Текст книги "Люди молчаливого подвига"

Автор книги: Овидий Горчаков

Соавторы: Александр Сгибнев,Михаил Колесников,Мария Колесникова,Александр Василевский,Антон Бринский,Иван Падерин,Иван Василевич,В. Курас,В. Золотухин,Михаил Кореневский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Зорге предложил ему порвать с газетой и остаться в Шанхае. Одзаки отрицательно покачал головой.

– Рано или поздно я все равно должен вернуться на родину. Кто знает, может быть, там я смогу сделать больше для нашего общего дела? Приезжайте в Японию. Вот вам моя рука на вечную верность…

В конце февраля он уехал. Последние его слова Зорге воспринял тогда чисто символически. «Приезжайте в Японию…»

Разве могли они предполагать, что через полтора года Зорге действительно приедет в Японию и они снова встретятся, и эта встреча свяжет их до последнего дня жизни?

В правлении «Асахи» Одзаки объявили выговор и даже хотели уволить. Но так как корреспондент оказался прав в своих прогнозах – японская интервенция в Шанхае особого успеха не имела и обошлась дорого, – то его оставили. Он знал Китай и мог еще пригодиться.

Когда весной 1934 года в редакции «Осака Асахи» появился связной от Зорге, Одзаки не удивился. Он думал, что Рихард все это время находился в Китае, и вот теперь решил поработать в Японии. Они встретились в городке Нара в аллеях старинного парка. Зорге сказал, что приехал ради того общего дела, которое волнует их обоих, и что рассчитывает на помощь Одзаки. Тот ответил крепким рукопожатием. Он принял также предложение перебраться в Токио, где устроился в исследовательскую группу газеты «Асахи», занимавшуюся изучением восточноазиатских проблем. Одзаки сразу же занял здесь ведущее место как эксперт по китайским делам.

Если раньше он мало думал о карьере, то теперь решил попытаться подняться к сильным мира сего. Этого требовала та опасная и благородная работа, которой он отныне решил целиком подчинить жизнь. Источники ценной информации находились в правительственных кругах. Главная задача, возложенная Зорге на Одзаки, – внимательно изучать развитие германо-японских отношений. Гитлер пришел к власти, Гитлер ищет союзников. Немецкие дипломаты будут стараться втянуть Японию в большую войну против Советского Союза. Нужно отвести угрозу нападения на СССР, отвести в интересах народов обеих стран даже саму возможность войны между Японией и Советским Союзом.

Для Одзаки, любящего свой народ, это была задача величайшей важности. От успеха решения ее, возможно, во многом зависело будущее Японии. И он подчинил задаче все: личную безопасность, благополучие семьи, все свои успехи, карьеру ученого-востоковеда. Он был бойцом и знал, что большие дела требуют больших жертв. Да-да, подняться выше… больше знать о зловещих замыслах милитаристов – заклятых врагов японского народа…

Начинается головокружительное восхождение Одзаки. Он по-прежнему ненавидит любителей грабежа, экспансии, наживы. Но теперь Одзаки – сама осторожность. Он печатает пространные статьи в солидном политическом журнале «Тюо корон», и эти статьи, содержащие глубокий анализ внутриполитического положения в Китае, написанные в спокойной манере, считаются наиболее авторитетными даже в правительственных кругах. Одзаки завязывает самые тесные связи с Институтом тихоокеанских отношений; журнал «Контемпорери», выходящий на английском языке, охотно предоставляет ему свои страницы. Нет больше мятежного журналиста Одзаки, есть эксперт по Китаю, крупный специалист. Вот почему в 1936 году его посылают в Америку японским делегатом на Иосемитскую конференцию Института тихоокеанских отношений. В США он делает обстоятельный доклад, светила науки рады завязать с ним дружбу. Именно на конференции в Америке Одзаки свел знакомство с молодым графом, клан которого играл большую роль при императорском дворе и был тесно связан с крупнейшими концернами Мицуи и Сумамото. Молодой граф мог стать источником важной информации о японо-германских отношениях.

