пока сам он будет обдумывать ситуацию в ожидании внезапного озарения, которое подскажет, что же делать.
– Ну что ж, – сказал Джек, – Мы с Филипом Броком что-то вроде кузенов, и когда моя мать умерла, я был сослан на некоторое время в Брок-холл, прекрасное старинное местечко в Саффолке. Их земля спускается к устью Оруэлла, прежде чем тот впадает в с Стаур около Харвича. Филип и я проводили в грязи часы, наблюдая как корабли поднимаются к Ипсвичу или спускаются по течению обратно. Множество посудин из восточной части Англии, которые, как ты знаешь, удивительно хорошо справляются с короткими галсами в хитром фарватере, угольщики, баржи из Лондона, голландцы с той стороны Пролива со своими швертами и толстыми задницами, рыболовецкие доггеры, скуты и сельдяной флот. Мы страстно желали сбежать в море, и однажды даже попытались, но старый мистер Брок догнал нас на догкарте, [41]41
Легкий двухколесный экипаж с местом для собак под сиденьем.
[Закрыть]схватил и сек до тех пор, пока мы не заскулили как щенки – он был довольно строг.
Но, тем не менее, у нас имелась старая плоскодонка с рейковым парусом – нам едва хватало сил поднять его – то была самая неуклюжая скотина, которая когда-либо плавала, к тому же легко опрокидывалась, при всей своей жуткой массе. Я спасал Филипу жизнь по три-четыре раза в день, и однажды сказал, что он должен давать мне по полпенса за каждый раз. Но он отказался, заявив, что поскольку я умею плавать, а он нет, то вытаскивать его моя обязанность как христианина и как кузена, тем более, что я уже и так намок. Но добавил-таки, что будет за меня молиться. О, это были счастливые дни, тебе бы они тоже понравились: там, в грязи, обитала куча всяких длинноногих птиц, мы называли их туки, были еще выпи, кричащие где-то далеко в тростнике, и – черт знает как их звать – большие белые птицы с клювами странной формы, розовые цапли и другие виды, чьи клювы вывернуты вверх, еще на берегу было сухое место переполненное турухтанами, сражающимися с друг другом или токующими, распуская перья на шее как лиселя.
А еще мы привыкли корзинами собирать яйца зуйков. Бог весть, сколько это продолжалось, но это походило на маленькую вечность, и всегда было лето. Но потом Филип отправился в школу, а я ушел в море. Мы писали друг другу три или четыре раза, что немало для подростков, но я не мастак сочинять, сам знаешь, и мы потеряли связь друг с другом до тех пор, пока я не вернулся из Вест-Индии на «Андромеде», которая раскассировала экипаж. Тогда-то я и узнал, что он, хотя и был способным учеником, устал от школы и убедил родителей послать его в морскую Академию в Портсмуте. Вообще-то мне не хотелось, чтобы меня застали в компании с «академиком».
– Неужели они были настолько порочны?
– О, осмелюсь сказать, что в свои двенадцать-тринадцать лет они были настолько порочными, насколько позволяли их средства, но дело не в том: их уровень знаний был очень низок. Мы смотрели на них как на жалкое сборище подлых выскочек и увальней, изучающих судовождение и артиллерийское дело по книжкам и, при этом, претендующих быть на одном уровне с нами, постигшими это в море. Однако, мы были кузенами, и я взял его в «Синие столбы» и угостил приличным обедом: у меня звенело семь гиней призовых в кармане, а у него – ни гроша: старый мистер Брок был щедр в больших делах, но дрожал над каждым полупенсом. И мы ходили в театр, на спектакль «Спасенная Венеция», [42]42
Пьеса английского драматурга Томаса Отуэя (1651–1685).
[Закрыть]и на уличное представление, где можно было увидеть гадюку Клеопатры, блох, которые тащили карету, а еще за два пенса – настоящую живую Венеру, без всего. Я предложил, ему поразвлечься, но он уперся: нет, говорит, это безнравственно.
