Текст книги "Островитяния. Том третий"

Автор книги: Остин Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Не успела я оглянуться, как уже оказалась на палубе; ярко светило солнце, и рядом виднелся небольшой островок, но это была уже земля Островитянии! Не знаю, как я спустилась по трапу, – так я была слаба. Ваш друг помог мне. Все улыбались и подбадривали меня. Я была как на иголках и буквально дрожала от волнения. Казалось, меня похищают пираты. Маленькая лодка с гребцами переправила нас на «Масо». «Св. Антоний» салютовал нам залпом!

Дорн поднял меня на борт. На палубе, на свежем воздухе, для меня соорудили нечто вроде койки, укрыли и дали немного вина. Плыть на «Масо» оказалось гораздо легче и приятнее – качка ощущалась там много меньше, чем на «Св. Антонии». Мне сразу стало лучше. Время от времени Дорн приходил посидеть со мной. Я называла его просто по имени. Я вела себя правильно?.. Когда мы вышли из полосы шторма, я уже могла сидеть и даже съела что-то. Край болот оказался в точности таким, как вы его описывали, с далеко разбросанными друг от друга небольшими поселениями. Потом меня предупредили, что мы подходим к Острову, и я встала… Если вспомнить все, начиная с отъезда из Нью-Йорка, – какое невероятное, потрясающее приключение, самое невероятное из всех, какие только могут быть.

– И вас до сих пор не покидает это чувство? – спросил я.

– Нет, – ответила Глэдис. – Наконец я дома.

Мы снова обнялись.

Обостренное ощущение времени, которое поневоле развила во мне островитянская жизнь, подсказало, что близится время ужина. Мы ненадолго расстались, чтобы переодеться. Когда я был готов, то, как мы и условились, зашел в комнату Глэдис. Только тени под глазами выдавали пережитые ею волнения, нервное напряжение и болезнь. Сами же глаза ярко блистали, темные волосы пышно обрамляли лицо.

– Наверное, я выгляжу нелепо? – спросила Глэдис.

На ней было плотно облегающее платье из темно-синего шифона, по корсажу расшитое серебряным бисером – из тех, что надевают к чаю, – модный, непривычный, изящный наряд. В Островитянии никто не видел ничего подобного, это-то и смущало девушку.

– Вы выглядите очаровательно, – сказал я. – Все в порядке. – И, обняв Глэдис, шепнул, что люблю ее.

– Что мне делать с одеждой? – спросила Глэдис. – Я не могу ходить в том, что привезла.

– Некка вам поможет.

– А меня понимают?.. Я читала только на островитянском с тех пор, как получила вашу телеграмму.

Я крепко взял Глэдис за руку и повел вниз, где семья собиралась ужинать. Перед входом в залу ярко пылавший в очаге огонь зажег красными отсветами серебряные бисерины и вспыхнул сине-красными переливами на шифоне платья. Глэдис была ослепительна, цвета платья поражали своей необычностью, и вообще я никогда еще не видел ее такой красивой, юной, с гордо поднятой головой. Она гладко, на островитянский манер зачесала волосы, и лицо ее дышало гордостью и довольством. Присутствующие во все глаза глядели на нее – она должна была показаться им странной в своем мягко ниспадающем платье и серебристых атласных туфлях на высоком каблуке. Островитяне знали только два материала – шерсть и лен. Даже я, помнивший ее ребенком, молоденькой девушкой на каникулах и за работой, а не юной особой, вступающей в свет, – даже я с трудом узнавал ее.