В Токио Одзаки возвращается как бы увенчанный лаврами. Все научные учреждения, занимающиеся Дальним Востоком, стремятся переманить его к себе. Одзаки публикует книгу за книгой.

Однажды Одзаки вдруг вспомнил двух своих давних приятелей по Первому колледжу. Они теперь были личными секретарями принца Коноэ. Одзаки предпринимает шаги, чтобы эту дружбу возобновить. И вот они встречаются и ведут беседы на международные темы. Всех волнует китайский вопрос, тут Одзаки в своей стихии. К этой тройке примкнул один из личных друзей принца Коноэ, возглавлявший группу по изучению китайской проблемы.

Принц Коноэ – вот куда направлены устремления Одзаки, поскольку он знает, куда метит принц. Председатель палаты пэров, представитель высшей придворной аристократии Коноэ Фудзимаро метил в премьеры.

Друзья постарались заинтересовать принца достоинствами Одзаки и вызвать у Коноэ желание познакомиться с ним. Эксперт по Китаю произвел выгодное впечатление на принца. Такой тонкий знаток Китая, решил Коноэ, всегда может пригодиться. Ему требовались умные советники, знающие Дальний Восток. Этот узколицый, носатый человек с гитлеровскими усиками вынашивал в своей голове грандиозный план: сплотить вокруг себя различные группы в лагере господствующих классов, соединить в бронебойный кулак военщину, занятую междоусобными распрями, финансовый капитал, придворную аристократию и все подчинить основной задаче – войне против Китая. То, что делалось в этом отношении до него, Коноэ считал совершенно недостаточным. Лицемерно-мягкий в обращении, он быстро покорял людей, но Одзаки понимал, что имеет дело с опасным противником. Коноэ решил организовать своеобразное информационно-дискуссионное общество из специалистов по Китаю. Конечно же Одзаки в этом обществе по праву принадлежала одна из первых ролей!

Такое общество было создано. Оно получило название «группы завтрака», так как члены его обычно встречались в утренние часы. Коноэ требовал от каждого откровенности. Что, например, думает господин Одзаки о войне против Китая? Одзаки видел принца насквозь: экспансионист искал у знатоков поддержки своим агрессивным замыслам. Но тут Одзаки был тверд. Агрессия против Китая и Советского Союза непопулярна в народе. Страна охвачена длительной и упорной забастовкой. Такого не бывало еще с 1918 года. Поднялись крестьяне. Премьер-министры и правительства меняются почти каждый год. Япония увязнет в просторах Китая… Слушая, Коноэ согласно кивал головой. А придя к власти в марте 1937 года, сразу же стал готовиться к войне. У него были свои соображения на этот счет.

Одзаки предпринял героические усилия, чтобы отговорить премьер-министра от агрессии. Но премьер-министр лишь посмеивался. Все было приведено в готовность. Сперва Китай, а затем СССР. Одзаки бросился к своему приятелю, советнику премьера, стал уговаривать повлиять на принца. Авантюра в Китае приведет ко второй мировой войне! «Вопрос решен, и нечего беспокоиться», – сказал советник.

Безумный акт начался инцидентом в Лугоуцяо, в двенадцати километрах от Пекина, 7 июля 1937 года. Началась война в Китае. Одзаки был в отчаянии.

Но в конечном итоге все произошло так, как он и предполагал: полтора месяца спустя Советское правительство заключило с Китаем договор о ненападении, Советский Союз пришел на помощь китайскому народу. Японская провокация по отношению к СССР у озера Хасан потерпела полнейший провал. Китай поднялся на борьбу. Все карты Коноэ были биты. В январе 1939 года он вынужден был выйти в отставку. Два года, пока Коноэ находился у власти, Одзаки был неофициальным советником при кабинете принца. По совету принца, Одзаки ушел из «Асахи» и стал государственным чиновником. Он получал информацию государственной важности от самого премьер-министра: Коноэ ему доверял. Все, что относилось к германо-японским отношениям, становилось известно Зорге.

