Текст книги "Военная фортуна"
Автор книги: Патрик О'Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Патрик О'Брайан
Военная фортуна
Предисловие автора
Когда история и литература сплетаются друг с другом, у читателя может появиться вопрос: насколько сильно пострадали от этих объятий реальные факты? В этой книге у меня два действительно имевших место поединка фрегатов, и описывая их, я строго придерживался источников того времени: официальных служебных документов, протоколов военных трибуналов над капитанами, потерявшими свои корабли, статей из журналов и газет, труда Джеймса, лучшего, вне всякого сомнения, военно-морского историка той эпохи, а также биографий и мемуаров участников событий. Сдается, что события с участием Королевского флота и совсем юных тогда морских сил США вряд ли нуждаются в каком-либо приукрашивании, поскольку факты тут без всяких декораций заявляют о себе с мощью бортового залпа. Единственная моя вольность заключается в том, что я поместил своих героев на борт этих фрегатов. Но даже так, хотя они и не были сторонними наблюдателями вроде Фабриса на поле Ватерлоо, участие их не играло решающей роли, и в любом случае не могло отразиться на ходе истории. Тех, кто захочет в мельчайших подробностях ознакомиться со второй дуэлью, я адресую к «Жизнеописанию адмирала сэра П. Б. В. Броука, баронета, кавалера ордена Бани и пр». (Лондон, 1866) преподобного Брайтона, доктора медицины. Труд этот местами напоминает житие святого и подчас не справедлив и не благороден по отношению к противнику, зато автор лично встречался со многими участниками битвы с английской стороны (включая мистера Уоллиса, который появится на этих страницей еще юношей, и закончит свои дни в возрасте ста лет в чине адмирала флота, до последнего числясь в списке офицеров действительной службы) и с педантизмом более уместным для медика, чем для духовной особы, описывает каждый выстрел, будь то ядро, книппель или картечь, выпущенный сражающимися кораблями. И подобно тому, как фантазии моей не было возможности разыграться на фоне упомянутых выше событий, я не имел нужды изобретать причудливый французский английский каковым пользовался Ансельм Брийя-Саварен, укрывшийся от Революции в Америке (где промышлял тем, что готовил белок в мадере) и чья манера выражаться будет сразу же угадана читателями его «Physiologie du Goût», [1]1
«Психология вкуса» (фр.).
[Закрыть]хотя я и вложил эти реплики в уста одного из своих персонажей. И наконец, я должен поблагодарить Государственный Архив и Национальный военно-морской музей за помощь и любезность, с которой они выслали мне копии судовых журналов и чертежи кораблей-участников. Документы эти – живой голос эпохи, и я надеюсь, что мне удалось хотя бы отзвук его пронести через эти страницы.
П.О.Б.
Глава первая
С оста дул теплый муссон, подгоняя направлявшийся ко входу в бухту Пуло-Батанг корабль Его Величества «Леопард». Корабль нес на мачтах все до клочка, стремясь встать на якорь прежде, чем прилив закончится, лишив его своей помощи, но что за унылое зрелище представлял собой некогда гордый красавец: паруса в заплатках, выцветшая ткань истончала настолько, что почти не задерживала сверкающих лучей солнца. С корпусом дела обстояли еще хуже. Глаз профессионала мог распознать, что «Леопард» имел когда-то нельсоновскую «шахматную» раскраску и является военным кораблем четвертого ранга, предназначенным нести пятьдесят орудий на двух палубах, но на взгляд человека сухопутного он, вопреки вымпелу и потрепанному боевому стягу на бизань-гафеле, больше походил на до крайности зачуханное торговое судно. И хотя на палубе «Леопарда» толпились обе вахты, с жадностью вглядываясь в берег, этот невообразимо ярко-зеленый берег, и вдыхая густой аромат островов Пряностей, экипаж был слишком малочисленным, лишний раз подтверждая правильность догадки, что перед нами «купец». Более того, взгляд более пристальный говорил, что на борту нет никаких пушек, а оборванцев в рубахах с короткими руками, обосновавшихся на квартердеке, никак невозможно было принять за королевских офицеров. Они с не меньшим, чем матросы, возбуждением вглядывались в берега бухты, рассматривая узкий, обрамленный зеленью заливчик, над которым возвышался флагшток и виднелись стены белого дома, служившего излюбленной резиденций голландского губернатора на время сезона дождей. Сейчас над усадьбой реял «Юнион-Джек». Тут по второму флагштоку, справа, зазмеились флаги.
