Текст книги "Иллюзия любви. Ледяное сердце"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Ольга Дрёмова
Иллюзия любви. Ледяное сердце
Иллюзия любви. Ледяное сердце
* * *
– Матерь Божья! Что же я наделала-то! Как же теперь быть-то?.. – Полина Матвеевна судорожно сглотнула, прижала ко рту ладонь и, испуганно моргнув, застыла на месте.
– Что там у тебя стряслось? – Громыхнув железной ручкой ведра, Тамара Климентьевна отставила швабру в угол, бросила тряпку в воду и с удивлением посмотрела на регистратора.
– Ой, что теперь будет… что буде-е-ет… – Не отнимая руки от лица, Голубева безнадёжно вздохнула и в который раз, будто надеясь на чудо, провела пальцем по чернильной строке. – Нет, так оно и есть… Ой! Страсть-то какая!
– Да что там у тебя? На тебе чтой-то лица совсем нет! – Климентьевна вытерла мокрые руки о край фартука и подошла к рабочему столу подруги. – Что ты так убиваешься, записала, что ль, чего не туда? Подумаешь, документ – вахтенный журнал, возьми да исправь – и вся недолга! Нужен он кому больно? – Она подошла к Полине Матвеевне и заглянула в исписанную тетрадь. – Где напутала-то, покажи, может, ещё ничего, не заметит никто?
– Томик! Я такое сотворила… – Полина Матвеевна подняла глаза от журнала, её лицо выражало полное отчаяние. – Всё, пиши пропало. Последний день мы с тобой вместе работаем. Уволят меня завтра. Даже не завтра, а прямо сегодня, – уверенно проговорила она и для убедительности несколько раз утвердительно качнула головой.
– Да за что же?!
Глянув в тетрадный листочек, ровнёхонько расчерченный на вертикальные столбики и заполненный сверху донизу аккуратным почерком, Климентьевна непонимающе вскинула брови: разруби её на куски, озолоти с головы до ног, ей самой так не управиться с этой бумажной писаниной ни за какие коврижки.
– Помнишь, ночью нам позвонили из реанимации и сообщили, что у них там умерла какая-то Тополева?
– Ну… – сосредоточенно протянула Климентьевна, и её брови начали медленно приближаться одна к другой.
– Мне бы, дуре, как другим, оставить это до утра, а я – нет, сознательная, схватилась за телефонную трубку, будь она неладна! – Голубева с досадой взглянула на старенький телефон с треснутым корпусом. – И дёрнул же меня чёрт! – Она механически поправила отошедший край изоленты, намотанной вокруг аппарата в несколько слоёв.
– Когда это было, чтоб за доброе сердце с работы увольняли? Не выдумывай ты Христа ради! – отмахнулась Климентьевна.
– Это ж угораздило меня так маху дать! – Не обращая внимания на слова подруги, будто не слыша их, Полина Матвеевна шумно вздохнула. – Эх, грехи наши тяжкие… Очки нужно было одевать, вот что. Но кто же знал, что их двое? Ты только посмотри! – Она ткнула пальцем в середину листа. – Это ж надо такому приключиться: одна – Тополева, другая – Тополь, и обе, как на грех, в реанимации. А эта, сменщица моя, пишет как курица лапой, не поймёшь, где какая буква!
– Да неужто… – Озарённая внезапной догадкой, Климентьевна затаила дыхание и скосила глаза на подругу.
– А ты говоришь «доброе сердце»… – расстроенно проговорила Голубева и издала языком странный звук, похожий не то на щелчок, не то на причмокивание. – Ты представляешь, какой сегодня будет скандал? Господи, срам-то какой, хоть под землю со стыда провались!
– Так что ж ты сиднем-то сидишь? – ахнула Тамара Климентьевна. – Бери скорее трубку да звони, говори, что ошибка вышла, даст Бог, всё ещё обойдётся!
– Я уже туда три раза звонила – без толку, никого нет. Скорее бы смену сдать, что ли. – Голубева с надеждой взглянула на круглые настенные часы, повешенные прямо напротив входных дверей, и вдруг её лицо побледнело.
За толстыми двойными стёклами больничных окон стоял молодой человек лет двадцати, то и дело вскидывающий руку, явно ожидая открытия. По-видимому, он очень нервничал, потому что беспрерывно курил. Но делал он это исключительно для того, чтобы хоть чем-то занять себя, потому что, не докурив одной сигареты даже до половины, он бросал её в урну и тут же затягивался следующей.