С уходом Коноэ в отставку Одзаки не утратил позиций в правительственных сферах. Он устроился советником в токийский отдел исследований Южно-Маньчжурской железной дороги. Это было высокое назначение. И на новой службе Одзаки имел возможность получать важную информацию о происках милитаристов в отношении Советского Союза. Коноэ после своего поражения стал ценить Одзаки еще больше. Принц не терял надежды вернуться к власти, а Ходзуми предполагал еще больше приблизиться к принцу и со временем попытаться оказывать действенное влияние на политику его кабинета. Коноэ и в отставке был хорошо осведомлен о том, что делается в правительственных кругах. Он настолько проникся верой в Одзаки, что считал его чем-то вроде оракула, наделенного даром провидения. Так, однажды он спросил, что произойдет, если Япония развяжет войну на границах Внешней Монголии? Одзаки насторожился. Уж не затевается ли новая авантюра? Следует обязательно поставить в известность Зорге… Принцу же он ответил, что СССР сразу придет на помощь Монгольской Народной Республике. Япония потерпит поражение, а правительство Хиранума уйдет в отставку…

Снова придя к власти в июле 1940 года, Коноэ еще больше приблизил Одзаки к себе. Принц довольно часто не был согласен со своим советником. Но сколько раз прогнозы Одзаки сбывались! Сколько раз, например, советовал он не верить Гитлеру!.. И что же? В самый трудный для Японии момент, когда нападение на МНР закончилось крахом, Гитлер заключил с Россией пакт о ненападении. Одзаки говорил об интересах Германии в Китае: Гитлер и тут пытается обойти японцев… Одзаки прав: ввязываться в конфликты с Советской Россией – опасное дело. Не лучше ли заняться созданием «великой восточноазиатской сферы взаимного процветания», включив в нее Индокитай, Индонезию и другие страны Юго-Восточной Азии? Нет, Коноэ не стал более лояльным в отношении СССР, просто разгром японских войск у Халхин-Гола несколько образумил его.

Теперь «группа завтрака» собиралась прямо в резиденции премьер-министра. Здесь предварительно обсуждались многие политические и международные вопросы.

Одзаки был взбудоражен, когда узнал, что Германия собирается напасть на Советский Союз. Не ввяжется ли кабинет Коноэ в эту авантюру? Одзаки очень тревожило развитие событий, но он верил в непобедимость Красной Армии и в беседах с премьером утверждал, что Гитлер, развязав войну против СССР, тем самым подпишет себе смертный приговор…

22 июня 1941 года нацисты напали на Советский Союз. Коноэ возбужден, прикидывает, взвешивает. Гитлеровцы рвутся к Москве. Может быть, это и есть тот самый выигрышный момент, о котором Коноэ мечтал с самого начала своей политической карьеры? Упустишь – потеряешь все… Как трудно быть главой правительства! Ошибочный ход одной фигурой – и партия проиграна. А еще древняя пословица гласит, что волосатый повар всегда боится огня. Не является ли он, Коноэ, таким волосатым поваром?

…Организация Зорге переживала напряженные дни. Было установлено, что за каждым ее членом ведется слежка. Полицейские агенты ходили прямо-таки по пятам. Эйко не знала о секретной деятельности мужа, не подозревала, перед какой пропастью он стоит.

Одзаки занимал главный вопрос: нападет ли Япония при сложившейся обстановке на СССР? Он настойчиво доказывал премьеру:

«Война с русскими, если японцы ее начнут, явится близоруким и ошибочным шагом, так как империя не получит от нее каких-либо существенных политических или экономических выгод… Великобритания и Соединенные Штаты будут только рады, если Япония ввяжется в войну, и не упустят возможности нанести свой мощный удар после того, как ее запасы нефти и стали истощатся в борьбе с русскими…»

2 июля 1941 года состоялась имперская конференция. Одзаки через друзей узнал, что Япония решила сохранять строгий нейтралитет. Но это еще нужно проверить. И Одзаки срочно выезжает в Маньчжурию, в Дайрен. Ведет здесь большую работу по сбору необходимой информации. И наконец получает подтверждающие данные.

