Текст книги "Чебурашка (СИ)"
Автор книги: Олли Ро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Глава 43
По мере отказа от успокоительных лекарств ко мне стремительно возвращалась привычка вставать ни свет ни заря. Однако в таком чудесном месте, как никогда прежде ранний подъем доставлял истинное удовольствие.
Белая дымка стелилась над дикими травами, оседая на них бодрящей ледяной росой. Над озером набирался ярких красок занимающийся рассвет. Где-то в чаще еще ухали засыпающие филины и сычи, а соловьи уже затевали гимн восходящему солнцу.
Я всегда была далека от спорта. Не любила выполнять команды, атаковать территорию противника или защищать дурацкие ворота. Но спорт оказался неотъемлемой частью назначенной врачом терапии, а потому Матвей с фанатичной преданностью взялся за приобщение меня к физическим нагрузкам.
Мы пробовали йогу, настольный теннис, бадминтон, а остановились в итоге на утренних пробежках. Никогда в своей жизни я не могла подумать, что этот процесс может доставить мне удовольствие. Возможно, конечно, все дело в окружающей обстановке, ведь представить себя, нарезающей круги по выщербленным тротуарным дорожкам нашего хрущевского микрорайона очень сложно, а уж о том, что это приятно и речи не заходит.
То ли дело мягко ступать на усеянные тонкими длинными иголками мшистые тропинки, вдыхая свежий смолистый воздух, напитанный предрассветной влагой. Ощущать разогревающиеся от движения мышцы. Слышать звуки природы и треск мелких веточек.
Чувствовать жизнь вокруг и в себе самой.
Матвей же, как оказалось, не столь ранняя пташка. Он честно пытался подстроиться под мой распорядок дня, но удовольствие от ранних подъемов, к сожалению, не получал. В конце концов, мне надоело видеть его сонное лицо, кривящееся в подобии жизнерадостной улыбки. Ни к чему подобные бессмысленные жертвы. С чистой совестью убрала подальше его телефон, чтобы бесчувственный будильник не портил мужчине здоровый сон, и отправилась на пробежку одна.
Это было сродни медитации. Никаких лишних мыслей. Лишь дыхание, природа, движение.
С тех пор бегаю одна. Матвей не стал глупо настаивать на своей компании, и, кажется, даже вздохнул с облегчением, когда я искренне поделилась с ним своими чувствами и ощущениями.
К шести утра я бодрая от физической нагрузки и свежая от контрастного душа отправлялась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Матвей настаивал, на заказе еды из местного ресторанчика, но, честно говоря, безделье угнетало, а сварить овсянку или напечь блинчиков – дело хоть и несложное, но все же дело.
Вот и сегодня, согласно выработанному распорядку, суечусь вокруг плиты. Отключаю сковороду, где румянится последняя партия оладий, и тянусь к кофемашине, как вдруг ощущаю за спиной твердое, горячее мужское тело.
Тягучий аромат лосьона после бритья взрывается под кожей миллионами мурашек. Набираю полные легкие воздуха, пропитанного нотками морской свежести, и задерживаю его в себе, в то время как Матвей обхватывает широкими ладонями талию, прижимаясь теснее, давая почувствовать себя всего, и зарывается носом в макушку, целуя ее и слегка прикусывая, отчего колени предательски подгибаются.
Божечки, что он делает?!
Ровно до этой минуты ничего подобного Соколовский себе не позволял. Какова вероятность, что он заметил, как вчера я его голодно разглядывала?
Не могу ответить себе ни на один вопрос, потому что наглые бесстыжие руки по-хозяйски сминают полы моего обычного, ничем не примечательного трикотажного халата, ныряют под пуговицы, царапают кожу вокруг пупка.
Инстинктивно, прежде, чем успеваю подумать и включить самоконтроль, прогибаюсь в пояснице, вжимаясь в него, отчего Матвей шипит мне в ухо, легонько прикусывая мочку, скользя языком и оставляя влажный прохладный след на коже.
