Текст книги "Иллюзия любви. Ледяное сердце"

Автор книги: Ольга Дрёмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Что-о-о?! – От возмущения она даже задохнулась. – Да как ты!..

– Хотя с таким доходом, как у неё, на возраст можно закрыть глаза.

– Мерзавец, ты же старше меня на пять лет! Мне всего-то сорок два…

– Надо же, а на вид все пятьдесят, – серьёзно проговорил Руслан. – Кто бы мог подумать!

– И после этого ты ещё надеешься на мне жениться?! – с жаром выпалила она. – Да теперь тебе жизни не хватит, чтобы замолить все грехи!

– Если учесть, что замуж собралась ты… – Руслан усмехнулся в усы, и его светло-голубые, как речная вода, глаза чуть потемнели. – Если уж речь пошла о моей женитьбе, то я даром не дамся, так и знай.

– И во что же мне выльется это мероприятие? – Надежда скептически поджала губы.

– Ну, во-первых, на бракосочетании тебе придётся быть в фате и длинном белом платье.

– Как ты себе это представляешь? – От неожиданности Надежда даже отступила на шаг. – Ты хочешь выставить меня на посмешище? Там будут молодые и зелёные, а я…

– Так тебе же всего-то сорок два! – Чтобы не рассмеяться, Руслан прикусил губу.

– Маушев, это запрещённый приём!

Глядя на ухмыляющегося Руслана, Надежда невольно улыбнулась: десять метров белого тюля – не цена хрупкому счастью, которого они оба ждали полтора десятилетия.

– Вторым непременным условием потери моей свободы будут твои фирменные блинчики. – Руслан облизнулся. – Если ты не готова их печь достаточно часто – можешь забыть о своей идее скорого замужества напрочь.

– Что ты подразумеваешь под фразой «достаточно часто»? – Открыв пакет, Надежда отломила от батона приличный кусок, и тут же к их лавочке слетелось огромное количество голубей, желающих полакомиться свежими крошками. – Между прочим, от мучного портится фигура.

– Мало того что ты жадная, ты ещё и ленивая?! – Руслан состроил недовольную гримасу, но в его глазах плясали весёлые чёртики. – Даже не знаю, стоит ли на тебе жениться после всего, что я о тебе узнал.

– Может, теперь твоя очередь думать? – Надежда бросила раскрошенный хлеб на асфальт, и тут же, отталкивая друг друга и перебираясь по чужим головам, голуби ринулись к еде.

– Очень свежая мысль, – кивнул он. – Ещё пятнадцать лет раздумий, и у меня появится дилемма, куда лучше отправиться: в загс или сразу на погост.

– Значит, от раздумий ты отказываешься?

– Отказываюсь.

– И что это значит?

– Это значит, что, если ты не пожадничаешь и отдашь в моё личное пользование мягкие тапочки с корабликом, которые у тебя спрятаны в тумбочке в прихожей, я, пожалуй, соглашусь, – торжественно подвёл итог Руслан.

– Тапочки?

Словно размышляя, стоит ли какое-то несчастное замужество таких огромных жертв, как чудесные новенькие тапочки, Надежда задумчиво замолчала. Между тем голуби подобрались совсем близко к её ногам, и один из них, самый настырный, будто напоминая, что уже пора бы вспомнить и о братьях меньших, клюнул Надежду в туфлю.

– Ладно, чёрт с тобой, Маушев, забирай! – Она шевельнула ногой, и голуби, часто хлопая крыльями, тут же разлетелись в разные стороны. – Это всё?

– Всё.

– Тогда можешь считать, что ты уже женат, причём пожизненно и без права развода.

– По сравнению с фатой, блинчиками и тапками – это сущие пустяки, – заметил Руслан и, скрывая улыбку, галантно приложился к ручке той, которой потребовалось всего-навсего пятнадцать лет, чтобы произнести сакраментальное «да».

* * *

– Это что же за страна у нас такая, чтоб закон обратную силу имел? – Тополь поднёс бухгалтерскую распечатку к самым глазам, и его лицо вытянулось. – Где же это видано, спрашивается, чтобы от алиментов сначала отказывались, а потом подавали на них задним числом? Мало мне головной боли! Только-только расплевался с предыдущими – на тебе, – он с досадой хлопнул себя по коленке, – получите, распишитесь! Миленькое дело, накинуть мне хомут на шею аж на целых шестнадцать лет!