Летят радиограммы в Центр. Одзаки не щадил себя, он работал. Деятельность Одзаки была долгом истинного патриота. Лично для себя он не хотел ничего. Наоборот, он сознавал и чувствовал неотвратимо надвигавшуюся на него опасность и готов был к аресту, тем более что дни кабинета Коноэ были сочтены. К власти рвется военный министр генерал Тодзио, который готов хоть сегодня развязать войну на Тихом океане. Тодзио поддерживают различные крайние шовинистические политические группировки, наиболее агрессивные, воинствующие круги…

15 октября 1941 года вечером к особняку Одзаки подкатила полицейская машина. Он не оказал сопротивления. Постарался успокоить жену:

«Не тревожься за меня, я знал, что делал. В конечном итоге все будет хорошо».

Что он хотел сказать этими словами?

Через два дня премьер-министром, военным министром и министром внутренних дел стал генерал Тодзио.

Во время следствия, длившегося три года, Одзаки вел себя спокойно, с большим достоинством. Он знал, что будет повешен, но не боялся смерти. Допрашивали его с пристрастием: за первые пятнадцать дней допросов Одзаки потерял восемь килограммов веса.

Что придавало ему бодрости и сил в годы томительного одиночного заключения?

Вера в конечную победу идеалов мира и прогресса на всей земле, в возможность уберечь свою родину от катастрофы. Теперь, во время следствия, он открыто провозглашал эти идеи, бросал их в лицо судьям.

Одзаки еще в 1937 году доказывал, что вторая мировая война окончится не перераспределением колоний, как было после первой, а коренными социальными изменениями во всем мире. Он предсказывал, что Япония неминуемо столкнется с США и Англией. И, несмотря на возможные первые успехи, Япония потерпит поражение, так как экономика ее слаба, ресурсы истощены в несправедливой войне против Китая. Единственно правильной политикой для Японии было бы сотрудничество с Советским Союзом.

Находясь в тюрьме, Одзаки по отрывочным сведениям убеждался, что прогноз его начинает оправдываться: 7 декабря 1941 года свыше тридцати японских военных кораблей, имевших на борту четыреста тридцать самолетов, совершили нападение на тихоокеанскую военную базу США Пёрл-Харбор. США потеряли сразу восемь линкоров, погибло две с половиной тысячи американцев, почти две тысячи человек было ранено. На другой день в Японии был опубликован императорский рескрипт об объявлении войны Соединенным Штатам и Великобритании. Потом Япония, Италия и Германия подписали военный пакт о совместной войне против США и Великобритании. Да, первый этап военных действий принес Японии невиданные успехи. Но в дальнейшем, как и предостерегал Одзаки, дела пошли все хуже и хуже. И хотя Англия и США старались не растрачивать свои силы в тихоокеанских операциях, приберегая их под конец войны, чтобы диктовать свои условия на мирной конференции, все равно милитаристская Япония была обречена с самого начала. Чем все это кончилось, известно.

Из тюрьмы Одзаки писал жене:

«Сейчас я ожидаю смерти… Я испытываю счастье при мысли, что родился и умру здесь, у себя на родине… Здесь, в тюрьме, моя любовь к семье вспыхнула с внезапной силой и стала источником мучительных переживаний… Видимо, профессиональному революционеру нельзя иметь семью…»

Перед ним проходила вся его жизнь с ее беспрестанными поисками самого себя. Да, самое важное для человека – найти себя! Он нашел себя. Жизнь и смерть отдельной личности не так уж много значат в громе гигантских исторических событий. Важнее другое: сознание того, что ты, никогда не идя на сделки с собственной совестью, не ожидая награды, отдал себя всего общему делу, тому делу, которое в конечном итоге называется социальным прогрессом всего человечества. Ты боролся, как умел, и твой единственный судья – время. Оно все поставит на свои места. Твой судья – будущее твоего народа, и народ поймет, что ты умер за него.