Мы уселись за стол. Глэдис держалась легко и сразу отважно заговорила на чужом языке, лишь изредка в затруднении поглядывая на меня или Дорна и с легкостью объясняясь сама, когда дело касалось простых вещей. Я гордился ею, тем, как непринужденно она держится, и был благодарен ей за то, что она решила выучиться говорить на островитянском еще до приезда. Она была в центре внимания: Исла Дорн, сам Дорн, Парнэл – молодой человек, приглашенный в гости с ночевкой, Файна, Дорна-старшая, Марта и Некка то и дело обращались к ней с каким-нибудь вопросом. Я с удовольствием следил за тем, как внимательно вслушивается она в чужую речь, как тщательно губы выговаривают каждый звук, как складен и правилен каждый ответ. Мысли мои устремлялись к поместью на реке Лей, куда мне не терпелось отвезти Глэдис, и я представлял, как буду проводить ее по нашим землям. Исла Дорн, словно угадывая мои мысли, рассказал о «поместье Ланга», о его истории, обитателях и о том, как он рад, что мы поселимся там. Не забыл он упомянуть и о танридууне,который Глэдис отныне имела на Острове так же, как и я. К тому же он пообещал предоставить нам место, где мы могли бы останавливаться, наезжая в столицу или в Доринг. Он говорил о нас, как если бы мы уже были мужем и женой, и Глэдис глядела на него проницательным ясным взором. Вряд ли кто-либо еще мог с таким тактом и обаянием приветствовать ее на островитянской земле.

Ужин кончился, и мы все, за исключением лорда Дорна, вернулись в залу. Глэдис села на гладко выструганную, без резьбы, деревянную скамью рядом с Файной. Она положила ногу на ногу, так что носок туфельки почти отвесно упирался в пол; мягкие складки платья спускались тоже почти до полу, оставляя открытыми только тонко выточенные лодыжки. Атлас туфли подчеркивал гордый высокий подъем. Сзади была голая каменная стена. С другой стороны сидела Дорна-старшая, тайком изучавшая гостью. На ней самой был коричневый жакет, желто-коричневая блуза и короткая, чуть ниже колен, юбка. На крепких, мускулистых ногах – коричневые шерстяные чулки и сандалии. Как бы просто ни выглядел ее наряд, он в каждой мелочи гармонично сочетался с ее обликом.

С дрожью волнения думал я о том, окажется ли Островитяния страной, о которой мечтала Глэдис. Было что-то романтичное во взоре ее задумчивых карих глаз. Еще недавно она жила пусть слишком пестрой, но полной волнующих удовольствий, театральных вечеров и поездок жизнью. Ее платье не походило на наряд женщины, предпочитающей пестроте и сложности простые вещи. Оно было дорогим, модным, экстравагантным… Как будет она обходиться одними лишь простыми красками? Сможет ли художник в ней подняться до понимания красоты простого, безыскусного, как то случалось с большинством островитянок?.. И, за исключением поездок к родственникам, она совсем мало знала о сельской жизни, которую ей придется вести. Не будет ли тишина так же подавлять ее, как меня в первые дни? Сможет ли она найти удовлетворение там, где придется много работать физически, подолгу находиться в одиночестве и где один долгий, полный простых забот день сменяет другой в неспешной череде?..

Зачем заставил я ее ехать так далеко?.. Она оказалась здесь, чудесным образом перенесясь из Америки, из Нью-Йорка, девушка, наделенная отважной верой и бесстрашной мудростью. Она приехала ко мне, но мог ли я дать ей то, чего она желала? Если я попытаюсь заменить ей собою все, этого окажется недостаточно. У нее должно быть что-то свое, в чем я в лучшем случае смогу выступить как советчик… Было жаль ее, ведь теперь ей некуда было уехать, не было никого, кроме Джона Ланга, упрямо старающегося стать островитянином.

И все же она действительно нуждалась во мне, именно потому, что я – это я; и, глядя на нее рядом с Файной, Дорном, Неккой и остальными, непривычную, хоть и по-прежнему дорогую, я тоже нуждался в ней как никогда раньше – как в существе одного со мной племени, с которым я мог быть близок так, как ни с кем из них… Мудрые слова Стеллины вдруг предстали во всем своем поразительно глубоком смысле. Она поняла мою душевную потребность. Двойная преграда отделяла меня от островитян: первая – культура, усвоенная мной с детства, и вторая – их собственная культура. Первую преграду я почти преодолел, по крайней мере в некотором отношении; вторая была непреодолима. Единственная преграда, стоявшая между мной и Глэдис, умещалась в рамки одной культуры. Островитянский образ жизни давал возможность разрушить ее. И тогда мы воистину поймем друг друга, и любовь к одной алиисоединит нас до конца дней; правда, перед этим придется пройти долгий путь, ведь оба мы были чужаками и оба – романтиками, воспитанными в вере в немыслимое совершенство. Ликующая красота чувств, трепещущих в унисон, не должна была скрывать от нее пути, которыми нам предстоит следовать, в одиночестве, хотя и рядом, обретая единство не в нас самих, а в плодах того, что мы творим.

