Текст книги "Люди молчаливого подвига"

Автор книги: Овидий Горчаков

Соавторы: Александр Сгибнев,Михаил Колесников,Мария Колесникова,Александр Василевский,Антон Бринский,Иван Падерин,Иван Василевич,В. Курас,В. Золотухин,Михаил Кореневский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

И. Падерин.
Севастопольские были.
Об Иване Дмитришине

1. Неслучайная «случайность»

С бывшим разведчиком морской пехоты Иваном Дмитришиным меня познакомил генерал-лейтенант в отставке Евгений Иванович Жидилов, коему в дни героической обороны Севастополя довелось командовать 7-й бригадой морской пехоты Черноморского флота.

– Иван Дмитршнин работает директором техникума в Борщеве Тернопольской области, – сказал Евгений Иванович. – Отважной натуры человек, в Севастополе у него была кличка матрос Кошка.

– Это по старой привычке, от Льва Николаевича Толстого ко мне прилипло, – смущенно оправдывался неторопливый на слово Иван Дмитришин.

Натура у него действительно флотская: плечи – развернутый метр, черты лица крупные, взгляд задумчивый и вместе с тем прямой, как нацеленный штык. Вначале мне даже казалось, что его не вызовешь на откровенный разговор. Разведчики привыкли больше думать, чем говорить. И вдруг из его уст вырывается, как он сказал, «случайный» эпизод.

Было это в начале октября 1941 года. Вражеские бомбардировщики все чаще и чаще прорывались через зоны воздушного заграждения Севастополя и вываливали свой груз на различные объекты города. Однажды они нацелились на квадрат, в котором размещалась «Севастопольская панорама». Нависла угроза над полотном великого мастера батальной живописи Рубо. В тот час Иван Дмитришин сидел возле телефона в подвальчике связистов, невдалеке от здания панорамы. Свист бомб над головой перерастал в рев. Зная, что не та бомба, которая свистит, а та, которая ревет, для тебя последняя, Иван Дмитришин прижался к полу. Именно такая ревущая бомба воткнулась у входа в подвальчик. Воткнулась и… молчит. Лишь из хвостового оперения вырвался шипящий зонтик желтого дыма. Похоже, бомба фугасная, замедленного действия. Грунт здесь твердый. Скорее всего, пройдет несколько секунд и она взорвется. Но сколько? Перепрыгивать через нее, чтоб выброситься из подвала, пожалуй, поздно: она в любой момент может взорваться и… конец, разнесет в клочья…

Сколько прошло времени в ожидании взрыва – трудно сказать. Две-три или десять секунд. Но каждое мгновение было равно вечности. На спине выступил холодный, липкий пот. А бомба не взрывалась!

Как потом выяснилось, в теле той бомбы вместо тротила покоились опилки с песком. Кого благодарить за такой подарок – Дмитришин до сих пор не знает, но думает о нем с признательностью. И тогда же он сделал весьма важный для себя вывод: ему, Дмитришину, была уготована мгновенная смерть, а тот человек, который начинил бомбу опилками с песком точно по весу тротила, почти, наверное, обрекал себя на мученическую смерть в застенках гестапо. Значит, в тылу врага есть люди, которые самоотверженно стараются помочь нам в борьбе за правое дело! Они выполняют интернациональный долг, они – верные друзья советского народа. Поэтому ты, Дмитришин, не жалей своих сил, крови и самой жизни в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Оправдай надежды друзей, принеси победу над фашизмом и тем отблагодаришь того, кто делает такие бомбы…

Как бы воскреснув из мертвых, Иван Дмитришин в ту пору стал осмысливать свои задачи шире, чем прежде, и взгляд на жизнь, на окружающую обстановку, на ход событий обрел особую ценность.

…Над скалистой грядой приморских гор, над Севастополем синеет пятнистое небо. Оно стало похоже на тельняшку, распоротую осколками зенитных снарядов. Фашистские бомбардировщики, вслед за которыми тянутся цепочками и вразброс белесые и черные разрывы зенитных снарядов, бомбят Севастополь вслепую.