– Вот он, красавчик, с самого утра явился – не запылился!
– Думаешь, он? – Тамара Климентьевна близоруко прищурилась и оглядела парня с ног до головы. – Вряд ли.
– «Вряд ли»… – едко откликнулась Голубева. – Ничего не «вряд ли», сама ведь знаешь, за столько-то лет глаз намётанный. Кто ж в больницу без сумки приходит? У нас тут не курорт.
– И то верно.
– Ладно, чему быть – того не миновать. – Полина Матвеевна поправила выбившуюся из пучка прядь и снова заколола волосы шпилькой. – Знаешь что, перед смертью не надышишься: открывай-ка ты дверь, Томик, да впускай сюда этого страдальца.
Неуверенно поведя плечами, словно сомневаясь, не лучше ли будет выйти на крыльцо и объясниться с молодым человеком с внешней стороны дверей, Тамара Климентьевна провела по волосам рукой, зачем-то оправила на себе фартук и неторопливо пошла к дверям.
Услышав, как щёлкнул тяжёлый засов, молодой человек тут же загасил окурок о край урны и стал подниматься по ступеням, ведущим ко входу. На территории больницы никого не было видно, только у соседнего корпуса, въезжая в узкое пространство между фонарным столбом и какой-то кирпичной постройкой, пыталась припарковаться старенькая иномарка.
– Сынок, ты случаем не Тополь будешь? – Пожилая уборщица встала посреди прохода так, что волей-неволей Семёну пришлось остановиться. – Ты уж извини, что я спрашиваю. – Она доброжелательно улыбнулась и бросила незаметный взгляд через стекло, отделяющее тамбур дверей от основного коридора.
– Тополь… – Молодой человек с удивлением посмотрел на женщину в цветастом фартуке поверх платья с коротким рукавом. – А что вы хотели?
– Понимаешь, какое дело… – замялась та. – Даже не знаю, как тебе сказать… – Она снова покосилась на конторку, за стеклом которой ни жива ни мертва сидела её подруга. – Ты только не бери близко к сердцу, ладно?
– Вы о чём? – Неожиданно сердце Семёна пропустило несколько ударов, и по всему телу начала разливаться противная слабость. Ощущая в кончиках пальцев тихое покалывание, он задержал дыхание и с трудом сглотнул. – Я вас не понимаю.
– Ох, горе горькое… – чувствуя себя как на иголках, Климентьевна набрала побольше воздуха в грудь и ринулась в омут с головой. – В реанимации ночью умерла не твоя мама, а совсем другая женщина.
– Что?! – от смуглого лица Семёна вмиг отхлынула вся кровь, и оно приняло какой-то странный серовато-зеленоватый оттенок.
– Понимаешь, уж больно ихние фамилии схожие, твоей матери и той, что померла. Твоя-то – Тополь, верно? А у покойницы – Тополева, через это и путаница случилась, вот оно что. – Глядя в ошарашенное лицо молодого человека, Климентьевна сердобольно причмокнула губами и махнула рукой куда-то наверх, в сторону лестницы, по всей вероятности туда, где располагалось отделение реанимации.
Семён обвёл взглядом узкое пространство между двумя дверьми, открывающимися в разные стороны, и почувствовал, как его колени начали мелко-мелко трястись. Будто крошась, окружающее пространство расслаивалось, раскалывалось на отдельные кусочки с битыми и острыми, как бритва, краями, и, осыпаясь, резало Семёна по живому.
– Как же так?.. – С усилием шевельнув губами, он скользнул взглядом по тёмно-серому железу дверей, и перед его глазами отчётливо и до боли ясно проступили глубокие безобразные царапины на прямоугольных металлических ручках.
– Ты уж прости, что так вышло. – С беспокойством вглядываясь в пепельно-серое лицо молодого человека, Климентьевна коснулась его локтя, но тот, словно обжегшись, отдёрнул руку и полоснул по женщине взглядом.
– Как вы могли?! – От неимоверного напряжения голос Семёна вдруг сорвался и зазвенел тонким, почти женским фальцетом. Давясь, он глотал слёзы, так и не выступившие на глазах, а отчего-то запёкшиеся в горле горячим тягучим сгустком. – Ненавижу! Как я вас всех ненавижу! Вчера вы похоронили мою мать, а сегодня меня самого!