– От нас просят показать личный сигнал, сэр, – доложил сигнальный мичман, припав к окуляру трубы.
– Быть по сему, мистер Уэзерби. Поднимите также наш номер, – ответил капитан, после чего повернулся к первому лейтенанту. – Мистер Баббингтон, как только окажемся напротив мыса, поворачивайте и начинайте салют.
«Леопард» скользил, ветер мелодично пел в снастях, теплое, спокойное море с шепотом лизало борта. Помимо этого не раздавалось ни звука: матросы молча разбегались по реям, бриз тем временем заходил полнее. В таком же безмолвии на берегу осмысливали номер «Леопарда». Корабль поравнялся с мысом, стал неспешно приводиться к ветру, а единственная его карронада подала голос. Семнадцать жалких клочков дыма и семнадцать негромких раскатов, похожих на «пшик» отсыревшей хлопушки разнеслись над бескрайним пространством океана. Когда последний слабый отзвук замер, флагманский корабль грянул низкий, полновесный ответ, а тем временем на берегу взвился новый сигнал.
– «Капитану прибыть на флагман», сэр, – отрапортовал мичман.
– Катер на воду, мистер Баббингтон, – распорядился капитан и спустился в каюту.
Ни появление берега, ни присутствие флагмана не являлись неожиданностью, поэтому парадный мундир уже ждал, разложенный на койке – его так тщательно наяривали щеткой, чтобы удалить пятна от морской соли, замерзших водорослей, антарктического лишайника и тропической влаги, что ткань местами истончилась, а местами размахрилась. Но этот, даже полинявший и сильно поношенный китель был все-таки сделан из добротного сукна, и едва одев его, капитан начал обливаться потом. Он присел и ослабил шейный платок.
– Придется теперь к этому привыкать, – проговорил он, но тут ход его мыслей прервал голос вестового, заходившийся в яростных проклятиях.
– Киллик! Эй, Киллик, что стряслось?
– Ваша шляпа, сэр! Ваша лучшая шляпа – ее сцапал вомбат!
– Ну так отбери, черт возьми!
– Не могу, сэр, – ответил Киллик. – Боюсь тесьму порвать.
– Ну погодите, сэр! – строго произнес капитан, влетая в большую каюту во всем своем величии.
– А теперь, сэр, – он обращался к вомбату, одному из многочисленных сумчатых, взятых на борт корабельным врачом, естествоиспытателем, – немедленно давайте эту штуковину сюда, слышите!
Вомбат посмотрел капитану прямо в глаза, выпустил из пасти золотую тесьму, потом нахально снова принялся ее мусолить.
– Позовите доктора Мэтьюрина, – распорядился капитан, сердито глядя на вомбата.
– Скорее, Стивен, – продолжил он минутой спустя. – Это заходит слишком далеко: твой зверь решил сожрать мою шляпу!
– Похоже что так, – кивнул доктор Мэтьюрин. – Но не волнуйся так, Джек, ему от этого вреда не будет. Их пищеварительная система…
В этот миг вомбат бросил шляпу, сделал несколько прыжков по палубе и запрыгнул на руки к доктору, вглядываясь ему в лицо с выражением крайнего обожания.
– Ладно, пока буду отдавать рапорт, суну ее под мышку, – сказал капитан, беря связку бумаг и осторожно перехватывая шляпу, чтобы не порвать погрызенную тесьму. – Что там, мистер Холлз?
– С вашего позволения, катер готов, сэр.
