Текст книги "Чебурашка (СИ)"
Автор книги: Олли Ро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Глава 32
Настоящее
Зоя Данилина
– Блин, как же по-дебильному все сложилось, – сокрушается Матвей, продолжая удерживать меня в своих руках, которые к слову больше не дарят ни успокоения, ни тепла. Скорее уж ощущаются оковами для буйнопомешанной истерички. Давят. Ограничивают. Раздражают.
По-дебильному у него сложилось…
У меня мир перевернулся. Сменились все жизненные ориентиры и цели. Безвозвратно испарились остатки детства, а вместе с ними и юность, превратив меня из подростка в женщину-мать. Никакого института, никаких научных работ, никаких свиданий, беззаботной студенческой жизни и интересных знакомств. Стыдно признаться, но я ни разу не была в ночном клубе, хотя на детской площадке возле дома носила славу малолетней давалки, потому что была самой молодой мамой на районе, а может и во всем городе. Кто-то жалел, кто-то осуждал, кто-то крутил пальцем у виска. Редко кто подбадривал, хотя и такие встречались. В роддоме на меня разве что только самый ленивый не зашел посмотреть – такое ж зрелище, школьница родила!
Мама моя от соседей, конечно, тоже натерпелась, но в целом было не до сплетен.
И я не то чтобы жалуюсь… просто…
По-дебильному у него жизнь сложилась!
Ага.
Знаете, по-дебильному – это когда ты чихнул, разинув рот, и из него на собеседника слюной попало. А здесь… Человек узнал, что у него есть взрослый сын и все, что способен выдать его мозг, – «Блин, как же по-дебильному все сложилось». Я в шоке, честно говоря. Какой, оказывается, у Матвея поверхностный анализ. В моем, например, видении ситуация несколько глубже и сложнее.
Повисло молчание. Густое. Напряженное. Даже мой спинной мозг чувствует, что теперь эстафетная палочка в моих руках и надо бы начинать говорить, но у меня так много слов застряло в глотке, что чтобы вытолкнуть хотя бы одно, необходим жесткий удар между лопаток.
Сползаю с Соколовского, насильно разжимая обхват его ручищ. Смотреть на Матвея совсем не хочется. Но промолчать не могу. Право слово, уж хотя бы высказать свои мысли впервые за столько лет я имею право.
– Знаешь, лучше бы ты оказался именно таким злодеем, каким я считала тебя все эти годы. Вот честно. А не вот это вот все… Тогда я могла бы от души позлорадствовать, насладиться твоими страданиями и муками совести, твоей завистью к моему сыну, Степиным отвращением к тебе… Но ты и это у меня отнял. Потому что теперь ты просто жалок… Я как-то даже больше уважала тебя до этого признания, потому что … ну, знаешь, надо иметь основательный такой стержень, чтобы осознанно быть сволочью, признавать в себе это качество и плевать на всех окружающих, кем бы они тебе ни приходились. Я даже нисколько не сомневалась в наличии у тебя подобного таланта, ведь честное слово, есть в кого.
Боковым зрением вижу, как сжимаются мужские кулаки, но Матвей молчит, а потому спокойно продолжаю.
– Но нет… Ты оказался просто … никаким… Плывущим по реке бревном. Прикрыл предательство каким-то мифическим спасением меня от Крис, которая так удачно предложила тебе решение несуществующей проблемы, и со спокойной совестью уехал покорять мир. Знаешь, а Крис молодец. Я вот даже восхищена. Она в очередной раз скормила тебе дерьмо с руки, и ты послушным щенком слизал все до последней капли.
– Нет, Зоя, это не так.
– Так, Матвей. Ее вариант развития событий был выгоден в первую очередь тебе. Уверена, ты сразу же после звонка Михалыча мысленно усвистал в свою Москву, поэтому при первом же удачном случае избавился от балласта в виде меня.
– Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы!
– Поэтому разбил мне сердце? Очень действенный метод. Тебе стоит запатентовать его. Ну, правда… Если твоей целью было избавить меня от возможных конфликтов с одноклассниками – ты прекрасно справился. Ни с одним из них с тех самых пор у меня не было конфликтов.
– Зой…
– Семнадцать лет Матвей. Семнадцать долгих лет. Двести четыре месяца. Шесть тысяч двести девять дней. Сто сорок девять тысяч шестнадцать часов. Если ты так уж переживал за меня, почему ни разу не приехал? Не написал? Не позвонил?