– Честно говоря, ты его сам себе накинул. – Черемисин сдул с пива пенную шапку и сделал огромный глоток. – Говорил же я тебе – не женись ты на этой Насте, ничего хорошего из этого не получится, нет, тебя понесло: чистый ли-ист, новая страни-ица, начну с нуля… Тебе не надоело петь одну и ту же песню?

– Два года назад эта соплюшка захлопнула перед моим носом дверь, заявив, что ей ничего от меня не нужно, а теперь что?! – будто не слыша слов друга, возмущённо проговорил Тополь. – Надо же, одним махом двадцать пять процентов от зарплаты оттяпать! Это что, шутки? У меня свадьба на носу, Лидка на честном слове держится, того и гляди опоздаешь, копыта отбросит, а эта прохиндейка вон что удумала! Нет, ты сам посуди, – Леонид запустил пальцы в седые спиральки своих волос, – я и так с приватизацией влетел в копеечку, так теперь ещё и это! – Он со злостью скомкал листочек.

– Не нравится мне это всё, Лёнь. С чего это твоя Лидия вдруг решилась тебя облагодетельствовать? То гнала в три шеи, готова была горло перегрызть, то вдруг решается последнее отдать. Странно как-то, не находишь?

– А что она эту двушку, с собой в могилу заберёт? – Тополь взял воблу и разломил её пополам. – Пока Лидка здорова была, ей такие мысли и в голову не приходили, а теперь, когда прижало, куда ей деться, не государству же всё оставлять?

– Да лучше уж государству, – пожал плечами Черемисин. – Не знаю, как тебе объяснить, но во всём этом что-то кроется… Как бы чего не вышло. Подумай сам: человек стоит одной ногой в могиле и собирается замуж – дикость какая-то.

– А как ты ещё меня в квартире пропишешь? – Тополь надул щёки и тяжело выдохнул. – И чего тебе везде страсти чудятся? Ну, даже если предположить, что Лидка темнит, хотя я могу дать голову на отсечение, что это не так, то что я теряю, объясни мне на милость?

– Лёнь, не знаю, я не разбираюсь во всех этих тонкостях, но у меня на душе неспокойно. Твоя Лидия не из тех, кто занимается альтруизмом. И потом, жениться в пятый раз… в моей голове это не укладывается. Ты ещё кого-нибудь знаешь, кто бы женился в пятый раз? Ты меня прости, но это какое-то отклонение. – Александр отделил от рыбины огромный матовый пузырь, чиркнул спичкой и начал коптить его над язычком пламени.

– Отклонение – это не взять того, что само плывёт тебе в руки! – Тополь с жалостью посмотрел на друга. – Как ты не можешь понять, человеку раз в жизни по-настоящему повезло, а ты разводишь не пойми что: душа, предчувствие у него. Больше у тебя ничего нет?

– Нет, – мотнул головой Черемисин.

– Ну и ладно! – Тополь бросил смятую бухгалтерскую распечатку на стол. – Вот это, – он ткнул пальцем в бумажный шарик, – по-настоящему неприятность, а с Лидкой – всё в порядке, главное – подсуетиться, чтобы не опоздать, а то поминки придётся раньше свадьбы справлять, – цинично усмехнулся он. – А вот с Настькой гадость вышла. Сама бы она ни в жизнь не догадалась мне такую свинью подложить! Это всё её мамаша, будь она трижды неладна! Как представлю, как она стоит. – Оттопырив нижнюю губу, Тополь скрестил на груди руки и, изображая бывшую тёщу, надменно вскинув подбородок, загнусавил: – Он будет как сыр в масле кататься, а ты из сил выбиваться и ребёночка в одиночестве растить? Нечего, пусть платит, а то жизнь слишком сладкой покажется!.. Тьфу! – смачно выдал он. – Зараза, а не баба! Если бы не она, у Настьки мозгов бы на такую подлость не хватило!

– Разве Катюшка – не твоя дочь? – удивился Черемисин.

– Моя, и что с того? – Густо-синие глаза Тополя ярко сверкнули. – У меня таких, как она, по большому счёту, четверо, по штуке от каждого брака. Что же мне теперь, разорваться, что ли? Между прочим, Настька сама на развод подала. Каким местом она думала, когда заявление в суд относила, не подскажешь?