– Что ты такое говоришь, типун тебе на язык! – испуганно проговорила Климентьевна и со страхом махнула рукой в его сторону. – Разве так можно?!
– А как можно, как?! – сложив ладони в кулаки, Семён изо всех сил ударил по железу дверей, а затем неожиданно развернулся и, не разбирая дороги, пошел прочь, благодаря и проклиная небо, в один день вернувшего жизнь его матери и поставившего крест на его мечтах о собственной свободе.
* * *
– Пап, у тебя с деньгами как? – Семён накрутил на вилку макароны и обмакнул их в томатный соус.
– По сравнению с Кондесю – плохо, – осторожно вывернулся Леонид. – А что, проблемы?
– Не то слово… – Семён помрачнел и отложил вилку в сторону. – Понимаешь, так получилось, у меня в институте ещё с лета остался один хвост. Другие предметы я проскочил как-то удачно, а тут – ну ни в какую. Я и так к профессору, и эдак, а он упёрся – вот вынь ему и положь все до единого конспекта за семестр. А где ж я их ему возьму? Ты же понимаешь…
– Чего легче – взял бы у кого-нибудь из соседнего потока на денёчек. – Леонид удивлённо пожал плечами. – Дел-то…
– Не поверишь – я так и сделал, – едко усмехнулся Семён. – Только этот старый гусак раскусил меня в два счёта. Пока я готовился к ответу, он пролистал тетрадь, а потом взял мой листочек, на котором я писал, и сравнил почерк.
– Какой дедушка молодец! – Леонид восхищённо цокнул языком. – Нет, что ни говори, а старый конь борозды не портит.
– Не знаю насчёт борозды, но крови он мне попортил много. Экзамен я ему сдавал раз восемь, не меньше, и всё равно он, паразит, оставил меня на осень. Я попробовал в сентябре к нему сунуться – снова неудачно. А потом закрутился, понимаешь, то одно, то другое, – расстроенно протянул Семён. – Между прочим, возле деканата как-то вывешивали списки тех, кого за старые хвосты к зимней сессии не допустят, – меня там вроде не упоминали.
– Думал, с кондачка проскочишь? – ковырнул Леонид.
– Думал – да, но не тут-то было. Неделю назад появились свежие списки, так моя фамилия там написана дважды, не иначе как особо злостного должника. Я – тыр-пыр, а этот дед, чтоб ему неладно было, куда-то уехал, в санаторий, что ли? – Он набрал воздуха и в голос выдохнул. – О-о-ох, что теперь делать – ума не приложу. Если бы этот хрыч никуда не свалил, я бы его как-нибудь уломал, но где ж я его теперь найду? Я – в деканат, так, мол, и так, а они – в отказку: ничего знать не знаем и ведать не ведаем, положено, чтобы экзамен принимал Преображенский, вот к нему и все вопросы.
– И за какую же сумму почтенные работники умственного труда согласились закрыть глаза на твои милые шалости? – Уголки губ Тополя-старшего дрогнули.
– Тебя интересует сумма в у.е., или можно назвать в рублях? – огрызнулся Семён. – Какая разница, если у тебя всё равно ничем не разживёшься? И что мне за родители такие достались? – тёмно-синие глаза Семёна полыхнули обидой. – Вон, Ванька подкатился к своим – они ему всё в клювике принесли, разве что ленточкой не перевязали. А мне – как хочешь, так и крутись. У тебя – голяк, мать – та вообще ничего слышать о деньгах не хочет, сдавай, говорит, долги, как все прочие люди.
– Значит, Надька морали читает? – Довольный услышанным, Леонид по-кошачьи прищурился. – А ты не пробовал ей объяснить, чем всё это может для тебя закончиться?
– После того как она в мае чуть на тот свет не отправилась, ей вообще ничего объяснить невозможно. – Семён криво усмехнулся. – Хочешь, говорит, учись, не хочешь – ступай в армию. Вот и весь разговор.
– Круто она с тобой. И давно вы так?
– Да как из больницы вышла, – с неохотой проговорил Семён. – Я ведь тогда к ней так ни разу и не зашёл.
– А чего?