Строго говоря, катера у «Леопарда» не имелось – у борта плясала не более чем крошечная гичка, клинкерная обшивка которой была перелатана до такой степени, что первоначальных досок почти ни не сохранилось. До катера ее повысили по необходимости, но она была столь мала, что от всей капитанской шлюпочной команды (некогда десять самых сильных «леопардовцев», облаченных все как один в куртки из джерси и лакированные шляпы) остались только двое парней: старшина Баррет Бонден и старший матрос по фамилии Плейс. Но королевский флот есть королевский флот, и гичка, как и палуба самого «Леопарда», была выскоблена до неестественной белизны, а гребцы применили всю моряцкую смекалку, наводя лоск на белые парусиновые штаны и плетеные головные уборы.
В самом деле, к моменту появления капитана на палубе «Леопард» вполне можно стало принять за военный корабль: офицер морской пехоты и горстка оставшихся в его распоряжении солдат, облаченных в некогда алые, а ныне бурые армейские мундиры, застыли в строю, прямые как шомпол, провожая капитана к борту во время скромной церемонии, которую способен был обеспечить «Леопард».
– Обри! – вскричал адмирал, вскакивая при виде капитана с места и тряся его руку. – Обри! Господи, как я рад вас видеть! Мы ведь вас уже похоронили.
Адмирал был суровый, закаленный моряк с лицом римского императора, имевшим часто неприступное выражение; теперь же оно светилось от удовольствия.
– Господи, как я рад вас видеть! – повторил он. – Когда впередсмотрящий заметил вас, я решил, что это «Эктив» прибыл немного раньше намеченного, но как только показался ваш корпус, я понял, что это жуткий старина «Леопард» – я ходил на нем в девяносто третьем – восстал из мертвых! Да и держится вполне молодцом, как погляжу. Где же вас носило?
– Вот письма, рапорты, отчеты и данные о состоянии корабля, сэр, – ответил Джек Обри, кладя бумаги на стол. – Здесь все от момента нашего выхода из Даунса до нынешнего утра. Искренне сожалею, что сильно опоздал и привел к вам «Леопард» с такой задержкой и в таком состоянии.
– Ну же, ну, – отмахнулся адмирал. Он нацепил очки, пролистал кипу и снова снял их. – Лучше поздно, чем никогда. Расскажите мне в двух словах, что с вами произошло, а бумаги я просмотрю позже.
– Значит так, сэр, – медленно начал Джек, собираясь с мыслями. – Как вам известно, мне был приказано следовать в Ботани-Бей, чтобы разобраться с создавшейся у мистера Блая злополучной ситуацией. В последний момент нам погрузили на борт партию каторжников, так что пришлось иметь дело еще и с ними. Но каторжники принесли на борт тюремную лихорадку, и когда мы заштилели на несколько недель в районе двенадцатого градуса северной широты, болезнь вспыхнула с устрашающей силой. Мы потеряли более сотни людей, улучшения не предвиделось, и я дал приказ направиться в Бразилию, чтобы пополнить припасы и высадить больных. Имена последних приведены здесь, – промолвил он, ткнув пальцем в один из документов.
– Затем, через несколько дней после выхода из Ресифи, мы, направляясь к мысу Доброй Надежды, заметили голландский семидесятичетырехпушечник «Ваакзаамхейд».
– Вот как? – воскликнул адмирал с яростным удовлетворением. – Нас пугали его приходом. Сущий кошмар!
– Именно, сэр. Испытывая крайний недостаток людей, и сильно уступая числом орудий, я уклонился от боя, спустившись до сорок первого градуса южной широты в ходе затяжной погони. Мы оторвались от него наконец, но «голландец» прекрасно знал, куда мы направляемся, и стоило нам повернуть на норд-вест, к Мысу, он снова возник у нас с наветра. К тому же начинался шторм. Короче, сэр, неприятель следовал за нами до сорок третьего градуса, при все усиливающимся ветре и очень сильных попутных волнах, но укрепив стеньги дополнительными штагами и откачав за борт запасы пресной воды, мы добавили хода, удерживаясь впереди, а затем ядром из ретирадного орудия снесли ему фок-мачту. Его развернуло лагом и он пошел ко дну.
– Вот как, черт побери? – вскричал адмирал. – Отличная работа, ей-богу! Я слышал, что вы потопили его, но не отваживался поверить – никаких подробностей не было.