– Ты знаешь, Лёнь, может, я не от мира сего, но я бы никогда своих детей не бросил. Это же часть меня самого, моё продолжение, как же я их без куска хлеба оставлю?

– От этой четвёртой серии я никогда ничего, кроме рёва и мокрых пелёнок, не видел. И вообще, не люблю сериалов. – Сочтя свою шутку удачной, Тополь широко растянул губы, и они превратились в светло-розовую сечёную резиночку.

– Зачем же ты её рожал?

– Я?! – Посечённая резиночка, искривившись, съехала набок. – Черемисин, у тебя что, не все дома? Будь моя воля, я бы вообще Катьку не заводил. Больно нужно мне себе жизнь портить! Это Настьке хотелось в куклы поиграть, вот и доигралась, дура набитая, и себе и мне жизнь сломала. Представляешь, ещё шестнадцать лет деньги отстёгивать неизвестно на что! – Взяв кружку, Тополь поднёс её к губам и, дёргая выпирающим кадыком, не отрываясь, выпил до самого дна. Потом, будто прислушиваясь к тому, что творится внутри него, прикрыл ресницы и несколько секунд не шевелился. – А представь, если эта фифа выскочит замуж?

– А почему бы и нет?

– Вот я про то и говорю. – Тополь взял тонкую сухую полоску воблы. – Выйдет она за какого-нибудь там Мишу или Пашу, а я, как дурень, буду присылать этому бугаю деньги.

– Деньги ты будешь присылать не бугаю, а Катьке, – поправил его Александр.

– А ты откуда знаешь, на что она их потратит? – Тополь потянулся за следующей кружкой.

– Какое твоё дело, куда она их приспособит, ты исполнил свой долг, и ладно.

– Ничего не ладно, ишь ты какой? – сверкнул глазами Леонид. – Я буду корячиться на родном заводе, света белого не видеть, а на мои денежки эта дрянь будет содержать какого-то там проходимца, да ещё и надо мной посмеиваться, дескать, плати, плати за грехи молодости!

– Слушай, Лёнь, у меня от твоей демагогии голова разболелась, – нахмурился Черемисин. – Чего ты хочешь, я не пойму?

– Я хочу, чтобы эта финтифлюшка отвечала за свои поступки: развелась – расти ребёнка как знаешь, и нечего из отца жилы тянуть.

– Если бы мы не были с тобой друзьями, я бы сказал, что ты подлец, – флегматично констатировал Черемисин.

– Да брось ты корчить из себя святошу! – скривился Тополь. – Коснись тебя такое дело – ещё неизвестно, как бы ты себя повёл. Это хорошо со стороны советы давать.

– Тоже правильно, – согласился тот.

– Вот видишь! – уцепился за его слова Тополь. – Мы все мастера, когда беда чужая, все можем совет дать, а когда к самому придёт… э-э-эх! – тяжело вздохнул он. – Кабы знать, где упадёшь, соломки бы подстелил.

Какое-то время друзья молчали. В полутёмном зале «Бравого лоцмана» звук голосов смешивался с ненавязчивой мелодией шансона, доносящейся откуда-то из-под потолочных перекладин, увитых декоративным искусственным плющом. Маленькие бра, привинченные к стенам возле каждого столика, отбрасывали мягкий рассеянный свет, расплывающийся в сумраке помещения округлыми желтовато-буроватыми пятнами.

– Слушай, Сань, у меня к тебе есть просьба. – Тополь поставил на стол кружку и скользнул взглядом по огромному аквариуму, стоящему у противоположной стены зала. – Даже не знаю, как ты на это посмотришь. – Не отрывая глаз от ярко-оранжевого пятна за стеклом, Тополь задумчиво пожевал губами. – Дело в том, что через две недели у нас с Лидой назначено бракосочетание, и я хотел бы… – Он с видимым усилием оторвал взгляд от золотой рыбки и перевёл его на Черемисина. – Как ты смотришь на то, чтобы стать моим свидетелем?

– Отрицательно.

– Отрицательно? – Леонид провёл языком по губам. – А почему?

– Мне сказать, или сообразишь сам? – Черемисин посмотрел на Тополя в упор, и под прямым взглядом его светло-зелёных глаз Леониду стало неуютно.

– Я понимаю, на что ты намекаешь, – неловко заёрзав на стуле, натянуто улыбнулся Леонид.