Мне так остро, так жадно, так необратимо желанно, что я не нахожу ни единого повода остановить творящееся между нами безумие. Да и безумие ли? По-моему, очевидно, что эта неконтролируемая близость была всего лишь вопросом времени. Неизбежна, как пожар от костра посреди сухостоя, вспыхивающий от малейшего дуновения ветерка и мгновенно обретающий всеобъемлющие масштабы.
Возбуждение Соколовского заразительнее любого вируса. Оно просачивается в каждую клетку моего тела, вызывая непреодолимую тягу к своему носителю.
Отбрасываю голову на плечо на Матвея и встречаюсь с черной бездной его глаз. Пока я цеплялась за столешницу, пытаясь устоять на ногах, мужские пальцы без труда разделались с пуговицами и, распахнув настежь халат, с маниакальной дотошностью принялись ласкать грудь.
Вырвавшийся наружу громкий жалобный стон утонул в глубоком поцелуе. Поцелуе, растворившем все сомнения, страхи, неуверенность. Поцелуе, что был таким же алчным, как и много лет назад.
А дальше реальность смел настоящий ураган. Его руки, его губы, его бесстыжий язык – повсюду. Порочно. Влажно. Громко.
Матвей целовал. Кусал. Лизал. Посасывал.
Трогал. Толкался. Сжимал.
Вдыхал. Вдыхал. Вдыхал.
А еще не замолкал. По крайней мере, в те секунды, когда его рот отрывался от моего тела. Жар нетерпеливых губ все ниже и ниже вырисовывал узоры на коже, и в какой-то момент я осознала, что Матвей опустился на колени.
Отчего-то эта мысль взвила эмоции до предела. Желая убедиться глазами, оборачиваюсь и воистину наслаждаюсь открывшейся предо мной картиной.
Матвей Соколовский у моих ног.
Воистину мечты сбываются.
Его взгляд снизу вверх наполнен каким-то священным огнем, превозносящим меня как женщину. Ни капли стыда или неловкости. Только пожарище страсти и … бесконечной любви.
– Ты позволишь? – хрипло спрашивает Матвей, осторожно лаская кожу бедер.
– Да, – отвечаю я, чувствуя собственное величие и превосходство, ведь это именно то, что транслирует в мой мозг обожающий мужской взгляд.
– Спасибо, родная, – шепчет Соколовский и, не разрывая зрительного контакта целует колено, легонько прикусывает кожу выше, скользит языком по бедрам, оставляя прохладный след на пылающей коже.
Проворные пальцы ловко избавляются от белья. В предвкушении заветной ласки сложно контролировать равновесие. Даже держась за незыблемую гранитную столешницу. Смешно сказать, мне не первый год за тридцать, а я до сих пор не ведаю таких откровенных ласк.
Осознание того, что его губы, его язык, его зубы настолько близко к эпицентру пожара, вынуждают всякий стыд испариться, выпуская наружу инстинкты и порочные желания.
Он же сделает это?! Это ведь не шутка?!
Он не отступит в самый последний момент?
Движимая глупым страхом, подаюсь навстречу жадному рту, не отрывая затуманенного взгляда, впитывая каждую реакцию, боясь разочароваться, заметив малейшую тень отторжения или брезгливости.
Но Матвей лишь довольно усмехается, отчего выдыхаемый им воздух обдает прохладой, подстегивая нетерпение.
– Держись крепче, Кокос, – хрипит Соколовский, ласково забрасывает на плечо мою правую ногу и, наконец, накрывает губами изнывающую плоть…
Мамочки!!!
– Сладкая моя девочка… Дай я на тебя осмотрю… Ты такая красивая! Нет, не закрывайся… Шире, милая, – бормочет Матвей в перерывах между влажными поцелуями. И я подчиняюсь, не в силах сопротивляться или даже смущаться. Я хочу еще. Еще больше.
Меня разрывает от переполняющих чувств и мыслей. Мозг просто не способен обработать всю поступающую информацию. С одной стороны совершенно невероятная эйфория от осознания самого действия. Острого, пикантного, миллионы раз проигрываемого в тайных мыслях и теперь такого реального и доступного.