– Да не знаю, – ещё больше помрачнел Семён, – не сложилось как-то. Когда выяснилось, что умерла вовсе не она, а какая-то другая тётка, меня как напополам перерезало. Понимаешь, ну не мог к ней прийти, и всё тут, хоть режь меня на кусочки. Ну, вот с тех пор мы и чужие.
– Надо же, как жизнь складывается. – Леонид криво усмехнулся. – Двадцать лет Надька с тобой носилась, как курица с яйцом, всё время крылья над тобой держала: как бы чего не вышло, да как бы чего не стало, и – на тебе, додержалась… – Он потянулся за салфеткой, бесшумно рассмеялся, и его узкие плечи мелко затряслись. – Вот уж точно не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Значит, говоришь, кровь из носу, деньги нужны? И как скоро?
– Вчера.
– Даже так? – Закусив губу, Тополь задумался, и его брови сошлись у переносицы.
В принципе, наличные деньги у Леонида имелись, вернее, не у него самого, а у женщины, в квартире которой он теперь проживал, Лидии Витальевны Загорской, но отдавать их все под ноль, и отдавать, судя по всему, безвозмездно, особенного желания не испытывал. Конечно, слов нет, выручить сына в данный момент, когда, занимаясь воспитательным процессом, мать ему в этом отказала, было бы очень даже неплохо, но объясняться со своей пассией, так сложно расстающейся с имеющейся наличностью…
Мысленно разговаривая сам с собой, Тополь задумчиво пожал плечами и медленно выпятил нижнюю губу. Достать деньги можно было не только из коробочки, существовал ещё один способ, правда, несколько рискованный, но зато почти не дающий осечек. Когда-то по молодости добрый сосед по коммунальной квартире, дядя Игорь, а для своих просто дядя Жорик, бывший уголовник и известный чуть ли не на полгорода карточный шулер, смеха ради научил мальчонку нескольким безобидным фокусам, которые впоследствии не раз выручали Лёнечку из беды. Честно сказать, фокусы эти являлись не такими уж и безобидными, особенно для тех, на ком они отрабатывались, и пару раз случалось, что за свои штучки-дрючки Тополь бывал нещадно бит, но покойного дядю Жорика Леонид вспоминал в своей жизни неоднократно, причём добрым словом и от всей души.
Ещё по молодости, во время учёбы в техникуме, когда, как водится, планов громоздилось великое множество, а в карманах гулял ветер, Тополь со своим приятелем, Иваном, иногда отправлялся в аэропорт, чтобы помочь какому-нибудь незадачливому пассажиру скоротать за партией в преферанс пару-тройку часов и освободить его кошелёк от ненужного груза советских денежных госзнаков. Конечно, всё это осталось в далёком прошлом, и с Ванькой, другом детства, их дорожки разошлись уже давным-давно, но пальчики помнили всё так, как будто это происходило не тридцать лет назад, а только вчера, и вспомнить всё, чему он обучался у покойного дяди Жорика, можно было буквально за час.
– Слушай, ребёнок, а ты в преферанс когда-нибудь играл? – Глаза Тополя-старшего заблестели.
– В преферанс? – Лицо Семёна вытянулось.
Высокий, смуглый, с необыкновенно яркими, тёмно-синими отцовскими глазами, он был бы точной копией своего папеньки, если бы не рост и волосы. По сравнению со стройным, красивым сыном, Тополь-старший казался кукольным, почти карманным. В отличие от абсолютно седых волос-спиралек, стоявших на голове Леонида вертикально и казавшихся одним большим шерстяным шаром, причёска Семёна выглядела почти идеальной, её даже не портили отдельные волнистые пряди, несколько выбивавшиеся из общей массы. Блестящие чёрные чуть вьющиеся локоны, ровно очерченные правильные губы, слегка заострённые линии скул и очаровательная ямочка на подбородке – короче, полный набор идеально красивых черт, способных свести с ума практически любую барышню в рекордно короткий срок.
– А чего ты вдруг спросил про преферанс?
Пушистые ресницы Семёна вздрогнули, и, глядя на взрослого сына, Леонид вдруг почувствовал необыкновенный прилив гордости за самого себя, сподобившегося двадцать лет назад сотворить такое чудо.
– Если хочешь, я могу тебе дать одну замечательную идею, где срезать по-лёгкому денежек буквально за пару часов.