Теперь ему все стало ясно: адмирал прекрасно знал высокие южные широты, гигантские волны и мощные ветры сороковых, несущие верную смерть любому судну, стоит тому рыскнуть на курсе.
– Отличная работенка. Прям камень с души. Позвольте от всего сердца поблагодарить вас, Обри, – заявил адмирал, снова схватив руку капитана.
– Хлоя! Эй, Хлоя! – повысил он голос, крича в приоткрытую дверь.
Появилась молодая, гибкая женщина с медового цвета кожей. На ней были саронг и короткая блуза, приоткрывавшая крепкие выпирающие груди. Глаза капитана Обри мигом оказались прикованы именно к ним, заставив его лихорадочно сглотнуть. Немало воды утекло с тех пор, как ему в последний раз доводилось видеть женский бюст. Адмирал же, удостоив девушку не более чем приветливого взгляда, попросил подать шампанского и кексов. Заказанное доставили на подносах три девицы, как копия напоминавшие первую, ловкие, подвижные и улыбчивые; пока они накрывали на стол, капитан ощутил распространяемый ими ароматы амбры и мускуса, а возможно также гвоздики и миндаля.
– Это мои поварихи здесь, на берегу, – заметил адмирал. – Мне кажется, они справляются великолепно по части местных блюд. Итак, за вас, Обри, и вашу победу – не каждый день пятидесятипушечник отправляет на дно линейный корабль с семьюдесятью четырьмя орудиями.
– Вы очень добры, сэр, – отозвался Джек. – Но боюсь, дальнейший мой рассказ покажется не таким радостным. Откачав всю пресную воду за исключением тонны или около этого, я направился на зюйд-ост в поисках плавающего льда – не было резона возвращаться за тысячу миль к Мысу, да и с попутным свежим ветром я рассчитывал отправиться прямиком к Ботани-Бей как только пополню запасы воды. Лед мы нашли севернее чем ожидалось, настоящий ледовый остров. Но к великому сожалению, сэр, едва успели мы набрать несколько тонн, как погода начала портиться, и мне пришлось отозвать шлюпки. А затем в тумане мы ударились кормой о ледяную гору, потеряли руль и стали крениться на левый борт. Несмотря на заведенный пластырь течь остановить не удалось, и именно в этот момент, сэр, я вынужден был избавиться от пушек, как и другого груза.
Адмирал хмуро кивнул.
– Люди вели себя лучше, чем я ожидал: работали на помпах пока не валились с ног. Но когда вода поднялась выше орлоп-дека, мне стало ясно, что корабль обречен и многие из экипажа хотели бы попытать счастья на шлюпках. Я сказал, что мы обязаны завести еще один пластырь, и одновременно распорядился снабдить провизией и подготовить к спуску шлюпки. С огромным сожалением вынужден сообщить, сэр, но вскоре после этого некоторые из матросов вломились в винную кладовую, положив тем самым конец всякой дисциплине. Шлюпки отвалили от корабля в самом неприглядном состоянии. Можно поинтересоваться, сэр, удалось хоть одной из них спастись?
– Баркас дошел до Мыса – отсюда мне и стало известно про «голландца», хотя и без подробностей. Скажите, кто-то из ваших офицеров или юных джентльменов ушел вместе с матросами?
Джек замялся, поигрывая бокалом в руке. Служанки оставили дверь открытой, и он видел как по двору расхаживают казуары – птицы были хлопотливыми как куры, да и внешне походили бы на них, будь куры в пять футов вышиной. Зрелище это, впрочем, не слишком помогало ему побороть сомнения.
– Да, сэр, – выдавил он. – Я лично разрешил первому лейтенанту отправиться с ними, и обращение мое к матросам подразумевало согласие.
Поймав на себе пристальный взгляд адмирала, подпершего лоб ладонью, Джек добавил:
– Должен заявить, сэр: мой первый лейтенант держался как подобает офицеру и моряку, я совершенно доволен его поведением; да и воды в орлоп-деке было уже по колено.
– Хм-м, – протянул адмирал. – Все равно выглядит это все не очень красиво. Ушли вместе с ним другие офицеры?