С другой – абсолютно фантастическое удовлетворение, что там, внизу, меня целует никто иной, как Матвей Соколовский. Звезда мировой величины, красавец и плейбой, способный по щелчку пальцев заполучить любую красавицу, которой я и в подметки не гожусь. И вот он, стоя предо мной на коленях, благодарит меня за то, что разрешила ласкать себя таким способом. Способом, от которого партнеру, скажем откровенно, физического удовольствия несравнимо мало.
С третьей стороны – неописуемая нежность, непередаваемый восторг от непосредственной ласки, от его хриплых стонов, пошлых звуков, частого горячего дыхания…
Потерявшись в эмоциях и ощущениях, я взрываюсь на миллиарды осколков и при этом, как никогда ранее, чувствую себя цельной.
Сползаю прямо в руки Матвею. Он жадно скользит руками по моему телу. Гладит растрепавшиеся волосы, проводит пальцами по позвонкам, сжимает ягодицы, скользит губами по шее, позволяя мне отдышаться.
Ерзаю, вызывая в мужчине стон и нетерпеливую судорогу. Чувствую, что упираюсь аккурат в его твердую плоть и совершенно отчетливо понимаю, что мне мало. Мало того, что было. Я хочу Соколовского всего. С головы до ног. Для себя. В себе.
Нахожу его губы и жадно целую, ощущая пряный вкус удовольствия, отчего возбуждение выходит на новый уровень. Мне, собственно говоря, срывает крышу. Раз и навсегда решаю, что с этой минуты я возьму и буду брать после все, что захочу. И как захочу.
Самонадеянно?
Возможно. Было бы, если бы непоколебимая уверенность в том, что сегодняшний Матвей даст мне все без колебаний. Без сомнений. Без сожалений. С готовностью. С радостью. С полной самоотверженностью.
В эту минуту огромный, как скала, мужчина покорен моей воле до последнего вдоха.
Под его сумасшедшим взглядом делаю все сама. Спускаю трико и белье, покрываю широкую грудь поцелуями, подставляю его губам грудь, испытывая при этом опьяняющую эйфорию власти над этим мужчиной. Его стоны, хриплые мольбы продолжать и непрекращающийся град пошлейших комплиментов заставляют поверить и в себя, и в свою красоту, и в свою сексуальность.
Головокружительное чувство. Я владею всего одним мужчиной, а кажется, что целым миром. И ничто не останавливает мой напор страсти – ни жесткий пол, стирающий до ссадин коленки, ни яркий свет солнца, бьющий нам в лица, ни отсутствие защиты между телами.
Я возьму от него все до последней капли.
Потому что я так хочу.
После борьбы, где еще до начала атаки я безоговорочно была провозглашена победителем, мы еще долго лежим на полу, приводя в норму дыхание, нежась в теплых утренних лучах, льющихся из окна, слушая, как в унисон бьются наши сердца.
– Люблю тебя, Зоя. Выходи за меня, – произносит Матвей слова, без которых не обходится теперь ни одно утро. А еще у него всегда при себе кольцо. Даже сейчас висит на витиеватой цепочке на шее и слепит глаза бриллиантовым отблеском. Только теперь Соколовский еще и ухмыляется, добавляя, – После всего, что случилось, ты просто обязана это сделать.
Смеюсь, уткнувшись в ароматную мужскую шею, и отвечаю то же, что и всегда.
– Я подумаю.
Наверное, действительно после того, что произошло, наше ближайшее будущее предрешено. Лежа на Матвее, я четко осознаю, что не хочу отказываться от него снова. Не смогу. Я уже заново влюбляюсь в этого мужчину. Всего за несколько недель совместного проживания легко привыкла к тому, что Соколовский всегда рядом, заботливый, внимательный, позитивный и даже счастливый что ли.
Таким я его никогда не знала, а если и знала, то забыла. Тем ярче и острее заполняющие душу чувства. Конечно, страх того, что в один момент все может прекратиться и волшебная любовь Матвея перегорит, словно старая лампочка, но стараюсь не позволять этим опасениям руководить моей жизнью.
Что будет, то будет.