– Я не намекаю, Лёнь. Я говорю открытым текстом. Если твои свадебные фотографии, где я стою с красной ленточкой через плечо и изображаю на лице радость, сложить вместе, получится отдельный альбом. Я больше не хочу быть клоуном.

– В общем-то, я не особенно рассчитывал на твоё согласие. – Стараясь не показывать обиды, Тополь закусил нижнюю губу.

– Можешь губы не кусать. – Черемисин провёл рукой по светлой волнистой чёлке. – Сегодня ты женишься на Лидии, а через полгода – на ком-нибудь ещё. Я больше не хочу принимать участие в этом фарсе. Как ты думаешь, что я должен ощущать, глядя в глаза твоей Лидии и зная, что ты одеваешь ей на пальчик колечко только потому, что через пару месяцев она отправится к праотцам?

– Я не могу понять, тебе что, доставляет удовольствие вытаскивать наружу всю грязь? – Щёки Тополя вспыхнули. – Что заставляет меня жениться на Лидии, это моё дело. Я приглашаю тебя свидетелем на свадьбу, а не на судебное разбирательство.

– Сдаётся мне, от одного до другого – один шаг.

– Значит – нет? – Нервно дёрнув крыльями носа, Тополь вскинул подбородок и выжидающе замер.

Александр отрицательно покачал головой.

– Ну, что ж, значит, кончилась наша дружба, – уязвленно скривился Леонид. – Жаль. Мне казалось, двадцать пять лет что-нибудь да значат.

– Мне тоже.

– Надо же… – Тополь язвительно усмехнулся. – Никогда не думал, что у нас с тобой выйдет такой разговор. А говорят, мужская дружба в огне не горит и в воде не тонет, а на тебе – на поверку оказалась копеечным фантиком.

Золотая рыбка за стеклом вильнула в сторону, и Леонид, взяв бумажный шарик, развернул его и тщательно разгладил ребром ладони.

– И-то-го, – громко, по слогам прочитал он. – Ты не знаешь, Саш, почему в любой бухгалтерской бумаженции эта графа есть, а в жизни – отсутствует? – Видя, что Черемисин молчит, Тополь наклонил голову к плечу и заговорил сам: – Молчишь? Не знаешь? А я знаю. Потому что подвести итог можно только под чертой, во-о-о-т под такой. – Он провел ногтем полосу внизу бумажного листа. – Когда нас не станет, кто-нибудь нарисует карандашиком такую вот полосочку и объявит, кто из нас был святым, а кто проходимцем. Только за этой чертой лично мне будет глубоко наплевать, что он скажет и как. – Тополь поднёс руку к лицу, прикрыл глаза и глухо рассмеялся. – Чужое «ИТОГО» меня не интересует.

– Тебя не интересует даже своё собственное. – Александр с сожалением посмотрел на друга.

– Вот только не нужно вешать на меня всех собак! – Густо-синие глаза Леонида стали мутными. – Мне всё равно, что скажут обо мне люди, слышишь – всё равно! В своей жизни я в состоянии разобраться самостоятельно, без вашей помощи и ваших преданных собачьих глаз. Ты думаешь, я пьян и не вижу, как ты на меня смотришь? Да плевал я на всех вас с высокой колокольни! Мне никто больше не нужен, никто! И ты тоже! А, пошло оно всё к чёрту!

Махнув рукой, Тополь зацепил тяжёлую стеклянную кружку, и та с грохотом, похожим на пушечный выстрел, упала на каменные плиты и разлетелась на сотни острых маленьких осколков.

* * *

– Сём, пойдём сегодня со мной в театр, а? – Надежда заглянула в ванную, откуда доносился звук льющейся воды.

– Не-а!

Уткнувшись носом в зеркало, висящее над раковиной, Семён усиленно оттягивал щёку и короткими движениями водил по коже безопасной бритвой.

– Ну Сём, ну пожалуйста, – просительно проговорила Надежда.

– Чего бы тебе не пойти с Инкой? – Семён убрал руку и критически осмотрел свою работу. – Ей всё равно заняться дома нечем, вот пусть и сходит.

– Какая она тебе «Инка»? Она тебя с горшка растила.

