Текст книги "Военная фортуна"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Поразмыслить было над чем: множество аспектов непростых отношений, да и сам брак, это неизвестное состояние. Мысли его не ушли дальше глубокого влияния необычных физических и душевных изменений, связанных с беременностью: подчас удивительных, подчас катастрофических – изящные стрелки часов и минутный перезвон подсказали ему, что пора идти. Ночной сон, хотя и короткий, был чрезвычайно глубоким и укрепляющим: голова еще болела и взгляд с трудом фокусировался для чтения, при каждом неловком движении сломанные ребра ужасно болели, но в необходимых пределах он владел собой. Больше не требовалось бороться с нерешительным, неуверенным и опустошенным умом, неспособным принять решение, и хотя зрение не стало настолько четким, насколько хотелось бы Диане, Стивен был способен отбросить в сторону свое горе и чувство тяжелой утраты.
По пути он вновь встретил Коснэхена, посланного за ним, поскольку капитан Обри не был уверен в пунктуальности своего хирурга, но на этот раз безупречный, и даже достойный похвалы, Стивен вошел в каюту с чувством внутреннего триумфа.
Это был хороший обед – устрицы, палтус, омар, молодая индейка и здоровенный пудинг, который доставил морякам ни с чем не сравнимое удовольствие. Поскольку большая часть разговоров касалась дел морских, у Стивена имелась масса времени, чтобы изучить капитана Броука. Ему нравилось то, что он видел: невысокий темноволосый человек, сдержанный, спокойный. Серьезный и даже меланхоличный, размером в половину Джека, но излучающий ту же естественную власть и решимость.
Эти двое явно являлись близкими друзьями, что на первый взгляд казалось парадоксальным: настолько их манеры отличались – крайности того, что можно найти во флоте. Столь же разные, как и сами столетия – Джек, принадлежал к более сердечному, яркому, пьющему восемнадцатому, Броук – к более сдержанной современности, которая очень быстро распространялась даже в консервативном флоте. И все же оба они были моряками, и в этом были одинаковы, их идеи и цели совпадали. Джек Обри – боевой капитан, рожденный для моря и стремительных действий, такой же, но по-своему, и Броук и, возможно, он переживал поражения Королевского флота даже сильнее, если такое вообще было возможно.
Броук был человеком сильных чувств, и хотя они редко проявлялись, случайная вспышка не оставила Стивену никаких сомнений. Это стало особенно очевидным, когда Броук и Джек говорили о «Чезапике» – теперь уже единственном объекте длительной блокады «Шэннона», единственном объекте амбиций и страстных желаний Броука. Они прошлись по каждой его детали прежде, чем Стивен присоединился к ним, и Джек был в состоянии рассказать немало: начиная от точных характеристик его карронад до оценки экипажа, численность которого он определил немногим больше четырех сотен человек. И теперь, когда они обсуждали командира, Джек сказал:
– Лоуренс хороший парень. Уверен, если бы приказы не заставляли его не высовываться, он бы с превеликим удовольствием вступил с тобой в бой.
– Ох, как я на это надеюсь, – вскричал Броук оживившись. – Я жду его день за днем, уже заканчивается вода – наполовину урезана с прошлой недели, хотя перед тем как отослать «Тенедос», я забрал у него все, что мог. И мысль покинуть блокаду, позволив «Чезапику» уйти или оставить его Паркеру, замучила меня. Я посылал сообщения вместе с пленными, которых освобождал, приглашая его выйти в море, но смею предположить, что они до него не дошли. Я боялся, что он может оказаться робким или разделяет чувства большинства людей в Новой Англии.
– Лоуренс робкий? Да никогда в жизни, – решительно заявил Джек.
– Сердечно этому рад, – сказал Броук, и продолжил говорить о настроениях в Бостоне, насколько мог судить о них. Он часто сносился с берегом, и собрал немало информации. Некоторая подтверждала то, что Стивен уже знал, иная превосходила его познания.
– Партия федералистов ищет только повод, чтобы восстанавливать мир, – заключил Броук, – вот что я узнал от умного человека. Но что понимает мой человек под этим поводом – это вопрос. Легко говорить об общем недовольстве войной и сообщать информацию о состоянии общественного мнения. Но стоит дойти до деталей, способных повлечь за собой поражение, и все – каждый, полагаю, начинает думать о судьбе родной страны, пусть даже и плохо управляемой.