– И где же?
– Так ты мне не ответил, ты с преферансом на «ты» или на «вы»?
– Ну, допустим, что-то среднее, – улыбнулся Семён.
– Обидно, досадно, но ладно… – протянул Тополь. – Это дело поправимое. Сколько у тебя есть времени до того, как тебя турнут из института?
– Не больше недели.
– О, да это просто по-королевски! – Леонид хлопнул в ладоши и с силой потёр одну о другую. – Уверен, что, узнай о нашем сегодняшнем разговоре Надежда, она в секунду открутила бы голову нам обоим.
– Так это если бы она узнала. А кто ж ей скажет? – Улыбка Семёна стала шире.
– Если так, расскажу-ка я тебе одну историю, а ты уж сам решай, надо тебе это или нет. – Тополь-старший подцепил открывалкой крышку и, осторожно наклоняя бутылку и стараясь, чтобы не поднималась пенная шапка, разлил пиво по кружкам. – Давно-давно, году эдак в пятьдесят пятом, когда я ещё был совсем маленьким мальчиком, жил в нашем дворе один замечательный человек, мастер – золотые руки, и звали его дядя Жорик…
* * *
– Я даже не знаю… – Неуверенно пожав плечами, плотный низенький интеллигент в кругленьких очёчках с толстыми стёклами застенчиво улыбнулся. – Честно говоря, я не играю с незнакомыми в азартные игры, тем более в аэропорту или на вокзале. Знаете, мало ли что… люди разные… Вы только не обижайтесь, пожалуйста, и не принимайте на свой счёт, это я так, к слову.
– Это правильно, все люди разные, и на лбу ни у кого не написано, святой он или проходимец. – Семён покрутил в пальцах коробочку с дешёвенькими картами и натянуто улыбнулся. – Вы правы, сейчас такое время, никому верить нельзя.
– Да нет, вы меня не так поняли… – Неловко переминаясь с ноги на ногу, мужчина бросил на Семёна виноватый взгляд и, наливаясь пунцовой краской до самых корней волос, торопливо забормотал: – Собственно, никого конкретно… так… в общем, так сказать, в принципе…
Смущаясь от своих нелепых обрывочных фраз ещё больше, он снял очки с переносицы, достал из очечника кусочек светлой замши и усердно принялся натирать округлые линзы. Беззвучно шевеля толстыми губами, он смотрел на поверхность стола и, не в силах поднять глаза на собеседника, испытывал колоссальное чувство неловкости оттого, что оскорбил человека, в общем-то не сделавшего ему ничего дурного. Натужно поведя шеей, будто пытаясь освободиться от давящего на кадык жёсткого накрахмаленного воротничка рубашки, интеллигент искоса взглянул на Семёна, и Тополь заметил, как самый уголочек рта мужчины часто и мелко задёргался.
– Вы меня простите, мне следовало бы подумать о том, как моё предложение будет выглядеть со стороны, – смущённо потупив глаза, словно раскаиваясь в собственной легкомысленности, Тополь очаровательно улыбнулся. – Конечно, сейчас такое страшное время: каждый норовит урвать кусок побольше, обмануть…
– Да нет, что вы, я совсем не то хотел сказать… – вконец растерялся мужчина. – В принципе, я совершенно не против скоротать время таким образом, тем более что вылет моего самолёта перенесли ещё на два часа. Просто… – пытаясь найти убедительную причину, он на миг замялся, – просто ваше предложение застало меня врасплох.
Найдя подходящую формулировку для оправдания своей оплошности, мужчина шумно выдохнул, и его плечи, расслабившись, буквально упали вниз. Почувствовав себя намного лучше, он оторвался от надраенных до блеска стёклышек очков, водрузил их на нос и, положив многострадальный кусочек замши на дно очечника, убрал его обратно в карман пиджака. Теперь, когда хотя бы частично ему удалось сгладить возникшую по его вине неловкость, он заулыбался, и его маленькие глазки покрылись тёплой масляной плёночкой.
– Ах вот оно в чём дело! – Семён пристукнул ладошкой по столу. – А я-то думал, вы меня приняли за жулика.