– Это не значит, что я её до пенсии обязан звать тётей. – Он бросил в зеркало взгляд на мать и, увидев, что брови Надежды поползли вверх, примирительно добавил: – Нет, правда, мам, сходи с ней, а? Ну какой из меня театрал, ты же знаешь, что я эту муру терпеть не могу. Мало того что ты отдашь за билет фигову кучу денег, так ещё и попадёшь на такую муть, что сто раз пожалеешь, что пришёл. – Семён отложил бритвенный станок и подставил ладони под струю воды. – Вон, у Францева мать повела племянника на «Буратино», в апреле или в мае, не помню точно, ну, без разницы когда. Взяли они билеты в партер, как белые люди, мальчишка бинокль в гардеробе выклянчил, сели, свет погас. И тут такое началось! Вадькина мать не знала, куда со стыда деваться! – Семён умыл лицо и взял полотенце. – Мало того что Мальвина вела себя как публичная девка, вися на шее у богатенького Карабаса, так тот сидел в какой-то не то клетке, не то зарешеченном гараже, чёрт его знает где, и во всё горло распевал «Сижу на нарах, как король на именинах», представляешь?

– Да что ты! – широко раскрыла глаза Надежда.

– Не знаю, какое уж там у режиссёра было особенное видение произведения, но только этот гараж поочерёдно становился то тюрьмой для Карабаса, то домиком Тартиллы, то чем-то там ещё. Пока дело касалось гаража, Вадькина мать ещё как-то справлялась, но когда на сцену вынесли шайку с водой и, положив в неё обрезки бельевых верёвок, заявили, что это озеро, – Семён театрально развёл руками, – ну, ты меня прости…

– Разве можно из-за одного нерадивого режиссёра ставить крест на всём театральном искусстве? – попыталась возразить Надежда, но Семён её перебил.

– Мам, давай останемся каждый при своём мнении. Если тебе хочется выбросить деньги на ветер – дело твоё, а я найду им лучшее применение. И вообще, чего бы тебе и впрямь не вытащить с собой Ин… тётю Инну?

– Ей сейчас не до театра.

– А чего так? Очередной ухажёр? – Семён повесил полотенце обратно на крючок. – Я тут её недавно в лифте встретил с одним. Плечи – во, – он широко расставил руки, – а сам – метр с кепкой, даже смех берёт. Стоит, смотрит на Инку снизу вверх, а у самого из глаз аж масло сочится.

– Семён! – Брови Надежды сошлись у переносицы. – Она тебе что, подружка? Между прочим, этот, как ты говоришь, метр с кепкой – её будущий муж.

– У неё каждую ночь новый муж. – Семён вошел в кухню, уселся на табуретку и посмотрел на мать, явно дожидаясь, когда же наконец на столе появится завтрак. – Только не надо на меня так смотреть, как будто я враг народа. Попробуй скажи, что это не так. Зимой к ней ходил Толик, длинный такой, всё время куртка нараспашку была. По весне она обмирала по Роману… ах да, извини, по Роману Викторовичу! И где все её мужья, не подскажешь?

– Я не хочу с тобой говорить на эту тему, – помрачнела Надежда. – Ты не вправе обсуждать личную жизнь тёти Инны. Она взрослый человек, и не тебе ей указывать, что делать и с кем встречаться.

– Да мне-то что, пусть хоть полк приводит, – передёрнул плечами Семён и взял со стола чайную ложечку.

– Если тебе это интересно, Инна через три недели выходит замуж. – Проверяя, какое впечатление произведут её слова, Надежда бросила на Семёна косой взгляд и вдруг посмотрела ему прямо в глаза: – И я тоже.

– Тоже – что? – не понял он.

– Я тоже выхожу замуж. – Непослушные от волнения губы вмиг стали сухими, и Надежда была вынуждена провести по ним языком.

– Значит, ты всё-таки приглядела мне папочку? – Семён размазал масло по хлебу, подцепил кончиком вилки кусок засоленной горбуши и только тут, сообразив, что мать молчит и стоит посреди кухни без движения, перестал возиться с бутербродом и поднял на неё глаза. – Ты же пошутила, правда?

– Нет.

От напряжения, сковавшего каждую клеточку тела, спине Надежды вдруг стало больно. Ощущая, как вдоль всего позвоночника сводит мышцы, она попыталась распрямить плечи, но те, будто задеревенев, сделались вдруг неподвижными, будто каменными.