Я знаю, что у них есть пароход, вооруженный шестью девятифунтовками, – продолжил капитан «Шэннона». – Но что касается деталей: мощность, скорость, радиус действия, возможность захвата с помощью шлюпочной операции – мой человек проглатывает язык. Доктор Мэтьюрин, когда вы находились на берегу, имелась ли возможность получить какую-либо информацию об этом пароходе?
Увы, доктор Мэтьюрин не имел никакого понятия о таком судне: на нем действительно установлен паровой двигатель? Какой используется движитель?
– Двигатель крутит большие колеса с обеих сторон, сэр, как на водяной мельнице, – сказал Броук. – Ужасно неловко встретиться с ним в штиль или в узком фарватере, так как он может плыть не только против ветра и течения, но и без ветра вообще.
– С одной длинной двадцатичетырехфунтовкой на носу, такая штуковина может весьма сильно пощипать, – сказал Джек. – Имею в виду при слабом ветре или в штиль.
Они поговорили о гребных колесах; о водометном движителе, отстаиваемом Бенджамином Франклином; о пароходе, который Броук видел на одном канале в Шотландии во время мира; о тех, которые используются на реке Гудзон, их вероятной ценности во время войны, малом радиусе действия, который, вероятно, может быть расширен; опасности пожара, ярости адмирала Сойера в ответ на предположение использовать один такой в гавани Галифакса для буксировки; вероятности, что морякам придется скоро превратиться в мерзких механиков, несмотря на устойчивую ненависть Адмиралтейства к таким позорным новшествам; недостатках Адмиралтейства вообще.
Капитан Броук получил хорошее воспитание, и часто пытался сделать беседу общей, но с небольшим успехом: во время еды Стивен бывал обычно тих, подвержен длительной задумчивости, теперь же вел себя еще тише, не только от невежества в морских делах, но и потому, что сонливость продолжала нарастать, угрожая завладеть им полностью. Ночной сон, хоть и укрепляющий, был краток, эффект его притупился, и Стивен жаждал очутиться внизу, в раскачивающемся гамаке.
Во время пудинга, встряхнувшись от начинающейся дремоты, он осознал, что капитан Обри собирается запеть. Джек являлся последним из застенчивых существ в мире, и петь для него так же естественно, как и чихать:
– Я слышал эту песню в Бостонском сумасшедшем доме, – сказал Джек, опустошая стакан. – Вот как она начинается, – он откинулся назад на стуле, и его глубокий, мелодичный голос заполнил каюту:
О, о, тоскующая голубка
Скажи, где может быть она?
Она была моей единственной любовью
Но ушла от меня, о-о-о ушла от меня.
– Хорошо спето, Джек, – сказал Броук, поворачиваясь к Стивену с одной из своих редких улыбок, – он напомнил мне о той мелодичной строфе: «Lesbian qui ferox bello tamen inter arma sive iactatam religarat udo litore navim». [57]57
«…гражданин лесбосский; был хотя свиреп на войне он, все же меж боев, корабль после бурь причалив к берегу сырому…» (лат.) – здесь и далее цитируется ода древнеримского поэта Горация в переводе Н.С. Гинцбурга.
[Закрыть]
– Безусловно, сэр, – сказал Стивен, – и поскольку затронуты Бахус и Венера и даже коснулись муз, что может быть более подходящим? Все же, как я помню, это продолжается так: «Lycum nigris oculis nigroque crine decorum», [58]58
«Лика черных блеск очей воспевал, красавца, черные кудри» (лат.).
[Закрыть]– и, хотя я могу ошибаться, мне кажется, что черноволосый мальчик не вполне подходит для описания вкусов капитана Обри.
– Очень верно, сэр, очень верно, – сказал Броук, придя в замешательство и смутившись. – Я позабыл… У древних есть много нежелательных пассажей, о которых лучше всего забыть.
– Ха, ха, – рассмеялся Джек, – я знал, что из этого ничего не выйдет – соревноваться в латыни с доктором. Помню, как он сразил наповал полного адмирала своим аблативным абсолютом.
Броук вежливо рассмеялся, но стало ясно, что он не привык к возражениям, не обладал тонким чувством юмора своего кузена, и ему не нравится что-либо отдаленно относящееся к непристойностям. В целом, он был скорее серьезным и мрачным человеком, и вернулся к теме стрелкового оружия и пушек с большей серьезностью и значимостью, чем это заслуживало. Броук описал тренировки, разработанные им для фрегата, и которые экипаж «Шэннона» регулярно выполнял на протяжении прошедших пяти лет и даже долее: в понедельник – матросы главных батарей стреляют по цели, во вторник – команды вертлюжных пушек, в среду – вертлюжные пушки на грот-мачте, а все морские пехотинцы – стрельба из мушкетов, в четверг – мичманы из пушки и карронады.
