Текст книги "Чебурашка (СИ)"

Автор книги: Олли Ро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава 16

Настоящее

Зоя Данилина

Едва за Соколовским захлопнулась дверь, как великое отчаяние обрушилось на мои плечи, словно рухнувшее на Атланта небо. Он снова делает это. Рушит мою жизнь. Топчется в ней, словно слон в посудной лавке. Снова бередит душевные раны. А я?

А я как будто и рада…

Цветы еще эти… Где ж ты был со своим букетом семнадцать лет назад?!

Нет, это ж надо?!

Видимо, все-таки неплохо ему по голове прилетало, раз такую ахинею про меня и Степу выдумал! А я еще боялась, что он сразу обо всем догадается. Да куда там! Наверное, пока в лицо ему не скажешь прямым текстом – не поймет! Еще бы, он ведь уверен, что я последовала его совету. Или, если быть точнее, исполнила приказ.

Козел!

Как посмел он вообще мне улыбаться после всего, что было?! Как только наглости хватило?! Хотя… Стоит помнить, чей он сын. Там двуличие, лицемерие и равнодушие в крови! Так сказать, впитано с молоком матери.

Но это ладно. Это бог с ним, с Соколовским.

Куда больше меня беспокоит мрачный Степа, что сверлит в моем виске адскую черную дыру, стоя в дверном проеме своей комнаты, бывшей когда-то моей.

Сердится. Даже бесится. Вон, как барабанит пальцами об косяк. А я и взглянуть на него не могу. Боюсь назвать другим именем. Генетика, мать ее!

– Нет, ты слышала? Слышала же, да?! Ты вообще поняла, что он подумал? – Степа тоже возмущен.

Во мне еще тлеет слабый уголек надежды, что все обойдется, что Соколовский больше никогда не переступит порог этой квартиры, что Степа ни о чем не догадается, что мы просто будем дальше жить, как и все годы до этого.

Вот только это утопия. Матвей уже ворвался в нашу жизнь. Ничего не будет как прежде. И то, что он непременно докопается до истины – лишь дело времени. В математике он, конечно, не силен, но и последним дураком Соколовский никогда не был.

– Ой, Степ…

– Нет, это что должно быть у человека в голове? Он же решил, что мы с тобой любовники!

– Поверь, я тоже не ожидала подобных выводов.

– Скажи мне правду. Это же ОН? Да? ОН? Только не лги.

ОН.

Степа всегда говорил только так. ОН. Отстраненно. Обезличено. Когда Степа первый раз спросил об отце, я не стала лгать. Призналась, что он был не готов брать на себя ответственность и рушить собственные мечты, поэтому оставил нас. Тогда Степа сказал, что никогда не хочет знать его имя. А вечером в нашем доме появился спортивный журнал и первый плакат Матвея Соколовского.

Тогда я еще не знала, что мама записала Степу на бокс. Была уверена, что она водит его на плавание.

Время шло. Безразличие к отцу росло пропорционально любви к Соколовскому. Парадокс. Сам того не зная, Степа любил и ненавидел одного и того же человека.

Было больно, но у меня ни разу не возникло желания рассказать Степе правду. Зачем? Мой мальчик уже разочаровался в отце. Отнять у него еще и кумира казалось мне слишком жестоким. Хотя мама была категорически против молчания. Но против моего решения ничего не предпринимала. Она воспринимала меня как мать и позволяла следовать собственным решениям, даже если считала их ошибочными. Назвала меня маленькой обиженной девочкой. А я и была ею. И где-то в глубине души ею и осталась.

– Я никогда тебе не врала, Степа. Даже когда говорила, что он логикой не блещет. Теперь ты сам в этом убедился. У Матвея Соколовского до сих пор развита только мускулатура. До прокачки извилин, видимо, очередь так и не дошла.

Не хочу оскорблять Соколовского, но ядовитая язвительность буквально сочится из меня. Слышала бы меня мама, представляю, как укоризненно бы она поджала губы и неодобрительно покачала головой. Удивительно, что спустя годы она продолжала любить эту сволочь.

Несмотря ни на что.