И здесь, в сырой камере смертника, ему вспоминались тихие вечера с женой Эйко, ее печальный голос и стихи:

 
Когда ночь темна,
Когда тучами все сплошь
Небо застлано,
Где же знать мне, что вверху
Звезды блещут, как всегда?..
 

Он мог бы жить, как другие, предаваясь семейным радостям, добиваясь ученых степеней… Мог бы. Но долг оказался выше всего: выше привязанностей, выше любви, выше мелких обывательских представлений о счастье. Счастье в борьбе. И только в борьбе…

Простые люди Японии еще во время процесса над Одзаки понимали, что боролся он за счастье народа, ради благополучия каждого из них. Когда Йоко перестала посещать школу, к ней домой пришла учительница и сказала девочке, чтобы она не стыдилась отца: он пострадал за правое дело. С того дня Йоко вернулась в класс, и все относились к ней хорошо.

29 сентября 1943 года Ходзуми Одзаки и Рихард Зорге были приговорены к смертной казни.

Казнь состоялась 7 ноября 1944 года.

В девять часов утра в камере Одзаки появились стражники. Одзаки понял все, но даже не изменился в лице. Он взял открытку и написал последнее письмо жене:

«Я не трус и не боюсь смерти».

Палачам он сказал:

«Я умираю за народ!»

Его повели через тюремный двор к месту, где находилась железобетонная комната с высокими стенами. Это была пустая комната без окон. Тусклый свет запыленной электролампочки освещал виселицу, крышку люка. Одзаки встал на люк, почувствовал, как накидывают петлю на шею.

В 9.33 люк раскрылся.

В 9.51 Одзаки Ходзуми не стало. Ему не было и сорока пяти лет.

В 10.38 в той же самой железобетонной комнате перестало биться сердце руководителя организации Рихарда Зорге.

Они вместе шли по жизни, вместе боролись и смерть встретили, как солдаты. Останки Одзаки выдали семье. Тело Зорге похоронили тайно в общей могиле на токийском кладбище Дзасси-гатани. После войны прах Зорге был перенесен на кладбище Тама. Здесь же похоронен Одзаки.

Жена Одзаки Эйко (Хидеко) умерла в мае 1972 года. Письма Одзаки из камеры смертников жене опубликованы в Японии несколько лет назад. «Любовь, подобная падающей звезде» – так называется книга из двух томиков в розовых обложках, где собраны все эти письма.

«Любовь, подобная падающей звезде…» Это не только любовь к жене Хидеко, к дочери, к родным. Нет, не о такой любви пишет Одзаки из камеры смертников. Его любовь иного масштаба, и по тому свету, какой от нее исходит вот уж много десятилетий, она подобна именно звездам. Но это свет не умершей звезды, это человеческое тепло, любовь ко всему человечеству.

«Я хорошо знаю из писем и других источников, что мои родные гневаются на меня. Они считают, что я поступил жестоко, лишив счастья не только самого себя, но и жену и маленькую дочь. Думаю, что они по-своему правы. Ведь я сразу знал, чем все это кончится. Но я настолько был захвачен борьбой, что мало заботился о безопасности своей и своих близких. Я служил высшим интересам.

Я хочу снова повторить: «Откройте шире глаза, вглядитесь в нашу эпоху!»

Кто сумеет правильно понять веление времени, тот не станет заботиться только о личном счастье и счастье своих родных. Моя работа давала мне возможность увидеть будущее, понять его, и это было для моего сердца самым близким и самым родным. Пусть меня таким и вспоминают. Это будет лучшим надгробным словом над моей могилой. Мои последние слова прошу передать всем».

Так писал Одзаки в завещании. Таким он вошел в бессмертие.