– Господи, Филип, это должно влетать тебе в круглую сумму, – сказал Джек, думая о тоннах пороха по восемь гиней за бочонок, улетучивающихся вместе с дымом: по половине английского центнера на каждый бортовой залп «Шэннона», не говоря уже о ядрах.
– Да. В прошлом году я продал луга около дома священника – помнишь, где мы раньше играли в крикет с детьми пастора?
– Не повезло с призами?
– О, мы захватили их достаточно много, по крайней мере, за это крейсерство, но я почти всегда сжигаю их. На днях отослал пару недавно захваченных, хотя это стоило мне мичмана, старшины-рулевого и двух первоклассных матросов. Но и то лишь потому, что они из Галифакса. Иначе я предпочел бы сжечь их.
– Это героически, – сказал глубоко потрясенный Джек, – но разве это не огорчает команду?
– В обычные времена это вряд ли сошло с рук, но сейчас все по-другому. После «Герьера» я созвал их на корме и сказал, что если мы будем посылать призы в Галифакс, нам придется укомплектовывать их и, таким образом, ослаблять свой корабль – у нас будет меньше шансов прикрыть свою спину, если мы встретим один из их тяжелых фрегатов. Матросы – разумные люди, знают, что у нас мало судов на этой станции и как маловероятно заполучить обратно призовую команду прежде, чем мы заберем ее сами, и они хотят прикрыть свою спину так же, как и я. Поэтому они согласились, никаких перешептываний, никаких угрюмых взглядов, ничего подобного. Они знают, что я теряю в двадцать раз больше.
Джек кивнул – это был самый поразительный случай самоотречения.
– Ясно, – сказал он, – итак, ты тренируешь мичманов отдельно. Это – очень хорошая идея, они не смогут учить обязанностям других, если не могут сделать лучше сами. Очень хорошая идея.
– Так и должно, Джек – я давным-давно позаимствовал это у тебя. Увидишь, как они практикуются в том, о чем ты проповедовал сегодня днем. Возможно, сэр, – обратился он к Стивену, – вы тоже захотите увидеть и осмотреть судно. Я внес некоторые изменения в прицелы, что могло бы заинтересовать склонный к науке ум.
Подавив зевок, Стивен сказал, что будет счастлив, и вот по трапу они поднялись на залитый солнцем квартердек. Офицеры сразу перешли на подветренную сторону, и Броук начал экскурсию с медной шестифунтовки в специально прорезанном для нее порту.
– Это – моя собственная, – сказал он, – и я использую ее главным образом для молодежи и судовых мальчишек. Они могут накатывать ее без вреда для здоровья, и к настоящему времени уже могут вполне прилично наводить. А здесь мой более ранний прицел…
– Но что это? – поинтересовался Джек.
– Отвес, – сказал Броук. – Тяжелый отвес. Когда он на нулевом уровне по этой шкале, вы видите, палуба горизонтальна, и на дистанции прямого выстрела пушка поразит свою цель, даже если наводчик не увидит ее из-за дыма. А позади каждого орудия есть врезанный в палубу компас и по нему можно доворачивать ствол когда матросы ослеплены. Знаешь же, как стелется дым, когда нет сильного ветра, и как ошеломляет тяжелая канонада.
Джек кивнул, заметив, что в таких случаях с трудом видишь своего соседа, не говоря уж о враге.
Затем настал черед карронад – уродливых, приземистых, большеротых штуковин – и кормовых ретирадных пушек: длинных, изящных и опасных. Состоялась крайне аргументированная дискуссия по поводу лучших брюков для карронад, удобнейшего способа воспрепятствовать их опрокидыванию. Потом вперед, вдоль шкафута, к баку и его вооружению: снова карронады, а также погонные орудия.
– Вот моя любимая, – сказал Броук, похлопывая девятифунтовку правого борта. – С зарядом в два с половиной фунта она бьет так метко, как только пожелаешь, невероятно точная на тысяче ярдов. У нее мой облегченный прицел, потому что из нее стреляет только самый лучший расчет: остальные вы увидите на главной палубе.
– Мне это нравится, – сказал Джек.