Затем он плавал на «Бульдоге» с капитаном Хоупом: ему тогда было пятнадцать или шестнадцать, что очень много для первого выхода в море. Но ему повезло с капитаном – первоклассный моряком, друг Нельсона. За Хоупом он перешел на «Леклер», и я видел его на Средиземном море. Потом он последовал за ним на «Ромулус», и мы проплавали вместе некоторое время, когда я возвращался на нем домой. В навигации я тогда в ему в подметки не годился, у меня она всегда была эмпирической, лишь намного позднее я полюбил конические секции и разобрался в теории. Его способности по этой части меня не удивляли, поскольку он всегда преуспевал в математике, так же как и в латыни, но я был поражен, обнаружив, насколько он продвинулся в судовождении. Мы сдали экзамены на лейтенанта примерно в одно время, но я не видел его до Сент-Винсента. Он тогда служил третьим лейтенантом на «Саутгемптоне» и мы помахали друг другу, когда корабли поравнялись во время формирования линии баталии.
После этого мы не виделись много лет, хотя, конечно, слышали друг о друге от общих знакомых. Большую часть службы он провел в Канале и в Немецком океане, [43]43
Старинное наименование Северного моря.
[Закрыть]был произведен в коммандеры и получил назначение на старый гнилой «Шарк», несчастную улитку, годную только для конвойной службы. Его произвели в пост-капитаны задолго до меня – его отец большой друг Билли Питта, но даже при всем этом он не мог получить судно и годами сидел на берегу. Он написал мне очень приятное письмо после того, как мы захватили «Какафуэго» и сообщил, что муштрует крестьян. К этому времени он был уже женат, хотя, боюсь, не очень счастливо.
– Леди оказалась никуда не годной? Столько моряков берет в жены самых странных лахудр, даже шлюх.
– Нет, нет в этом смысле она оказалась абсолютно подходящей – настоящая леди, прекрасные связи, а также впечатляющее приданое – тысяч десять, я полагаю. Но у неё, бедолаги, были припадки. Хилая, всегда нуждающаяся в уходе, Но что хуже всего, вечно ноет, вечно жалеет себя. Я знал ее маленькой девочкой, и уже тогда она была беспомощной, задыхалась и закатывала глаза. Я боюсь, что это гнетет его. Уверен, ему было бы лучше с веселой, добродушной распутной девкой без гроша за душой, но женщина, которая относится к себе серьезно и не может смеяться – Боже, как это должно его угнетать! Уверен, это давило бы и на меня. Я побывал в Брок-холле вскоре после рождения их первенца и задавался вопросом, как он это выносит – но Филип справлялся, прямо как один из твоих древних стоиков или попрошаек около Монумента. [44]44
Колонна в Лондоне в память о пожаре 1666 г.
[Закрыть]Впрочем, он сбежал в море так скоро, как только смог, сразу после мира, хотя и унаследовал к тому времени симпатичное имение с превосходной землей и лучшими в стране угодьями для охоты на куропаток. Адмиралтейство дало ему славный старый «Друид», отремонтированный, но текущий, тесный и настолько изношенный, что его пришлось укреплять повторно – елью. Но Боже, как он мог летать!
Я видел его делающим четырнадцать узлов в бакштаг, под брамселями, с тремя рифами на марселях и лиселями сверху и снизу. Но Филипу никогда не выпадало шанса отличиться на нем, ни разу он не встречал француза, равного по силе, что достойно сожаления, потому что еще не было человека, который жаждал бы славы больше, или который бы трудился усерднее для этого – даже Старик Джарви похвалил порядок, в котором содержался «Друид», несмотря на то, что все Броки всегда принадлежали к тори. Затем ему дали новый «Шэннон», построенный на верфи Бриндли, взамен того, который Левесон Гауэр разбил на рифах около Ла Ог. Это было в шестом году, и я поднялся к нему на борт в Норе. Ты был в Ирландии в то время, полагаю. Его только что назначили, и времени привести корабль в порядок не было, но «Шэннон» выглядел многообещающе, я слышал, что он и сейчас в прекрасной форме: у Брока всегда имелись верные представления об артиллерийском деле и дисциплине.
Последний раз мы виделись во время моего визита в Брок-холл. Он изменился: стал спокойным, довольно печальным, я уверен, что все дело в браке. Филип всегда был религиозен, а теперь стал и того больше, но не в духе экзальтированных, распевающих псалмы капитанов кнута и пряника. И ни намека на то, чтобы подставить другую щеку, по крайней мере врагам Короля.