– Мне было стыдно, – еле шепчет в ответ Соколовский. А мне снова смешно. Ему было стыдно. Что ж, наверное, сей факт должен меня удовлетворить. – Очень стыдно. Но я верил, что поступил правильно и… Кристина… она приезжала ко мне один раз. Уверяла, что у тебя все в порядке. Я поверил.
– Ты поверил, потому что было удобно. И это легко понять, правда. И простить тоже легко. Вот только ни видеть тебя, ни слышать совсем не хочется. Уезжай, Матвей. Степа с тобой не поедет никуда. Я знаю своего сына. Он уже все решил, а значит уговаривать бессмысленно. И скажу откровенно, меня его решение устраивает.
– Но я не хочу покидать вас. Я… Я хочу быть с вами.
– Честно говоря, Матвей, мне плевать, чего ты хочешь. Вот правда. Ты можешь поговорить со Степой. Рассказать то же, что и мне. Возможно, он даже тебя выслушает. Возможно, со временем смягчит своё отношение, но не в ближайшие дни точно.
– Позволь мне хотя бы познакомить его с родителями. Они имеют право знать, что у них есть внук. Мама будет просто счастлива.
Я снова смеюсь. Потому что это действительно смешно. Однако, в глазах напротив улавливаю недоумение и легкий укор.
– Матвей. У нас маленький город. Неужели ты думаешь, что твои родители не знают о Степе?! Нет, ну правда!
– Что ты хочешь этим сказать?
Ну что ж, если есть возможность посыпать солью на его раны, пожалуй, воспользуюсь шансом.
– Моя мать, обожаемая мною Людмила Владимировна, в тот же день, как узнала о беременности, притащила меня к твоей матери. Кажется, я уже упоминала об этом. Не могу тебе с точностью сказать, какую мама преследовала конечную цель, но в одном она была убеждена – разбираться надо всем вместе. Великолепная Марго, однако, даже бровью не повела, услышав о перспективе породниться с нами. Она уже была в курсе, и все ответы ее оказались готовы заранее. Твоя мама предельно ясно донесла, что, во-первых, никогда в жизни Соколовские не опустятся до такой степени, чтобы связываться с нищебродами. А во-вторых, сын предупредил ее о возможных претензиях с нашей стороны, которые, к слову, совершенно не обоснованы. Обозвала меня малолетней потаскушкой, решившей ухватиться за золотого мальчика. Заявила, будто ты признался, что имел неосторожность со мной целоваться, исключительно из жалости и ради оценок по математике, но в интимном плане никогда не взглянул бы на подобное убожество! Что у тебя есть Кристина, воспитанная, благородная и благочестивая девочка, с которой у вас любовь с первого класса и серьёзные отношения. Тут, как нельзя кстати, спустилась и сама Кристина, подтверждая, что ты не желаешь спускаться и участвовать во всем этом цирке, ведь между нами никогда ничего не было. И предоставила видеозапись на телефоне с Зимнего бала. Потом были пафосные сочувствия Марго самой себе, что дескать за ее кровиночкой уже сейчас охотятся распутные дрянные девки, что же будет дальше. А затем она, как мать, сочувствовала моей матери и благородно предложила помощь в разрешении деликатного вопроса в виде десяти тысяч рублей на аборт, намекнув, что в их возрасте становиться бабушками непростительный позор. В общем, мы ушли, пообещав друг другу, что никогда в жизни больше не будем так унижаться.
– Зоя…
– Самое смешное, что мы нарушили это обещание. Я тяжело вынашивала. Практически не вылезала из постели. Местные врачи долгое время не могли правильно поставить диагноз. В конце концов, у меня выявился порок сердца. Требовалась операция. Здесь такие не делают, специалистов нет. Существуют квоты, но очередь на них на два года вперед расписана. На платную операцию, сам понимаешь, денег у нас не было. Нам предлагали аборт на поздних сроках, но во-первых, Степа развивался идеально. Как можно было убить его? Во-вторых, после прерывания в девяносто процентов случаев я осталась бы бесплодной. В-третьих, существовала все же вероятность, что мне удастся дотянуть хотя бы до семи месяцев. Тогда мама обратилась в благотворительный фонд Марго Соколовской. Пошла, так сказать, на поклон к барыне. Но не вышло, скажем так. Остался последний вариант – продать квартиру. Однако, через пару дней у меня объявился спонсор. Некто оплатил операцию и послеоперационный уход. Я только после родов узнала, что это был твой отец. Одна из акушерок рассказала. Я послала ему письмо с благодарностью и вложила фото Степы. Написала, что если он когда-нибудь захочет его увидеть, то я буду рада. Но он так ни разу не захотел.