Глэдис взглянула на скамью напротив, где сидел я, и улыбнулась робко, но доверительно. Потом, слегка прищурившись, повернулась к огню, и я вспомнил, что сегодня вечером нам предстояло обвенчаться и отныне стать мужем и женою. Час близился. О чем она сейчас думала, вряд ли кто смог бы угадать.

Какое-то время я разглядывал Глэдис, и желание вновь проснулось во мне, жгучее, но умиротворенное, потому что каждой своей частицей и всем своим существом она была именно тем, о чем мне мечталось, – безупречная, дорогая и такая влекущая, что ощущение счастья и желание уравновесились во мне. Но она только-только приехала, больная от усталости и напряжения, и все было ново и непривычно для нее, даже я. Быть может, она хотела стать моей; быть может, нет, а быть может, единственное, чего ей хотелось, – это повиноваться мне, предпочтя роль ведомой… Этим вечером должен был состояться обряд, ибо так было условлено. Потом я попрошу ее разделить со мной ложе. Если она того не хочет, она может ответить «нет». И так будет всегда.

С бьющимся сердцем я подошел к месту, где она сидела, устроился между ней и Дорной-старшей, но медлил заговорить, потому что, заметив мое движение, все внимательно стали наблюдать за нами. Тогда Дорн задал Парнэлу какой-то вопрос, и общее внимание обратилось к его разговору с двоюродным братом, ненадолго отвлекшись от нас с Глэдис. Ее близость перехватывала дыхание, как глоток крепкого вина; да, я хотел ее, в этом больше не оставалось сомнений. Я повернулся к ней и встретил выжидательный, ласковый, проникающий до самой глубины души взгляд ее темных глаз.

– Пойдемте к лорду Дорну, – обратился я к ней по-английски, – и он обручит нас.

Лицо Глэдис посерьезнело. Она опустила взгляд на лежащие на коленях руки.

– Я привезла белое платье, которое собиралась надеть, – ответила она, и я вдруг вспомнил…

– Глэдис, у меня же нет кольца. Господи, я даже и не подумал! Их здесь не носят, но если вы хотите, я достану.

– Хочу, – коротко ответила она.

– Значит, подождем, пока я не раздобуду кольца?

Глэдис подняла голову, внимательно поглядела на меня:

– А вам бы ждать не хотелось, правда?

Первым моим порывом было – угадать ее мысли, постараться разубедить ее, но она спросила именно о том, о чем я думал сам.

– Нет, – ответил я.

– Тогда и я не желаю ждать, но все же мне хотелось бы когда-нибудь получить от вас в подарок кольцо.

– Вы его получите.

– Могу я надеть белое платье?

– Конечно! Только вы не будете против, если Некка поможет вам?

Глэдис посмотрела на Некку и Дорна и снова перевела взгляд на меня:

– Да, я не против.

– Прямо сейчас, Глэдис?

– Да, Джон.

Наши взгляды встретились, и мы одновременно встали. Глэдис подошла к Некке и заговорила с ней. Я проследовал за ними в соседнюю залу.

– Приходите в башню, когда будете готовы, – сказал я. Женщины вышли, а я вернулся к Дорну. Выйдя из залы, мы пошли к лорду Дорну. Дальнейшее припоминается мне смутно.

Ничего из традиционно необходимого для обряда бракосочетания в Америке в доме не было. Я боялся, что Глэдис будет сожалеть об этом, и клял себя за то, что ни о чем не позаботился заранее. Недоставало не только обручальных колец, но и свадебного пирога, и еще множества, множества вещей. Дорн будет моим свидетелем, Хиса Некка – свидетельницей со стороны невесты.