Бомбардировщики уходят порой безнаказанно, а разрывы снарядов и черные столбы от бомбовых ударов, разрастаясь, делают небо мрачным, и оно кажется покрытым морщинами, какие появляются на лице матери от горя и беспомощности перед неотвратной бедой, нависшей над ее ребенком.

И море тоже, как небо, хмурится. Его волны бугрятся, собираются в крутые гребни и хлещут в берега севастопольских бухт, как бы предупреждая – опасность! И хотя с моря Севастополь недоступен, все же грустно смотреть на встревоженные волны.

Неужели Севастополю вновь уготована такая же участь, какая постигла его почти девяносто лет назад, в Крымскую кампанию? От таких дум в груди тесно: выдохнешь – и ребра не расправляются, словно судорога их схватила. Но Иван Дмитришин от природы дюжий. Выносливости в нем хватит на двоих. Спасибо отцу и матери, не обделили его здоровьем. Хоть камни на нем дроби – выдюжит. И винтовка в его руках держится ладно: глаз – от прорези прицела до самого горизонта не поверяет цель, лишь бы пуля достала. И никто и ничто не истощит в нем веру в правое дело. Так воспитали его школа, комсомол и вся жизнь, вся советская действительность. Родом он с Подолья, сын крестьянина, родился в 1922 году, комсомолец, образование – семь классов и школа судовых механиков. Пока связист, но теперь твердо решил: быть там, где можно принести больше пользы общему делу в непосредственной борьбе с фашистами.

30 октября в 4 часа утра телефонная связь с батальоном оборвалась… Наконец поступил боевой приказ: батальон выдвигается на передовой оборонительный рубеж – западная окраина села Дуванкой.

Рассвет застал морских пехотинцев на Симферопольском шоссе, на подъеме к Мекензиевым Горам. Небо на этот раз голубело. Голубизна всегда располагает к спокойствию. Кругом тихая благодать. И не хотелось думать Дмитришину о том, что идет война, что приближаются суровые испытания огнем, но он готов был ко всему.

Оглядываясь назад, на Севастополь, на дымящиеся после ночного налета вражеской авиации склады Северной бухты, Дмитришин понимал, что утренняя благодать и голубое небо – это всего лишь подарок крымской природы, кратковременное напоминание о той поре, которую война отобрала, как видно, надолго…

Севастополь, Севастополь… Глядя на тебя с высот Мекензиевых Гор, кажется, что когда-то давным-давно, еще в пору формирования Крымского полуострова, дотянулся здесь до моря рукой какой-то сказочный гигант. Дотянулся, погрузил пальцы в море и окаменел. Время – миллионы лет, – вода, ветер деформировали ладонь гигантской руки, скривили пальцы, но не смогли разрушить их. Они стали каменными грядами. Каждый палец – гряда. А между ними образовались бухты. Бухта между большим и указательным пальцами называется Северная, между указательным и средним – Корабельная, между средним и безымянным – Южная, между безымянным и мизинцем – Карантинная.

И кажется, не сегодня, так завтра оживут эти пальцы, сожмутся в мощный кулак – или уже сжались, – и фашистские орды наткнутся на него, как на грозную скалу, которая обрушится на них неотвратимой карой за все злодеяния…

Других дум в тот час у Ивана Дмитришина не было: он по зову сердца шел на передний край, чтобы быть в самой гуще борьбы с фашистами, оправдать надежды верных друзей Советской страны.

2. Назначение в разведку

После того как связист Дмитришин в трудных условиях сумел устранить обрыв линии и к тому же метким выстрелом покончил с гитлеровским лазутчиком, его пригласили в политотдел бригады.

Беседа закончилась тем, что в тот же день Иван Дмитришин перебрался в землянку разведчиков.

Командир взвода разведки старший лейтенант Федор Ермошин встретил его испытывающим взглядом. Ему лет сорок, на висках выступила седина. Не очень широк в плечах. Но когда Дмитришин доложил ему о своем прибытии, тот подал ему руку и сжал ладонь так, что хоть кричи. Не пальцы, а стальные клещи. Набравшись терпения, Дмитришин даже улыбнулся. После этого Ермошин отпустил ладонь и спросил:

– Раньше в разведке бывал?