Ты мог бы сделать этот вывод при виде его пушек – он за свой счет оснастил их угломерами, тоннами тратил порох и ядра из своих личных запасов, у него прекрасная репутация. Конечно, никаких громких побед один на один ему одержать не довелось – не выпало шанса, – но шлюпочных операций и захватов приватиров было без счета. А кроме того, легкий налет пуританизма: никаких женщин на борту, грог гардемаринам сокращается при первом же случае и никаких непристойностей за его столом.
– Я знаю, что ты тоже оставлял маленьких мальчиков без грога, и тебе не нравятся женщины на борту, и все же ты не пуританин. Кроме того, ты говоришь сальности наедине с другими капитанами и поешь скабрезные песни, когда пьян.
– Да, – сказал Джек, пожав плечами – но я строг ради дисциплины и порядка. Пьяные гардемарины или мичманы раздражают, а ссоры по поводу женщин могут всю команду вогнать в печаль, я уже не говорю про опустошение их карманов до такой степени, что они продают свое рванье, крадут судовую мебель и разрушают здоровье так, что не могут работать на мачтах или с пушками. Брок же строг из моральных соображений. Он ненавидит само по себе опьянение, супружескую измену и внебрачные связи, потому что все три из них грех, и не против корабля, а против Бога. Когда я, к примеру, говорю женщины, я имею в виду, проституток, орды которых приплывают в лодках, стоит судну бросить якорь.
– Я этого никогда не видел.
Джек улыбнулся. Было много чего на флоте, чего Стивен никогда не видел.
– Верно, поскольку ты плаваешь со мной, а на судах, которыми я командую, подобное не дозволяется. Но, конечно же, ты должен был заметить рой лодок и орды отребья вокруг любого военного корабля в порту?
– Я предполагал, что это посетители.
– Некоторые. Жены и семьи моряков, или возлюбленные, но большинство – шлюхи. Двести или триста за раз, иногда шлюх набирается больше, чем самих матросов. Потаскухи лежат в каждом гамаке отдыхающей вахты, поедая еду парней и присваивая их деньги, пока судно не выйдет в море снова. Как ты знаешь, перегородок там нет, и это впечатляющее зрелище не очень приятно для настоящих супруг и детей женатых моряков. Большинство капитанов позволяет это, только обыскивают женщин на предмет алкоголя. Говорят, что это хорошо для поднятия духа матросов. И большинство офицеров и мичманов тоже берут девочек. В бытность мальчишкой помню, кают-компания и мичманский кубрик на старом «Ресо» были полны ими всякий раз, когда мы бросали якорь, и о тебе могли подумать, что ты ничтожный слабак и ханжа, если у тебя не было «этого». Такое раскрывает юнцам глаза, смею тебя уверить.
Прибыл ужин – одинокое блюдо трески.
– Доктор, сэр, – сказала Маурья. – Я думала, что вы в своей комнате и собиралась принести поднос туда. Джентльмен нашел вас?
– Какой джентльмен, моя дорогая?
– Иностранный джентльмен, о котором я сказала. Он поднялся наверх, пока я была занята на кухне. Несомненно, он все еще сидит там.
– Пойду, посмотрю, – сказал Стивен.
Джентльмена там уже не оказалось, но он явно не скучал, просматривая бумаги Стивена: это было проделано ловко, почти незаметно обывательскому взгляду, за исключением того, что профессиональные умения джентльмена не распространялись на перестилание кровати с аккуратностью сестры милосердия и там, где он искал под матрацем, имелась неприметная выпуклость. Но у Стивена глаз был наметан: он заметил неестественную аккуратность медицинских заметок на своем столе и перестановку одолженных книг.
– Джек, – сказал он, когда они съели треску, – дела обстоят не совсем так, как бы хотелось. Одно время американцы подозревали тебя в связях с разведкой, теперь переключились на меня. Я не верю, что они будут действовать без доказательств, а никаких доказательств нет. Но есть ряд французских агентов в Америке – один из них только что обыскал мою комнату – и с ними ситуация другая. Не исключено, что всё обернется весьма неприглядно.
– Но, конечно, они ничего не смогут сделать тебе в Соединенных Штатах? Это же не Испания.