Так и слышу ее голос: «Вы были просто незрелыми, Зоя. Никто не виноват. Не надо копить в себе злобу и отравлять ею окружающих. И уж тем более Степу. Мальчик вообще не при чем. Заложник ситуации».

– Расскажи мне все, – решительно потребовал Степа, а внутри меня оборвалась струна, удерживающая на месте сердце, и оно рухнуло в пятки, заставляя их отстукивать чечетку на линолеуме.

– Степа… Ты и так все знаешь, я рассказывала тебе сто раз, ничего не скрыла. Разве что имена…

– Значит, расскажи в сто первый. Тем более, что теперь я все могу представить в лицах.

– Ладно, – выдохнула я, а бумажная обертка на цветах оглушающе зашуршала – так сильно я стиснула его дрожащими пальцами. – Только букет поставлю в воду.

– Серьезно? Букет в воду? Его букет!? Выброси эти долбаные цветы в окно!

– Еще чего! Букет мой. И разве могут цветы быть хоть в чем-то виноваты?

Степа резко вздохнул, хмуро и задумчиво на меня посмотрел, поджав губы, но ничего не ответил, а скрылся за дверью. Щелкнул светом. А я поплелась в кухню доставать трехлитровую банку, потому что в единственную имеющуюся в доме вазу можно было поставить разве что букетик ландышей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Цветы пахли восхитительно. Их лепестки были нежны и цветом и наощупь. И так бессовестно мне нравились, что я злилась сама на себя, дорожа ими, словно драгоценными камнями.

Глупо, конечно.

Но разве можно чего-то еще, кроме глупости, ожидать от беспросветной дуры? Дуры с ай-кью сто сорок. Нонсенс! Но и такое бывает.

Подумать только!

Матвей Соколовский вернулся.

В город. В мою жизнь. В мое сердце.

С широкой улыбкой и букетом цветов. И я одновременно так зла и так рада, что никак не могу определиться с вектором собственных чувств. Куда направить? Что главнее?

И теперь больше всего на свете я боюсь двух вещей. Первое – что он снова исчезнет и теперь уже навсегда. Второе – что он никуда не денется из наших жизней. Такая вот дихотомия внутри меня.

Огромный букет на скромном кухонном столе смотрелся чужеродно. Мне регулярно дарят цветы. Профессия обязывает, так сказать. Но это первый раз, когда их подарил Матвей. Я ненавижу их за то, что они случились так поздно, и обожаю, за то, что они все же есть.

Я вся соткана из противоречий и неуверенности. Из боли и любви. Из горечи и надежды. Из веры и разочарования.

За окном непроглядная тьма, и даже мутные люмены старых фонарей не способны разогнать ее по отдаленным участкам.

Делаю глубокий вдох и, словно на плаху, иду в комнату Степана. Нам предстоит долгий и серьезный разговор.

Когда вхожу, то замечаю, что Степа оделся и сейчас внимательно таращится в зеркало, изредка стреляя глазами по развешанным в комнате плакатам своего кумира.

Мой очередной нервный вдох-выдох не приносит хоть сколько-нибудь облегчения.

– Он другой в жизни, – тихо говорит мой мальчик, хмуря свои идеальные брови.

– Другой, – соглашаюсь, в споре нет никакого смысла, потому что Степа прав.

На постерах Матвей – идеальный боец. Горячий, поджарый, загорелый. В соблазнительных капельках пота на ровной загорелой коже. Глаза яркие, пронзительно синие, зубы выбеленные, прическа – волосок к волоску. Освещение на снимках подчеркивает всю красоту и мужественность его проработанного рельефного тела. Соколовский излучает уверенность, силу, позитив, целеустремленность и независимость. Волю к победе. Успех. Обаяние и власть. Не сравнить с утренним его состоянием – заметно помят, будто ночь не спал, небрит, даже шея покрыта колючками, под глазами – тени и лучики морщинок. Глубокий залом между бровей, которого нет ни на одном из отфотошопленных снимков. Сердитый, дерганый и как будто слегка сумасшедший.

Степа отходит от зеркала, в котором когда-то триста лет тому назад я прихорашивалась, собираясь на очередное свидание с Соколовским, и устремляет все свое внимание на меня.