– Не приходилось.

– Значит, от природы такой?

– Не знаю от чего, но хочу быть таким, какого вам надо в разведку.

На лице Ермошина мелькнула улыбка, и он тут же, очень коротко, но удивительно четко разъяснил, какие требования предъявляют к человеку, который решил быть разведчиком.

– Поневоле разведчиком стать нельзя. Надо почувствовать в себе готовность к самым трудным испытаниям. Притворился мертвым – лежи. Даже если тебя испытывают каленым железом – лежи камнем, не дергайся. Научись ходить тише кошки… Разведчик – ночной человек, но действует как днем – разумно и осмотрительно. Самоконтроль и строгость к себе нужны разведчику как дыхание, иначе погибнет раньше срока…

Пословица «первый блин комом» во фронтовой жизни не дает права на оправдание промахов и просчетов. Ведь в бою, особенно при вылазках разведчиков к переднему краю противника, малейший просчет оплачивается только кровью, потерей боевых друзей. Поэтому «первого блина» у разведчиков не должно быть. Иначе вступит в силу тот самый противник, который притаился в тебе, – робость. После первой неудачи она, эта робость, при выходе на второе задание будет мешать твоему разуму находить верный путь к решению задачи, затем станет повелителем твоей воли и превратит в труса.

Так или примерно в таком плане проводил свою линию Федор Павлович при подготовке взвода к выполнению первого боевого задания. И хоть обстановка на переднем крае изо дня в день усложнялась и взвод бросали с участка на участок как обычных стрелков, все же командир взвода ухитрялся проводить занятия, тренировки по всем статьям наставления войсковой разведки. Ночь была в его распоряжении, и выжимал он из своих разведчиков все, что можно, и даже сверх того, как говорится, до второго пота. Свалился раз от усталости – это чепуха, поднимайся за счет духа, за счет моральных сил, а если таковых не окажется – грош тебе цена.

Что он только не делал с новичками в разведке! Тьма – глаз выколи, а он стремительным броском гонит всех через колючую проволоку в четыре кола. Зацепился, распорол ногу – ни звука, и не отставай от идущих впереди. А потом, когда четыре кола останутся позади, он даст вводную:

– Под проволокой остался мой сапог: найти! Время две минуты!..

Сам стоит на одной ноге, другая согнута в коленке, босая. Земля темная, сапог такой же окраски, как его найдешь? Ощупывай каждый бугорок. Но вот кто-то докладывает:

– Нашел!..

– Как?

– По нюху…

– Молодец!

Или посадит заранее кого-нибудь из самых зрячих в траншею с пулеметной площадкой, остальных разведет в разные концы. Вводная:

– Взять «языка» в траншее. Только учтите, «язык» имеет право хлестать из ракетницы по обнаруженной опасности. И лопату настоящую может пустить в ход. Синяки и шишки – три наряда за каждую.

И возвращались, бывало, не раз с синяками и шишками.

Броски на выносливость, умение «превращаться» в незаметный предмет возле дороги, плавание в ледяной воде и саморазогрев, оказание первой помощи и знание первой сотни немецких слов, применение холодного оружия и выход из опасной зоны – все подчинялось одному: умей взять и привести «языка».

Захват «языка» – это самое трудное, сложное и опасное в разведке искусство. И это не просто слова. Именно искусство, потому что никаких определенных правил и научных трактатов по этому вопросу нет. Лишь личный опыт по захвату условного «языка» открыл перед Дмитришиным такие приемы и ходы, которые не перескажешь без показа. В каждом эпизоде разные условия, в каждый момент надо действовать с учетом поведения «языка». Убить его в тысячу раз легче, чем взять. Он не палка, не кукла, запрятанная в сундук. У него есть все, что нужно для обороны. Но он может применить против тебя имеющееся у него в руках оружие, а ты не можешь, тебе надо взять его живьем и без крика. Вот и действуй: отвлечение внимания, зрительный мираж, ложный шум, реакция с опережением осмысленного решения. Только разведчик знает, как все это сложно в конкретной боевой обстановке.