Они пересекли бак, и он заметил пару матросов, висящих под бушпритом и занятых с носовой фигурой, которая в официальных умах не символизировала ни сельское хозяйство, ни пиво, ни правосудие, но реку Шэннон, тщательно раскрашенную все той же печальной сине-серой краской, покрывавшей борта фрегата.
– Господи, Филип, неважно есть призы или нет, ты же мог позволить для носового украшения немного киновари и позолоты? – сказал Джек, когда никто не мог их услышать.
– О, что касается этого, – сказал Броук, – мы всегда были очень неброским кораблем, ты же знаешь, не то что бедный старый «Герьер», со всей его шпаклевкой и краской. Осторожнее доктор, – вскричал он, ловя за руку Стивена, поскольку крен фрегата угрожал сбросить того вниз, в передний люк.
Длинная, низкая орудийная палуба и главное вооружение корабля: массивные восемнадцатифунтовки, крепко принайтовленные напротив своих портов по оба борта, со станками, окрашенными в тот же тускло-серый цвет, так что они походили на мощных животных, привязанных к палубе, например, носорогов. Туда-сюда вдоль рядов пушек, среди занятых работой групп моряков, офицеров и молодых джентльменов. По давней привычке Джек кланялся бимсам, Броук шел выпрямившись и, рассказывая о каждом орудии, лучился энтузиазмом.
Все пушки были оборудованы простыми, гениальными, прочными медными прицелами, изобретенными капитаном, и кремневыми замками. Любому замку Джек предпочитал добрый старый фитиль, и когда они, поднимаясь на палубу, заспорили по данному поводу, Стивен почувствовал, что усталость вот-вот затопит с головой: пудинг накрыл его словно крышка гроба. Он пробормотал что-то о необходимости позаботиться о пациенте и ушел, едва замеченный в пылу спора. Но вместо того, чтобы пойти сразу в каюту, доктор прошел в кормовую часть, вдоль квартердека к гакаборту и некоторое время стоял там, уставившись на кильватерную струю и лодки, буксируемые за кормой – их жалкую плоскодонку, баркас и собственную гичку капитана Броука.
Стивен размышлял о капитане Броуке, который оказался еще более увлеченным и решительным человеком, чем он предполагал ранее. Аскетичным и без сомнения довольно робким в личных отношениях: складывалось впечатление, что у своей команды он не вызывал такой же привязанности как Джек Обри, но без всякого сомнения, она его сильно уважала.
Ему показалось, что Броук живет в состоянии необычайного напряжения, как будто несет весьма тяжелый крест, а преувеличенная забота о пушках и судне помогает ему выдерживать тяжесть. Было бы интересно встретить миссис Броук. Независимо от характера, крест заключался в ней. Совершенно очевидно, что в гордом человеке единственным признаком наличия такого креста является привычная сдержанность и молчаливое самообладание, которые он подметил в Броуке. К Стивену присоединился хирург «Шэннона» и они заговорили о морской болезни, тщетности физического лечения с одной стороны и удивительном эффекте эмоций с другой, по крайней мере, в некоторых случаях.
– Вон тот человек в проходе левого борта, там, – сказал хирург, – в полосатых панталонах, жующий табак и сплевывающий через сетку с гамаками – это капитан американского брига, захваченного нами несколько дней назад. Только выскользнул из Марблхеда, а на рассвете появился уже у нас прямо с подветренной стороны, и мы его сцапали одним махом.
– Как?
– Одним махом. Чувствовал капитан себя скверно – говорит, так с ним всегда в первые дни в море – ему, блюющему, помогали взобраться на борт. Безнадежный случай: едва мог стоять, не заметил даже, как его захватили. Но в момент, когда он увидел свой бриг в огне – о-о-о, какая перемена! Вернулись цвет лица, гнев и страсть – полное излечение: топал ногами, божился, называл груз стоимостью двадцать восемь тысяч долларов и незастрахованный – разорение его владельцам. Излечился. С той поры никакой тошноты, стал философом. Хотелось бы мне сказать то же самое.
– А разве вы не философ, сэр?
– Нет, сэр. Я не могу вынести, видя, как горят призы. С половины моей доли от этих последних двадцати четырех – двадцати четырех, сэр, клянусь честью! – я бы купил себе неплохую практику в Танбридж-Уэллс, а с полной долей практика мне вообще больше не нужна, стал бы помещиком. Как я надеюсь, что этот злосчастный «Чезапик» выйдет, чтобы мы могли вернуться к нашему легализованному пиратству.