– Может и так, но все же у меня есть подозрение, что они могут попытаться, и я хочу принять меры предосторожности. Когда мистер Хирепат придет завтра, пожалуйста, передай ему эту записку, а когда прочтет, забери и брось в огонь. В ней говорится, что в настоящее время дальнейшие встречи между нами нежелательны, и я прошу его раздобыть для нас пару карманных пистолетов. Как думаешь, Джек, он сделает это?
– Да, – сказал Джек, – думаю да, если только можно упомянуть про французов. Он ненавидит французов так же, как и я.
– Тогда просто коснись их в разговоре, дипломатичный намек, не более. – Хирепат не то, что Джонсон, совсем не то. – Я уже выразил пожелание, чтобы швейцар не пускал людей, которых он не знает, кроме того я позаимствовал вот это из кабинета мистера Чоута.
Он развернул носовой платок и показал ампутационный нож с тяжелой ручкой и коротким обоюдоострым лезвием.
– Мы используем его для ампутаций, – заметил он.
– Выглядит довольно скромно, – сказал Джек.
– Господь с тобой, Джек, дюйм стали в правильное место творит чудеса. Человек ужасно хрупкое создание, – сказал Стивен, внимательно изучая лицо Джека: возможно не стоило затевать этот разговор – лихорадка могла вернуться. – Многие вообще были убиты всего лишь ланцетом, не более того, хотя и не всегда намеренно. Но ты не должен принимать всё, что я сказал как нечто большее, чем просто подозрения. Мы должны быть готовы даже к маловероятному варианту развития событий, и пара карманных пистолетов никогда не помешает.
Когда Стивен шел по небольшому городу на встречу с Джонсоном, подозрения такие отчетливые ночью и утром, чрезвычайно усилились.
На другой стороне оживленной главной улицы он увидел Луизу Уоган: его внимание привлекли мужские головы, поворачивающиеся вслед за ней, и он заметил, что двое из числа ее поклонников – пленные лейтенанты Королевского флота с подходящими именами Каин и Авель. Самого Стивена Луиза заметила мгновение спустя, и, бросив на него странный взгляд, значение которого было трудно понять, хотя угадывались беспокойство, испуг и враждебность, метнулась в ближайший магазин – лавку табачника.
– Спасибо, моя дорогая, – сказал Стивен.
Он послал ей воздушный поцелуй и пошел дальше, держась за лейтенантами приблизительно в тридцати ярдах, отметив, как задорно они крутят свои трости и приветствуют знакомых. Разнообразные экипажи останавливались и отъезжали от отеля Франшона или просто ожидали, и прежде чем он поравнялся с одним из них, из экипажа выскочил Понте-Кане. Вид у него был растерянный, он звал доктора. Увидев Стивена, француз подбежал к нему.
– Быстрее, доктор Мэтьюрин! – закричал он. – Тут даме плохо, здесь в экипаже – кровь, кровь! Он схватил его за руку, подталкивая к открытой двери. Из экипажа выскочили еще двое, и двое вышли из подъезда отеля. Они приближались, окружая его, и все это время Понте-Кане продолжал кричать. – Быстрее, быстрее, поспешите!
– Другую руку, – бормотал тем временем низенький юркий француз, – Оглуши его скорее, держи за шею, закидывай в карету!
Стивен бросился на землю, откинувшись назад со всей силой и крича:
– Держи вора, держи вора. Карманники. Каин и Авель, спасите, спасите!
Он производил адский шум, сопротивлялся, хватаясь за руки и за ноги. Он повалил одного из противников и укусил так, что тот закричал от боли. Они с силой оторвали Стивена от земли и понесли, но было уже слишком поздно. Вокруг поднялся шум, собралась толпа, Каин и Авель колошматили всех тростями, а Стивен, не переводя дух, продолжал свое:
– Держи вора! Карманники!
Английский подвел Понте-Кане, и его «твоя сам грабитель» прозвучал неубедительно. Толпа разозлилась. Необычайно быстро французы запрыгнули в карету, и она прогрохотала прочь, сопровождаемая сердитыми криками.
– Вы не ранены, сэр? – спросил Авель, помогая Мэтьюрину подняться на ноги.
– Вас ограбили, сэр? – спросил Каин, отряхивая его.