Нервничаю и трушу смотреть в его синие глаза. Начинаю заправлять Степину кровать, чего не делала с тех пор, как парню исполнилось шесть. Взбиваю подушку, до фанатизма разглаживаю морщинки на стеганом покрывале.

– Все, хватит! Прекрати, – не выдерживает Степа и берет меня за руку, – Сядь.

Вдох-выдох.

Подчиняюсь. Забираюсь с ногами на заправленное одеяло и кутаюсь в халат. Мне зябко, и тело дрожит, хотя и не уверена, что это от низкой температуры. Наш дом, хоть и старый, но топят хорошо.

Степа выходит и через пять минут возвращается с моим пледом и горячим мятным чаем.

– Давай все сначала. И по порядку.

– Ну, давай.

Кутаюсь в плед, делаю несколько маленьких обжигающих глотков, чувствуя, как разливается тепло по пищеводу, и думаю, с чего начать в этот раз. Между мной и Степой всегда были легкие отношения. Помимо той самой родственной связи у нас сложилась еще и дружба. Наверное, все дело в возрасте. Я и по сей день не особо эмоционально зрелая, а Степа, напротив, очень рано повзрослел. Даже мы с Соколовским, умудрившиеся так залететь в свои шестнадцать, не были такими зрелыми. В любом случае, у нас с сыном часто случались откровенные разговоры. И сейчас он не услышит ничего нового. Я действительно честно рассказала ему свою историю, не выдумав в ней ни строчки.

Не знаю, зачем ее повторять снова, но вижу, что для Степы это важно. Может быть, ему, как и мне, сложно ненавидеть Матвея. А если учесть, что всю свою сознательную жизнь Соколовский являлся кумиром моего мальчика, то … Вряд ли возможно в один миг трансформировать восхищение в презрение.

Думаю, именно поэтому Степа хочет снова услышать нашу короткую, но весьма насыщенную историю, в которой безымянный и безликий главный герой, наконец, обрел реальные черты.

Впервые вместо «ОН» я буду говорить «Матвей Соколовский». Впервые назову и другие имена. Абстрактные действующие лица заиграют яркими красками и выйдут в центр, оттесняя меня в сторону. Сегодня я больше не главное действующее лицо. Сегодня я на вторых ролях.

Но стоит ли огорчаться?

Я собираю всю волю в кулак и, коротко вздохнув, начинаю свою историю. Банальную историю о первой любви и предательстве.

– Так влюбляются только в шестнадцать, – начала я, глядя, как в окне начинает заниматься заря, и такой густой непобедимый еще пятнадцать минут назад мрак уже обреченно расползается по кустам и ямкам. – По крайней мере, я прожила уже еще столько же и даже больше, но ничего подобного так и не испытала…

Прошлое

– Зоя, ты влюбилась, – улыбается мама, встречая меня в коридоре со свидания с Матвеем.

Нашего первого свидания. С нашим первым поцелуем.

– Мам, он такой… красивый. И хороший. У него такие глаза! Синие-синие! Как небо! Он мне так нравится, что все замирает внутри. За руку меня держит, а мне кажется, отпустит – и я улечу в космос!

Мама смотрит на меня своими добрыми глазами и нежно улыбается. Мы всегда с ней были очень близки. Я могла рассказать ей о чем угодно без страха быть непонятой. Мама всегда уважала мои чувства, не умаляла их важности и значимости, серьезно воспринимала любую мелочь, связанную со мной. Даже вообразить было невозможно, чтобы она небрежно отмахнулась от меня, сочтя детскими глупостями мою первую влюбленность.

– Милая моя, – теплые мягкие руки обнимают, гладят по голове, дарят заботу, – Это совсем не удивительно. Матвей очень привлекательный молодой человек. Но, Зоенька, пожалуйста, не теряй головы. Любовь – это прекрасное, замечательное чувство. А первая любовь зачастую вообще всем сносит головы. Но вы уж с Матвеем-то будьте осторожны. Не спешите попробовать все сразу, насладитесь этими трогательными нежными чувствами. И если уж дело дойдет до… близости… вы уж предохраняйтесь…

– Мам, – смутилась я, божечки, как неловко, – Ничего такого нет! Мы… Я… Он поцеловал меня, мам, но больше ничего такого, честное слово! Матвей даже не намекал, мам, ты не подумай… Он правда-правда хороший! – перешла я на шепот и зажмурилась.