– Поверить не могу… Все это время они… знали?
Я взглянула на Соколовского и без удовольствия отметила, что выглядит он совершенно разбитым. Жаль его, чисто по-матерински. Сейчас с высоты прожитых лет, познав огромный жизненный опыт, пережив предательство, потери, боль, а также беззаветную сыновью любовь и великое счастье материнства, я искренне не понимаю, какие силы двигали четой Соколовских. Какой должна быть любовь матери к ребенку, если она не распространяется на его продолжение. Я понимаю, что можно не любить меня, даже презирать или ненавидеть, но родного внука не принимать? Не знаю…
Мы молчим и в сущности уже понятно, что добавить нечего. Ни мне, ни ему. Да и о чем тут рассуждать? Чувствуя смертельную усталость и опустошение, я собираюсь попрощаться и уйти.
Словно по мановению волшебной палочки, двери с моей стороны распахиваются, и в салон заглядывает сердитый Степа. Куртка нараспашку, голова без шапки, на ногах домашние трико и тапочки.
– Иду, родной, – говорю я прежде, чем сын успевает открыть рот, и протягиваю Степе руку. Он у меня умный, и очень чуткий, настроение улавливает за наносекунды. Помогает выйти из авто Соколовского и не выпускает мою ладонь из рук.
Мы с Матвеем не прощаемся, не говорим ни слова, даже не смотрим друг на друга. Кажется, теперь он на самом деле знает, что такое стыд. Даже сквозь тусклый свет фонарей можно разглядеть красные пятна, покрывшие его лицо и шею, да и в целом заметно, что он просто не смеет поднять глаза.
Мне жаль Матвея.
В этот момент он выглядит настолько одиноким, что даже у Степы злиться не получается. Сын насупленный, слегка помятый, но не злой.
У него хватает ума не учинять мне допросов ни по пути домой, ни в самой квартире, хотя вижу, что очень хочется. Я давно подозреваю, что эта черта прожженного инквизитора досталась ему от прабабки Катери. Степа всегда очень ревностно относился к чужим мужчинам в поле нашего с ним обитания. С самого раннего детства. Отчасти именно поэтому я так и не построила личную жизнь. Это сейчас мой мальчик очень сдержан, видимо стал больше понимать в отношениях, но еще два-три года назад он вел себя просто кошмарно.
Едва голова касается подушки, глаза сами закрываются. Такой бесконечно длинный день. Столько разрывающих душу новостей. Но я ни о чем не желаю думать.
Я просто сплю.
Глава 33
Матвей Соколовский
Зоя со Степой ушли, а я по-прежнему сижу в темном салоне авто, боясь пошевелиться и расплескать переполнявшее меня отчаяние. Не знаю, что теперь делать. Куда ехать? Какие решения принимать? Как смотреть в глаза родителям? Что им говорить? Я всегда подозревал их в некой бесчувственности, но чтобы настолько…
На виски давит чувство вины, непередаваемый стыд, от которого хочется зажмуриться и по-детски представить, что ничего этого не было. Но правда в том, что я не ребенок. Правда в том, что надо как-то жить с тем, что случилось. Найти в себе силы и наконец-то попытаться если и не исправить собственные ошибки, то хотя бы изменить взаимоотношения с Зоей и Степой.
Где-то на задворках сознания мелькает подлая предательская мысль: выжать до упора педаль газа и вернуться в Москву. В ту жизнь, где я – мечта женщин, где я – успешный спортсмен с мировым именем, где я – востребованный тренер. Где у меня есть собственный дом, прибыльный бизнес, и нет никого, кто мог бы заставить меня чувствовать себя ничтожеством.
Гоню ее трусливую прочь.
Если я уеду теперь, это будет означать только одно – я конченый слабак, предатель и подлец – это да, но что хуже – я не способен измениться. А это, черт возьми, не так!