– Только казначей и капеллан, сэр. Остальные офицеры и мичманы остались и проявили себя с самой лучшей стороны.
– Рад слышать это, – кивнул адмирал. – Продолжайте, Обри.
– Хорошо, сэр. Нам удалось до той или иной степени остановить течь, мы соорудили временный руль и взяли курс на острова Крозе. К сожалению, выйти к ним не получилось, поэтому мы пошли дальше, к острову, который, как рассказал мне один китобой, какой-то француз открыл на 49°44′ южной широты. Это остров Отчаяния. Мы откренговали корабль, заделали течь, пополнили запасы воды и провизии – тюлени, пингвины и вполне съедобная капуста – и соорудили новый руль из стеньги. Из-за отсутствия кузни мы не могли подвесить его, но по счастью на остров заглянул американский китобой, располагавший необходимым инструментом. Прискорбно доложить, сэр, но воспользовавшись моментом, один из каторжан сумел пробраться на борт китобоя вместе с американцем, которого я произвел в мичманы. Они сбежали.
– Американцем? – вскинулся адмирал. – А чего вы ждали? Проклятые мерзавцы! Да они сами каторжники, по большей-то части, а остальные – безродные дворняжки! Они же спят с черными женщинами, Обри – я из надежных источников знаю, что они спят с черными женщинами! Предатели, их повесить мало, всю эту чертову шайку! Так значит малый, которого вы повысили до мичмана, сбежал, да еще и англичанина подбил в придачу? Вот вам американская благодарность! Да и чего ждать: мы до шестьдесят третьего защищали их от французов, и как они с нами обошлись? Я скажу как, Обри – укусили руку, которая кормила их! Подонки. И вот теперь ваш американский мичман подбивает на побег одного из каторжан. Впрочем, тот небось тоже хорош! Осужден, наверняка, за отцеубийство или за гнусный разврат, а то и за все сразу! Птицы одного полета, Обри, птицы одного полета!
– Очень верно, сэр, очень верно. И стоит раз изваляться в дегте, больше уже не отмоешься.
– Деготь отмывается скипидаром, Обри, венецианским скипидаром.
– Именно, сэр. Но должен отдать должное молодому американцу – кстати, он здорово помог нам во время эпидемии, работая в качестве помощника хирурга – речь не совсем о каторжанине, а о каторжанке – привилегированной американской заключенной, размещавшейся в отдельной каюте. Именно с ней он и сбежал, с необычайно привлекательной юной леди по имени миссис Уоган.
– Уоган? Луиза Уоган? Темные волосы, голубые глаза?
– Цвета глаз я не заметил, сэр, но она была очень красива. И уверен, что звали ее Луиза. Вы были знакомы с ней, сэр?
Адмирал Друри залился румянцем. Да, мол, ему как-то приходилось встречаться с Луизой Уоган: знакомая его кузена Воулза, младшего лорда Адмиралтейства, знакомая миссис Друри. Кто бы мог подумать про Ботани-Бей? Имя весьма распространенное, простое совпадение, наверное. Видимо, вовсе не та женщина. Кстати, припомнил вдруг адмирал, у его миссис Уоган глаза были светло-карие. Да и к чему им вдаваться в такие детали, Обри пора продолжать доклад.
– Слушаюсь, сэр. Итак, установив новый руль, мы вышли в море, держа курс на Порт-Джексон – Ботани-Бей. Через два дня был замечен, далеко под ветром, тот самый китобой, но мне посоветовали, то есть, я, так сказать, пришел к выводу, что не должен начинать погоню: миссис Уоган имеет американское гражданство, а в нынешней напряженной ситуации насильственное изъятие ее с борта американского судна могло вызвать политические осложнения. Полагаю, сэр, они не объявили нам войну?
– Нет. По крайней мере, я об этом не слышал. Надеюсь, что объявят – у них ни одного линейного корабля, а только на прошлой неделе три их «купца» прошли мимо Амбойны – что за призы!