– Та-а-а-к… – Тяжёлый серебряный нож с глухим стуком упал на пластиковую крышку стола, и густо-синие глаза Семёна вмиг превратились в две узкие режущие щели. – И кто же этот счастливчик? – Его губы, точь-в-точь как у отца, растянулись в светлую посечённую резиночку, презрительно скривившись. – Хотя можно и не спрашивать, выбор невелик… – Демонстративно отодвинув от себя чашку, он откинулся к стене и сложил руки на груди. – И как скоро ожидается это эпохальное событие?

– Я не стану с тобой говорить до тех пор, пока ты не соизволишь сменить тон, – холодно произнесла Надежда и отвернулась к плите.

– А какого тона ты от меня ожидала? – буравя спину матери тяжёлым взглядом, криво ухмыльнулся Семён. – Ты объявляешь, что со дня на день в доме появится чужой человек, и ждёшь, что я начну хлопать в ладоши от радости? Чего ради?

– Я не прошу тебя хлопать в ладоши, но считаться со мной тебе придётся, – негромко произнесла Надежда и, секунду помедлив, посмотрела на сына в упор. – Поскольку у тебя короткая память, придётся её освежить. Ещё несколько месяцев назад, когда ты нуждался в моей помощи, твой тон был абсолютно другим, тебе не приходило в голову огрызаться с бесплатной сиделкой, день и ночь дежурившей у твоей постели, или звать соседку по лестничной площадке, вынянчившую тебя с пелёнок, Инкой.

– Если для тебя это так принципиально… – Он дёрнул плечом.

– Через три недели я выхожу замуж за Руслана. – Надежда почувствовала, как затёкшие мышцы спины начинает потихоньку отпускать. – Но твоя душенька может быть спокойна: ноги Руслана в этом доме не будет, – негромко проговорила Надежда и тут же заметила, как по лицу сына пробежала едва заметная тень облегчения. – После свадьбы я переезжаю жить к нему.

– Что? – Внезапно лицо Семёна вытянулось. – А как же я?

– А что ты? – теперь настала её очередь пожимать плечами. – Ты останешься здесь.

– Один?!

– А почему бы и нет? Разве ещё недавно ты не этого хотел?

Семён медленно поднял глаза и, встретившись с матерью взглядом, вздрогнул, потому что совершенно отчётливо понял, что она всё знает. Тогда, той страшной ночью, когда он получил из больницы известие о её смерти, он сидел в темноте, ожидая, когда же наконец наступит рассвет. Дрожа всем телом, он боялся признаться самому себе в том, о чём она догадалась без слов. Смерть матери тогда стала для него страшным потрясением, и, слыша, как ватная тишина, будто раскачиваясь из стороны в сторону, слабенько звенит у него в ушах, он трясся как осиновый лист. Но глубоко-глубоко, где-то в самом дальнем углу подсознания, безотрывно дёргаясь, словно гнойный нарыв, кто-то чужой и гадкий, совсем не такой, как он сам, тихонечко нашёптывал, что высокая цена за его свободу уже уплачена, а значит, глупо не взять то, что само шло в руки.

– Ты не должна так думать… – Семён бросил на мать затравленный взгляд. – Ты же ничего не знаешь. Ты не можешь знать, потому что тебя там не было. Слышишь, не было!

– Я ухожу, Семён.

Голос Надежды прозвучал совсем тихо, но парню показалось, что на него сверху обрушилась огромная лавина, словно придавившая его к полу. Задыхаясь, он с трудом сглотнул, и в его расширившихся зрачках плеснулся страх.

– Неужели ты способна променять меня на какого-то там Руслана? – прошептал он, и его лицо потемнело, став почти серым. – Всё, кончилась твоя материнская любовь, да?

– Твоего места в моём сердце никто и никогда не займёт… – начала Надежда, но Семён не стал её дослушивать.

– Хватит прикрываться красивыми словами, лучше прямо скажи, что этот мужик тебе дороже собственного сына! – закричал он.

– Как ты можешь?

– А ты?! – Он с ненавистью посмотрел на мать, ставшую вдруг чужой.