2. Пока цветет сакура…

Художник Ётоку Мияги был связующим звеном между Зорге и Одзаки. Частое общение советника премьер-министра с иностранным журналистом Зорге могло вызвать излишние подозрения у агентов японской контрразведки. Мияги в глазах тайной полиции был тем человеком, который по роду своих занятий мог общаться с кем угодно: ведь заказчики принадлежали к самым различным слоям общества, среди них часто встречались также иностранцы. Ничего необычного, например, не было в общении японского художника-искусствоведа Мияги с французским фоторепортером югославом Бранко Вукеличем. Вукелич углубленно изучал японское искусство и общался со знатоками гравюры. Журналист Зорге часто давал в немецкие газеты репортажи о художественных выставках и музеях Токио. Мияги мог также принимать заказы от государственного чиновника Одзаки, близкого к премьер-министру Коноэ. А кроме того, Мияги обучает рисованию маленькую дочь Одзаки. Художник Мияги, добывающий себе на хлеб собственным трудом, связан с десятками людей. На выставках он дает объяснения иностранным туристам, читает лекции в университетах, переводит книги американских искусствоведов и для заработка малюет портреты светских дам.

Худое существо с чахоточным румянцем на щеках. Да, у него застарелый туберкулез. Долго скитался по свету, жил в Калифорнии, теперь вот вернулся на родину. Одевается изысканно, манеры изящны. В совершенстве владеет английским. Он общителен и потому всегда окружен молодежью. Мияги не лишен светских манер, и его охотно приглашают в избранное общество.

…Лазурный остров Окинава. Архипелаг Рюкю. Пепельно-серые пальмы вздымаются до неба. Металлический шелест их широких листьев сливается с гулом океана. Здесь, на острове, в семье мелкого разорившегося землевладельца 10 февраля 1903 года родился Ётоку Мияги. Отец Ётоку был из тех, кто не боялся расстояний. В поисках призрачного счастья он эмигрировал на Филиппины. Но и здесь ему не повезло. Тогда он отправился в Калифорнию, где устроился на ферму близ Лос-Анджелеса.

Ётоку, оставшись на родине, в то время воспитывался в семье деда со стороны матери. Дед был стар и мудр. Попыхивая самодельной сигареткой из листа пандануса, он рассказывал мальчику историю острова. Некогда народ Окинавы пребывал в довольстве, всего было много: и земли, и кокосовых пальм. Но вот понаехали сюда жадные банкиры, адвокаты, чиновники из Кагосимы, захватили все, и народ обнищал. Каждый торопился сколотить капитал за счет местного населения. Отец Ётоку был честным человеком, не жил за счет чужого труда, потому и разорился. В давние времена умирали только дряхлые старики, теперь от нужды умирают молодые.

«Мне кажется, что жестокая критика моим дедом этой тирании эксплуататоров и бедность народа Окинавы впервые обратили мой ум на политические вопросы. Я возненавидел ростовщиков и эксплуататоров, потому что мой отец учил меня никогда не использовать слабость другого для своей выгоды. Отец, как и дед, рассказывал мне о славном периоде в истории Окинавы и сравнивал его с теперешним полуколониальным положением…»

Подметив в мальчике страсть к рисованию, дед достал у знакомых репродукции с гравюр и картин японских художников Хокусая и Корина. Говорят, Хокусай жил сто лет. Его произведения посвящены простым людям – крестьянам, ремесленникам. Из Корина хотели сделать купца, но он отказался от торговой деятельности и занялся живописью. Он презирал аристократов, за что и был изгнан из родного Эдо.

Это было первое соприкосновение Мияги с настоящим искусством. У него зародилась мечта стать художником. В 1917 году он окончил начальную школу и поступил в учительский институт. Учился Ётоку прилежно, но питался скверно. Вот тогда-то и привязался к нему туберкулез. Учение пришлось бросить. Отец писал редко, деньги присылал еще реже. И все-таки Мияги казалось, что там, в Калифорнии, жить легче. Увидеть бы отца…

Отец казался добрым, сильным. Дед вынул из лакированной шкатулки заветные иены. Мияги сел на океанский пароход в «отделение бедняков» и в июне 1919 года, на девятнадцатый день после отплытия из Иокогамы, ступил на американский берег. Иммиграция в Америку и Канаду в то время считалась обычным делом. С незапамятных времен японцы, выходцы из крестьян-бедняков, уезжали сперва на Гавайи, на плантации сахарного тростника, а затем многие перебирались в США. Здесь, в Калифорнии, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, существовали целые японские поселения. Они беспрестанно пополнялись политическими беженцами.