В конце концов, я никогда не была замужем. Мне тоже хочется надеть красивое белое платье, проникнуться чувственной речью сотрудника ЗАГСа, надеть кольцо на палец любимому мужчине, обрести статус законной жены. Кому-то подобные желания покажутся архаичным пережитком, но не мне. Так уж вышло, что женщины моей семьи сполна испытали самостоятельность, независимость и свободу.
Каждый наверняка слышал знаменитую фразу: «Хорошо все уметь, но не дай бог все самой делать». И это на самом деле так.
Мы можем сколько угодно цитировать феминистические лозунги о правах женщин, но удовольствие от этого процесса никогда не превысит то чувство защищенности и спокойствия, что дарит один надежный, любящий мужчина.
Я прожила достаточно, чтобы в этом убедиться.
(Данные умозаключения принадлежат героине и основаны на ее личном жизненном опыте. Они вполне могут не совпадать с миллионом мнений других женщин. Автор не имеет ничего против феминизма и всячески поддерживает свободу выбора по любому вопросу.)
И, пожалуй, единственная причина, по которой я все еще не отвечаю согласием на предложение о замужестве, это банальное желание насладиться конфетно-букетным периодом. Получить то, чего у меня никогда не было.
Кажется, Матвей это тоже понимает, потому что, немного помолчав, задает новый вопрос.
– Пойдешь со мной на свидание?
Глава 44
И время неслось карнавалом событий, свиданий, семейных сборов на выходных, с непременными посиделками за общим столом и введенными в обязательную программу активными играми. Наполнялось знакомствами с многочисленными друзьями Матвея, посещениями разных светских мероприятий и просто тихими вечерами, охваченными то романтикой и тишиной, то бурной страстью и бесстыдными стонами.
– Ты же родишь, когда мы забеременеем? – спросил Матвей, пока я разомлевшая от плотской любви, уютно лежала на сильном загорелом плече, и от трогательной надежды, робко прозвучавшей в голосе этого большого во всех смыслах мужчины, сжался желудок.
Случилось это примерно после нашего третьего акта безудержной плотской любви. То есть в тот же день. Вопрос был вполне логичный, учитывая факт, что мы вообще никак не предохранялись. И, к слову, не потому, что ни один из нас не усвоил уроков прошлого.
Я, например, знала, что очередная беременность легко не дастся. Об этом меня предупреждали врачи еще после первых родов. А в те дни, надо сказать, идея когда-нибудь родить вновь казалась мне верхом сумасшествия. Да и с возрастом здоровья отнюдь не прибавилось. Не будем забывать, что я уже давно не девочка. Хотя, по нынешним меркам, вроде и старородящей пока не считаюсь.
Матвей же (о, в этом даже не приходилось сомневаться) решил не предохраняться сознательно. Мы много говорили в последнее время, в том числе о прошлом и о планах на будущее. Удивительно, что, слушая рассказы о маленьком Степе, никаких укоров в мою сторону Соколовский не выказывал, однако в глазах читалось просто вселенское разочарование от того, что детство его сына, его первенца, безвозвратно прошло мимо и Матвею уже никогда не стать частью этой истории. Он хотел детей. Сознательно. Был готов к этому физически, морально, финансово. Следовательно, и стремился.
Однако, решившись быть честной до конца, я призналась, что в этот раз над продолжением рода придется очень серьезно постараться. И не факт, что получится. Стоит ли говорить, что после подобного заявления через несколько дней меня обследовали вдоль и поперек в лучшей клинике города. Ничего нового не сказали, шансы на естественное зачатие давали, хоть и не большие. Выписали кучу препаратов и витаминов, хоть я и не собиралась сию же секунду приступать к созданию маленьких соколят, но при этом весьма откровенно намекнули, что в случае отрицательного результата через год ждут нас на процедуру ЭКО.
Однако, Соколовский, не унывал, наивно полагая, что справится сам, без каких-то там белых халатов с пробирками. Я разубеждать не стала, с этим справится время. Но, чтобы не расстраивать Матвея, лекарства приобрела и даже начала принимать.