– Да что вы, господь с вами, какой из вас жулик? – разведя руками, мужчина рассмеялся, уже искренне удивляясь тому, что ему пришла в голову мысль заподозрить такого милого молодого человека в мошенничестве. – Что вы, – повторил он, – какой из вас жулик? Помилуйте, с такими-то глазами?
– Граждане пассажиры, прослушайте, пожалуйста, объявление! – Прокатившись многократным эхом, голос дежурной проник во все уголки огромного здания аэропорта. – Вылет самолёта Москва – Санкт-Петербург, следующего рейсом 38–29, задерживается. О времени предварительной регистрации будет сообщено дополнительно. Повторяю: вылет самолёта Москва – Санкт-Петербург, следующего рейсом 38–29, задерживается, о времени предварительной регистрации будет сообщено дополнительно. Вниманию пассажиров, следующих рейсом 34–72…
– Ну вот, опять! – Досадливо дёрнув губой, интеллигент поморщился, и на какую-то секунду Семёну показалось, что тот сейчас заплачет. – Подумать только, который час держат в аэропорту! Если бы я взял билет на «Красную стрелу», я уже подъезжал бы к Питеру. Конечно, на самолёте удобнее, ведь на вокзалах вечная грязь, толчея, неразбериха… но находиться здесь ещё два часа, а то и больше, у меня уже просто нет сил. – Приложив кончики пальцев к вискам, он болезненно сдвинул брови, и в его глазах отразилось страдание. – Боже мой… боже мой… Какая мука, в самом деле.
– На регистрацию приглашаются пассажиры, следующие рейсом 12–56, Москва… – Гул турбин самолёта, поднимающегося в небо со взлётной полосы, заглушил слова, доносящиеся из громкоговорителя.
– Который час – всё одно и то же, так и с ума сойти недолго… – Мужчина задумчиво посмотрел сквозь толстые двойные стёкла на серый асфальт лётного поля, затем перевёл взгляд на Семёна. – Простите великодушно, мы незнакомы…
– Ярослав, – тут же отозвался Тополь, – можно просто Слава.
– Какое совпадение: а ведь я тоже Слава, только Вячеслав. Вячеслав Павлович. Очень приятно. – Он низко, по-гусиному наклонил голову и тут же снова поднял её. – Какое редкое у вас имя. В наше суматошное время всё больше Саши встречаются да Сергеи. Признаться честно, ни одного знакомого Ярослава у меня ещё не было.
– В таком случае – Ярослав Первый! – Подражая особам благородных кровей, Семён надменно, прямо-таки по-царски вздёрнул подбородок.
– Да-да, точно так! – Оценив шутку, интеллигент негромко рассмеялся, и кругленькие стёклышки его очёчков мелко задрожали. – А знаете что, Ярослав Первый, может, нам и правда сгонять коночек-другой в картишки? Жуть как надоело глазеть в окно.
– Вы считаете, стоит? – Перекладывая ответственность принятия окончательного решения на потерявшего бдительность собеседника, Семён похлопал пальцами по нагрудному карману рубашки, в котором лежали карты.
– А что, есть предложения лучше?
– Да, собственно, никаких…
Набрав воздуха в грудь, Семён развёл руки в стороны и громко выдохнул, наглядно демонстрируя своё полнейшее согласие. Боясь спугнуть благодушный настрой потенциального кошелька, Семён ещё несколько секунд помедлил, а потом, как бы нехотя, подчиняясь исключительно желанию Вячеслава Павловича, растянул горловину вязаного свитера, запустил руку в карман рубашки и двумя пальцами вытащил почти новую колоду.
– Во что будем играть? Очко? Покер? Подкидной? – Он открыл упаковку и стал неторопливо перемешивать колоду, подталкивая указательным пальцем то и дело неловко выскакивающие карты.
– Нет, это всё не для меня. – Глядя на не слишком умелые движения рук юноши, Вячеслав Павлович невольно расслабился: возможно, дилетантом мальчик и не был, но профессионализмом, похоже, тут и не пахло. Знаете, Ярослав, меня не привлекают игры, в которых всё зависит от слепого случая. Как говорится, против фарта интеллект бессилен. Мне нужна игра мысли, полёт фантазии, в конце концов, математический расчёт. Вытаскивать картинку из колоды и ждать, что тебе повезёт, – не вижу в этом никакой привлекательности. Вот расписать пульку – другое дело.