В Сан-Франциско проживало свыше пятидесяти тысяч японцев, в других городах японское население также исчислялось десятками тысяч. Японцы владели предприятиями, лавками, ресторанами, прачечными, разводили картофель, выращивали цветы. Это была привилегированная часть. Основная же масса за гроши работала в шахтах и на рудниках. Здесь царили произвол и дикая эксплуатация.

Отец мало чем мог поддержать Мияги. Все же он устроил сына в школу английского языка (без хорошего знания языка невозможно было найти работу), а затем в школу художеств в Сан-Франциско. Вручив сыну все свои скудные накопления и оставив себе лишь на дорогу, Мияги-старший вернулся на Окинаву. Ётоку остался без поддержки, без надежд в совершенно незнакомой стране. Питался десятицентовыми булками, за двадцать долларов в месяц мыл лестницы в гостинице. Но он не пал духом. Перебрался в художественную школу в Сан-Диего, устроился поденщиком на ферму. Учился в институте живописи Макдональда Райта. В японской культуре в то время шла борьба между сторонниками модернизма и поклонниками прошлого. Ясно обозначились два лагеря: одни требовали подчинить искусство служению народу, другие ратовали за искусство ради искусства. Мияги сразу же примкнул к тем, кто своим знаменем сделал боевое реалистическое искусство. Ему посчастливилось познакомиться с работами ряда прогрессивных художников, находившихся под большим влиянием советских мастеров Фаворского и Кравченко.

В 1925 году группа прогрессивных художников задумала открыть свой клуб в Лос-Анджелесе. Предполагалось, что клуб будет существовать полулегально, он объединит всех, интересующихся социальными проблемами. Для прикрытия местом занятий кружка станет небольшой ресторан «Сова», владельцем которого сделали Мияги. Кружок посещала прогрессивно настроенная интеллигенция. В секцию восточных национальностей входили японцы, китайцы, филиппинцы, индийцы; больше всего здесь было японцев. В Лос-Анджелесе Мияги женился на художнице Ямаки Чио.

Мияги познакомился с ней в школе художеств в Сан-Диего. Это была хрупкая, романтичная девушка. Здесь, на чужбине, она быстро освоилась, бегло болтала по-английски, но втайне тосковала по далекому городку Миядзаки, где прошло ее раннее детство. В вопросах искусства Ямаки старалась быть ультрасовременной, но не чуждалась и старинного японского жанра хайга. Хайга – это скупая поэзия красок, печаль, выраженная кистью и тушью. Мияги читал стихи «Бедность»:

 
Тяжело падает дождь
На мою шляпу,
Украденную у придорожного пугала.
 

Чио взмахами кисти изображала это на бумаге.

Летом они уезжали в горы и здесь работали. Ямаки увлеклась гравюрой. Мияги задумал создать серию картин реалистического плана: «Японцы в Америке». Он бывал на рудниках, на сахарных заводах, в школах и убедился, что японские предприниматели и консул действуют заодно с американскими эксплуататорами, особенно когда вспыхивают забастовки японских рабочих.

Мияги писал маслом и пастелью. В своих картинах старался отразить трагедию простого человека, оставшегося без родины, непосильный труд и беспросветную нужду, социальный протест. Он не надеялся, что его работы найдут покупателей. Но неожиданно на них появился большой спрос. Покупали те, кто разбогател, и те, кто полунищим возвращался в Японию. Покупали американцы и европейские туристы. Благополучие семьи Мияги росло. Серия пополнялась из года в год. Оценщикам нравилась его дерзкая, грубая манера. Несколько картин попало на выставку японских художников. «Где бы ни был мой народ, каким бы унижениям ни подвергался, я всегда с ним. Я певец его страданий…» – думал Мияги.

Интернациональный кружок в Лос-Анджелесе был преобразован в «Рабочее общество», стал издавать свой журнал «Классовая борьба» и еженедельную «Рабочую газету». Мияги и его жена Ямаки вступили в «Общество пролетарского искусства», созданное по примеру «Союза пролетарских художников» Японии.