И нет-нет, да и в мою голову начали просачиваться мечты о крошечной девчушке с синими глазами. О сотнях прекрасных кукол, в которые мы с ней будем играть. Об одинаковых платьях, что так популярны теперь повсюду. О том, какой маленькой принцессой она будет расти, окруженная всесторонним вниманием и любовью. И много-много других вполне четких и ярких картинок счастливого будущего.
Сжимая в руке новенький смартфон, подошла к зеркалу, вгляделась в отражение. Голова перебинтована, но глаза восторженно блестят. Никак не могла поверить, что сделала это. И в равной степени недоумевала, почему тянула столько времени.
Неделю назад мне провели отопластику. На самом деле один из первых вопросов, который задала мне мой психолог, был о том, почему я не отправилась на коррекцию формы ушей раньше. Это совершенно несложная и недорогая в общем-то операция, доступная сейчас едва ли не в каждом городе. Проводится она начиная с шести лет (даже рекомендуется в детском возрасте для избежания психологических травм). Взрослым достаточно местного наркоза. Длится всего полтора-два часа.
Психолог искренне недоумевала, зачем каждый божий день самоотверженно нести на себе бремя Чебурашки, обрастать комплексами и терпеть издевательства, если так легко избавиться от этого незначительного, но весьма проблемного изъяна. И я сначала даже не нашла, что ответить этой молодой красивой женщине.
Конечно, я задумывалась о пластике. Втайне даже мечтала. Почему втайне – спросите вы, да потому, что подобный поступок казался мне проявлением слабохарактерности и малодушия. Будто мечтами о нормальных ушах я сама становлюсь на одну ступень с теми, кто издевается и травит, высмеивая внешность, не замечая собственной аморальности.
Мама растила меня в условиях своей безусловной любви, утверждая, что внешность в человеке – не главное. Она искренне считала, что я преувеличиваю проблему лопоухости и мне не стоит обращать внимания на глупые шутки со стороны окружающих.
Может быть, маме, красивой от рождения, было совершенно невдомек, что может ощущать человек, обладающий тем или иным уродством. А может, она просто смотрела глубже и не замечала пороков во внешности окружающих, а тем более в собственном ребенке, каждую молекулу которого она любила и считала идеальной.
После трех месяцев терапии, и кардиолог, и даже невролог дружно признали меня достаточно здоровой и дали добро на пластическую операцию. Никто из близких не счел затею глупой и не стал отговаривать, хотя, например, Тамара открыто заявляла, что я лишаю себя изюминки. Но знаете, я этого изюма наелась на всю жизнь. До тошноты. До аллергии.
Матвей сказал, что любит мои уши, но прекрасно понимает мотивы. И если этот шаг сделает меня счастливее, то он поддерживает такое решение, тем более что здоровью при этом ничто не угрожает. Через несколько дней мы уехали в Москву, где меня и прооперировали.
Улыбнувшись еще раз отражению, набрала сына.
– Степочка, привет! Как дела? Что делаешь?
– Да, мам, привет, – в трубке раздался тяжелый, я бы даже сказала мученический, вздох, – Дела хорошо. В принципе за три часа с твоего последнего звонка ничего не изменилось. Собираюсь на тренировку.
Да-да. Без любимого спорта сын очень быстро заскучал. И после не очень продолжительного бунта вернулся в спортзал к Михалычу. Но, к моему великому счастью, строить карьеру на ринге по-прежнему не собирался. Вот уже второй месяц Степа посещал репетитора – расширял знания и умения в черчении, а еще записался в художественную школу. Оказывается, одним из вступительных испытаний является рисунок и, пожалуй, именно он больше всего вызывал сложностей. Однако, несмотря на это, твердое намерение поступать в архитектурный не пошатнулось.
– Ясно. Ты там не голодный? – знаю, что нет, просто хочу подольше послушать его голос.
– Мам! Боюсь, если бы даже задался такой целью, ничего бы не вышло.
– Ясно, а ты…
– Мам, я тебя очень люблю, правда, но… Слушай, может, вы с папой родите еще одного ребенка? А лучше трех. Честное слово, я уже не вывожу один этой заботы массового поражения.