Услышав тихий мамин смешок, расслабилась. Похоже, ругать меня не будут. Не то чтобы я боялась, просто со мной впервые происходят подобные вещи и раньше тема любви в разговорах с мамой носила абстрактное понятие. Теперь же, когда эмоции захлестывали, появился и иррациональный страх, что маме может не понравится новый статус наших с Матвеем отношений.

Откуда берутся дети, что происходит между мужчиной и женщиной во время секса, а также методы контрацепции мы обсудили вместе еще до прихода моих первых женских дней. Я не испугалась, потому что была предупреждена заранее. Я краснела и бледнела, пока мама невозмутимо, как истинная учительница, проводила мне урок полового воспитания, а вдобавок еще и подарила энциклопедию для девочек и страшную брошюру о заболеваниях передающихся половым путем с излишне реалистичными фотографиями. Было стыдно и неудобно, но в целом я была благодарна, потому что в селе, где нет интернета, а в библиотеке лишь произведения классической литературы и учебники по школьной программе, черпать подобные знания попросту неоткуда.

Но я зря переживала. Моя мамочка – самая лучшая на свете! Она все поняла правильно.

– Девочка моя, ты такая уже взрослая стала… Влюбилась… Как быстро пролетело время…

Я и вправду чувствовала себя очень взрослой. Это так здорово, что мама не считает меня маленькой и не ругает, словно несмышленую пятиклассницу, впервые спросившую, что такое член.

– Милая моя, – шепчет мама, стискивая в нежных объятиях, – Постарайся не раствориться в собственных чувствах. Я сама помню, каково это. Любить всем сердцем. Дышать любимым. Растворяться в нем. Будь осмотрительнее меня, Зоя. Думай о будущем. Об учебе. Не забрасывай цели и собственные мечты. Мужчины очень непредсказуемы, родная. А в любви нет никаких гарантий.

– Матвей не такой, как папа, мам.

– Конечно, не такой, детка… Конечно, не такой…А ты – не такая, как я. Все люди разные, но ты удивишься, как независимо от этого бывают похожи человеческие судьбы.

– Я понимаю, о чем ты. И знаю, что наши чувства могут быть не навсегда. Правда, знаю, мам… И я не стану забрасывать учебу. И олимпиаду выиграю! Матвей хочет ехать в Москву, чтобы строить спортивную карьеру. А я поступлю в МГУ. Мы сможем быть вместе. Это ведь хороший план?

– Это замечательный план, милая. Ты только не теряй головы. И знай, я больше всего в этом мире люблю тебя. Ты – самое лучшее, что со мной случалось. Ты – самое дорогое, что у меня есть. И что бы ни случилось, я тебя никогда не предам и не брошу. Ты можешь прийти ко мне с любой радостью и с любой бедой, Зоенька. Запомни это.

– Я знаю, мам. Ты – лучшая! Я тоже тебя люблю!

Глава 17

Прошлое

Зоя Данилина

После дня рождения Матвея до конца недели нам никак не получалось поговорить наедине. В школе мы практически не общались. Перемены Матвей проводил в основном с друзьями в общих коридорах, я же решала математические тесты или задачи, отгораживаясь от реальности интегралами и производными. Остальные одноклассники меня либо подчеркнуто игнорировали, либо отпускали тупые шуточки, на которые я за годы долгой практики научилась достойно огрызаться.

После уроков каждый из нас разбегался в разные стороны.

С одной стороны, я понимала, что совершенно Матвею не пара, но с другой… В школе можно ведь и просто общаться, пусть не как друзья, но хотя бы как приятели. В самом деле, я же не заразная, от меня не воняет, и родители мои в тюрьме не сидят. Я никого не предала, не обидела, не подставила. Ничего не украла. В порочащие мою честь ситуации не попадала. Почему же тогда со мной нельзя даже просто разговаривать вслух?!

Худшие дни в моей жизни. Я скучала. Прикасалась плечом к его плечу и готова была разрыдаться в любую секунду. Мне хотелось Матвея то ударить, то зацеловать. То потребовать разъяснений, то молча прижаться к груди.