Мы подложили дров в центральный очаг, чтобы пламя пылало как можно ярче, когда войдет Глэдис. Дрова горели и потрескивали. Темный дым завитками уходил в похожую на воронку трубу. Красный отсвет плясал на стенах, угловые колонны отбрасывали четыре светящиеся тени.

– Дорн, – сказал я, – по нашему обряду я должен надеть невесте на палец кольцо, и я только недавно вспомнил про это. И еще нужны цветы.

– Цветы будут, – ответил Дорн.

– Они обязательно должны быть белые.

– В саду растут астры, но вот кольцо…

– Кольцо? – переспросил лорд Дорн, входя.

– Кольцо надевается на палец, – пояснил Дорн. – Вы могли видеть их на руках у иностранцев. Они служат знаком, что женщина замужем. Джон думает, что Глэдис тоже захочет кольцо, а он позабыл.

– Единственные кольца, которые могут подойти, – это с кольчуги Дорна XVII.

Я вспомнил, что Дорн XVII был адмиралом, который одержал победу над португальцами при Доринге, не устрашившись даже огнестрельного оружия, хотя ни разу до того не видел его и не слышал о нем.

– Они железные, – добавил лорд.

– Глэдис хочет кольцо сейчас, – сказал я.

Дорн с лампой вышел в ночной сад – нарвать букет астр, его дед отправился в оружейную, где хранились доспехи и боевое снаряжение его предков, я же остался в башне, чтобы подождать Глэдис.

Мой друг и лорд Дорн вернулись еще до ее прихода. Лепестки астр, белее самых белых хризантем, были красными у основания, листья влажно блестели. От цветов исходил свежий, душистый запах, какой бывает у цветов полевых. Чтобы вынуть кольцо, в трех местах подточенное временем, пришлось разбить скрепленные с ним. Кроме кольца, лорд Дорн принес также кусок грубого холста и вручил то и другое мне. Сидя с Дорном перед очагом, я принялся полировать кольцо.

Появилась Глэдис, следом за которой шла Некка, и в зале вдруг словно стало светлее, и будто порыв свежего ветра пронесся по нему. Взгляд Глэдис был серьезен и задумчив. Платье из белого шелка – просто и изящно.

Мы встали, и я подошел к Глэдис с букетом. Она улыбнулась, бросив на цветы быстрый благодарный взгляд, но губы ее дрожали.

– Вот кольцо, – сказал я, протягивая его Глэдис. – Оно железное, но зато с кольчуги Дорна XVII.

– Того самого, который прогнал португальцев?

– Да, и того, который не боялся ничего на свете.

– Я буду носить его с любовью.

Лорд Дорн стоял у очага. Мы приблизились и остановились перед ним. Дорн и Некка встали чуть сзади.

– Ланг, чувствуешь ли ты аниюк Глэдис? – произнес лорд Дорн на островитянском.

– Да.

– А ты, Глэдис, чувствуешь ли ты аниюк Джонлангу?

Глэдис пристально глядела на лорда, стараясь понять каждое слово и не упустить ничего из того, что он говорит.

– Да, – ответила она ясным, высоким голосом, добавив по-английски: – Я люблю его.

Глаза ее ярко блестели.

– Вы согласны жить со мной в усадьбе на реке Лей? – спросил я.

– Да! – воскликнула она.

Я взял руку Глэдис и надел кольцо.

– Итак, теперь мы – муж и жена, – сказал я.

Лицо ее сияло так, что было больно смотреть. Я поцеловал Глэдис, и ее мягкие губы пылко ответили на мой поцелуй.

– И это все? – спросила она недоуменно.

– Что же может быть больше?

Глэдис взглянула на лорда Дорна, который стоял улыбаясь. Дорн подошел к ней и протянул ей руку:

– Все в соответствии с нашими обычаями. Вы с Джоном совершили обряд так, как совершают его у нас.

Глэдис посмотрела на него с благодарностью – он убедил ее, чего не смог сделать я.

– Мы рады, что вы оба собираетесь жить в усадьбе, когда-то принадлежавшей нам, – произнес лорд Дорн. – Мы уверены, что вы продолжите начатое нами.

– Я ничего не понимаю в сельском хозяйстве, – сказала Глэдис, переводя взгляд с лорда на меня, словно пристыженная.