Я не хочу бежать от проблем, поджав хвост. Не желаю признавать в себе безнадежного урода. Не собираюсь снова бросать ни Зою, ни собственного сына.
Я обязательно сделаю все возможное, чтобы наладить отношения с ними. Чтобы однажды, путь даже еще через семнадцать лет, Степа назвал меня отцом и, может быть, даже пожал руку.
Сколько оказывается боли можно доставить человеку одним глупым поступком. Жизнь изменить и не заметить. Перед Зоей я ничтожен, как букашка перед богом. И если смотреть откровенно правде в глаза, то все, что мне остается – это лишь издалека восхищаться ею, как женщиной, как матерью, как личностью. Ничего большего я не достоин и говорить о любви и безграничных чувствах не имею никакого права.
Заглядывая внутрь себя, с бесконечным отчаянием я вдруг понимаю, что сила моей любви ни в какое сравнение не идет с силой любви одной маленькой хрупкой женщины. Можно ли научиться любить сильнее? Поддается ли это чувство тренировке?
Рассуждая об этом, я незаметно проваливаюсь в глухую темноту.
Просыпаюсь от резкого стука в стекло. Еще темно, но какая-то женщина в сером пуховом платке, судя по наличию у нее в руке снеговой лопаты, дворничиха, озабоченно заглядывает в окно.
Прошло чуть больше двух часов. В глазах ощущение, что туда насыпали песка, а мышцы сковало от неподвижности. Неуклюже выхожу наружу. После пары фраз с милейшей и заботливой Антониной Егоровной, забираю у пожилой женщины лопату и чищу снег. Разминаюсь, согреваюсь, прихожу в себя.
Надо же как-то доехать до родительского дома.
Впереди еще один серьезный разговор, откладывать который я не собираюсь.
Получив щедрую порцию благодарности, сажусь за руль и, пока в крови бушует бодрость, превышая скорость, несусь домой.
***
– А чего ты от меня ожидал, сынок?! В разгар новогодних праздников какие-то маргинальные особы бесцеремонно являются на порог моего дома, чтобы испортить жизнь моему единственному сыну! Ты действительно думаешь, что я должна была этому потворствовать?!
Марго Соколовская, не смотря на очень-очень раннее утро, выглядит словно леди Диана на королевском приеме. И не скажешь, что я с диким ором и претензиями вытащил ее из объятий морфея и египетского хлопка. На ней дорогие белоснежные шелка, изящные мягкие домашние туфли, жемчужина в яремной впадине, конкурирующая своим перламутровым блеском с холеной фарфоровой кожей. Даже волосы матери обрамляют ее разгневанное неестественно молодое лицо идеальными мягкими волнами. Однако, даже вся красота мира не способна сейчас унять моей злости.
– Она была беременна! От меня!
– Матвей! Ты как был наивным доверчивым глупцом, так им и остался! Я же узнала все об этих Данилиных! Еще до того, как они пришли в наш дом. Мать – распутная и беспринципная! Ее вся деревня перепользовала, пока она не залетела от какого-то пьяницы! Боже, эта, с твоего позволения, женщина даже не знает, от кого родила! У этой Зои даже отчества нет! Прочерк вместо отца! Как ты не понимаешь, насколько они страшные люди?! У них нет совести и чести, это же очевидно! Они просто хотели за наш счёт, за счет твоего светлого будущего, выбраться из своего гнилого болота, Матвей!
– Ты не имела права так поступать! Не имела права все решать самостоятельно!
– Матвей! Я – мать! Я имею все права. Особенно в отношении своего несовершеннолетнего сына!
– Она была беременна от меня, мама! Моим ребёнком!
– Вздор! С такой родословной, на девке наверняка пробы ставить негде! Ну, ты сам подумай, спать с мальчиками в десятом классе! Это же уму непостижимо!
– Я был у неё первый!
– Ещё скажи, что она сразу поле первого раза и забеременела! Это же просто абсурд! Классический сюжет для глупой мелодрамы и бульварного романа!
– Так и было, мама! И я запрещаю говорить тебе в таком тоне о семье Данилиных! Даже не смей, оскорблять Зою и ее мать!
– О боги, Матвей! Вот поэтому я не стала ничего тебе говорить! Никто не беременеет после первого раза! Никто! Слушаю тебя и радуюсь, что все сделала правильно!