Тренировку по захвату «языка» командир взвода проводил, как правило, под утро, когда физические и моральные силы были на исходе. Он забирался в траншею и объявлял себя объектом для захвата.

– Берите меня отделением!

Первые такие уроки были похожи на возню слепых котят возле кошки, и новички не раз оказывались выброшенными за бруствер, где открытыми ртами ловили воздух и ощупывали себя. В схватках со взводным траншея становилась для них тесной, а для него просторной, и он выскальзывал из-под рук, как шарик ртути из-под пальца.

После освоения некоторых приемов самбо Дмитришину удалось взять взводного, но с каким трудом! И если до сей поры Дмитришин считал себя сильным и выносливым, то после схваток с Ермошиным ему оставалось только сожалеть – видно, слишком преувеличенно оценивал свои возможности. Ермошин перевертывал и ломал его, как хотел, будто в его стальные руки попадал не Иван Дмитришин – грудь колесом! – а тюфяк неповоротливый. Проворности и ловкости в нем оказалось неистощимый запас.

И тогда же Дмитришин дал себе слово – не кичиться своей силой. Его потребностью стало знать и уметь делать все так, как знает и умеет командир взвода старший лейтенант Федор Ермошин. Без этого в разведке нечего делать, и твоя жизнь в ней будет очень короткой.

3. За «языком»

Осажденный Севастополь готовился к новым испытаниям. Войска Манштейна, остановленные на подступах к городу, сосредоточивались в мощные кулаки для таранных ударов с разных направлений. В промежутках между этими кулаками вражеских войск почти не было. Но такие участки находились под постоянным наблюдением пулеметчиков, укрепившихся на высотах, и густо минировались. Перед разведчиками стояла задача: не прозевать приготовлений врага, добывать «языков», наносить на карту боевых действий минные поля и огневые точки противника.

В середине ноября разведчики подготовили вылазку с высоты 103, которая господствовала над Бельбекской долиной. Ночью 16 ноября они осторожно пробрались на ее крутые обрывы с севера.

Есть бойцы, которых не остановит никакая опасность, а вот перед минным полем нельзя не остановиться. Фашисты под Севастополем расставляли преимущественно противопехотные мины. Среди них много прыгающих. Взрываются на метровой высоте: осколки в живот…

Опасно, невозможно преодолеть такое минное поле без риска или даже без жертв. Что же надо сделать, чтобы такую опасность свести к нулю?

На склоне высоты ухнул тяжелый вражеский снаряд. Недолет. Но он помог решить сложную задачу: от места взрыва покатились камни. Один из них подорвал мину. Это натолкнуло на мысль – прочистить путь через минное поле с помощью камней-валунов. Разведчики подобрали полдюжины камней, выждали новые взрывы и пустили эти камни под откос. Каждый валун увлекал за собой другие камни. Взорвалось еще две мины. Противник всполошился. Взвилась ракета. Застрочили пулеметы, автоматы. Но огнем пулемета камень не остановишь. После третьей серии запуска камней гитлеровцы поняли, что на минном поле не люди, а камни. Их не расстреляешь.

Следя за противником, Ермошин установил, что между высотой 220,6 и селом Дуванкой есть тропа, по которой гитлеровские связные и солдаты часто спускаются в населенный пункт и возвращаются обратно на высоту. Командир взвода поручил Дмитришину выдвинуться вперед и тщательно изучить подходы к тропе, наметить место для засады и вообще подготовить план захвата «языка» на этой тропе.

Через день Дмитришин повел группу разведчиков по своему плану. Спустились в ущелье. Темно, как в могиле. Разведчики спотыкаются о камни и безбожно ругаются. Здесь можно, а там, за передним краем, прикуси язык и закрой рот на замок.

Чем ближе к противнику, тем строже следи за собой. Это зона испытания на осмотрительность и выдержку.

Вдруг остановка.

– Сюрприз…

Направляющий каким-то чудом заметил протянутую через тропу проволоку. Тонкую, как струна. Ясно, что здесь мины натяжного действия: тронь струну – и сработают взрыватели. Но вот если пройти через минное поле вперед – оно наверняка не такое уж широкое, – тогда разведчики окажутся в безопасности. Там, где установлены такие мины, у противника беспечность.