– В этом нет нужды, – ответил старый лорд.

Я взял Глэдис за руку.

– А сейчас мы выпьем за здоровье вас обоих, – неожиданно сказал Дорн и прошел в смежный с залой кабинет. Я подвел Глэдис к стоявшей перед очагом скамье. Она села, по-прежнему держа в руках букет; я занял место рядом.

На лице лорда Дорна изобразилось волнение, он искал нужное слово. Дорн принес бутылку с ярко-красным напитком и, наполнив четыре бокала, дал их нам.

– За здоровье Глэдис и Джона, – сказал он. – Надеюсь, они будут очень счастливы.

Потом, бросив взгляд на деда, он повторил то же на островитянском и поднял свой бокал.

– Глэдис, – сказал лорд Дорн, тоже поднимая свой, – вы будете счастливы здесь. Мы рады, что вы решили остаться среди нас. Мы уже успели вас полюбить, и теперь вы такой же наш друг, как Джон. Думаю, вам еще предстоит снискать любовь и дружбу многих.

Глэдис слегка наклонила голову и подняла бокал.

– Вы все так добры, – сказала она на островитянском. – И я сама не знаю, отчего я… – было видно, что ей никак не вспомнить слово «плачу». Сделав знак дрожащей рукой, она отпила из своего бокала.

– А теперь мы оставим вас, – сказал лорд Дорн.

– Доброй ночи вам обоим, – добавил Дорн.

Когда они вышли, я взял из рук Глэдис бокал и обнял ее:

– Мы любим друг друга, Глэдис, и нам предстоит много счастливых дней. Я знаю это.

– Нет, не то. Все дело в тебе.

Она плакала безудержно, как ребенок. Я прижал ее к себе и целовал мокрые от слез щеки.

– Что ты хочешь сказать? – спросил я. – За меня не бойся.

– Мне все кажется, что тебе нужен кто-то, совсем не похожий на меня.

– Мне нужна только ты. В тебе – вся моя любовь. Скоро мы поедем в нашу усадьбу. Тебе будет там хорошо, спокойно.

– Поедем, как только ты скажешь.

– Ты еще не видела ее. Она тебе понравится.

– Я хочу поскорее увидеть ее.

– Мы будем ездить верхом. У тебя есть платье для верховой езды?

– Да, конечно.

– Мы можем выехать завтра днем и заночевать в Доринге, а твои вещи доставят по реке. Ты будешь счастлива там. Мы с тобой в одинаковом положении. Поместье живет своей жизнью. И что бы нам ни пришлось делать, мы должны будем все делать и решать вместе… А еще там есть комната, где ты можешь устроить свою мастерскую…

– Я буду счастлива.

– Я тоже. Теперь мы вместе. Больше мне ничего не надо.

Глэдис понемногу успокаивалась. Тишина окружила нас. Мы сидели, глядя на колеблющиеся языки пламени, крепко держась за руки.

– Какая необычная, удивительная зала, – наконец сказала Глэдис.

– Это – сердце той Островитянии, которая хочет оставаться единой и неизменной.

– Я рада, что мы поженились здесь… и мне нравится мое кольцо Дорнов.

Глэдис поглядела на стальную полоску на своем пальце, а я – на нее, близкую, желанную.

– Ты пойдешь со мной? – спросил я. – И останешься со мной на эту ночь?

– А ты хочешь этого?

– Хочу. Ты не слишком устала сегодня?

– Нет, – сказала она, слегка покачав головой.

– Мы пойдем в мою комнату?

– Если хочешь.

– Там можно разжечь очаг. Она навсегда моя, а теперь наша – в этом доме.

Мы прошли безлюдными коридорами, от камня которых веяло холодом, в комнату Глэдис.

Я развел огонь, и мы сели на ковер перед очагом. За нашими спинами в комнате царила темнота, только вспыхивали яркие блики на медном кувшине, куда Глэдис поставила астры, на темных полированных створках платяного шкафа. Глэдис завороженно глядела на огонь, высвечивавший ее лицо и бросавший красноватые отсветы на ее белое платье.

– А в нашей усадьбе тоже есть такие очаги? – спросила она.