– Ну, всё, хватит! – Тёмно-серые глаза Надежды больно резанули Семёна, и, ошеломлённый выражением её лица, он мгновенно замолк. – Мне надоели твои упрёки и твой эгоизм! Ты не видишь и не слышишь ничего вокруг себя, для тебя существует только то, что удобно и выгодно тебе! Моему терпению настал конец! Я отдала тебе двадцать лет своей жизни, двадцать лучших лет, которых мне никто и никогда уже не вернёт! Я понимаю, для тебя было бы лучше, если бы я умерла год назад, тогда бы ты получил свободу, не разделив меня ни с кем!

– Прекрати! – Губы Семёна задрожали, и по всему его телу снова прокатилась отвратительная волна страха, что мать обо всём знает. Трясясь, словно в лихорадке, он плотно сжал зубы, чтобы они не стучали, и презрительно процедил: – Если для тебя моя любовь ничего не значит, уходи к своему Руслану. Я не стану тебя с ним делить, запомни. Выбирать тебе. Но двоих мужчин в твоей жизни не будет. Или он, или я!

– Семён, ну что за дикость? – огорчённо вздохнула Надежда. – Давай с тобой поговорим.

– Никакого разговора у нас с тобой не получится, мама. – Явственно уловив в голосе матери боль, Семён почувствовал, что ему становится легче. Словно мстя ей, он оторвал руки от лица, и в его глазах промелькнуло что-то, напоминающее радость. – Я никогда не соглашусь, чтобы этот человек стал твоим мужем, никогда!

– Ну что ж, сынок… Тогда мне придётся обойтись без твоего согласия.

– Ты же будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь! – со злостью бросил Семён.

– Ты знаешь, я как-нибудь с этим справлюсь. – Надежда взяла нож, стерла с него горбушкой остатки масла и спокойно, словно между ними и не было никакого разговора, стала нарезать хлеб. – Тебе ещё бутерброд сделать?

– Какой, к чёрту, бутерброд?! – заорал Семён. – Тут жизнь рушится, а она – бутерброд!

– Значит, сделаешь сам. – Женщина сняла с плиты горячий чайник и налила себе в чашку кипяток.

– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь? – Дождавшись, пока мать сядет, Семён заглянул ей в лицо.

– Всё. Разговор окончен. – Она поднесла чай к губам и осторожно сделала маленький глоток. – Двадцатого августа мы с Русланом расписываемся. Хочешь – приходи, не хочешь – тебя никто на аркане не тянет.

– Моей ноги там не будет! – Семён сжал кулаки так, что его ногти впились глубоко в кожу. – Если ты выйдешь замуж за этого урода, считай, что сына у тебя больше нет, так и знай!

– Хорошо, я приму это к сведению, – спокойно сказала Надежда. – Но в таком случае ты тоже можешь считать себя сиротой.

* * *

– А вы не перепутали фамилию? Она точно Загорская? – Немолодая врач внимательно посмотрела на странного посетителя поверх очков и в который раз, ведя пальцем по странице сверху вниз, стала просматривать данные.

– Вы за кого меня принимаете, я что, фамилию собственной жены не знаю? – Стараясь открыто не демонстрировать своей неприязни, Тополь поджал губы.

Бог знает почему, но пожилая докторша сразу ему не понравилась. Вздорный пучок некрашеных волос, кое-как забранный несколькими грубыми шпильками, дурацкое жабо, уже вышедшее из моды лет двадцать назад, оторванный уголок нагрудного кармана халата и масса золотых безвкусных колец, нанизанных на пальцы в несколько этажей. Глядя на сморщенную кожу рук этой женщины, Тополь думал о неимущей прослойке населения, напрямую зависящей от государственного бюджета, считающей копейки и живущей буквально впроголодь.

– Вы знаете, что-то я никак не найду, – негромко проговорила Каретникова и, во избежание ошибки, снова начала перепроверять записи в своей тетради. – Заваляева, Завьялова, Запрудная, Занич, Игнатова, Исаева… Вы знаете, такой фамилии у меня нет.

– Ну как же нет?! – Леонид начал терять терпение. – Загорская, Лидия Витальевна, посмотрите получше ещё раз!

– Я вам говорю, такой пациентки у нас не числится. – Давая понять, что она больше ничем не может помочь посетителю, Наталья Игоревна закрыла тетрадь. – Поверьте, если бы женщина с фамилией Загорская состояла на учёте в нашем онкодиспансере, она бы числилась в списках.