Дмитришин легонько пальцами прижал проволоку к земле, чтоб направляющему было удобнее переступить через нее.

– Осторожно подымай ногу. Переступай. Теперь вторую ногу подымай… Ступай точно в след направляющего…

И когда последний разведчик перешагнул проволоку, спина Дмитришина одеревенела, и казалось, не хватит сил разогнуться.

Преодолев проволоку, разведчики уже более уверенно двигались вперед между горными дубами, которые в темноте казались уродливыми привидениями. Как-то не верилось, что вот уже рядом тропа, протоптанная немецкими коваными сапогами, тропа, за которой издали наблюдали несколько дней.

Место для засады выбрано. Притаились. Поглощенный подготовкой к броску, Дмитришин вглядывался в темноту. Перед ним Дуванкой. Кое-где в окнах виднелся тусклый свет: возможно, там, где горит огонь, расположился штаб противника, а может… Нужен «язык», тогда прояснится и «возможно», и «может»…

Далеко за спиной ухали орудия севастопольских кораблей. Снаряды пролетали над головами и гулко разрывались за Дуванкоем. Эхо откликалось в горах и застревало в ущелье.

Прошел невыносимо долгий час ожидания. Уже было потерялась надежда взять «языка». До утра засиживаться здесь нельзя.

Вдруг… Это «вдруг» на войне бывает часто. К засаде приближался, как успел разглядеть Дмитришин, хмельной фашист в высокой фуражке. С каждым шагом все отчетливее звенели кавалерийские шпоры.

Это офицер. Но вот он, как зверь, почуяв опасность, рванул в сторону. Дмитришин не выдержал – кинулся за ним. Словно горные барсы сорвались с места и другие разведчики. Убегая, гитлеровский офицер с перепуга забыл про пистолет или просто не смог расстегнуть кобуру. Дмитришина обогнал один, затем еще двое разведчиков. Дмитришин остановился, проклиная себя за плохую организацию засады. Ермошин не допустил бы такой чехарды.

Послышался стон гитлеровца. Разведчики уже успели заткнуть ему рот. В ноге пленника под коленкой торчит нож – отомкнутый штык от самозарядной винтовки. Это Азов, долговязый и сухой белорус, потеряв надежду схватить офицера, бросил вдогонку нож – и не промахнулся…

Теперь пора обратно.

Уже начинало светать, так что можно было разглядеть улыбки на лицах разведчиков. Редко появлялись они у бойцов на фронте.

В санчасти батальона дежурил врач. Гитлеровцев он органически не мог терпеть, и вдруг к нему на операционный стол попал пленный немецкий офицер. Но делать нечего, взятый «язык» нуждается в медицинской помощи, иначе он будет молчать. Хирург обработал рану, сделал укол, наложил повязку.

Через час гитлеровец, звякнув шпорами, представился советскому офицеру, затем попросил разрешения сесть. Начался допрос.

– Как давно вы под Севастополем?

– Недавно, всего пять дней.

– Откуда прибыли?

– Из Франции. Мы выгрузились в Симферополе.

– Номер части?

– Мы пополняли 22-ю пехотную дивизию.

– Когда готовится наступление на Севастополь?

– Точно еще не известно, но скоро.

Послышался зуммер телефона. Телефонист передал трубку комбату. В землянке хорошо был слышен голос командира бригады.

– Доставьте «гостя» ко мне.

– Слушаюсь.

Доставить «языка» в офицерских погонах на допрос к командиру бригады было поручено Ивану Дмитришину.

4. Живые камни

В день разведки боем, которая была проведена 23 ноября, погиб молодой разведчик взвода Павел Худобин. Это был сослуживец Ивана Дмитришина еще по взводу связи. Утрата верного друга не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Что бы он ни делал, мысли возвращались к гибели Худобина. Какую придумать себе казнь за то, что перетянул его из войск связи в разведку? Разумеется, будут еще утраты, привыкнуть к этому нельзя, можно лишь притерпеться – война есть война, однако первая утрата боевого друга невыносимо тяжела.