– Здесь дома отапливаются только так, – ответил я.

– А зимой холодно?

– Холодно. Дни ясные, безветренные, но снегу немного.

– Ты сказал, у меня будет мастерская?

– Да, с окном на юг, а в Америке оно глядело бы на север.

– А время рисовать останется?

– Сколько пожелаешь.

– Расскажи мне о нашем поместье, – сказала Глэдис, протягивая к огню руку. Я стал описывать окружающие усадьбу земли, дом, комнату, которую я приготовил для нее, и все это живо вставало перед моими глазами…

– Поцелуй меня, – сказала Глэдис и, подняв лицо, подставила свои губы. – Мы будем счастливы там.

Ровно горящие дрова шипели и тихо и деловито потрескивали. Запах смолы смешивался с влажным и благоуханным запахом астр. Я поцеловал Глэдис, потом, оторвавшись от ее губ, взглянул на ее лицо и поцеловал снова.

– Ты нужен мне, – сказала она, – и ты должен заботиться обо мне. Когда-то я чувствовала себя вполне самостоятельной, но, пока добиралась сюда, израсходовала весь запас самостоятельности. Поэтому я сегодня и плакала.

– Ты тоже нужна мне, – ответил я, – и мы вместе построим для нас хорошую жизнь.

– Ты все время заглядываешь в будущее, Джон. Я вижу это по твоему лицу. А я довольствуюсь настоящим.

– Все мое счастье в тебе, ежеминутно. Будущее и настоящее для меня едины.

–  Анияи алия, – тихо проговорила Глэдис. – Я много думала об этом.

В комнате стало темнее. Лицо Глэдис было так прекрасно, поцелуи так сладки, что мне не хотелось отпускать ее ни на мгновение.

– Ты рад, что я – твоя жена? – спросила она.

– Никто другой не мог бы стать ею.

– Даже Дорна? Даже та, другая девушка?

– Нет, – ответил я, – ты – самая родная.

– Мы оба еще американцы. В конце концов, ты не так уж похож на островитянина. И я понимаю Дорна… или, вернее, он понимает меня. Я рада, что у нас такой друг. Есть ли здесь еще столь же замечательные люди?

– Их много, – сказал я, – и среди них – женщины, которых ты полюбишь.

– Я уже люблю Некку. Она станет нашим другом… Она обещала помочь мне с одеждой. Но хватит ли у нее времени, если мы завтра отправимся в усадьбу?

– Не обязательно ехать завтра.

– Но ты же хотел!

– Тогда решим позже.

– Если ты хочешь – едем. С одеждой можно и подождать.

Я посмотрел в ее усталые, возбужденно блестящие глаза. Огонь дотлевал, становилось все прохладнее.

– Пора ложиться, – сказал я.

Медленно, тяжело дыша, Глэдис начала говорить, но осеклась. Я угадал ее мысль – я и сам так думал. Иностранцам в чужой стране нужно было время, чтобы привыкнуть и обустроиться. Заводить ребенка сразу не следовало… Некка говорила об этом с Глэдис.

Робко поглядывая друг на друга, мы тем не менее не чувствовали никакой стесненности и начали расстилать постель так, словно жили вместе уже давным-давно.

Мы легли в темноте, тесно прижавшись, и на какое-то мгновение тело Глэдис показалось мне чужим – ощущение его смешалось с памятью о теле другой женщины. Я обнял и поцеловал ее, стараясь отогнать воспоминания и думать только о ней.

Было уже далеко за полночь. Порывы холодного ветра приносили в открытое окно запах моря и просоленного морским ветром сена. Болота лежали кругом, к востоку простирались равнины Нижнего Доринга, а за ними вздымались высокие горы, которых Глэдис еще никогда не видела. На севере находилось наше поместье; оно представлялось мне сейчас отчетливо, во всех мелочах. Комната, где мы лежали, была нашей – моей и ее, – нашей и всех наших потомков.