– Правильно?! Правильно?!!
– Не ори на мать! И да, Матвей! Я полностью исполнила свой материнский долг! Посмотри на себя – ты богат, знаменит, успешен! Исполнил все свои мечты, которыми бредил с семи лет! Видит бог, мы с твоим отцом были против твоего спорта и хотели для тебя иной жизни, но нашли в себе силы действовать во благо твоих интересов! Смирились с тем, что бизнес тебе не интересен, не стали давить и отпустили! А теперь представь, что было бы, останься ты с этой Зоей! А я тебе отвечу – ничего! Ничего хорошего!
– Ты не можешь этого знать! Я… Я любил ее!
– О боги! Милый в шестнадцать лет так легко все перепутать! И именно это ты и сделал! Перепутал любовь с буйством гормонов! Ты любил Кристину! Совершенно точно. Много лет подряд. Но девочка в свои шестнадцать была не готова к сексу, что совершенно нормально и правильно, и ты, как и любой другой отравленный тестостероном мужчина, пошёл и взял желаемое там, где его раздавали за кино, домино и прочие мелочи. И кстати, дарить ей серьги, предназначенные для Кристины, было вовсе не обязательно! И не смотри так на меня! Неужели ты думал, что в совершенно безобразных ушах девицы я не узнаю подарок, который сама так тщательно выбирала! Это же известный ювелирный бренд, Матвей! Стоил целое состояние! О чем ты только думал, когда дарил редкие рубины с бриллиантами этой деревенщине!? Хотя можешь не отвечать!
– Мам! Ау! При чем тут серьги?! Речь идёт о моем сыне! Зоя была беременна! А ты просто вычеркнула этот факт из жизни. Из своей, из моей!
– Даже если она и была беременна от тебя, кого она там могла родить!? С ее то генами! Это же как с собаками – ни одна дворняжка не родит породистого щенка даже от самого чистокровного кобеля! Она родит такую же дворняжку, как сама!
Впервые в жизни мне захотелось ударить собственную мать. Страшное чувство. Пугающее. Наверное, вся гамма эмоций отразилась у меня на лице, потому что в следующую же секунду, она резко изменилась и сменила тон на дружелюбный, остановив готовый вырваться наружу поток ругательств резким жестом правой руки с выставленным кверху указательным пальцем с модным маникюром.
– Так, стоп! Извини. Это было очень грубо. Однако, сути не меняет. Матвей, я просто пыталась уберечь тебя, защитить. Ты был ребенком! И совершенно не разбирался в людях. Ты всегда был слишком добрым и жалостливым. Но люди … они… Они коварны. Жестоки. Изворотливы. Беспринципны. Да эти Данилины все продумали заранее, пойми! Чтобы раз за разом всю оставшуюся жизнь тянуть из нашей семьи деньги! Думаешь, они не пытались это делать? Черта с два! Думаешь, зачем они пришли сюда?! Мамаша хотела пристроить дочь на тепленькое место! А когда не получилось, знаешь что они сделали? Выдумали бедняжке болезнь. Эта Людмила самым наглым образом пришла ко мне в фонд и чуть ли не на глазах у всех стала просить деньги. Полтора миллиона! Полтора миллиона, Матвей!
– Что ж ты не проверила документы? Это легко. Особенно для Марго Соколовской. Всего пара звонков. В конце концов, полтора миллиона для твоего фонда – небольшая сумма. Так почему ты просто не захотела помочь беременной девочке с пороком сердца?
– Потому что это создало бы прецедент! Дало бы им понять, как легко мною манипулировать! Это положило бы начало бесконечным просьбам, жалобам и тому подобное! Чего доброго, они бы еще и на алименты подали!
– А ты не думала, что они имели право на эти алименты, раз уж я заделал несовершеннолетней девочке ребенка?!
– Матвей. Не надо делать из меня злодея. Да, прошло уже очень много лет. Но не думай, что за все это время я ни разу не поинтересовалась исходом всей этой авантюры. История с беременной больной школьницей была на слуху, особенно в тех кругах, где я вращаюсь. Не знаю точно, что у нее там был за диагноз, врачи в нашем городе на удивление высоконравственны и порядочны и каждому желающему истории болезней не пересказывают. Но девочка благополучно родила, и все с ней оказалось нормально. Ходили слухи, что у школьницы появился некий личный спонсор. Этакий инкогнито-покровитель. Но, я знаю всех состоятельных людей в этом городе, Матвей. И никто не признался, в столь благородном поступке. А знаешь, почему? Да потому, что таких, как ты, Матвей, у этой девицы наверняка было несколько. Мы не поддались на провокацию, а кто-то другой – да.