– Что верно, то верно, сэр, хороший приз нам бы не помешал. Итак, мы проследовали в Порт-Джексон, где выяснилось, что капитан Блай уже уладил все свои проблемы. Оказалось, что местные власти не могут выделить нам ни единого орудия или клочка парусины. Пеньки очень мало. Краски тоже нет. Отчаявшись получить что-либо от военного командования – оно, похоже, категорически настроено против флота со времен вступления в должность мистера Блая – я выгрузил каторжников и как можно скорее отправился на рандеву с вами. Этим, осмелюсь заметить, объясняется состояние вверенного мне корабля.
– Уверен, вы сделали все возможное, Обри. Проявили себя с самой лучшей стороны, богом клянусь, и я очень рад видеть вас здесь. Господи, я думал, вы давно уже отдали концы и потонули в пучине, а миссис Обри выплакала все свои очаровательные глазки. Не то, чтобы она уже похоронила вас: пару месяцев назад, с «Фалией», я получил от нее письмо с просьбой переслать кое-какие вещи – книги и чулки, помнится – в Новую Голландию, поскольку вы, де, наверняка обретаетесь где-то там. «Бедняжка, – подумалось мне, – она беспокоится о хладном трупе». Милое такое письмецо, кажется, я его сохранил. Верно, – продолжил Друри, роясь среди бумаг, – вот оно.
Вид знакомого почерка со страшной силой подействовал на Джека, на миг он готов был даже поклясться, что слышит ее голос, на один миг он очутился вдруг в гостиной в Эшгров-Коттедж, в Хэмпшире, за полмира отсюда, а супруга сидит за столом напротив: высокая, элегантная, любимая и такая родная. Но на самом деле фигура на другой стороне стола принадлежала суровому контр-адмиралу белого флага, который в этот миг изрекал, что все жены одинаковы, даже жены морских офицеров: по их мнению, любая станция, где может объявиться корабль, обязана иметь почтовое отделение, готовое без минутной задержки вручать корреспонденцию адресату. Вот почему моряков так часто плохо встречают дома и осыпают упреками, что редко писали – наши благоверные все одинаковы.
– Только не моя, – возразил Джек, но не вслух, поэтому адмирал без помех продолжил.
– Адмиралтейство тоже не списало вас. Вы назначены на «Акасту», а Беррел прибыл сюда много месяцев назад, чтобы принять «Леопард». Но он помер от кровавого поноса, как и половина его офицеров и вообще многие тут, и что мне делать теперь с «Леопардом», ума не приложу. Пушек у меня нет кроме тех, что можно взять у голландцев, а ядра наши, как вам прекрасно известно, не подходят к голландским орудиям. А без пушек его можно использовать только как транспорт. Старика надо было переоборудовать в грузовое судно еще лет десять, а то и пятнадцать назад. Но это не имеет отношения к повестке дня. Что вам нужно сделать, Обри, так это незамедлительно доставить свои пожитки на берег, потому как «Ля Флеш» зайдет сюда по пути из Бомбея. Им командует Йорк. Корабль заглянет к нам на минутку, чтобы забрать почту, после чего помчится в Англию, трепещущий, будто стрела. Как стрела, Обри.
– Есть, сэр.
– «Флэш» по-французски значит «стрела», Обри.
– Правда? Я и не знал. Отлично, сэр. Ей-богу, здорово. Трепещущий как стрела – я должен повторить это выражение.
– Будьте любезны, причем можете выдать за свое. И если Йорк не промедлит, не станет рыскать по Зондскому проливу, волочась за призами, вы вполне успеете захватить муссон, который как на крыльях перенесет вас через океан. А теперь вкратце расскажите о состоянии вашего корабля. Разумеется, его необходимо сохранить, но я должен получить общее представление. И еще: сколько матросов у вас на борту – вы даже не представляете, какой у меня людской голод. Никакой каннибал не испытывал такого.
За сим последовала изобилующая сложными техническими терминами дискуссия, в ходе которой были извлечены на свет все недостатки бедняги «Леопарда»: состояние его футоксов и никуда не годные кницы. Из дискуссии вытекало, что располагай даже адмирал пушками, чтобы вооружить корабль, тот не смог бы нести их – настолько изношен был его корпус, а гниль, начавшаяся с кормы, распространялась с пугающей скоростью. Разговор этот, хотя и унылый, велся совершенно дружелюбно, ни единого резкого слова не прозвучало до тех пор, пока речь не зашла о «свите» капитана: офицерах, мичманах и тех нижних чинах, которые по флотскому обычаю следовали за своим командиром с одного корабля на другой.