Американские власти обрушили град репрессий и на «Рабочее общество», и на «Общество пролетарского искусства». Попал в тюрьму друг Мияги редактор «Рабочей газеты», были арестованы еще семь человек из «Рабочего общества». Угроза нависла и над Мияги. Он объявил, что по вызову больного отца собирается в Японию.

Ётоку простился с товарищами, с любимой женой и отправился в Японию. Жене пообещал скоро вернуться. Не мог он знать, что они не увидятся больше никогда…

В Токио Мияги прибыл в октябре 1933 года. Там он познакомился с Бранко Вукеличем, а позднее с Рихардом Зорге, который, узнав ближе взгляды и настроения Мияги, предложил художнику вступить в их организацию. Мияги растерялся. А как же Чио, имущество, картины?.. Он мог отказаться и спокойно вернуться в Лос-Анджелес, но, после того как Зорге объяснил ему цели, ради которых они объединились, Мияги согласился. Да, его место здесь.

«Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией… Итак, я остался, хотя хорошо знал, что… в военное время я буду повешен…»

Первое задание, которое он получил: разыскать в Осаке Ходзуми Одзаки и связаться с ним. Зорге или Вукелич не могли появиться в редакции «Осака Асахи», не привлекая к себе внимания. Художник и Одзаки подружились. Их политические взгляды совпадали. И хотя Мияги в основном получал задания от Зорге, он с радостью выполнял любые поручения Ходзуми, стал частым гостем в его доме, сумел очаровать госпожу Эйко и пятилетнюю Йоко.

При том строжайшем отборе единомышленников и помощников, который осуществлял Зорге, среди них не было случайных людей. Каждый являлся важным звеном, нес предельную нагрузку, чувствовал свою значимость.

Мияги поселился на улице Рютотьо в районе Адзабу. Комната находилась на втором этаже – полутемная каморка. Он пытливо всматривался в незнакомую для него, по сути, жизнь. Годом раньше правительство произвело массовые аресты членов революционных профсоюзов, прогрессивных деятелей. Тюрьмы были забиты до отказа, первомайские рабочие демонстрации запрещены. Еще в 1928 году была введена смертная казнь за революционную деятельность. В 1928 году полицейские убили Генерального секретаря ЦК Компартии Японии Масаноскэ Ватанабэ, в 1933 году замучили крупнейшего пролетарского писателя Такидзи Кобаяси.

Мияги не страшили пытки, он поклялся себе быть мужественным до конца. Он знал, что борьба не признает половинчатых жертв – это дело жизни, всей жизни…

Ётоку Мияги не вращался в высших сферах, не имел доступа к тайнам германского посольства, не состоял советником при премьер-министре, не был связан с посольствами Англии, Франции, США. Он жил среди тех, кто вольно или невольно втягивались в водоворот преступных замыслов клики милитаристов. Мияги боролся за жизненные интересы трудового народа Японии, стремился оградить его от кровавых жертв, разоблачать планы агрессивной войны.

Официально Мияги не входил в реакционную «Организацию мастеров гравюры, участвующих в войне», но слыл здесь своим человеком, его причисляли к баталистам. Однажды знакомый художник сообщил, что срочно выезжает в Маньчжурию, на монгольскую границу: там намечаются дела! Встревоженный Мияги сделал безразличный вид, сказав, что все эти «дела» его утомили; он знает, чем все кончится. «И чего они добьются еще одной мелкой провокацией? – Мияги безнадежно махнул рукой. – Советую тебе сдать командировку, поедем лучше в Канагаву, я знаю там одно живописное место». Подобного художник не мог стерпеть. «Мелкая провокация, говоришь?! – вскричал он. – Ты, Мияги, человек не от мира сего. Целая армия корреспондентов от разных газет и журналов вылетает в Чанчунь, а оттуда в Халун-Аршанский укрепрайон… Если хочешь, могу составить протекцию…»