– Ээээ… – такого заявления я могла ожидать от кого угодно, только не от Степы, а потому заметно растерялась, раздумывая над вариантами ответа. По большому счету тонкости наших с Матвеем взаимоотношений не обсуждались. Сами мы эту тему не поднимали, а другие тем более. Кажется, всех все устраивало.
На самом деле, внутри меня все еще жил страх, что Степа в глубине души отнесется отрицательно к тому, что мы с Матвеем окончательно сойдемся. Поэтому требование сына в срочном порядке родить ребенка, лично для меня прозвучало весьма неожиданно.
– Степ, а ты точно не против наших с папой отношений? Я пойму, просто скажи, как есть.
– Ой, мам… Хватит вам уже по углам прятаться, как маленьким. Я не против. Я очень даже за. В конце концов, какой ребенок не мечтает, чтобы мама с папой жили в любви и согласии. И на счет детей я не шучу. Серьезно. Мне же жить некогда! Как девять утра наступает, так и понеслось! Ты звонишь. Следом папа. За ним дед после утренней планерки. Тамара готовит завтрак из пяти блюд и не выпускает из-за стола, пока я минимум три из них не ликвидирую. Бабка Катя задалась целью скормить мне в ближайшее время все пирожки мира. Михалыч орет, что я жирею и дает усиленные нагрузки. И так весь день по кругу! А стоит пропустить пару звонков и сообщений, как тут же начинают искать с собаками! Я, конечно, понимаю, что это родня и все такое, но я реально замахался! А так, родите пару-тройку бебиков, от меня, глядишь, и отстанут!
– Степа! – не смогла не рассмеяться на гневно-обиженную тираду сына. Я очень даже понимала его, ведь к подобным взаимоотношениям мы попросту не привыкли. Захотелось, конечно, утешить великомученика, но и обнадеживать зазря тоже не честно. – Боюсь, все не так просто, милый. И не так быстро, как тебе хотелось бы. Да и старовата я. Пусть вон молодежь Ашкетовская рожает. Им можно и двоих, и троих подряд.
– Ага, как же! Эта парочка заявила, что в ближайшие семь лет не собираются становиться родителями. У Моники карьера модели. У Стефана контракт с каким-то шейхом. Зачем вообще женятся – не понятно.
– Разве люди женятся, чтобы детей рожать?
– А что нет?
– Нет. Люди женятся, потому что любят друг друга и хотят быть вместе. А еще чтобы заявить права на свою половинку.
– А вы с папой почему не женитесь? Он же зовет. Ты что же – не хочешь наконец заявить права на свою половинку?
– Не умничай.
– Ладно. Тебя когда выписывают?
– Через два дня снимут швы, но еще около трех – четырех недель нужно будет носить повязку.
– Ясно. Ладно, мам. Мне пора.
– Пока, родной. Звони!
Степа буркнул что-то и спешно отключился. Я же не могла не улыбнуться. Ему там правда нелегко. Временно Степа переехал к деду и Тамаре, сбежал от Катери, которая оккупировала нашу квартиру. Она, как оказалось, всю жизнь мечтала жить в городе, а у нас там и поликлиника под боком, и драматический театр (кто бы мог распознать в сварливой старухе любительницу культурного досуга), а еще в районном ДК организовали клуб пенсионеров, которые каждый понедельник по льготной программе посещают бассейн и сауну, а по выходным смотрят советские фильмы и танцуют под хиты семидесятых. Про рассаду, огород, кур и брошенную на соседку хату, она не вспоминала. А пару пенсий (и наверняка часть сбережений потратила на обновление гардероба).
Степа вообще-то просился пожить на квартиру к Матвею, но материнское сердце не позволило допустить едва вышедшего из пубертата сына до подобных свобод. Я ему, конечно, доверяю, но считаю, что всего должно быть в меру. Впрочем, Степа не расстроился. Кажется, главной целью было сбежать от Катери.