Придав себе вид ложного сожаления, адмирал заметил, что жестокая необходимость диктует ему удержать всех вышеозначенных лиц при себе.
– Хотя хирурга можете забрать с собой, – добавил Друри. – Дело в том, что я получил несколько приказов отослать его обратно с первым же кораблем. А еще ему следует незамедлительно прибыть с рапортом к мистеру Уоллису, моему советнику по политическим вопросам. Да-да, можете забирать его с собой, и это огромная уступка с моей стороны. Пойду даже дальше, и позволю вам сохранить своего вестового, хотя «Ля Флеш» наверняка способен предоставить вам любое количество таковых.
– Как же так, сэр! – взвился Джек. – А мои лейтенанты? Баббингтон, следовавший за мной с самого первого моего капитанства? Мичманы? Шлюпочная команда? Всю лодку одним махом? Разве это справедливо, сэр?
– Какую лодку, Обри?
– Что, сэр? А, я не имел в виду конкретного судна – это аллюзия из Библии. Зато хотел сказать, что это попирает все неписанные законы флота…
– Надо понимать, вы намерены обсуждать приказ, мистер Обри?
– Никогда, сэр, Боже упаси! Любой письменный приказ, который вы соизволите вручить мне, будет исполнен без промедления. Но вам не хуже меня известно, что неписанный закон флота гласит…
Джек с адмиралом знали друг друга лет двадцать; они провели вместе немало вечеров, зачастую за бокалом вина, но ни разу споры между ними не принимали ядовитого характера чисто официальной стычки. Это, впрочем, не умеряло пыла сейчас, и вскоре голоса их возвысились до такой степени, что служанки во дворе могли четко разбирать слова, включая теплые эпитеты по отношению к личности – прямолинейные со стороны адмирала и слегка завуалированные со стороны Джека. Раз за разом звучал аргумент «неписанный закон флота».
– Вы всегда были свинорылым, упрямым малым, – заявил адмирал.
– Моя старушка-нянька то и дело говорила мне это, – ответил Джек. – Но честное слово, сэр, даже человек, не питающий уважения к обычаям службы, новатор, не обращающий внимания на устоявшиеся флотские порядки, не смог бы осуждать меня за то, что я отстаиваю своих офицеров и мичманов, людей, бок о бок с которыми пережил такое испытание. Неужели я должен передать своих воспитанников капитанам, которым наплевать на их семьи и достижения, или оставить первого лейтенанта, следовавшего за мной с тех пор, как я еще по мачтам бегал, и просто развести руками? Да стоит удаче улыбнуться «Акасте», и Баббингтон уже коммандер. Я взываю к вашему собственному опыту, сэр. Всему флоту ведомо, как Чарльз Йорк, Беллинг и Гарри Фишер переходили за вами с корабля на корабль, и теперь они – благодаря вам – уже пост-капитаны и коммандеры. И мне прекрасно известно как печетесь вы о своих младших. Неписанный закон флота…
– А, к чертям неписанные законы, – взорвался Друри, после чего, напуганный собственными словами, притих на время. Конечно, он мог отдать прямой приказ, но подобный письменный документ было бы стыдно показать кому-либо на глаза. Опять же, Обри не только в своем праве, он также капитан с выдающейся боевой репутацией, капитан, настолько преуспевший в добыче призовых денег, что удостоился прозвища Счастливчик Джек Обри, капитан, имеющий славное именьице в Хэмпшире и отца в Парламенте. Парень вроде Обри вполне способен закончить карьеру в адмиралтейском кресле, да и вообще не из тех, с кем позволительно обходиться как придется. К тому же адмирал симпатизировал Обри, да «Ваакзаамхейд» дорогого стоил.