– Это… конечно, но вдвоём пульку не распишешь, – пушистые ресницы Семёна наивно хлопнули, – а звать в компанию кого попало…
Услышав в голосе паренька колебание и опасаясь, что он вот-вот передумает и откажется от партии, за которой и впрямь неплохо скоротать час-другой, Вячеслав Павлович обеспокоенно поднял глаза.
– Да что вы, Ярослав, пустое! – скороговоркой пробормотал он и небрежно махнул своей толстенькой ладошечкой. – Зачем же всё видеть в тёмных тонах? Вероятно, вы не очень сильны в преферансе: загнать кого-то в гору в одиночку невозможно, поверьте мне на слово, уж я точно вам говорю.
– Вы так думаете?
– Да тут и думать нечего.
– Ну, если вы так считаете… – Семён медленно провёл рукой по тёмной волнистой чёлке и тут же боковым зрением увидел, как, получив условленный сигнал, из-за дальнего столика поднялся Стас, его институтский приятель, и направился в их сторону.
– На ком бы нам с вами остановиться? – интеллигент задумчиво поправил на переносице очёчки. – Как я рад, как я рад, что сыграю в Сталинград… – нараспев произнёс он, обводя взглядом полупустой зал ресторана.
– И-извините, м-можно у вас разжиться с-салфеточками? – Отчаянно заикаясь и старательно вытягивая шею, Станислав возник перед их столиком по всем правилам театрального мастерства, неожиданно и эффектно.
– Салфеточками? – Вячеслав Павлович окинул фигуру худенького заики оценивающим взглядом. – Отчего ж нельзя – можно, вот, пользуйтесь, пожалуйста. – Взяв стаканчик за край, он пододвинул его к Станиславу и, не зная, на что решиться, вопросительно посмотрел на Семёна.
По всей видимости, запас энергии пухлого интеллигента иссяк ещё на стадии оформления идеи, потому что, неуверенно поглядывая на Семёна, он переминался с ноги на ногу, покусывал толстые колбаски вишнёвых губ, усиленно сопел, но так и не отваживался задать сакраментального вопроса.
Понимая, что тянуть дольше нельзя, ибо пребывание заикающегося искателя салфеточек в зоне досягаемости толстого тюти не может длиться бесконечно, Семён взял инициативу в свои руки.
– Скажите, вы не в курсе, ничего не слышно относительно того, когда объявят посадку на Ленинград? – Пододвинув стаканчик ещё ближе к краю, Семён бросил вопросительный взгляд на Стаса и, покосившись на Вячеслава Павловича, увидел, как тот, благодарно заблестев глазами, мелко-мелко затряс обвисшими брылями толстых щёк.
– Н-не знаю, не так давно об-бъявляли, что рейс переносится ещё н-на-а два часа.
Войдя в роль, Стасик настолько правдоподобно начал спотыкаться на словах, что Семёна разобрало необоримое желание рассмеяться. Стараясь удержаться, он прикусил губы, но Стас изощрялся всё больше. По всей видимости, одного напряжения шейных мышц ему показалось недостаточно, и, вероятно, чтобы образ вышел более естественным, он принялся подёргивать губами, никак не желавшими расклеиваться и выдавать нужный звук.
– Я здесь с д-двух часов сижу. – Моргнув, Стас мучительно напряг мышцы лица с такой достоверностью, что Тополь невольно поймал себя на том, что он сам тянет шею вперёд, будто пытаясь помочь бедняге преодолеть сложное для произношения место.
Нет, по Горюнову точно плакала Щепка, ну, или, на худой конец, Щукинское, потому что импровизировал он на ходу, легко и, что самое главное, безо всякого напряжения.
– Скучища смертная, и с-с-сколько нам здесь ещё куковать – н-неясно. Вон, за окном с-снежище-то какой. – Стас махнул рукой в сторону толстых стёкол, отделяющих уютный зал ресторана от взлётного поля, по которому, подёргиваясь сечёными больничными бинтами, вилась мелкая колючая позёмка.
За окнами темнело. Словно просеивая муку через огромное невидимое сито, небо вытряхивало на взлётные полосы обледеневшую крупу, и та, подхваченная ветром у самой земли, рывками неслась вперёд. Наверное, сито было очень старое, или небо трясло муку впопыхах, потому что горсти белой мёрзлой пыли летели в разные стороны, сталкиваясь и перемешиваясь между собой.