– Все хорошо, благодарю вас, – ответил Стивен. – Пожалуйста, одолжите булавку, эти головорезы порвали мне пальто.
– Я рад, что сломал свою трость об чью-то жирную голову, – сказал Каин.
– Приятно Вас видеть, – сказал Джонсон, когда Стивен появился.
Стивен был бледен и все еще дрожал от ярости, но ум его был остер и ясен: он сыграет роль оскорбленного гражданина.
– Мистер Джонсон, сэр, – вскричал он, – я хочу подать официальную жалобу огромной важности. Я подвергся нападению на улице, перед этим отелем, перед вашим отелем, сэр, со стороны группы головорезов-французов во главе с Понте-Кане. Они попытались похитить меня, силой усадить в карету. Завтра утром я первым делом зарегистрирую такую же жалобу у британского агента по делам военнопленных. Я требую защиты по законам вашей страны и личной безопасности, распространяющейся как правило на взятых в плен офицеров. Требую, чтобы в отношении Понте-Кане было проведено расследование, а его приспешники опознаны и наказаны. И как только я увижу агента по делам военнопленных, он подаст то же самое требование на самом высоком официальном уровне.
Джонсон был чрезвычайно обеспокоен, и попросил доктора Мэтьюрина прилечь на кушетку, выпить немного бренди или, по крайней мере, стакан воды. Он выразил крайнее сожаление об инциденте и, конечно же, обещал внести самый строгий протест французскому начальнику. Все еще играя роль чиновника, получившего жалобу от оскорбленного гражданина, Джонсон с ловкостью опытного политика долгое время говорил в общих чертах и ни о чем: о прискорбности таких разбирательств, ужасных последствиях войны, необходимости мира, мира справедливого и прочного. Стивен наблюдал, пока тот говорил, и, хотя мог сдерживать свое нетерпение от бессмысленного потока слов и гнев от неумелого нападения, не мог так же хорошо контролировать свои глаза: этот бледный, немигающий взгляд рептилии заставлял Джонсона нервничать и сбивал с мысли. В итоге Джонсон свел разглагольствования к неловкому заключению, встал, прошелся взад-вперед по комнате, открыл окно, попросил рабочих на балконе производить поменьше шума и затем, вернув самообладание, заговорил уже совершенно другим тоном.
Говоря конфиденциально, с глазу на глаз, он попросил, чтобы доктор Мэтьюрин понял затруднительность ситуации. Он, Джонсон, только маленький винтик в очень большой машине, и если в военное время те, кто наверху, сочли подходящим предоставить французским агентам значительную степень свободы, слишком большую, чем согласуется, по его мнению, с суверенитетом страны, то заявить протест это максимум, что он может сделать. И в ответе, несомненно, будет написано, что это сделано на взаимных основаниях – американским агентам на французских территориях молчаливо разрешена аналогичная степень свободы.
– С другой стороны, – сказал он, – я наверняка смогу защитить своих собственных агентов, в этом можете быть абсолютно уверены. Таким образом, прошу для вашей же безопасности разрешить зарегистрировать вас как консультанта.
– Ну что еще? – крикнул он в ответ на стук в дверь.
– Экипаж у подъезда, сэр, – сказал слуга. – И мистер Майкл Хирепат все еще ждет.
– Я не могу встретиться с ним сейчас, – сказал Джонсон, подойдя к своему столу и взяв пачку корректуры в гранках. Передай ему это и скажи, что я надеюсь увидеть его послезавтра. Нет, постой, отдам ему сам, когда буду выходить. – Дверь закрылась, и он продолжил. – Чтобы зарегистрировать вас как консультанта, например, по каталонским делам, необходим самый минимум, небольшая памятка о ситуации там, исторический фон. Этого будет достаточно – как раз, чтобы удовлетворить совесть госсекретаря. Я не буду давить на вас сейчас, вы встревожены и, осмелюсь даже сказать, весьма сердиты. Но я настоятельно прошу вас уделить этому вопросу самое серьезное внимание и дать ответ послезавтра, по моему возвращению. До этого момента я гарантирую, что повторения утреннего инцидента не будет. А теперь, если позволите, я вызову для вас карету. Хотя, я тут подумал, внизу ждет Хирепат, и вы можете вернуться домой вместе с ним: после случившегося вам не следует возвращаться домой одному.