Вечером Дмитришин тайком от товарищей побывал возле могилы Павла Худобина, поклонился ему и часа три собирал камни, чтоб соорудить что-то вроде обелиска. Получилась пирамида, из камней метра в полтора. Когда укладывал последний, самый тяжелый камень, ему показалось, что пирамида оседает и камни ожили…

Возвращаясь в свою землянку вдоль траншеи второй линии, Дмитришин перешагивал с камня на камень и все думал о тех камнях, что будто оживали в пирамиде над могилой Павла Худобина. Даже остановился и вдруг явственно ощутил, что близко что-то живое. Отскочил в сторону. Вгляделся. Это лицо спящего матроса в бушлате. Оглянулся назад. Там заметны беловатые отпечатки его ботинок. Глина на подошвах от могилы Павла. Впереди вся траншея забита матросами. Смертельно усталые, они спят мертвым сном.

– Чего тебе тут надо? – послышался голос за спиной.

Дмитришин обернулся.

– А вы кто?

– Разуй глаза – и не мешай спать…

Перед ним стоял усатый мичман. На груди поблескивала цепочка свистка. Голос мичмана напоминал далекий рокот грома. Дмитришин назвал себя и рассказал, откуда идет.

– Ладно, ступай, разведчик, к себе. Завтра встретимся. Разведку боем будем вести…

Эта весть кольнула под сердце: снова разведка боем…

Разведка боем – простой и тяжелый способ выявления боевых сил и огневых средств противника на переднем крае. Простой потому, что люди поднимаются в атаку и тем вызывают на себя огонь противника; тяжелый потому, что такой способ разведки редко обходится без потерь.

Противник, прекративший на время активные действия, готовился к новому наступлению на Севастополь. Но где, на каком направлении – разгадать было трудно. Командование решило провести новую разведку боем. Были подтянуты резервные роты морских пехотинцев.

Взвод подняли по тревоге. Разведчикам положено быть впереди.

…Ночь. Ветер гонит густой туман с моря и закрывает все высоты. Это и хорошо, и плохо для разведчика. Хорошо потому, что туман тебя укроет от глаз противника, плохо потому, что в тумане можно потерять ориентировку.

Ермошин ведет взвод по «нейтральной» медленно, ползком. Впереди засветился огонек и погас. Не поймешь, то ли он действительно исчез, то ли его туманом накрыло.

Послышался писк губной гармошки и смолк.

Ясно, разведчики уже в расположении врага. Взвод остановился. Дмитришин и еще два разведчика получают задание двигаться дальше к холмику, что виднеется невдалеке. Забравшись на него, Дмитришин замер. Перед ним дымоход. Из дымохода вырываются искры. В землянке шумно. Интересное положение: там, внизу, фашисты греются у печки, а над ними на крыше, у дымохода, советский разведчик.

Оттянув рукоятку гранаты до щелчка, Дмитришин спустил ее в трубу и стрелой отлетел в сторону. Через три секунды в землянке раздался взрыв…

Забрав документы убитых, разведчики укрылись среди камней, нагроможденных обвалом у подножия горы. Здесь им предстояло ждать начала атаки батальона морской пехоты.

Неожиданно послышался шорох. Молнией сверкнула мысль: разведчики противника тоже воспользовались туманом и скрытно передвигаются в направлении наших траншей.

Редко бывает, когда вот так встречаются разведчики. Они дерутся молча и ожесточенно.

Ожили камни. Вихрем налетели на фашистов наши разведчики. И слышалось только хрипение, стоны, глухой лязг металла и стук прикладов. Дмитришин навалился на фашиста. Попытался схватить его за горло, но тот оказался сильным, и пришлось закончить дело ножом. Догнал еще одного, пустил в ход кулаки, вроде бы испытывал себя, свою силу. Ткнул фашиста головой в камень, затем схватил за горло, душил. От злости вскипала кровь…

Схватка с вражескими разведчиками закончилась так же быстро, как и началась. Закончилась без крика и без пленных. И снова наши разведчики залегли среди нагромождения камней, сами превратившись в неподвижные глыбы, с готовностью действовать решительно и дерзко.