Но все, чего я удостаивалась, лишь сухое «привет» по утрам перед началом урока и «пока» в конце дня.

И как дальше жить-то?

Где бы еще найти смелости, чтобы поговорить обо всем прямо?

Наверное, если бы у меня были нормальные уши, все было бы иначе. Вся моя жизнь. Никто не звал бы меня Чебурашкой. Возможно, у меня даже появились бы здесь друзья. Маша Иванова вон тоже из небогатой семьи, но с ней общаются. С ней дружат.

Это только для своих мам мы красивы целиком. Для остальных людей принципиально важно, чтобы каждая часть тела укладывалась в рамки определенных стандартов, а все, что не вписывается в норму – уродство.

И в их глазах я – урод.

И мне бы обидеться на Матвея, но в сущности обижаться получалось только на природу. За что мне достались эти локаторы? Зря мама всю жизнь убеждала меня в обратном. Для всего мира я в первую очередь лишь Чебурашка.

Матвей тоже, скорее всего, так думал. В том смысле, что уши мои уродливые. А потом просто привык и перестал обращать внимание. Позволил себе увидеть и остальное. Я ведь нравлюсь ему, точно знаю. Невозможно целовать человека, который тебе не нравится. Губы к губам. Язык к языку.

А целует Соколовский меня часто, много, жадно. Правда, не последние несколько дней. И только с закрытыми глазами. Я проверяла.

Мама говорит, у отца уши были нормальные. У его родителей тоже. По материнской линии лопоухих не было.

Бабка Катя, мать моей матери, в те редкие разы, когда присматривала за мной, любила часто повторять: «От того ты уродливой родилась, Зойка, что на тебе печать грехов твоей матери. Толку, что она красивая!? Шельма и есть! В кого только пошла?! В свекровь мою, как пить дать! Та тоже вся из себя королева ходила. Володьку своего ненаглядного отпустить не могла от юбки. Вот он и помер, дед твой. И она вслед за ним. Оставил меня одну растить Людку, поганец. Вся деревня на девку заглядывалась, мужики от мала до велика ромашки-лютики таскали, вот она и скурвилась. Нос задрала, ноги раздвинула. Тебя и породила без роду, без племени. Принесла в подоле, как дворняга подзаборная. Она сама не знает, кто папаша твой, вот и не рассказывает. Ты – дитя порока, Зойка! До конца жизни ходить тебе теперь в девках. Полюбить тебя такую никто не полюбит, зато отмолишь маткины грехи. Сама только не стань шалавой. Тебе есть в кого! Так что помни это. В зеркало смотри, на ухи свои свиные, и помни!»

Не права была бабка Катя. Во всем не права. Мама моя – не шалава! И отец мой ей известен. И меня полюбить можно. Ведь не в одной только внешности счастье. Не за красоту любят. Просто злая она, бабка Катя. Катеря, как называют ее в деревне.

В семье своей Катеря самая младшая из детей. Росла, считай, сама по себе. Жизнь тогда трудная была. Замуж она рано вышла. За Володьку Данилина. Мама рассказывала, что любви у них особой-то и не было. Володька за другой увивался, а Катеря влезла. Да и забеременела по-быстрому. Вот Володька, как честный малый и женился. Да только вскоре после рождения мамы заболел и умер. Поговаривали, что Катеря Володьку приворожила, но о чем только в деревне не судачат.

Второй раз замуж Катеря так и не вышла. По сей день вдовствует. Говорит, что всю свою красоту и молодость отдала на благо дочери, хотя честно признаться, слишком скверный у нее характер, от того и не любит ее никто. Даже родственники.

Где-то в глубине моей души живет страх, что я согласно бабкиным пророчествам, до конца жизни буду одинока. Такая же одинокая, как Катеря. Такая же одинокая, как мама…

Но я не позволяю выползать страху наружу. Давлю внутри себя. И посылаю в космос новые установки: «У меня все будет хорошо», «Я буду счастлива», «Матвей меня полюбит», «Мы всегда будем вместе».