– Почему вы не хотите мне помочь?! Это что, засекреченная информация государственной важности? Военный секрет страны? Или что?! – От переполнявшей его злости Леонид даже привстал на стуле. – Подумаешь, объект первостепенной важности, военная база нашлась – диспансер! Я что, чужой дядя? Я – муж, и имею право знать… – «когда помрёт моя жена», чуть не выпалил он, но вовремя прикусил язык. Конечно, врач и сама не святоша, но говорить вслух всё, что крутится на языке, тоже ни к чему.

– Я понимаю, что ваши действия продиктованы исключительно беспокойством за состояние здоровья вашей супруги, – интеллигентно, не повышая голоса, произнесла врач, – но, во-первых, онкодиспансер – не частная лавочка и врачи не имеют права разглашать диагнозы своих пациентов, а во-вторых…

– Я ещё раз вам повторяю, что я не посторонний, можете вы это понять или нет?! – Нервное напряжение Леонида достигло предела, и, уже не в силах сдерживать свои эмоции, он ударил кулаком по столу.

– Я попрошу вас покинуть мой кабинет, – холодно произнесла Наталья Игоревна, и её лицо стало похоже на застывшую маску. – Мало того что я пошла вам навстречу и нарушила инструкцию, вы, кроме всего прочего, позволяете себе повышать голос и стучать кулаками по столу.

– Доктор, не сердитесь. – Осознав, что махнул через край, Тополь мгновенно сбавил обороты и, просительно улыбаясь, заглянул неприятной женщине в лицо. – Вы должны меня понять: это всё от нервов. Лидочка очень больна, а я, – он трогательно моргнул, и на его лице появилось выражение детской беззащитности, – я её очень люблю. Если её не станет… – Он выразительно сглотнул и умолк, рассчитывая на то, что его несчастный вид пробудит в этой швабре с пучком элементарную женскую жалость. – Лидочка для меня – всё. – Губы его задрожали.

– Я вас понимаю, – Наталья Игоревна глубоко вздохнула, и в её взгляде действительно промелькнуло сочувствие, – но я в самом деле бессильна вам помочь. Пациентки с такой фамилией у нас не числится. И дело даже не в военной тайне. – Она слабо улыбнулась, давая понять, что не держит на Леонида зла.

– Но как же так? – удивился Тополь. – Если человек наблюдается у врача, то должна же быть медицинская карточка, талончик, ну, хоть какая-то элементарная запись. – Он растерянно пожал плечами, и вдруг его осенило. – А может такое быть, чтобы карточка находилась дома?

– Это исключено. Карты на руки пациентам не выдаются, их разносит по кабинетам специальный работник диспансера, так что дома они не могут оказаться никак. И потом, при чём здесь карта? – Наталья Игоревна поправила стопку каких-то бумаг. – Картами заведует регистратура, а у меня свои записи.

В Леониде опять поднялась глухая волна раздражения к докторице. Нет, определённо эта мымра врала ему самым наглым образом. Лидка таяла на глазах, день ото дня ей становилось всё хуже и хуже, и из-за этого им пришлось отказаться от официальной церемонии росписи в загсе, просто тиснув печати в паспорта. Может, оно и к лучшему, что так вышло, ведь, если бы Лидка была в состоянии, она бы не упустила случая покрасоваться в своих немыслимых шляпах.

Представив вышагивающую рядом с ним Загорскую, облачённую в огромную белоснежную шляпу с фатой, Леонид даже вздрогнул. Приземистая, с высокомерно вздёрнутым подбородком, надменным взглядом и в белых тряпках, Лидка смотрелась бы самым настоящим чучелом. Ему ещё повезло, что тушку Загорской не пришлось выносить из загса на руках, а не то пупочная грыжа ему была бы обеспечена: даже похудевшая женщина весила вдвое больше него.

Нет, конечно же, врачиха врёт. Если бы дело касалось выведения какого-нибудь пигментного пятна или бородавки, Лидка могла бы нырнуть в какой-нибудь медицинский кооператив, да и то вряд ли, учитывая, насколько она любит свою особу и боится всяческих осложнений. А в данном случае дело шло о жизни, ни больше ни меньше. Конечно, врачиха врёт, тут даже нечего сомневаться, причём врёт самым беззастенчивым образом. Понять её можно, должностная инструкция и всё такое. Но ему просто необходимо узнать, на что он может рассчитывать в смысле времени.