– Да, погодка ещё та. – Интеллигент зябко потёр руки, словно холодный ветер с улицы мог каким-то образом проникнуть в хорошо освещённое и натопленное помещение ресторана. – Если метель не прекратится в ближайшее время, боюсь, у нас есть шанс задержаться здесь до утра.
– Н-не дай бог! – промычал Стас. – Что здесь целую ночь д-делать? Спать – не уснёшь, а хлопать г-глазами – удовольствие не из п-приятных!
– Вот именно!
Ухватившись за подходящую фразу, Вячеслав Павлович выставил вперёд руку и поиграл поочерёдно всеми пальцами, давая понять Семёну, что лучшего шанса уломать паренька поучаствовать в их невинном развлечении, может, больше и не представится. Принимать участие в переговорах с потенциальным игроком лично он, по всей видимости, не отваживался, либо боясь ненароком сказать что-нибудь не то и испортить дело, судя по всему идущее на лад, либо из природной скромности, но он был бы совсем не против, если бы эту сложную миссию взял на себя Ярослав, человек молодой и, как следствие этого, более раскованный, нежели он сам.
– Вот и мы с Вячеславом Павловичем гадаем, чем бы таким заняться, чтобы скоротать время. Хотели расписать пульку, да третьего никак не найдём. Вы случайно в преферанс не играете? – Семён как бы между делом бросил взгляд на Вячеслава Павловича и чуть не рассмеялся: многозначительно тараща глаза, упитанный интеллигент усиленно кивал, выражая таким образом одобрение происходящему.
– К-какая прелесть! – забыв о салфетках, просиял худенький заика, и лицо Вячеслава Павловича вмиг просветлело. – Я с удовольствием, а то, п-признаться, так и одичать недолго, в одиночестве. А вы тоже на Ленинград ждё-о-о-те? – с напряжением протянул он, но тут же лучезарно улыбнулся и, позабыв о только что им самим заданном вопросе, живо добавил: – Как известно, у п-преферанса есть три врага: шум, жена и скатерть. П-поскольку ни того, ни другого, ни т-третьего не наблюдается, п-предлагаю начать немедленно!
– Вот и славно! – Упитанный интеллигент легко хлопнул в ладоши и с видимым удовольствием потёр руки. – Тогда давайте сразу обговорим условия. Висты с полной ответственностью, за игру без сноса – наверх без трёх, на девятерной вистуют только женихи, студенты и попы.
– Копейка – вист? – скромно поинтересовался Стас.
– Мы не на паперти! – лихо откликнулся Вячеслав Павлович. – Нет денег – не садись. Давайте уж по десять копеек, нечего мелочиться.
– А если я крупно п-проиграюсь? – Стас забавно вытаращил глаза.
– А вы плачьте больше, карты слезу любят, – видя замешательство маленького человечка, покровительственно изрёк толстяк в очках. – Ну что, карты ближе к орденам – и поехали?
Щёлкнув замками портфеля, Вячеслав Павлович достал карандаш и чистый лист бумаги, на котором в сегодняшний вечер его гора должна была с лихвой переплюнуть Эверест.
* * *
– Не зная ни сна и не отдыха, при лунном и солнечном свете мы делаем деньги из воздуха, чтоб снова пустить их на ветер! – театрально проговорил Семён и, вытянув руки над столом, медленно, с явным удовольствием начал бросать на клеёнку одну купюру за другой.
– Ого! Вот это улов! – Леонид вскинул бровь и с удивлением посмотрел на сына. – А ты способный ученик, Семён Леонидович!
– Обижаешь. У такого учителя-то… – Картинно бросив последнюю бумажку, Семён опустился на табуретку и, забросив ногу на ногу, откинулся к стене. – Ну и пришлось же нам со Стаськой сегодня попотеть. Прикинь, нашли мы одного тютю, разыграли всё как по нотам, тот даже сообразить не успел, что произошло, как влез в гору. Понятное дело, начал отыгрываться и увяз по самые уши. Чувствует, дело пахнет керосином, заметался, начал мизерить, а кто ж ему даст из воды сухим-то выйти? – хохотнул Семён. – Зажали мы его со Стаськой с двух сторон по полной программе, повесили паровоз и начали подсчитывать, кто кому сколько должен.