– Эх, ладно, – махнул он рукой. – Ну и упрямый и дерзкий вы тип вы, Обри, честное слово! Давайте-ка, подлейте себе вина, может оно немного размягчит вас. Забирайте своих мичманов, и первого лейтенанта тоже. Кстати, раз уж воспитывали их вы, не удивлюсь, если эти парни начнут пререкаться с новым капитаном на собственном его квартердеке, вздумай тот погладить их против шерсти. Вы напомнили мне того старого содомита.
– Содомита, сэр? – удивился Джек.
– Да. Как человек, так любящий цитировать Библию, вы должны знать о ком я. О том малом, который повздорил с Господом по поводу Содома и Гоморры. Заставил Всевышнего скинуть с пятидесяти до двадцати пяти, а потом и до десяти. Берите Баббингтона, мичманов, хирурга, ну и еще, так и быть, своего старшину, но даже не заикайтесь про остальную команду катера. Примите это за исключительную уступку с моей стороны, да и все равно на «Ля Флеш» не найдется ни одного дополнительного места, так что покончим с этим. А теперь скажите: среди оставшихся из вашего экипажа возможно наскрести одиннадцать нормальных парней для крикетной команды? У нас тут на эскадре играют корабль против корабля, ставка по сотне фунтов.
– Почему бы нет, сэр, – ответил Джек, улыбнувшись. В тот самый миг как адмирал упомянул про крикет, капитан решил загадку, беспокойно ворочавшуюся в дальнем уголке его мозга: что это за нелепо знакомый звук доносится с лужайки за домом? Ответ: щелчок биты, принимающей мяч.
– Почему бы нет, сэр, – повторил он. – И еще, сэр: полагаю, у вас имеется почта для «Леопарда»?
Политический советник адмирала был человеком исключительно весомым, поскольку британское правительство наметило присоединить к короне всю нидерландскую Ост-Индию, а это означало, что следует не только привить местным князькам любовь к королю Георгу, но и выстроить противовес хорошо отлаженным голландской и французской системам, а по возможности и вовсе искоренить их. Но жил этот великий человек в маленьком неприметном домике, и вид имел совершенно не солидный, даже не половина адмиральского секретаря. Сия скромная персона была облачена в табачного цвета сюртук, и единственной уступкой климату являлись нанковые панталоны, бывшие в лучшие свои времена белыми. Задача перед ним стояла труднейшая, но поскольку Достопочтенная Ост-Индская компания давно уже лелеяла мечту разделаться с голландской своей конкуренткой, а некоторые члены кабинета министров находились среди крупных акционеров компании, он хотя бы не испытывал нужды в деньгах.
И действительно, он встретил гостя, сидя на одном из сундуков, до верху набитом небольшими серебряными слитками, самой востребованной валютой тех краев.
– Мэтьюрин! – возопил политикан, сдергивая с носа зеленые очки и тряся руку доктора. – Мэтьюрин! Бог мой, как я рад видеть вас! Мы вас уже похоронили. Как поживаете? Ахмет! – он хлопнул в ладоши. – Кофе!
– Уоллис! – отозвался Стивен. – Рад встрече. Как ваш пенис?
Во время последней их встречи он сделал своему коллеге по политической и военной разведке операцию, которая позволила бы тому сойти за еврея. Проведенная в таком возрасте операция оказалась вовсе не такой пустяковой, как им с Уоллисом представлялось, и Стивена долгое время преследовал призрак гангрены.
Радостная улыбка Уоллиса мигом померкла, сменившись выражением неподдельной жалости к себе. Агент заявил, что все зажило как нельзя лучше, но судя по всему, прежние функции так никогда и не восстановятся. По мере того, как тесную грязную комнату наполнял аромат кофе, Уоллис тщательно расписывал симптомы, но когда кофе, в медном кофейнике на медном подносе, появился на столе, он одернул себя и заявил:
– Ах, Мэтьюрин, я настоящее чудовище, все о себе и о себе. Прошу, расскажите о своем путешествии, путешествии жутко затянувшемся и, боюсь, весьма тяжком. Мы ждали так долго, что почти утратили надежду, а письма сэра Джозефа вместо восторга стали выражать обеспокоенность, а потом и безмерную тревогу.