Ашкетов с Моникой пробыли в городе около месяца. Они навещали меня и в больнице, и позже приезжали на выходные в Лесные зори. Глядя на них теперь мне даже было как-то стыдно перед самой собой за истерику. И сама Моника уже не казалась мне верхом совершенства, как и грудь ее, в частности. И Стефан не волновал своим присутствием, хотя время от времени и ловила на себе его задумчивые взгляды.
Лето, наполненное событиями, стремительно завершалось. Но уже к середине августа я воистину чувствовала себя новым человеком. Не могла не улыбаться собственному отражению – настолько оно мне нравилось. Я полюбила свои аккуратные маленькие ушки, полюбила высокие прически, выяснила, что оказывается у меня изящная длинная шея и красивые скулы. Стала больше уделять внимания уходу за собой. Я набрала вес и красиво округлилась в бедрах. Исчезли синяки под глазами. И вообще, чисто психологически, ощущения были такими, словно за спиной выросли крылья.
Я замечала повышенное внимание со стороны окружающих мужчин, видела зависть в глазах красивых женщин, ощущала триумф, впитывая восхищение Матвея. А еще испытывала некоторое наслаждение от вспышек ревности у Соколовского. Никто и никогда раньше меня не ревновал. Я истинно верила, что никогда и не будет. Это заставляло чувствовать себя второсортной что ли, или как скажут экономисты – неликвидной.
Но теперь все закостенелые комплексы рассыпались в труху. Я даже не стала избавляться от старых послеоперационных шрамов, хотя мне предлагали. Просто видела, что у Матвея отвращения они не вызывают. Соколовский даже обмолвился, что я должна носить их гордо, словно боевые награды.
Теплым сентябрьским днем мы собрались, чтобы отпраздновать бракосочетание Игоря Михайловича и Тамары Яковлевны. В узком кругу во дворе их приветливого уютного дома, под великолепной цветочной аркой прошла красивая церемония, наполненная искренностью, теплом и любовью.
Близкие друзья и родные без лишнего пафоса и манерности неустанно поздравляли пару, изысканные закуски, шампанское, живая музыка – все вокруг создавало атмосферу полной идиллии и счастья.
И когда в завершении вечера Тамара, нарушая все правила традиции, подошла и с лукавой улыбкой отдала мне в руки свой восхитительный букет, Матвей вдруг опустился на одно колено и вновь сделал предложение. Отказать я, разумеется, не смогла.
Еще и разревелась – настолько трогательной была его речь. Добавил соли и Степа, который явно был в преступном сговоре против моей свободы и независимости.
Вот так я и стала официальной невестой.
Свадьбу сыграли в октябре.
Пестрые клены, пушистые колосья, благородное плотное кружево, спелые красные яблоки, теплый домашний хлеб… Многим они покажутся провинциальными и немодными акцентами, но мы и не стремились попасть в тренд. Свадьба была большая, громкая, веселая.
Матвей разгулялся не на шутку. Даже одноклассников позвал (естественно, кроме Кристины). Многие даже пришли. Я ожидала едких комментариев или язвительных насмешек, но ошиблась. Все-таки старые знакомые оказались уже не столь дурными, как раньше. Некоторые даже нашли в себе силы, чтобы извиниться за прошлое. Однако, столкнувшись с бывшими одноклассниками нос к носу, вдруг поняла, что не испытываю к ним ни злости, ни горечи, ни обиды.
Я была счастлива и желала счастья всем вокруг.
Мать свою Матвей тоже позвал, но та явиться не соизволила. Более того, высказалась в довольно негативном ключе (подробностей не знаю), чем по всей видимости забила последний гвоздь в отношениях с сыном.
После свадьбы мы с Матвеем вдвоем улетели на острова, где белый песок и изумрудное море. И там я окончательно убедилась, что для того, чтобы быть счастливым, порой, достаточно лишь разрешить себе это чувство. Да, довериться бывает страшно, предатели прошлого мерещатся в каждом первом, вынуждая выбирать устоявшийся быт вместо ярких эмоций. Но так ли оправдана эта боязнь, ведь на кону ни больше, ни меньше – жизнь.