А уши…

Когда-нибудь, когда я стану самостоятельной, и буду зарабатывать деньги, то обязательно сделаю операцию. Я смотрела в интернете, в школьной библиотеке, это не очень дорого и совсем не страшно.

И тогда я буду красивая не только для мамы. Я буду красивая для Матвея. Я буду красивая для всех. Со мной не стыдно будет дружить. Меня не стыдно будет любить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Никто и никогда больше не назовет меня Чебурашкой.

Шапкой-ушанкой.

Лопушарой.

Или телебашней с двумя тарелками.

В одном летнем лагере меня даже называли НТВ+. Смешно. Умно. Здесь до такого не додумались. Чебурашка. Чебуратор. Чебурек…

Людей, называющих меня Зоя, можно по пальцам пересчитать. Причем на одной руке.

И как бы я ни храбрилась, это обидно. Обидно, больно, грустно. Подумаешь, уши… Всего лишь часть тела. А на деле будто ничего другого во мне и нет. Людям не должны давать клички, будто животным.

Я знала, что в субботу в доме Соколовских будет праздник по случаю дня рождения Матвея. Я понимала, что меня ни за что туда не позовут, но все равно внутри теплилась надежда. Я глупо и наивно ждала, что Матвей вот-вот пригласит к себе в гости. Я бы не пошла. Конечно же, нет. Но само приглашение так много бы сказало о наших отношениях.

Однако, прошла среда. Минул четверг. Пролетела пятница. А меня так никуда и не пригласили. После уроков Матвей убегал на тренировку, а я занималась с Глебовым подготовкой ко второму туру олимпиады. Результаты первого были еще не оглашены, но я не сомневалась, что прошла. Задания были элементарными. Но Виктор Андреевич велел не расслабляться. Первый этап призван отсеять самых слабых, говорил он. Далее задачи будут только возрастать в своей сложности. Итоговые задания по своему уровню скорее вузовские, чем школьные. При этом вопросы сформулированы весьма каверзно.

Глебов выдал мне кучу задач и тестов, которые я ежедневно решала дома, а на следующий день мы подробно разбирали все нюансы, ошибки и трудности. Еще мне приходилось задерживаться в библиотеке, чтобы пользоваться интернетом. Времени на страдание и обиды практически не оставалось. Все силы уходили на учебу.

Зато в полном распоряжении оставались ночи.

Лежа в своей постели, я скучала по Матвею, по нашим встречам, прогулкам, поцелуям. Перебирала в памяти самые любимые и трогательные моменты, постоянно порываясь написать ему первой. Еще совсем недавно легко бы взяла телефон и набрала смс. Теперь же что-то изменилось. Я чувствовала, что он не хочет ни моих сообщений, ни моего общества.

Всего неделю назад мы так много переписывались. Слали друг другу длинные и короткие сообщения, наполненные искренней нежностью. Соколовский словно становился другим человеком. Не отстраненным и чужим, как в школе, а близким и родным. Много говорил о предстоящем бое, о своих переживаниях, о важности своей победы. А еще о важности моей победы. Потому что они – это путевки в будущее. Пафосно. Да. Но это правда.

Мы желали друг другу спокойной ночи, а потом еще три часа я ворочалась, обнимая подушку и представляя на ее месте Матвея. Сильного, высокого и теплого. Мне безумно хотелось ощутить на себе его крепкие объятия, почувствовать вкус мягких губ. Вдохнуть аромат его ключиц.

Я бесконечно убеждала себя, что гордая и независимая. Со мной так поступать нельзя. И прощать подобное поведение я не намерена. И в тот же миг понимала, что вру самой себе. Что если Матвей позвонит – возьму трубку, напишет – отвечу, придет – побегу встречать.

И ни о чем не буду спрашивать.

И сама себя за это ругала.

Ведь нельзя быть такой размазней.

Надо поставить ультиматум. Заставить выбирать. Либо мы встречаемся в открытую, либо становимся такими же чужими, как все считают.

Только я боялась, что выбор Матвей сделает не в мою пользу. Если еще не сделал. Конечно же, он не хочет, чтобы над ним смеялись. Чтобы не дай бог, он из крутого Сокола превратился в Крокодила Гену, зеленого друга Чебурашки. А ведь это вполне реальная перспектива. Может, именно поэтому в последние три дня мы совершенно не общаемся. Словно невидимая стена выросла между нами. Звуконепроницаемая.