– Значит, вы не сомневаетесь в исходе?
– Не больше, чем хирурги «Герьера», «Македониана», «Явы» и «Пикока». Но в любом случае, это положило бы конец мучительному созерцанию, как мое состояние улетучивается в адском дыме и пламени.
– Я должен вернуться к своему пациенту, сэр, – сказал Стивен. – Хорошего вам дня.
На орудийной палубе капитан Броук также беспокоился за Диану Вильерс. Он сказал своему первому лейтенанту – высокому круглоголовому человеку, немного глуховатому, который с тревогой нагнулся, чтобы уловить слова капитана:
– Мистер Уатт, мне пришло в голову, что на учениях этим вечером мы не будем очищать палубу полностью от носа до кормы – не следует тревожить леди в каюте штурмана. Это всего лишь морская болезнь, и вне всякого сомнения, завтра ей станет лучше, но сегодня не нужно ее тревожить, так что пусть переборки каюты останутся. С другой стороны, мне хочется продемонстрировать капитану Обри, что мы умеем, поэтому прошу подготовить несколько мишеней.
– Так точно, сэр, – сказал Уатт и убежал – восемь склянок полуденной вахты уже пробило, и нельзя было терять время.
Те, кто не подслушал слова капитана, заметили торопливость лейтенанта и сделали свои собственные выводы. В любом случае, в течение двух минут вся команда уже знала, что произойдет, и орудийные расчеты собрались вокруг своих орудий, проверяя станки, тали, брюки, ячейки с ядрами, банники и клинья, щелкая и меняя кремни. Они знали репутацию капитана Обри как тигра по части больших пушек, а его бывшие соплаватели преувеличивали смертоносную точность и скорость стрельбы капитана Обри, превращая фактические три бортовых залпа за три минуты и десять секунд в три залпа за две минуты, и уверяли, что каждый выстрел попадал в цель.
Матросы не вполне верили в эти россказни, но хотели, чтобы судно показало себя хорошо, и делали то немногое, что могли, потому что пушки «Шэннона» всегда содержались в идеальном состоянии, но, тем не менее, немного жира с камбуза могло облегчить движение блока или колес и, возможно, сэкономить секунду-другую.
В одну склянку первой собачей вахты Стивен присел рядом с Дианой: еще довольно сильно качало, и она все еще лежала неподвижно, ужасный цвет лица, но когда барабан пробил дробь боевой тревоги, она открыла глаза, и выдавила из себя бледную улыбку.
Тревога, и экипаж разбежался по боевым постам. Корабль мгновенно приобрел воинственный вид: триста тридцать человек, собранных в четко организованные группы вдоль ста пятидесяти футов длины. Мичманы, младшие лейтенанты и офицеры морской пехоты осмотрели подчиненных и доложили мистеру Уатту:
– Все на месте и трезвые, сэр, с вашего позволения.
А мистер Уатт, сделав шаг назад и сняв шляпу, повторил доклад капитану Броуку, который отдал ожидаемый приказ:
– Очистить судно от носа до кормы по правому борту. Красный катер спустить.
В несколько секунд все переборки, кроме Дианиной, исчезли, катер ухнул на воду с грузом пустых бочек, а крики боцмана перекрыли пронзительный свист дудки, которая торопила тех, кто работает с парусами, прочь от пушек, для поворота через фордевинд, после чего «Шэннон» начнет плавный поворот, который направит залп правого борта в цель, расположенную с наветренной стороны.
Солнце стояло еще высоко на западе, задувал превосходный брамсельный зюйд-ост, и освещение было великолепным, но волнение чуть сильнее, чем нравилось Джеку для точной стрельбы. «Шэннон» повернул, и первая мишень – бочка с развевающимся на шесте черным флагом, показалась прямо по правой скуле, на расстоянии трехсот или четырехсот ярдов. На орудийной палубе знакомые приказы: «Тишина, дульные пробки долой, выкатить пушки, целься», – все чисто формально, поскольку команда действовала автоматически, выполнив эти движения уже много сотен раз. Джек видел не только скоординированную непринужденность, но и палубу позади каждой пушки, глубоко продавленную бесчисленными отдачами, изборождённую колеями, слишком глубокими для полировочных камней.
– Три румба, мистер Этох, – сказал Броук штурману, а затем, вынимая часы, – огонь по готовности.