Я еще крепче обнял Глэдис, руки мои гладили ее, блуждали по ее телу, познавая его форму, такую живую и близкую; я вдыхал ее сладостный запах; я дышал ею. Дом Дорнов, комната, кровать, мы с Глэдис, тесно прижавшиеся друг к другу, – все плыло сквозь ночную тьму. Вдвоем, мы были одни в целом мире. Мы пробудились от дурного, тревожного сна ожидания, пробудились во тьме, дабы познать совершенство друг друга.

Сердца наши изнывали от счастья, молчание сковало уста.

Движимые желанием, мы соединились. Любовь явила себя в мельчайших частностях и во всей полноте. Каждый отдавал себя другому не таясь. Мы словно стали совершенно иными, коснувшись глубин, изведав упоительную боль и блаженную свободу. Любовь уравняла нас…

Мы лежали неподвижно. Глэдис тихо всхлипывала, дрожа. Руки ее расслабленно обнимали меня, и я чувствовал их тяжесть. Трепет еще раз пробежал по ее телу, и она уснула. Я был темной рекой, струящейся в ночи. Образы поместья на реке Лей мелькали в темноте, яркие, влекущие. Я лежал прижавшись к Глэдис и легко поглаживая ее, пока она не проснулась… Завтра нас ждали дела: хлопоты с одеждой, вещами, лошадьми, но сейчас ничто не имело значения. Я тонул, погружаясь все глубже, ощущая покорную, теплую близость Глэдис, любя ее… Наконец сон поглотил нас и время прервало свое течение.

Комната полнилась свежим, прозрачным воздухом; солнце медленно поднималось над горизонтом. Мы проснулись одновременно, ничуть не удивясь, что лежим рядом, но что-то новое появилось в каждом. Еще полусонные, мы повернулись друг к другу и обнялись…

Потом я встал развести огонь – в комнате было прохладно. Глэдис надела свои красные туфли и красный с синим халат и подошла к окну. Волосы ее свободно рассыпались по плечам.

– Я вижу горы! – воскликнула она. – Какой чудесный день, Джон!

Наконец огонь побежал по поленьям, и, отойдя от очага, я подошел к Глэдис и нежно обнял ее. Она откинула голову мне на грудь. Насытившись, желание уже не тревожило меня, но делало особенно драгоценной близость той, что придавала мне силы и дарила покоем, примиряя раздор между духом и плотью. Гармония была столь же ощутимой и осязаемой, как само наслаждение.

В ясном свете утра горы казались совсем близкими. Они высились словно темно-синий крепостной вал, и розоватый отсвет лежал на изломах вершин. Ровная гладь болот уходила вдаль, начинаясь за лугом под окном, за ивы, к самым подножиям гор, тонущим в зеленой и голубой, как лаванда, дымке…

Глэдис повернулась и поцеловала меня.

– Я уже люблю все это! – воскликнула она… Потом, нахмурясь, приложила ладони к моему лицу. – Только бы мне удалось сделать тебя счастливым!

– Просто будь такой, какая ты есть, – сказал я. – Тогда счастье придет само.

– Ах, мне хочется большего, хочется быть лучше!

– Будь верна себе.

Глэдис изучающе поглядела на меня, потом спросила:

– О чем ты думаешь?

– Собирался подумать о сегодняшнем дне, но особой спешки нет.

– Ты хочешь сказать – поедем ли мы сегодня в поместье?

– Да… но, я смотрю, у тебя совсем замерзли руки. Ляг полежи, пока комната не нагреется.

Глэдис послушно легла.

– А который час? – спросила она. – Я забыла завести часы.

– Не знаю.

– Дай мне твои, я поставлю по ним.

– Мои в поместье. Я их не ношу.

– Но у тебя столько дел. Как же ты узнаешь?..

– Просто чувствую… Скажем, я знаю, что у нас еще уйма времени до завтрака.

– А когда завтрак?

– Вряд ли я смогу назвать точный час.

Глэдис покачала головой:

– Многому же мне предстоит научиться, мой островитянин! Ах, Джон, я так люблю тебя…

Я подошел к ней, нагнулся и поцеловал. Но вскоре глаза ее опять приняли озабоченное выражение.

– Что же мне надеть? – спросила она. – Я так боюсь выбрать не то платье. Все они так не похожи на то, что носят здесь. Что подумают про меня люди, которых мы встретим по дороге?