Меня поражала логика этой женщины и складность рассказа, что лился нескончаемым потоком из ее рта. Понимание, что достучаться до матери, донести истину, – совершенно бесполезное занятие, отбило всякое желание спорить. У Марго Соколовской своя правда. Непоколебимая. Несокрушимая. Единственно верная.
Намерение продолжать диалог у меня иссякло, а потому, лишь покачивая из стороны в сторону головой, я продолжил слушать.
– Так вот, Матвей. Пойми, если бы это был твой ребенок, эти женщины обязательно бы настаивали на проведении теста ДНК, установлении отцовства через суд и выплате алиментов. Особенно, когда ты достиг мировой славы! О боги, да любой бы воспользовался такой возможностью! Двадцать пять процентов всех твоих доходов, Матвей! На эти деньги можно жить, не работая и ни в чем себе не отказывая! Как думаешь, почему они этого не сделали? Ответ прост и очевиден. Это не твой ребенок!
– Ты когда-нибудь видела Степу?
– Кого?
– Степу. Мальчика, которого родила Зоя Данилина.
– Нет. Зачем?
– Ммм… Ну да… Тебе, пожалуй, незачем… Ты же мечтаешь о породистом щенке, которого бы для тебя родила породистая сучка. Такая, как Кристина, например.
– Матвей…
Она собиралась что-то продолжить, но тут ее взгляд застыл в направлении двери. Обернувшись, я заметил собственного отца. По всей видимости, он недавно вернулся и некоторое время безмолвно наблюдал за нашей перепалкой. Выглядел он слегка помятым, растрепанным и довольно бледным. В отличие от супруги Игорь Соколовский свой возраст явно не скрывал.
– Что все это значит? – срывающимся голосом спрашивает отец, чем вызывает во мне некое смятение. Не пойму, что конкретно он имеет в виду, задавая такой вопрос.
– Мог бы пораньше явиться, ради единственного сына. Не так уж это и сложно, учитывая, как редко наш мальчик бывает дома!
– Я мог вообще не приходить. Ему давно не шестнадцать и некоторые вещи Матвей вполне способен пережить, учитывая, что давным-давно не живет с нами.
– Ну, да! Давай тогда немедленно посвятим его в наши личные взаимоотношения! Поделишься с ним адресами лучших шлюх в городе!
– Боюсь, у тебя слишком предвзятое отношение к моей личной жизни, Марго.
– О, правда? Какой же термин выдумали современники в отношении женщин, спящих с чужими мужьями, не подскажешь?!
– Марго!
– Правильно! За сотни лет в их отношении так ничего и не изменилось, потому что шлюхи и есть шлюхи, к чему изобретать велосипед!
– Что все это значит? – не нашел я ничего лучшего, как повторить заданный недавно отцом вопрос, потому что в действительности не совсем понимал всей глубины развернувшейся драмы. Хотя, признаюсь, уже начал догадываться о сути претензии.
– Это значит, Матвей, что при живой законной жене твой отец не брезгует сожительствовать со своей любовницей!
– Так и знал, что ничего из этого не выйдет. Давно надо было тебе рассказать, сын. Мы с твоей матерью уже давно не живем вместе. У каждого из нас своя личная жизнь. Но официально мы все еще в браке, о чем я уже давно сожалею.
– Только заикнись о разводе, Игорь, и клянусь, я отсужу у тебя все до копейки! Твое имя будет полоскать каждая даже самая захудалая газетенка! Твоё, твоей шлюхи и ее ублюдков!
С каждой секундой, проведенной в родном городе, меня все чаще посещает мысль, что лучше бы я сюда не возвращался… Хотя нет, наоборот. Вернуться надо было давно. Очень-очень давно.
– Заткнись, Маргарита! Ты и сама далеко не ангел чистоты! Наш развод всегда был лишь делом времени. И время вышло. Я подаю на развод. Собственно об этом я и хотел сообщить тебе перед тем, как ты огорошила меня новостью, что Матвей хочет приехать домой. Зачем только повелся на твои глупые уговоры! Господи, как же я устал от тебя!