Я не желала Матвею своей участи, потому приказывала заткнуться гордости и самолюбию и довольствоваться тем, что есть. Нашими прогулками в парке. Нашими уроками дома. Редкими совместными ужинами. Частыми тайными поцелуями.

Закрывала глаза и мечтала… Мечтала о нас…

В субботу на занятие с Глебовым Матвей не пришел, хотя накануне не предупредил даже учителя, что его не будет. Хотя, наверное, логично, ведь тогда пришлось бы объяснять причину, а так как о предстоящем празднике официально мне не говорили, то и об остальном проще умолчать.

Я расстроилась.

И Глебов это заметил.

– Зоя, я понимаю, что в твоей жизни наступил сложный период. Любовь она, знаешь ли, в любом возрасте непроста. Но какими бы прекрасными ни были ваши отношения с Соколовским…

– Виктор Андреевич, – попыталась перебить я учителя, но он лишь отмахнулся.

– Не отрицай, Зоя. Матвей мне все подтвердил, а если бы и нет, то я не слепой.

Матвей все подтвердил?

Матвей?

Подтвердил?

Подтвердил!!!

Сердце бешено забилось в эйфории. Матвей признался Глебову, что у нас отношения. Не стал отрицать. Не побоялся. Не постыдился!

– Так вот, Зоя. Я все понимаю, молодость, гормоны, весь этот максимализм и желание получить все и сразу, страсть к познанию друг друга и самих себя… Все это естественно и неизбежно, но… Но, пожалуйста, попридержите своих любовных коней. У тебя на носу олимпиада. Как бы ни были прекрасны чувства, но перспектива получить лучшее высшее образование в стране бесплатно, а вместе с ним и возможность построить успешную карьеру или даже заработать ученую степень гораздо прекраснее, согласись. Я не фанат спорта, но знаю, что Матвей в своем виде весьма успешен. Ничего не имею против. Я это к тому, что на данном этапе перед каждым из вас стоят жизненно важные задачи, так пусть же ваши чувства будут направлены им во благо, а не мешают. Поддерживайте друг друга, но не пытайтесь заполнить собой каждую свободную минуту избранника. Именно в этом смысл взаимности. Помощь друг другу. И иногда, лучший способ помочь – это просто не мешать. Не мешай Матвею готовиться к турниру. Не позволяй Матвею мешать тебе готовиться к олимпиаде. Всего пару недель, Зоя, а там хоть завлюбляйтесь, ничего не имею против. Пусть каждый из вас одержит собственную победу и на Зимнем балу вам обоим будет что отметить.

– Я поняла Вас, Виктор Андреевич. Спасибо.

– Надеюсь, Зоя, надеюсь…

Остаток субботы я провела в размышлениях. Глебов был прав. Мама была права. Главное – олимпиада. И надо реально смотреть на вещи. Я и Матвей – несбыточная мечта. Я – Чебурашка. Он – не мой крокодил. Наши отношения – это абсурд. Повод для насмешек. Со мной, может, и приятно целоваться, но не настолько, чтобы страдать из-за этого.

И мне ли утверждать, что любят не за внешность, если я влюбилась в самого красивого мальчика в школе?! Лицемерием попахивает, чувствуете?

Я и обижалась, и находила оправдания. Твердо решила не отвечать ни на его звонки, ни на его сообщения, но весь вечер не выпускала из рук телефон. Решала, как сумасшедшая, тест за тестом, а сама думала о том, чем сейчас занимаются одноклассники на вечеринке в доме Соколовских.

А Кристина тоже там?

Конечно, там.

Возможно, они даже целуются.

Извела себя в край и в десять вечера легла спать, отчего мама испугалась, что я заболела. На вопрос, почему сегодня не приходил Матвей, я отмахнулась, мол, празднует день рождения дома. Тактичная моя мама не стала сыпать соль на раны выяснением причин, почему я не с ним, лишь крепко обняла, поцеловала и пожелала спокойной ночи.

Удивительное дело, но практически сразу я провалилась в сон.