– Никто не обратит внимания и не будет указывать на тебя пальцем. Я знаю – мне самому приходилось носить европейский костюм.

Глэдис задумалась:

– А в усадьбе найдется для меня островитянское платье? Я немного умею шить и могла бы придумать что-нибудь сама, но мне нужна помощь.

– Посоветуйся с Неккой.

– Тебе ведь хочется поехать сегодня, правда?

Я ответил не сразу: Глэдис уже несколько раз задавала этот вопрос и, возможно, надеялась, что я отвечу «нет». Однако я уже знал, что, если отвечу так, как хочет она, вопрос рикошетом вернется ко мне.

– Да, – сказал я и, крепко обняв ее, поцеловал и заглянул в глаза. – Я хочу поехать сегодня. Я хочу оказаться наконец в нашем собственном доме, хочу, чтобы ты увидела его, хочу любить тебя там и чтобы наша жизнь вместе началась.

– Тогда поедем, – ответила она, опуская ресницы. – С платьем – обойдется… По-твоему, наша совместная жизнь еще не началась?

– Не совсем.

– А мне кажется, да. Я вся – твоя, хотя… – Она запнулась.

– Что «хотя», Глэдис? – сказал я, желая помочь ей.

– Я все думаю: взаправду ли мы муж и жена? Ты сказал – да. А лорд Дорн этого не говорил.

– Тебе чего-то не хватает?

– Немного, хотя Дорн сказал, что здесь так принято.

– Верно. Надо только, чтобы люди объявили о своей любви и о том, что хотят жить вместе. Мы сделали это.

– Да, – сказала Глэдис. – Впрочем, не важно. Я счастлива. Теперь ты – мой… Но тебе, похоже, не хватает усадьбы.

Она поймала мой взгляд.

– Ее не хватает нам обоим. И тебе – первой, – ответил я.

– Кажется, теперь я поняла.

– Никогда не думай, что ты для меня на втором месте! – воскликнул я. – Просто для меня все это – одно целое.

– Не будь таким уж островитянином, – мягко попросила Глэдис, – или я перестану понимать, где нахожусь. Я люблю тебя. Я приехала к тебе и отдала тебе все, что у меня только есть. – Дрожа, она обвила мою шею руками и, не давая мне заговорить, продолжала: – Мы поедем в усадьбу сегодня же.

– Не забывай, что она принадлежит тебе в такой же степени, что и мне, – сказал я. – Ах, Глэдис, я так люблю тебя, что хочу, чтобы наш дом был таким же совершенным, как ты.

– Как хорошо, – шепнула она, – ах, как хорошо, Джон.

– А ты не устанешь так долго ехать верхом?

– Нет, я прекрасно выспалась. – Она тихо рассмеялась: – Теперь я готова ко всему на свете.

– Как насчет платья?

– Не важно.

– Мы посоветуемся с Неккой.

– Да, конечно. Я готова делать все, что ты скажешь.

Я внимательно поглядел на нее, пытаясь понять, не слишком ли это для нее большая уступка.

– Пока, – сказал я, – давай все решать так: я буду что-то предлагать. Ты же помни, что от любого моего предложения можно отказаться или поступить как-то иначе. Если же тебе не захочется того, что предлагаю я, – скажи об этом прямо. Обещай мне.

Теперь уже Глэдис внимательно посмотрела на меня, потом кивнула:

– Что ж, это меня устраивает… Мама говорила, что в браке люди долго приспосабливаются друг к другу. Пусть это будет первый шаг.

– Мы любим друг друга, – сказал я, – и поэтому каждый хочет уступить. Надо быть осторожным, чтобы не попасть в тупик разминувшихся желаний, это может оказаться хуже, чем размолвка.

И я объяснил Глэдис, чтовсе это значит, так же как в свое время объяснили мне.

– Первый урок – как быть островитянкой! – сказала под конец Глэдис. – Но мне все равно приятно исполнять твои желания.

– А мне – быть с тобой.

– Я тоже научусь стоять на своем, не бойся! Но сейчас…

– Сейчас я хочу, чтобы ты была моей.

Глэдис поцеловала меня.