Нос «Шэннона» отвернул по ветру: цель росла на скуле. Выпалила носовая пушка, через долю секунды с кормы как один долгий раскат грома последовал перекатывающийся бортовой залп. Столбы белой воды взметнулись вокруг цели, дым потек внутрь корабля и по палубе – самый возбуждающий запах в мире, – а в дыму расчеты принялись неистово орудовать инструментами, баня, чистя, перезаряжая и выдвигая пушки.
– Боже мой, – вскрикнула Диана, садясь в постели при первом же залпе, – что это?
– Они всего лишь упражняются с пушками, – ответил Стивен, спокойно махнув рукой, но его слова, если не жест, потонули в чудовищном реве второго залпа и низком рычании откатывающихся пушек. Первый залп сбил флаг, второй – уничтожил бочку полностью. Но пока обломки цели проплывали вдоль траверза, расчеты без малейшей паузы снова трудились над пушками, тягая двухтонные чудовища, поворачивая их при помощи гандшпугов, наводя орудия. Наводчики смотрели в прицел. Затем неземная тишина, пока они ждали гребня волны, первого намека на спуск, и вот третий бортовой залп раскрошил оставшиеся обломки.
– Ей-Богу, они уложатся в четыре, – громко сказал Джек.
Орудия снова выкатили, наводя их до упора в сторону кормы.
Носовая пушка уже не могла стрелять, но оставшиеся тринадцать послали два английских центнера железа в чернеющие далеко кормовой раковине правого борта жалкие остатки мишени.
– Закрепить орудия, – сказал Броук и повернулся к Джеку, – четыре минуты и десять секунд, если ты простишь мне носовую пушку, что есть четыре залпа по одной минуте и две с половиной секунды каждый.
Если бы это был кто-то другой, то Джек сказал бы, что он лжет, но Филип не лгал.
– Поздравляю, – сказал Джек, – честное слово, поздравляю. Восхитительная работа: у меня никогда не получалось настолько хорошо.
Он действительно искренне восхищался, но менее достойная часть Джека Обри чувствовала себя несколько огорченной: он всегда считал себя чуть выше Филипа в морском деле, а теперь тот сравнял или даже побил его наиболее лелеемый рекорд. Утешением служило то, что два замка дали осечку, чего никогда бы не случилось с фитилями, и что у Филипа имелось пять лет для обучения команды, чего никогда не случалось у Джека. Но это была очень впечатляющая стрельба и, видя радостные, потные лица, со скрытым триумфом взирающие на него со средней части корабля и квартердека, он искренне добавил:
– В самом деле, восхитительная. Я сомневаюсь, что любое другой корабль на флоте смог проделать это также хорошо.
– Теперь давай посмотрим, что могут карронады, погонные пушки и стрелковое оружие, – сказал Броук. – Если ты уверен, что это не потревожит миссис Вильерс.
– О нет, – сказал Джек. – Она вполне привыкла. Сам свидетель, она управляется с охотничьим ружьем как мужчина. И припоминаю, она стреляла тигров в Индии – ее отец служил в тех краях.
Броук окликнул катер, который выбросил новые мишени, и карронады, погонные пушки, и стрелковое оружие начали работу. Видеть это было восхительно, еще и потому, что Броук моделировал все виды чрезвычайных ситуаций: он отзывал из расчетов марсовых, абордажные команды и пожарных, но расчеты, невозмутимые посреди суматохи, продолжали работать, лишь едва-едва замедляясь от нехватки рабочих рук.
Внушительное зрелище, которого можно достичь только крайне умелым и долгим обучением, при условии хороших отношений между офицерами и матросами. Оно стало еще более внушительным, когда Броук развернул корабль и выпалил другим бортом, а мичманы, сбросив сюртуки – и с видимым рвением и вниманием на лицах – из своей медной шестифунтовки.
Последняя размещалась непосредственно над гамаком Дианы – на расстоянии вытянутой руки от ее головы, – и при высоком, блеющем звуке выстрела женщина снова подскочила.
– Стивен, – сказала она, – закрой иллюминатор, там ягненок. Должно быть, я выгляжу просто отвратительно. Мне стыдно за такое убогое зрелище и такую скуку. Очень, очень жаль… – но после второго залпа он в полутьме увидел ее улыбку – блеснули зубы.
Диана взяла его за руку.
– Боже, Стивен, дорогой, я только сейчас начинаю осознавать, – проговорила она. – Мы спаслись, мы убежали далеко-далеко!