– Ох, он устал! Вы только посмотрите на него!
– Рита, твою мать!
– Да! Давай! Матерись! Дурные манеры очень быстро перенимаются, когда общаешься со всяким сбродом, который ты теперь зовешь своей семьей!
Звонкая пощечина оглушительным гонгом огласила наступление перерыва в поединке. Наверное, мне стоило ударить отца в ответ, чтобы заступиться за мать, но, честно признаюсь, я замешкался, потому что еще недавно хотел сделать ровно то же самое.
Мать взвизгнула, разразилась рыданиями вперемежку с проклятиями и опрометью бросилась по лестнице на второй этаж. Затем послышался громкий хлопок дверью, даже дрогнул хрусталь на люстре.
– Прости, сын. Не так я хотел рассказать тебе… Но это все подождет… Скажи, о каком таком внуке ты здесь говорил? Я правильно услышал? У тебя есть сын?
– О да, папа. У меня есть сын, которому исполнилось шестнадцать. Сын, о котором я узнал несколько часов назад. Тот самый мальчик, папа, которого вы вычеркнули из своей и моей жизни, ввиду неблагородной родословной его матери!
– Я ничего не понимаю, Матвей. Я никого не вычеркивал ни из чьей жизни.
– Имя Зоя Данилина тебе о чем-нибудь говорит?
Отец задумался, и мыслительный процесс отразился на его мужественном лице, смягченном временем, мимическими морщинками и выбеленными сединой висками.
– Кажется, что-то знакомое, но я не уверен, что вспомню какие-либо подробности…
– Да? Тогда, может, полтора твоих миллиона освежат воспоминания?
– Полтора миллиона?
– Да. Деньги, которые ты потратил на операцию для нее.
– Беременная школьница с пороком сердца?
– Деньги – лучший стимулятор памяти, не так ли?
– Постой, что ты хочешь сказать? Девочка была беременна от…
– Да! Девочка была беременна от меня! Разве не поэтому ты дал ей эти чертовы деньги?
– Я помню эту историю. Но я понятия не имел, что ты как-то причастен к ней. Матвей, я говорю тебе правду.
– Откуда тогда такая щедрость?
– Тамара… Моя любимая женщина… Она в то время работала акушеркой в городском роддоме. Плакала неделю от того, что ей было жалко девочку, которая без операции умрет, но отказывается делать аборт. Я… Я просто решил помочь. Помню, она потом прислала мне очень милое благодарственное письмо с фотографией своего малыша, но клянусь тебе, сынок, я … Если бы я только знал… Как же так?!
Он раскраснелся, разнервничался сильнее, чем во время скандала с собственной пока еще женой, и медленно опустился на ступеньки, держась правой рукой за сердце.
Лишаюсь последних сил и оседаю рядом. Краем глаза наблюдаю, как отец вытаскивает из внутреннего кармана пиджака серый блистер, выдавливает на ладонь две маленькие таблетки и глотает их. Встаю, подхожу к мини-бару и достаю из него бутылку минералки.
Благодарно кивнув, отец расстегивает две верхних пуговицы на рубашке и жадно пьет воду из запотевшей бутылки. Не знаю, что еще сказать. У меня давно не осталось никаких сил, даже не знаю, на чем работает организм. Последнее, что я ел, был торт на кладбище. За прошедшие двое суток я спал примерно два с половиной часа. Окружающая меня картинка видится, как сквозь туннель, вдобавок ко всему еще и покачивается.
– Ты сохранил ее? – тихо спрашиваю отца, и тот сразу понимает, о чем речь.
– Конечно. Она где-то дома. У нас с Тамарой дома. Поехали к нам, сынок? Познакомитесь, наконец. Отдохнешь. Поешь.
Киваю, не потому что жажду познакомиться с какой-то там Тамарой, поесть приготовленную ею еду или поспать на гостевых подушках. Потому что хочу увидеть фото. Пусть будет еще больнее. Я заслужил.
Мы встаем и выходим из дома, который больше не ассоциируется у меня с семейным гнездышком, только лишь со змеиным логовом.
Даже не знаю, смогу когда-нибудь сюда вернуться…
